355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фред Стюарт » Золото и мишура » Текст книги (страница 4)
Золото и мишура
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 21:44

Текст книги "Золото и мишура"


Автор книги: Фред Стюарт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 43 страниц)

Глава вторая

– Есть на борту кто-нибудь заслуживающий внимания?

Мужчина, который облокотился на парапет правого борта речного парохода «Город Питтсбург», был высок и одет в хорошо пошитое черное пальто, клетчатые брюки, прямой галстук и бобровую шапку. Покуривая сигарку, он обозревал южный берег, откуда простирался штат Индиана, в то время как большой колесный пароход плыл вниз по течению реки Огайо, держа курс на Луисвилль. Мужчина, которого звали Бен Берд, взошел на борт час назад в Цинциннати.

– Да, вообще-то есть несколько заслуживающих внимания пассажиров, – ответил корабельный эконом Ганс Фридрих Рихтер. Уроженец Гамбурга, Рихтер десять лет бороздил воды Северной Атлантики на германских судах и только лишь потом решил сделаться американцем. Он перебрался в Питтсбург и устроился работать на реке. – Есть одно семейство из Франкфурта; они сели в Питтсбурге и едут первым классом в Новый Орлеан, где уже забронировали себе места на «Императрице Китая», которая отправляется в Калифорнию.

– Первый класс недешево стоит. А еще больше денег потребует путешествие в Калифорнию.

– Думаю, деньжата у них есть, и много. Они тут занимают три каюты – седьмую, девятую и одиннадцатую. Имя главы семейства – де Мейер, Феликс де Мейер. Он был во Франкфурте известным ювелиром, однако в прошлом году там произошли какие-то политические беспорядки, и его жена была убита. После этого семья и приняла решение покинуть Германию. И кроме того, дочь Мейера – настоящая красавица. Ее зовут Эмма. С ними также их английский кузен, которого зовут Левин. Именно с ним я уже разговаривал. Отец, как правило, все больше молчит.

– А почему же в таком случае они не сели на «Императрицу Китая» в Нью-Йорке?

– Этот пароход до следующей недели не будет совершать никаких рейсов, и потому они решили отправиться по реке, заодно посмотреть на настоящую Америку. У отца еврейский акцент, однако немецкий язык самой девушки безупречен, а кроме того, она отлично говорит по-английски: кузен был ее учителем. С момента появления на корабле они ни разу не проверяли свои вещи, сданные на хранение в корабельный сейф, однако я совершенно убежден, что дело тут пахнет большими деньгами.

– Интересно. Может, сможешь устроить так, чтобы сегодня вечером я оказался с ними за одним столиком, а?

– Уже устроил.

Бен Берд, который одно время выступал на театральной сцене и был известен по прозвищу «Бен-Шекспир», потому что имел забавную манеру с завываниями декламировать великого поэта, улыбнулся и убрал с лица прядь длинных, давно немытых черных волос.

– Ты всегда бываешь предусмотрителен, Ганс, рожа ты паршивая!

– А что, кажется, в последние два года мы с тобой все улаживали совсем не так уж и плохо. Да, кроме того, сегодня почти одновременно с тобой прибыл какой-то молодой человек, тоже сел в Цинциннати. Его зовут Алекс Кларк, он в десятой каюте. Распорядился, чтобы ему приносили еду в каюту, сказал, что страдает морской болезнью. Мне это показалось несколько странным.

– Ну, если от судовой качки его не вывернет наизнанку, то от твоей кормежки он точно сблюет. А вот эта немецкая семья, на мой взгляд, заслуживает внимания. М-да… Как написал бессмертный Уилл, «кажись цветком, и будь змеей под ним…» [2]Это «Макбет», акт первый, сцена пятая.

Он швырнул сигарку в бурлящие воды реки Огайо.

