Текст книги "Золото и мишура"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 43 страниц)

– Шитьем? – прервала его Эмма; ее прекрасные глаза сверкали.

– Именно. Шитьем или игрой на фортепиано. Когда я был маленьким, мне так нравилось слушать, как ты играешь на фортепиано, но вот уже много лет ты даже не прикасалась к нему. Только и заняты твои мысли, что делом и деньгами. Большинство женщин за всю свою жизнь ни разу даже не переступали порог офиса, тогда как твой офис – это твой дом. Твой банк, твоя страховая компания, твой универсальный магазин – вот где лежит твое сердце.

– Мое сердце похоронено вместе с отцом, так что не нужно говорить мне о моем сердце. Но я с готовностью признаю – и отец с этим бы согласился, – что, несмотря на многие его прекрасные качества, он никогда не был деловым человеком. Я горжусь тем, чего мне удалось достичь в жизни. Конечно, я не собираюсь оправдываться перед собственным сыном, у которого, насколько я могу судить, главное в жизни достижение – рекорд по потреблению алкоголя.

– Да, я пью, а ты знаешь, почему? Большинству сыновей приходится состязаться со своими отцами, что само по себе плохо. Но мне же приходится состязаться с собственной матерью, а это совсем уж нечестно. Знаешь, как это тяжело для меня?

Эмма посмотрела на сына. Она любила его страстной любовью собственницы, поэтому все эти годы заставляла себя соблюдать с ним эмоциональную дистанцию, чтобы не подавить его, не превратить в тряпку. Именно эту ошибку допускали в отношении своих детей многие матери Ноб-Хилла, и Эмма видела катастрофические последствия этого. Нельзя сказать, что она слепо любила сына. Теперь же, внимательно посмотрев ему в лицо, в котором соединились англо-саксонская привлекательность отца и еврейская красота матери, она впервые заметила признаки беспутного образа жизни: тонкие морщинки вокруг голубых глаз, легкая одутловатость, даже его густые светлые волосы начали редеть на висках – а ведь ему было всего двадцать шесть. Но теперь она легко могла видеть, как тяжело ему было состязаться с ней.

– Не будем ссориться, – сказала она, потрепав его по плечу. – Тем более после похорон твоего отца. Но поверь, дорогой, менее всего я желала бы состязаться с собственным сыном. – Она убрала руку с его плеча. – Полагаю, многое из сказанного сейчас тобой – правда. Не думай, пожалуйста, будто я совершенно не знаю, что люди говорят у меня за спиной, тем более, случается, они говорят мне то же самое в лицо. Например: «Место женщины – в ее доме», или: «Она носит брюки в семье», и так далее и так далее. Многие договариваются даже до того, что я преуспела в бизнесе только потому, что я еврейка.

– Стало быть, тебе не о чем беспокоиться, – сказал Арчер. – Они не стоят того.

– Конечно же не стоят, но они так говорят. К лучшему или к худшему, а эта страна быстро богатеет, но Боже сохрани того, кто разбогател, ибо на него люди готовы всех собак навесить. Как бы то ни было, Арчер, я надеюсь, что мы с тобой сумеем все начать по-другому. До сего дня я позволяла тебе делать, что вздумается, не вмешивалась в твои дела, потому что… Ну, наверное, потому, что я избаловала тебя. Вероятно, многое из того, что вызывает у тебя обиду, – это моя вина. Но дело в том, что теперь, когда не стало отца, нужно помнить, что какие бы расхождения у нас в семье ни были, мы – одна семья, а семья – вещь исключительно важная. Теперь ты – глава семьи.

– Я?! – спросил он, и в голосе его прозвучало нечто большее, чем скептицизм, чего Эмма не могла не заметить.

– Да, ты, если бросишь пить.

На лице Арчера отразилось удивление. Со стакана, который держал в руке, он перевел взгляд на мать, затем с матери опять на стакан. Арчер вздохнул, подошел к одной из росших в кадушках пальм и вылил виски в землю.

Эмма улыбнулась.