Эмма в своей каюте посмотрелась в небольшое зеркальце, прикрепленное над умывальником, и потерла щеки. За месяцы, полные боли и горечи из-за чудовищной гибели матери, произошло многое, и теперь ей уже казалось, что прошла целая вечность с тех самых пор, когда она неподвижно сидела, онемевшая от горя. Боль все еще гнездилась в сердце, она полностью никуда и не исчезнет, не может исчезнуть, ибо Эмма так сильно любила свою мать. Однако мало-помалу рана затягивалась, отчасти из-за волнения, связанного с их прибытием в Новый Свет. Дэвид Левин упросил взять его в опасный путь в Калифорнию. Просьба эта весьма удивила Феликса, но ничуть не удивила Эмму. Уже давно она догадывалась, что Дэвид испытывал к ней симпатию не только и даже не столько как к кузине… Ну и кроме того, в Калифорнии у него будет куда больше шансов сколотить себе состояние, нежели в Лондоне, где такую огромную роль играет жесткая социальная система. Ему удалось скопить достаточно на путешествие в Нью-Йорк, а Феликс согласился дать взаймы денег, которые потребуются, чтобы проделать оставшуюся часть пути. Эмма радовалась обществу Дэвида, потому что находила его приятным и умным человеком. Но, несмотря на всю симпатию к нему, она никогда не испытывала к Дэвиду ничего, даже отдаленно напоминающего любовь.

Эмма мягко в последний раз провела расческой по гладким черным волосам и поправила короткую накидку-болеро на темно-синем бархатном платье, которое Эмма приобрела в Нью-Йорке. Эмма любила красивую одежду и потому была приятно удивлена, увидев, что женщины в Нью-Йорке одеваются ничуть не хуже, чем жительницы Гамбурга или Лондона. Однако стоило лишь миновать Гудзон, как все переменилось. Большинство женщин плывших на пароходе «Город Питтсбург», были одеты безвкусно, почти что отвратительно, и на их фоне красивые наряды Эммы привлекали множество взглядов. Отчасти то были осуждающие взгляды, которыми награждали ее плохо одетые женщины, однако же большинство взглядов были полны зависти. Эмме нравилось привлекать к себе внимание. Главным ее недостатком было то, что она не исповедовала ни скромности, ни застенчивости, не отводила взгляд, то есть не поступала так, как по мнению ее матери, должны были вести себя порядочные молодые девушки. Эмму слишком переполняла любовь к жизни, чтобы быть застенчивой и отводить взгляд.

В дверь каюты кто-то постучал.

– Одну минуту. – С крюка за шкафом Эмма сняла шаль и набросила себе на плечи. Был первый день весны, но от реки все еще веяло холодом, стоило солнцу опуститься за горизонт. Открыв дверь, Эмма приветливо улыбнулась Дэвиду Левину.

– Только что пригласили к столу, – сказал Дэвид, предложив ей руку.

– Надеюсь, больше не подадут тот жуткий овощной суп, – сказала она, закрыла за собой дверь каюты и взяла Дэвида под руку. – То, что американцы называют «супом», следует включить в перечень уголовно наказуемых деяний. – Ее английский, над которым так долго бился Левин, на фоне носового гнусавого произношения жителей Среднего Запада звучал как иностранный язык. К ним вскоре присоединился Феликс, каюта которого была рядом с каютой дочери, и они втроем поднялись на верхнюю палубу в салон первого класса. Стоял прохладный ясный вечер. По левому борту простирался берег штата Кентукки – там время от времени можно было заметить проблески света в окошке какого-нибудь фермерского домика. Однако в целом же кентуккийский берег был покрыт лесом и казался черным и безлюдным, да и вообще казалось, что пароход плывет по безлюдному континенту.

Отцовское предложение переехать в Новый Свет явилось для Эммы полнейшей неожиданностью, и первая ее реакция на это была отрицательной. Разве не говорила мама, что в этой Америке фортепиано нет? Однако Феликс убедил ее, сказав, что поездка в Калифорнию станет незабываемым событием и что у них достаточно денег, чтобы приобрести на месте хоть дюжину фортепиано. И вскоре нежелание ехать сменилось энтузиазмом. В конце концов, после того как Эмма воочию увидела проявление безобразного антисемитизма, убившего ее мать, а также вялую реакцию франкфуртской полиции на это убийство, она полностью разделяла отцовский пессимизм по поводу будущего, которое ожидало евреев в Европе. Может, Калифорния очень далеко от Европы, может, там все еще необжито, однако это давало возможность рассчитывать на многообещающее начало – и прельщало Эмму так же, как ее отца.

Войдя в салон, который представлял собой длинную узкую комнату с белыми, украшенными золоченой резьбой консолями, которые поддерживали потолок, они увидели ряды столов под белыми скатертями. Слева и справа оставались узкие проходы, позволявшие неграм-официантам маневрировать в этом пространстве. Метрдотель провел их к столику, где уже восседал мужчина с вытянутым лицом. При их появлении Бен Берд поднялся, пристально глядя на Эмму. Прижав левую руку к сердцу, правую он вытянул вперед и хорошо поставленным сценическим баритоном продекламировал:

«Но что за блеск я вижу на балконе?

Там брезжит свет. Джульетта, ты как день!» [3]

Потянувшись через весь стол и едва не опрокинув кувшин с водой, он взял руку Эммы и поцеловал.

– О, прекраснейшая госпожа, кем бы вы ни были, вы принесли свет и радость к этому столу. Позвольте представиться, я Бен Берд, фамилия пишется через «е», мне посчастливилось сыграть все главные роли бессмертного Барда на сценах множества городов – от Бостона до Балтимора. Критики одаривали меня комплиментами, а публика награждала громом аплодисментов. Глаза мои ослеплены вашей красотой, и теперь я молю небеса лишь о том, чтобы они даровали моему слуху блаженство слышать звуки вашего имени.

Эмма едва сдержалась, чтобы не хихикнуть при столь высокопарном к ней обращении.

– Меня зовут Эмма де Мейер, это мой отец Феликс, а это кузен мистер Левин.

– Рад вас приветствовать, дорогие друзья, – воскликнул Бен и уселся лишь после того, как остальные заняли свои места за столом. – Слышал, что палитра яств на этом корабле еще оставляет желать много лучшего. Ведь было же сказано:

«Собрание гостей за дружеским столом,

А вовсе не поставленное угощенье

Манит неудержимо нас в приятный сердцу дом

И превращает ужин в подлинное наслажденье».


Так ведь, друзья мои?

– Ну, по нашему мнению, большинство того, что здесь подают, вполне съедобно, мистер Берд-через-е, – сказала Эмма, вытаскивая из кольца и расправляя салфетку. – А скажите, много ли театров в этой части Америки? Насколько мы могли видеть, эти края еще только-только начинают обживать.

– О, как вы верно подметили! Мало здесь храмов Мельпомены! Что же касается меня, то я полагаю своим долгом нести в западные штаты, в этот край неотесанных и малокультурных фермеров, искусство бессмертного Барда. Я проехал по всему штату Огайо и в каждом городке, во многих деревушках устраивал чтения его великих творений. А нынче я отправляюсь в Новый Орлеан, чтобы присоединиться к театральной труппе, которая решила поставить три величайшие трагедии, и проехать с ними по всему Югу. Мне оказана великая честь в числе некоторых других ролей исполнить также и роль Гамлета. – В этом месте он не удержался, чтобы не продекламировать:

«Как назову тебя: отец мой, Гамлет,

Король, властитель датский, отвечай!

Не дай пропасть в неведенье. Скажи мне,

Зачем на преданных земле костях

Разорван саван? Отчего гробница,

Где мы в покое видели твой прах,

Разжала с силой челюсти из камня,

Чтоб выплюнуть тебя? Чем объяснить,

Что бездыханный труп, в вооруженье,

Ты движешься, обезобразив ночь,

В лучах луны, и нам, глупцам созданья,

Так страшно потрясаешь существо

Загадками не нашего охвата?..»

[4]


Он сделал драматическую паузу. Обеденный салон, где почти все столики были уже заняты пассажирами, безмолвно слушал актерскую декламацию, а потом все пассажиры разом разразились овацией.

– Вы восхитительны! – воскликнула Эмма, смеясь и хлопая вместе со всеми.

Бен-Шекспир низко поклонился.

– Я всего лишь скромный трагический актер, моя дорогая леди.

Корабельный эконом посмотрел по сторонам. Увидев, что верхняя палуба пуста, ибо все сейчас ужинали, он вытащил из кармана отмычку и открыл Дверь каюты номер одиннадцать. Шмыгнув внутрь, он прикрыл за собой дверь и зажег керосиновую лампу, которая висела возле умывальника. Быстро и ловко Рихтер принялся обыскивать каюту Феликса де Мейера. Он пошуровал в обоих мейеровских саквояжах, затем исследовал наличность платяного шкафа, посмотрел под матрасами двухэтажной койки.