– Это, мой дорогой сын, твой первый шаг к возмужанию. А теперь я предлагаю тебе работу. Ты можешь быть главой семьи, но пока что все дела веду я – до тех пор, пока ты не докажешь, что можешь справляться с делами не хуже меня. Ты можешь избрать себе любое поприще. Когда-то ты интересовался и даже задавал мне вопросы относительно различных аспектов работы в газете. Не хочешь ли начать оттуда?

– Да! – ответил он так быстро, что не оставалось сомнений, к чему лежит его душа.

– Отлично. Утром пойдешь к Дэвиду Левину. Ты сможешь изучить работу газетчика от и до. А теперь, дорогой, пойдем-ка ужинать.

«Все проблемы решены, – подумала Эмма, – и, кажется, мне недурно удалось с этим справиться».

Обнаженная Стар внимательно изучала в зеркале свое отражение в полный рост. Хотя она была в меру тщеславна, ей все-таки иногда хотелось в большей степени быть похожей на других. Смесь генов Скотта Кинсолвинга и Чинлинг создала экзотическое существо: куда бы Стар ни пошла, всюду мужчины, открыв рот от удивления, а женщины с завистью в глазах, провожали ее взглядом. Хотя немногие жители Калифорнии слышали когда-либо об австрийском монахе по имени Грегор Мендель, который занимался вопросами генетики, проживая на другом конце Земли, природа знала свое дело, и гены Скотта были доминирующими. Отсюда – мягкий оттенок темно-рыжих волос и белоснежная кожа Стар. Однако ее янтарные глаза имели миндалевидный разрез, а лицо отличала мягкая округлость. Этот легкий восточный колорит делал ее красоту особенно эффектной. Стар была высокой, стройной и очень грациозной, с небольшой грудью и изящно округлыми бедрами.

Она была создана для любви, и она любила. Но так получилось, что предметом ее любви оказался вовсе не Клейтон Деламер.

Подойдя к своей затянутой матерчатыми пологами постели с белоснежным балдахином, Стар взяла белую кружевную ночную рубашку с хорошенькими розовыми бантиками по низу. Такой фасон придумала Зита, которая, впрочем, шила все белье для Стар. Надев через голову рубашку, Стар прыгнула в постель. Будучи дочерью и внучкой хозяев магазина «Де Мейерс», она имела открытый счет в универсальном магазине, и потому все три ее шкафа были доверху набиты одеждой и обувью, а также шляпами, перчатками и прочими аксессуарами. Стар обожала красивую одежду и была очень благодарна матери за то, что та позволяла ей приобретать все, что душе угодно. Однако в этот вечер она немного нервничала как раз из-за обилия нарядов, и это уже не в первый раз. Если для Арчера главной проблемой была Эмма, она же была проблемой и для Стар, хотя и совершенно по-другому. Стар была восхищена тем, как мать обошлась с Арчером в этот вечер, и она искренне радовалась тому, что сводный брат, судя по всему, намерен начать новую жизнь (если он и вправду откажется от выпивки, может, прекратятся и его пьяные приставания к ней). «Семья, – сказала мать. – Семья – самое важное на свете».

Крейн Канг определенно не входил в число членов семьи.

Она должна вырвать Крейна из души, как вырывают из земли ядовитый сорняк. Стар отвергла уже столько достойных претендентов на ее руку, что в конце концов у нее уже иссякли все уловки и объяснения. Когда мать подчеркнула, что ей уже двадцать шесть, Стар наконец смирилась с неизбежным и приняла предложение Клейтона Деламера. И не скажешь ведь, что Клейтон был сродни утешительному призу. Красивый, мягкий и добрый, он был сыном одного из «серебряных баронов» – о подобном замужестве оставалось лишь мечтать. Более того, Клейтон был без ума от нее, а Стар даже помыслить не могла о том, чтобы не выходить за него замуж. Это уничтожило бы мать. Уничтожило бы семью.

Но едва только Стар закрыла глаза, как тотчас же увидела перед собой мускулистое красивое тело Кай Йи Чайнатауна – того самого, который воспламенил ее тело и душу.

Разбудил ее лязгающий звук.