Не найдя ничего интересного, Рихтер потушил лампу, вышел из каюты и закрыл за собой дверь при помощи все той же отмычки. Подойдя к соседней каюте, где разместилась Эмма, Рихтер повторил всю операцию от начала до конца.

Из полутемного коридора в носовой части корабля за происходящим внимательно наблюдал высокий молодой человек в черном костюме, с короткой черной стрижкой на голове.

* * *

Приблизительно час спустя Эмма с отцом вернулись из салона в свои каюты.

– Правда, он забавен? – поинтересовалась она.

– Актер-то этот? Ну, это несколько, так сказат… как бы поточнее выразиться… – Английский у Феликса не обладал той правильностью и гибкостью, которые отличали речь Эммы. – Übertreibung [5].

– Плохой актер?

– Ja, плохой актер. И мне вовсе не понравилось, что Дэвид пошел с ним в бар.

– Да, он хотел всего лишь капельку бурбона. Мистер Берд сказал, что если мы хотим стать настоящими американцами, то нам следует научиться любить бурбон.

– Глупо. Я почему-то обхожусь вином и пивом и хотел бы, чтобы этим ограничивался и Дэвид. А еще лучше, чтобы он совсем не употреблял спиртного. Ну, я собираюсь спать. Доброй тебе ночи, Эмма.

– Доброй ночи, папочка.

Легко коснувшись губами ее лба, он вошел в каюту номер одиннадцать и закрыл за собой дверь, опустив также и жалюзи. Эмма отпирала свою каюту, как вдруг услышала:

– Псс…

Повернувшись туда, откуда исходил этот звук, она разглядела мужчину, который стоял на носу верхней палубы и делал знаки, чтобы Эмма подошла. Немного поколебавшись, она все-таки приблизилась к нему, но даже когда подошла, не смогла в темноте разглядеть его лицо. На левой и правой стенах коридора горели два фонаря, однако их света хватало лишь на то, чтобы обозначить рулевую рубку, расположенную у них над головой. Эмма сумела только разглядеть, что у незнакомца темные волосы.

– Это ваша каюта? – шепотом спросил он, показывая на дверь.

– Да, номер девять. А в чем дело? И кто вы такой?

– Мистер Кларк, еду в каюте номер десять. Это по другую от вас сторону коридора. А что это был за мужчина, с которым вы только что разговаривали?

– Мой отец.

– Пока вы ужинали, корабельный эконом забирался в башу каюту и каюту вашего отца, а также и в ту, что расположена по другую от вашей сторону. Кажется, там каюта номер семь.

– Мистер Рихтер? Но зачем это ему понадобилось?

– Мне показалось, он что-то разыскивал.

Эмма повернулась и взглянула в направлении своей каюты. Минуту она раздумывала. Герр Рихтер? Приятный краснолицый немец, работающий тут экономом, который всегда был столь любезен с ними?

– Должно быть, тут какая-то ошибка, – сказала она, вновь повернувшись к незнакомцу.

Но мистер Кларк исчез.

Секунду подумав, Эмма торопливо пошла по коридору и постучалась в каюту отца. По другую сторону жалюзи загорелся свет.

– Кто там?

– Это я, папочка, разреши мне войти.

Он откинул задвижку, и Эмма скользнула в узкое пространство каюты. Феликс был во фланелевой ночной рубашке и домашних тапочках.

– Бриллианты на месте? – шепотом спросила она после того, как он закрыл дверь.

В синих глазах отца появилось удивленное выражение, и он привычным движением проверил специальный пояс для хранения денег, который носил под рубашкой.

– Да, конечно. Ты ведь знаешь, что я никогда его не снимаю. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что один человек только что сказал мне, что корабельный эконом рылся в наших каютах, пока мы ужинали.

Феликс поколебался.

– Ну, теперь поняла? – спросил он. – Поняла, что я был прав, когда отказался положить драгоценности в корабельный сейф. Никому нельзя верить, пока не доберемся до Калифорнии. Но как же он прознал?..

– Должно быть, просто догадался, что где-то у нас непременно должны быть деньги. Думаю, что следует сообщить обо всем капитану.

Феликс нахмурился.

– Ну уж нет. Если эконом вор, вором может оказаться также и капитан. Черт побери! Конечно же, мы не знаем наверняка, что делал в каютах эконом… А кто, собственно, рассказал тебе об этом?