Торопливо усевшись на постели, Стар зажгла ночник, посмотрела на одно из двух открытых окон и как раз под подоконником увидела странный тройной крюк, царапавший розовые обои. К стальному крюку был привязан канат, по которому снаружи здания кто-то лез к ней в комнату. Она готова была уже поднять панику, как вдруг в окне показалось обезображенное шрамом лицо Крейна. Он быстро забрался внутрь и втащил веревку, по которой поднялся сюда, затем повернулся к Стар. Как обычно, на Крейне были мягкий костюм из иссиня-черного шелка и черные сандалии, а его черные волосы были забраны на затылке в косичку – «свинячий хвостик».

– Ты сумасшедший, – прошептала она. – Ты что, играешь в китайского пирата? Если мама узнает…

– Черт с ней, с твоей матерью!

Сняв через голову шелковую рубашку, Крейн бросил ее на стул. Стар посмотрела на его безволосый торс: после многих лет занятий тэквандо все мышцы у него рельефно выступали на теле. Подойдя к постели, Крейн поставил левое колено на край матраса, взял обеими руками голову Стар и привлек ее к себе, страстно и жадно целуя ее. Стар даже не пыталась сопротивляться. Она в этот момент была похожа на наркомана, который дал себе слово воздерживаться от зелья, долго терпел и наконец-таки уступил желанию организма. Она гладила его мускулистую спину, в то время как Крейн навалился на нее, не отнимая своих губ от ее рта.

Он задрал ее ночную рубашку и прижался губами к ее отвердевшим соскам: сначала он провел по ним языком, затем пососал каждую грудь, после чего принялся осторожно покусывать соски, в то время как руки его ласкали ее лоно. И, как обычно, от его яростной страсти Стар тотчас потеряла голову.

– Крейн, – простонала она, кое-как сумев снять ночную рубашку. Закрыв глаза, повторила: – Крейн…

Он снял брюки бросил их на пол. Больше ничего на нем надето не было.

– Я получил твое проклятое письмо, – сказал Крейн, снова ложась на нее. Его жар, сила, запах его тела переполнили Стар. – Там одна только ложь. Ты не можешь вот так сказать мне «прощай». Наши души – это одна душа. Оставь Ноб-Хилл и всех этих круглоглазых идиотов. Выходи за меня замуж, Стар, не выходи за того круглоглазого маменькиного сыночка, у которого, вероятно, вместо члена маринованный огурец.

Теперь Стар попыталась сопротивляться. Семья… Она уперлась руками в его твердую, как сталь, грудь.

– Не надо, Крейн…

– Ты хочешь меня так же, как и я хочу тебя. Скажи!

– Да, это так, я… О Господи, хоть ты-то не усложняй! И так…

Его палец оказался внутри нее, мягко массируя. Она больше не могла говорить: все существо ее было переполнено животной похотью. Крейн принялся губами ласкать ее тело, пробираясь все ниже и ниже, так что скоро Стар ощутила прикосновение его губ к своей вагине. Горячее дыхание Крейна обожгло ей нижнюю часть живота, и вот язык его оказался в ней.

– О Боже…

Казалось, это длилось бесконечно, затем Крейн распрямился и снова лег на Стар. Он неистово целовал ее, тогда как руки его сильно стискивали ей грудь, затем начали мять ягодицы. Казалось, он полностью подчинил себе тело Стар, полностью завладел ею. Не было ни одного участка ее тела, над которым бы он не властвовал – физически и психически.

«Нет, нет… – думала она, – я не должна подчиняться ему!»

Стар оттолкнула его изо всех своих сил.

– В чем дело? – спросил он, прекратив свое любовное занятие.

– Ты прекрасно понимаешь, в чем! – Стар едва сдерживалась, чтобы не расплакаться. – Я ведь написала тебе: у нас нет будущего.

– Почему? Ты не любишь больше меня?

– Люблю, конечно! Ты отлично знаешь, что я с ума по тебе схожу, но я не могу выйти за тебя замуж.

– Потому что я китаец?

– Крейн, я ведь и сама наполовину китаянка. Дело не в этом. И мама совсем не предубеждена против китайцев. Но только… – Она запнулась, не решаясь высказаться дальше.

– Что? Что она сказала обо мне?

– Она думает, что ты преступник.

– А ты? Ты что думаешь?!

– Я уверена, что ты не… – И опять она заколебалась. Глядя в его наполненные гневом глаза, она впервые в жизни подумала, что ее мать может быть не права. – Ты не преступник, ведь так, да? – прошептала она.