– Один мужчина, некто мистер Кларк, из каюты номер десять. Должно быть, он видел эконома, я полагаю.

– То есть как это «полагаю»? Разве сам он не объяснил?

– Нет. Исчез, как привидение.

– Ах! – вздохнул Феликс. – Чушь какая – «привидение»… вороватый корабельный эконом… Сумасшедшая Америка! Как бы там ни было, сейчас мы все равно не можем ничего предпринять. Иди к себе и ложись, а я все обдумаю.

Выпустив дочь, он закрыл дверь на задвижку, вдобавок к тому, что повернул ключ. Засунув руку под рубашку, нащупал пояс, где были драгоценности, и, отстегнув его, осторожно положил на койку. После этого открыл один из имевшихся там кармашков и вытащил горсть бриллиантов размером от полукарата до двух каратов. Держа бриллианты в ладони, он любовался игрой света в их гранях.

Когда Феликс продал свое дело, а также дом во Франкфурте, он вложил все вырученные средства в эти вот камни, которые и вез теперь в Калифорнию. В поясе находилось драгоценностей на более чем семьсот пятьдесят тысяч долларов – по ценам 1850 года, это было целое состояние. Феликс отдавал себе отчет, что так везти бриллианты опасно, однако как иначе мог он через полсвета переправить свое состояние в место, где не было никаких банков?

Глава третья

Эмма быстрым шагом прошла по коридору и постучала в дверь каюты номер десять. После некоторой паузы из-за Жалюзи послышался шепот:

– Кто там?

– Мистер Кларк? Это я, Эмма де Мейер, из каюты номер девять. Можно с вами поговорить одну минутку?

Последовала такая долгая пауза, что Эмма подумала было, уж не пошел ли мистер Кларк спать. Затем в каюте зажегся свет, дверь открылась, и перед Эммой предстал самый красивый молодой мужчина, какого ей только доводилось видеть. Арчер Коллингвуд был тоже во фланелевой ночной рубашке, однако в отличие от ее отца босиком.

– Входите, – прошептал он и отступил, давая ей пройти. Эмма очутилась в каюте, столь же маленькой и узкой, как и ее собственная. – Что вы хотите?

– Вы сказали, что эконом что-то искал в наших каютах. А почему вы так решили?

«Бог ты мой, – подумал Арчер, – как она великолепна!»

– Но, может быть, он забрался по какой-нибудь корабельной надобности?

– Конечно, и провел в каждой каюте по пять минут.

Они уставились друг на друга.

– Ну, всякое могло быть… – Она понимала, что пора уходить, и тем не менее больше всего хотела остаться. – Вы сегодня не ужинали, не так ли?

– Я ужинал здесь, в каюте. От корабельной качки желудок несколько, знаете…

Помолчали. И опять они пожирали глазами друг друга. Он думал, глядя на нее, что никогда прежде не видел таких прекрасных глаз, цветом напоминавших фиалки…

– А я знаю, что вы имеете в виду, – сказала она, стараясь хоть как-то поддержать разговор, тогда как думала в этот момент лишь о том, что у этого мужчины глаза синие, как васильки. Никогда раньше ей не доводилось испытывать столь сильное физическое влечение к мужчине. Сейчас Эмма больше всего желала коснуться его рукой. – Когда пересекали океан, мне тоже было очень нехорошо.

– Вы из Англии?

– Нет, из Германии. А вы направляетесь в Новый Орлеан?

– Нет, я в Каире пересяду на другой пароход. – «Кожа ее, как молоко, точнее даже – как сливки…»

– Каир? Это в Египте?

– Нет, мэм. Это в штате Иллинойс. Я поеду до Сент-Луиса, оттуда в Индепенденс, пристану к какому-нибудь каравану из повозок.

– Так, значит, вы направляетесь в Калифорнию? И мы едем туда же. Вам, наверное, хочется отыскать золотой участок?

– Нет, мэм, я торговец Библией. – Арчер из предосторожности не только выкрасил свои волосы в черный цвет, чтобы его как-нибудь ненароком не зацапала полиция, не только придумал себе имя, но выдумал также для себя и род занятий.

– Продаете Библию? – Она прижала ладонь к губам, пытаясь скрыть улыбку.

– Вас что-нибудь не устраивает? – спросил он, несколько смущенный такой реакцией.