– Преступник – это тот, кто нарушает законы, которые он признает. Ну а поскольку я не признаю законы, выдуманные белыми, то я и не считаю себя преступником. – Он встал с постели и натянул брюки. – Так что в конечном итоге ты права, Стар. Будущего у нас действительно нет. Тебе лучше оставаться тут, в своем особняке на Ноб-Хилл, и притворяться круглоглазой. Я же вернусь в Чайнатаун к моему народу.

– Подожди…

– Чего ждать? Ты ведь не любишь меня, это очевидно.

– Я люблю, но…

– Недостаточно любишь. Если бы ты любила меня, то отправилась бы со мной.

– Все не так просто, Крейн. Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что не признаешь законов белых?

– Только то, что имею.

– Тогда ты и вправду убил хоп-синга?

– Ты сейчас говоришь совсем как круглоглазый прокурор. Может, ты и вправду белая, а?

– Прекрати! – крикнула она, спрыгнула с постели и, плача, устремилась к нему. Подбежав, начала бить кулаками в грудь. В первый момент Крейн удивился, затем схватил ее за запястья. – Почему ты так поступаешь со мной? – рыдая, сказала Стар. – Почему ты заставляешь меня чувствовать себя такой гадкой? Разве ты не видишь, как я разрываюсь надвое? Я люблю тебя, Крейн! Я хочу тебя, хочу быть твоей женой, но я не могу… – Голос изменил ей. Спрятав лицо у него на груди, она принялась истерично рыдать. Крейн погладил ее по волосам.

Тут открылась дверь. На пороге стоял Арчер в пижамных брюках и халате. Увидев любимую сестру, совершенно обнаженную, в объятиях полуголого «поднебесника», он вскричал:

– Ты, тварь! – и, рыча от ярости, ринулся в комнату.

Стар вскрикнула, когда Крейн оттолкнул ее от себя, но тотчас же посмотрела прямо в лицо своему непрошенному защитнику. Арчер некогда в Принстоне был чемпионом среди боксеров полутяжелого веса, но сейчас у него не было шансов. Крейн поднял левую ногу и с силой ударил ею – как выстрелил – в живот Арчеру, а левой рукой, сжатой в кулак, столь же мощно ударил в лицо. Ката,выполненная с ритуальной грациозностью, отправила полубессознательного Арчера на пол.

Взяв рубашку, Крейн подошел к окну, выбросил наружу веревку, затем посмотрел на Стар.

– Я пришел сюда, на Ноб-Хилл, – сказал он. – Следующий шаг – твой. Если я буду тебе нужен, приходи в Чайнатаун.

Все произошло столь стремительно, что Стар все еще не могла опомниться. Ловкий, как обезьяна, Крейн перебросил ногу через подоконник, ухватился за канат, и был таков.

А через улицу, прячась в тени особняка Флудов, один из работающих на Слейда Доусона репортеров «Бюллетеня» аккуратненько все записал. Дигби Ли был уверен, что эту статейку у него с руками оторвут многие газеты.

Глава третья

– Только послушай этот заголовок! – воскликнул утром следующего дня Слейд, потрясая зажатой в руке газетой «Бюллетень». – «Полномочный хозяин Чайнатауна через окно влезает в спальню наследницы Ноб-Хилл! Какая связь между Стар Коллингвуд и Крестным Отцом Чайнатауна?»

– Великолепно, Слейд! – сказала Лоретта, усаживаясь напротив него за обеденный стол, накрытый для завтрака. – Но я думала, ты хотел дождаться бала по случаю помолвки.

– Бала по случаю помолвки? Ты что же, полагаешь, что теперь Клейтон Деламер женится на ней? Да никогда в жизни! И скажи ведь, как все обставил: по веревке забрался прямиком к ней в спальню, а затем, минут через двадцать и уже без рубашки, слез по той же самой веревке. Разве это не заслуживает приза!

– Представляю, что должна чувствовать Эмма Коллингвуд! Она, наверное, рвет и мечет. Еще бы: весь город будет теперь над ней потешаться!

Слейд подался чуть вперед.

– Именно об этом я сейчас и думаю, Лоретта. И еще я думаю, что это, возможно, и есть самый большой наш шанс.

– Какой шанс?

– Мы наконец закончили отделку этого дома, который удался ничуть не хуже иных особняков на Ноб-Хилл. Но мы никогда еще никого не приглашали в него.

Лоретта нахмурилась.

– И ты знаешь почему, миленький! Нас никогда не считали социальной ровней себе из-за… из-за прошлого, ты понимаешь.

– К черту прошлое! Все это было четверть века назад, было, да быльем поросло. Мы не хуже всех прочих в этом городе!

– Ты, правда, так считаешь? – несколько тоскливо спросила Лоретта.

– Ну конечно, черт побери! А теперь вот что мы с тобой сделаем. Я возьму у своего редактора отдела светской хроники список всех тех, кого Эмма пригласила на бал по случаю помолвки своей дочери. Ты возьмешь этот список и всем, кто там есть, пошлешь наше приглашение на бал, который состоится в нашем доме в тот день, когда Эмма собирается устроить свой праздник. «…Мистер и миссис Слейд Доусон имеют честь пригласить Вас на прием» – или на новоселье? – придумай в общем сама, как обозвать все это. «Приходите взглянуть на наш Дом», – в таком вот роде. Я скажу Алисе Бомон помочь тебе с приглашениями: она все это отлично знает. Настало нам время занять свое место среди важных людей, живущих в этом городе.

Глаза ее так и сияли от волнения.

– И ты думаешь, они действительно придут?

– Наверняка придут. Ведь самые выдающиеся люди Сан-Франциско бывают в моем отеле. Если приходят туда, значит придут и сюда, будь спокойна. И вот что я могу сказать тебе: после такого заголовка ни один уважающий себя человек больше никогда шагу не ступит на порог дома Коллингвудов, какие бы балы Эмма там ни организовывала. А поскольку на репутации Коллингвудов поставлен теперь жирный крест, не исключено, что и деловые партнеры от них тоже отвернутся. И, возможно, мы сможем купить все их дело на корню, по десять центов за доллар.

Жена обожающе смотрела на Слейда.

– Вот, стало быть, что за всем этим стоит. Ты решил не только отомстить им, но и вовсе сжить их со свету.

– А что, разве что-нибудь не так? – Слейд улыбнулся, раскуривая сигарету.

– Как ты могла?! – в нескольких кварталах от Слейда, в своем особняке кричала Эмма, комкая «Бюллетень». – Буквально в тот самый день, когда похоронили твоего отца, ты впускаешь в свою спальню этого бандита и, более того, занимаешься с ним любовью. Ты унизила свою семью! После того, как отец и я отдали тебе всю наша любовь, вот уж не думала, что ты отплатишь нам за это стыдом, выставив нас на посмешище!

– Мама, пожалуйста…

Стар сидела за обеденным столом с распухшим от слез лицом. Арчер сидел напротив нее; левая щека его была перевязана: именно сюда пришелся удар Крейна. Эмма, вне себя от ярости, ходила вокруг стола.

– «Мама, пожалуйста…» Что, пожалуйста?! Пожалуйста, простить тебя, так? Конечно, я прощаю тебя, ведь ты моя дочь. Но как ты могла поступить столь безрассудно? Полагаю, он не впервые занимался с тобой любовью?

– Не впервые. Но я люблю его…

– Ты хочешь его, а это нечто совсем другое. Я не в состоянии поверить, что ты могла полюбить убийцу.

– Мы ничего об этом не знаем!

– Знаем! Не будь дурочкой! Мои репортеры раскопали те же самые факты, что и репортеры Слейда Доусона. Канг возглавляет целую преступную сеть в Чайнатауне, он организовал доставку опиума и девочек, является владельцем десятка весьма сомнительных заведений. И вот такого человека ты желаешь! И именно его впустила в свою спальню прошлым вечером…

– Но я не впускала его! Он сам залез через окно. Что же мне было делать, выпихнуть его?

– Да уж о чем говорить, если ты даже не выпихнула его из собственной постели! Я просто не могу в это поверить. Я пытаюсь организовать в Сан-Франциско оперу, а в это время моя дочь разыгрывает сцены из оперы-буфф у себя в спальне. Я не собираюсь читать тебе проповедь или казаться святее, чем я есть. Что касается моего прошлого, то я всегда была с вами честна: да, Бог свидетель, у меня были грехи. Но этот преступный роман, назовем его так, совершенно не укладывается в рамки здравого смысла.

Увидев появившегося в дверях Кан До, Эмма замолчала.

– Извините, тайтай, от мистера Клейтона только что пришло письмо.

Эмма закрыла глаза, как бы покоряясь судьбе.

– Что ж, я этого и ожидала. Дай мне его, пожалуйста.

Кан До протянул ей на серебряном подносе письмо и удалился. Эмма, прочитав письмо, отложила его на стол.

– Ты наверняка можешь догадаться, что тут написано. Клейтон очень сожалеет, он любит тебя, но при сложившихся обстоятельствах его отец настоял на том, чтобы он взял назад свое предложение. Что ж, этого и следовало ожидать.

– Ох, мамочка! – Стар вскочила и, рыдая, выбежала из комнаты.

Эмма опустилась в кресло, чтобы допить кофе.

– Единственный человек, за которого я смогла уговорить ее выйти замуж, отказывается от нее. – Эмма вздохнула. – Не знаю, сможет ли она теперь вообще выйти замуж. Не могу поверить, что все это случилось. – Она посмотрела на сына. Ты считаешь, я была слишком сурова с ней?

– Ничуть. Она это заслужила. Не могу понять, что Стар нашла в нем.

– Я могу понять: он экзотичен, он опасен и он китаец. Стар всегда испытывала неловкость по поводу своей китайской наследственности, что, впрочем, вполне естественно. Моя ошибка была в том, что я вообще позволила Крейну обучать ее. Но когда он пришел в мой дом десять лет назад, я подумала, что в том, чтобы она выучила китайский, есть свой смысл. Конечно, мне уже тогда следовало сообразить, что могут возникнуть осложнения. Слейд Доусон, должно быть, пляшет от радости.

– Я должен кое в чем признаться.

– В чем?

– Я уже давно знал о связи Стар с Крейном.

Мать стрельнула в него глазами.

– И почему же ты не сказал мне?

– Хотел остаться в стороне. Хотя нет, не только. Дело в том, что я… – он поиграл вилкой. – У меня противоречивые чувства по отношению Стар. Они всегда были такими.

– Какого же рода эти противоречивые чувства?

– Она очень красивая.

Эмма нахмурилась.

– Да, я чувствовала, что между вами двумя существует какая-то напряженность. Молю Бога, чтобы мне не пришлось волноваться еще и по этому поводу.

Арчер покачал головой.

– Не придется.

– Если Слейд Доусон будет подозревать еще и это, тогда уж действительно нам придет конец. Господи, как же я ненавижу этого человека! Он был причиной смерти моего первого мужа, теперь он покрыл нас позором и сделал мишенью для всеобщих насмешек.

Эмма отвернулась, нервно сжимая и разжимая кулаки. Глядя сейчас на мать, Арчер впервые в жизни почувствовал, что и у нее есть уязвимые места.

– А разве мы, в свою очередь, не можем нанести ему удар? – спросил он. – Ведь все знаю, что его жена была проституткой.

– В том-то и дело, что все знают. Лоретта Доусон – всего лишь объект для насмешек: подумаешь, сменила имя, зачастила в церковь и думает, что теперь дорожка в рай перед ней открыта… – Эмма замолчала, раздумывая. Хотя, с другой стороны, возможно, ты и прав. Я знаю, что они очень чувствительны во всем, что касается прошлого Лоретты. И, может быть, для некоторых газет это окажется сущим даром.

– Что ты имеешь в виду?

Она вздохнула.

– Теперь, раз уж ты намерен начать работать в газете, тебе можно и рассказать. У «Таймс-Диспетч» большие проблемы с тиражом, который неуклонно падает. Дэвид Левин превосходный редактор, но он слишком принципиален, слишком старомоден. Публике подавай скандалы и преступления, публика жаждет пощекотать свои нервы. Именно такие материалы и публикует «Бюллетень» – его утренний тираж, должно быть, уже распродан! – а «Таймс-Диспетч» хиреет. Более того, года три тому назад След предложил мне продать ему газету по смехотворной цене. Я, разумеется, дала ему от ворот поворот.

– Было бы хорошо, если бы ты рассказала мне об этом тогда.

– Три года назад ты беспробудно пил.

– Если бы знал, может быть, и не пил бы.

Арчер поднялся.

– Куда ты?

– На работу. Помнишь? Вчера вечером ты дала мне работу. – Он подошел и, наклонившись, поцеловал мать. – А насчет Слейда Доусона не переживай. У меня есть одна идея, как с ним справиться.

Эмма подняла голову и взглянула на сына.

– Что ты имеешь в виду?

Он улыбнулся и вышел, бросив в дверях:

– Увидишь.

Оставшись одна, Эмма старалась не дать воли слезам. Столько лет она потратила на то, чтобы у людей имя Коллингвудов ассоциировалось с такими понятиями, как культура, независимость, власть, богатство. И вот один дурацкий случай все это перечеркнул. Она хорошо знала жителей Сан-Франциско: если происшествие не шокировало их, они будут над случившимся потешаться, что едва ли не хуже.

Эмма отодвинулась от стола. Для такой гордой женщины, как она, стать предметом насмешек всей Калифорнии было похуже распятия на кресте. Подойдя к одному из высоких окон, Эмма нервно потерла руки, посмотрев на особняк Флудов, расположенный через улицу: уж не смеется ли он над ней? И все эти Крокеры, Стэнфорды, Хопкинсы, Херсты – они не смеются над ней? Скандал! И не менее горько было то, что газета Слейда Доусона снова обскакала ее собственную газету. В утреннем выпуске «Таймс-Диспетч» главный материал был посвящен тому, что городу требуются культурные заведения, в том числе и своя опера. Ну и времечко же газета выбрала для этого!

Эмма понимала, что нужно срочно что-то предпринять, но что?! Несколько минут она расхаживала взад-вперед возле стола, посмотрела на красивые, ручной росписи, обои в столовой, слегка нахмурилась. Как бы ни была она сейчас зла на дочь, Эмма понимала, что должна защитить ее – если, конечно, уже не поздно. Ведь в один катастрофический, ужасный вечер Стар из наиболее выгодной партии в Сан-Франциско превратилась в девушку, к которой подходящий жених не подойдет ближе чем на десять футов. Ее красота, семья, богатство перевешивали расовые предубеждения, которые существовали в обществе по поводу смешанной крови, но Эмма знала, что тот факт, что Стар побывала в постели главаря китайской тонги, незамедлительно превратит ее в парию. Конечно, можно представить все как изнасилование, но кто из сан-францисских кумушек купится на такое?

«Нужно убрать ее из города, – подумала Эмма. – Найти ей мужа где-нибудь еще. Только где?»

И внезапно ее осенила догадка. «Ну конечно же, – подумала Эмма, – он будет подходящим мужем. Он влюблен в нее, могу поклясться. Когда полгода назад он впервые увидел ее, у него даже челюсть отвисла. Только если за это время у него ничего не изменилось… Хотя там не очень-то много женщин…»

Эмма заторопилась к звонку и вызвала Кан До.

Нельзя было терять времени. «Если мне удастся договориться с его матерью… А почему бы нам не договориться? Они ведь практически сейчас без гроша в кармане, а их закладная у меня. Слава Богу, что Скотт был такой предусмотрительный! Он всегда повторял, что это ранчо – отличный способ вложения денег. Если с его помощью мне удастся спасти Стар, то это ранчо – просто Божий дар».

– Тайтай звонили? – спросил Кан До, застывая в дверях.

– Да. Распорядись, чтобы закладывали экипаж, самый большой. Скажи Адель, чтобы упаковала мои вещи в расчете на два дня. Пусть также упакует и вещи мисс Стар. Повар пусть соберет нам провизии на дорогу. Нас не будет несколько дней.

– Слушаюсь, тайтай. Что мне сказать кучеру, куда вы уезжаете?

– На ранчо «Калафия».

Когда Эмма выходила из пышно обставленной столовой, она подумала, что, может статься, их кровь окажется разбавлена толикой испанской. «А почему бы и нет? Все остальное у нас практически есть».