– Да нет, просто… просто я подумала, что несколько забавно торговать такой книгой. Не могу, например, представить себе торговца Торой.

– А что такое «Тора»?

На этот раз она уставилась на него с изумлением, не понимая, шутит ли он или говорит серьезно.

– Вы что же, никогда не слышали про Тору?

– Нет, мэм.

– Ну, это нечто вроде… – Она помедлила, желая поточнее объяснить и потому стараясь подыскать наиболее точные слова. – Видите ли, это нечто вроде свитка: он в Храме… Проще говоря, это что-то вроде Библии, только это еврейская Библия.

Он моргнул, не вполне поняв объяснение.

– Я ведь еврейка, – добавила она, желая помочь ему лучше понять сказанное ею.

– В самом деле? – переспросил он, удивившись так, словно перед ним вдруг предстал живой герой какого-нибудь мифа.

– Вас что-то в этом не устраивает? – несколько суше поинтересовалась она.

– Да нет, отчего же. Просто у нас в Индиане никогда не было никаких евреев… Так что это в некотором смысле даже интересно. Я всегда хотел встретить живого еврея.

– Почему?

– Когда я был маленький, мать читала мне Библию, и там говорится, что ваш народ убил Иисуса Христа, и вообще…

– Спокойной ночи, мистер Кларк. – Она направилась к двери.

– Эй, погодите, я сказал что-нибудь не так?

Она обернулась, и ее аметистовые глаза сверкнули.

– А я-то рассчитывала, что в Америке нет антисемитизма! Наверняка я ошибалась.

– Нет анти… чего?

– Да вы еще и глупый, как Хенкель фон Хеллсдорф?

– Как кто?

Эмма вышла из каюты, хлопнув дверью. Одолев половину расстояния до своей каюты, она подумала, что, возможно, была в данной ситуации не вполне справедлива. Кажется, он все-таки действительно ничего не знал о евреях и, следовательно, не мог быть антисемитом. Она уже хотела повернуть назад и извиниться перед ним, но в последний момент передумала. Было очевидно, что ложные утверждения, что все евреи несут ответственность за смерть Иисуса, уже достигли Америки, и этот яд, которому уже почти два тысячелетия, внедрился в общественное сознание, а стало быть, этот молодой человек, сам того не подозревая, все-таки является антисемитом. Не исключено, что антисемитами были все гои, вне зависимости от того, осознавали они этот факт или нет. Juden… Juden… Juden…Воспоминания о том, как скандировали это слово франкфуртские студенты, вновь проснулись в ее памяти. Это было отвратительно, ужасно, она никогда не сможет забыть или простить это…

Нужно, однако, быть справедливой к мистеру Кларку: может, он не хотел ее обидеть… А кроме того, он так красив, мой Бог… Хотя его волосы какие-то странные…

Эмма собиралась уже открыть дверь своей каюты, когда услышала вдруг звуки, будто кого-то тошнит, Взглянув в сторону борта, она увидела молодого человека, который перевесился через палубное ограждение: его выворачивало наизнанку.

– Дэвид! – Она поспешила к нему. – Дэвид, что с тобой?

Он выпрямился, отер губы рукавом правой руки, тогда как второй рукой держался за поручень. Он заметно дрожал и, казалось, был нездоров.

– Бурбон… это от него мне сделалось так нехорошо… Я…

– Дэвид, ты же пьян, – прошептала она.

– Да, я немного… ик!.. выпил немного… Ужасно себя чувствую.

– Я помогу тебе добраться до каюты. Обними меня, держись крепче.

Он последовал совету Эммы и сильно навалился на нее. Она повела его к двери его каюты, отворачивая нос: от Дэвида отвратительно пахло виски и блевотиной:

– Ну и запах от тебя! – сказала она.

– «Я жизнь свою в булавку не ценю…».

– Тсс… Отца разбудишь, он будет сердиться.

– Да, ты права… Бен-Шекспир тут как раз цитировал… ик! Забавный он человек… Жуткий актер… ик!.. «Быть или не быть, вот в чем… ик!.. О Господи!..

Дэвид вырвался, подбежал к парапету, и его снова вывернуло. Эмма терпеливо ожидала кузена около двери, и тут внезапно поняла, что именно показалось ей странным в облике мистера Кларка. Волосы у него были черными, а щетина, которой он зарос, была светлой.

Значит, он перекрасил волосы. Но зачем? И тогда, вспомнив его скрытые манеры, Эмма поняла. Он скрывается! Да, именно так, он скрывается. Как странно!

Но от кого или от чего он скрывается?

* * *

– Бриллианты у них, – прошептал Бен-Шекспир эконому. Они стояли сейчас в кормовой части главной палубы. За их спиной огромные пароходные колеса зачерпывали лопастями воду и вздымали фонтаны брызг, проделывая все это с механической неутомимостью. Вгрызаясь в темную воду реки Огайо, отталкиваясь от этой воды, пароход, двигаясь по течению, развил скорость около двенадцати узлов, не меньше. Была полночь, и кроме двоих мужчин на всей палубе не было видно ни души.

– Почему ты так думаешь? – спросил Рихтер.

– Я накачал бурбоном этого сопляка, едущего вместе с ними, и хотя он начал с того, что евреи никогда не пьют много, мне показалось, что виски пришлось ему очень даже по нутру. Он трепался о семействе де Мейер, какие они там все замечательные. Похоже, он втюрился в девчонку. Затем рассказал, что ее отец заплатил часть его дорожных издержек, за что он, мол, ему крайне признателен. Я сказал, что три билета в первом классе через Атлантику стоят немало денег, а он усмехнулся и сказал, что мистер де Мейер имеет при себе половину всех бриллиантов города Франкфурта. Будь этот сопляк трезвым, черта с два он рассказал бы мне такое.

– Но в каютах ничего нет. Я обыскал все три.

– Значит, они должны быть на нем.

– В поясе, думаешь?

– Скорее всего.

– Как же в таком случае к нему подобраться?

Бен-Шекспир повернулся спиной к ветру и ссутулился, чтобы прикурить сигарку.

– Ну, – сказал он, выпуская дым, – придется нам сымитировать какой-нибудь несчастный случай. Река большая…

Эконом насупился.

– Похоже на убийство, – прошептал он.

– Неужели?! А «половина всех бриллиантов города Франкфурта» похожа на наш с тобой пенсионный фонд.

Ганс Фридрих Рихтер на секунду задумался.

– Ты правильно сказал, – прошептал он, – река большая… И, черт побери, он всего-навсего еврей.

Арчер лежал на койке в своей каюте, глядя в потолок и пытаясь сообразить, что же такое он мог сказать, отчего прекрасная Эмма де Мейер так вдруг оскорбилась.

– Эмма… – чуть слышно прошептал он.

Явно было, что ей пришлось не по вкусу его замечание о том, что евреи убили Иисуса Христа. Но разве это не так? И хотелось бы знать, что именно называется этим, как его, анти…? Как она там произнесла это слово? Семитизм, что ли? Если это значит ненавидеть евреев, то к нему это слово не имеет решительно никакого отношения. Иисус Христос ведь и сам был евреем, не так ли? Все это бессмыслица какая-то, но тем не менее Эмма на самом деле обиделась. Арчер припомнил сейчас выражение ее потрясающих глаз, припомнил, как она хлопнула дверью каюты. Никогда прежде не доводилось ему встречать столь восхитительную, столь прекрасную девушку. Вообще-то не так уж много девушек он видел в своей жизни, поскольку рос на ферме, однако кое-кого видеть ему все-таки доводилось, но ни одна из виденных им девушек не потрясала его до такой степени. Эмма де Мейер была девушкой его снов, а у Арчера были интересные сны. Множество снов. То были сны неистовой страсти, от которых он просыпался весь в поту, со спермой на животе.

Арчер уселся на койке. Нужно будет как-то объяснить ей, что ничего дурного он не имел в виду. Поднявшись с постели, Арчер через голову стащил ночную рубашку и швырнул ее на койку. Оставшись без одежды, взглянул на свое молодое тело. Когда он подумал об Эмме, то почувствовал странное ощущение в члене, том самом органе, который доставлял ему столько затруднений хотя бы уже потому, что имел обыкновение возбуждаться в самые неподходящие моменты – вот как сейчас, например. Арчер принялся торопливо натягивать одежду. «Я должен увидеть ее, должен ей объяснить, а днем я не могу покинуть эту чертову каюту из опасений, что меня могут обнаружить. Если я смогу добраться до Луисвилля, тогда я спасен. Если, если, если бы…»

Одевшись, Арчер выскользнул из каюты. Звезды отражались в темных водах реки, разбегались, отгоняемые огромными лопастями колес; они крутились с убийственной монотонностью, издавая при этом «хш… хш… хш…» Арчер заторопился к колесу, обогнул верхнюю палубу и направился к каюте номер девять. Именно в этот момент он заметил двоих мужчин, двигавшихся g противоположной стороны. Арчер быстро спрятался за корабельную перегородку. Двое мужчин остановились перед каютой номер одиннадцать.

В одном из двух Арчер узнал эконома.

Вытащив из кармана отмычку, Рихтер вставил ее в замочную скважину и, повернув, открыл дверь. Бен-Шекспир, зажав револьвер в правой руке, шмыгнул следом за экономом в каюту и с силой опустил рукоять револьвера на голову Феликса. Тот издал слабый звук и затих.

– Лампу! – прошептал Бен.

Рихтер закрыл дверь и зажег лампу. Бен-Шекспир склонился над Феликсом, который неподвижно лежал на левом боку. В месте, куда пришелся удар, от крови слиплись пряди волос.

– Точно, у него пояс… – И рывком задрав ночную рубашку, Бен отстегнул пояс.

– Какая ж… – маленькая и хитрая. Надо же что придумал…

Бен поднес пояс к лампе, открыл одно из отделений.

– Господи Иисусе!.. Ты только посмотри! – Он показал целую пригоршню бриллиантов. В неярких лучах света они ярко засверкали. – Черт возьми, да тут настоящий клад!

– Нужно побыстрее выбираться отсюда, – нервничая, напомнил Рихтер. – Нас никто не видел, и потому незачем этого убивать.

– А что будет утром?! Отыскивая свои камушки, он готов будет разнести пароход на мелкие кусочки. А если мы выбросим его сейчас за борт, то можно будет списать происшедшее на несчастный случай или самоубийство. Кто определит?

Дверь каюты открылась.

– Руки вверх!

Грабители застыли, недоуменно глядя на молодого человека с револьвером в руках. Бен-Шекспир схватился за револьвер и попытался отвести дуло, и именно в этот момент Арчер нажал на курок.

– Ох! – Бен был ранен в правое плечо. Выронив свой револьвер, он упал на перегородку, зажав рукой плечо. Рихтер быстренько поднял руки и закричал:

– Не стреляй!

– Ну-ка, давай сюда пояс! Я тебе говорю, мистер Рихтер!

Трясущимися руками Эконом подобрал пояс и передал Арчеру. Когда тот брал его, камушки из открытого отделения просыпались на пол.

– А теперь револьвер! Ну, живо!

Рихтер ногой отбросил револьвер Бена. Не отводя собственного, Арчер нагнулся и подобрал с пола оружие.

– Мистер Кларк… О Боже, папочка!..

Обернувшись, Арчер увидел Эмму, облаченную в халат. Он только и успел гаркнуть:

– Уходите!

Бен-Шекспир прыгнул на Арчера и толкнул его на перегородку с такой силой, что тот не устоял на ногах. Схватив пояс с камнями, Бен выскочил из каюты и бросился к борту.

– Он спрыгнет! – крикнула Эмма.

Бен перебросил одну ногу через палубное ограждение, затем перебросил другую. Держа пояс под раненой правой рукой и вцепившись левой в ограждение, он не сразу решился прыгнуть, глядя на темные волны, переливающиеся в тридцати футах под ним.

Вслед за Арчером из каюты выскочил эконом. Арчер споткнулся на палубе и упал. Рихтер тут же подскочил к нему и вырвал из рук молодого человека один из револьверов; нацелив его в спину Бена, выстрелил. Незадачливый актер из городка Ирвингтон, штат Нью-Йорк, которому ранее уже пришлось провести три года в пенсильванской тюрьме за вооруженное ограбление, получил пулю как раз меж лопаток. Взревев, Бен-Шекспир разжал руку и лицом вперед полетел в реку. В момент падения он выпустил пояс. Полуживой от боли, находившийся на грани обморока, Бен увидел, как с монотонным звуком «хш… хш… хш…» на него неотвратимо движется колесо. Затем одна из огромных лопастей металлического колеса опустилась ему на голову и отделила ее от тела, которое было отброшено в бурлящую воду.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю