Текст книги "Золото и мишура"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)

Глава девятая

На следующее утро «Таймс-Диспетч» вышла с кричащими заголовками:

АНТИКИТАЙСКИЕ БЕСПОРЯДКИ ПРЕСЕЧЕНЫ!

ВЫЗОВ ВОЕННЫХ КОРАБЛЕЙ!

ПОТУШЕН ПОЖАР НА СКЛАДЕ ПАСИФИК МЕЙЛ!

ОТЧЕТ ВАШЕГО РЕДАКТОРА-ОЧЕВИДЦА О КРОВАВОМ ФИНАЛЕ ТОНГОВОЙ ВОЙНЫ! ЧУДОВИЩНАЯ СМЕРТЬ ПОД ПЫТКОЙ ГЛАВЫ ТОНГИ СУЭЙ СИНГ!

ТОНГА ХОП СИНГ УНИЧТОЖЕНА ПОЛИЦИЕЙ ГОРОДА!

НАСЛЕДНИЦА НОБ-ХИЛЛ ОСВОБОЖДЕНА НЕВРЕДИМОЙ!

– Мой отец прямо-таки рвет и мечет! – воскликнула Арабелла Доусон, когда метрдотель усадил их за столик в ресторане «Палас-Отеля», где они встретились на следующий день за завтраком. – Я слышала, как он утром кричал на мать, что «Таймс-Дйспетч» обскакала «Бюллетень».

– Именно так, – ухмыляясь, подтвердил Арчер. – Нам пришлось четыре раза допечатывать тираж, и сегодня утром мы продали самое большое число экземпляров за всю историю «Таймс-Диспетч».

– Что значит «чудовищная смерть под пыткой»? Что сделали с Крейном Кангом? – спросила она, понизив голос. – Из статьи я что-то не вполне поняла. Где именно пчелы жалили его, в какие места?

– Моя дорогая мисс Доусон, я не мог напечатать всей правды, равно как не намерен посвящать в нее такую утонченную молодую леди, как вы. Достаточно сказать, что каковы бы там ни были грехи Крейна, в последние минуты своей жизни он сполна и даже больше чем сполна расплатился за них. Моя сестра, кстати, чувствует себя опустошенной, что, конечно же, не радует моего шурина. Ну, Рене, что ты порекомендуешь нам сегодня? Только, ради Бога, говори по-английски, а не на своем непроизносимом французском.

– Есть морские ушки, monsieur, они великолепны. Кроме того, у нас имеется баранья отбивная, приготовленная с анисом и сладким чесноком.

Он подал им меню. Элегантный ресторан был сейчас полон, и взгляды всех посетителей были устремлены на Арчера и Арабеллу: все в это утро залпом проглотили «Таймс-Диспетч».

После того как заказ был сделан, а Рене надменно налил им ледяной воды, Арчер перегнулся через стол и взял руки Арабеллы.

– Вчера вечером я видел такое, что, сколько бы мне ни довелось прожить на свете, я никогда не смогу этого забыть, – тихо сказал он. – Но есть одна вещь, о которой я не упомянул в статье, но которая настолько же прекрасна, насколько ужасной была смерть Крейна. Если то, что рассказала мне сестра, правда – а у меня нет причин ей не верить, – то Крейн отдал свою жизнь ради того, чтобы спасти Стар. И сделал он это потому, что любил ее, и за это я восхищаюсь и преклоняюсь перед ним. Я назвал бы это высшим испытанием на мужество и, полагаю, на любовь тоже. Не знаю, обладаю ли я подобным мужеством, но я знаю, что люблю тебя.

Арабелла вспыхнула.

– Прошу тебя, Арчер, на нас все смотрят…

– Ну и пусть, мне наплевать. Послушай, Арабелла, я хочу быть с тобой предельно откровенным. Я познакомился с тобой для того, чтобы заманить тебя в ловушку.

Арабелла выпрямилась.

– Что ты хочешь сказать?

– Твой отец такое напечатал в своей газетенке про мою сестру, что я был просто взбешен. И подумал: «Как я могу отплатить ему? Что я могу сделать такое, что причинило бы настоящую боль Слейду Доусону?» Тогда я подумал о тебе. Подумал, что если бы мне удалось соблазнить тебя…

– О! – Она вырвала у него свои руки. – Ты ужасный человек! – Затем, понизив голос до шепота, добавила: – Вероятно, ты подумал так потому, что моя мать действительно была тем, кем она была, и ты решил, что это у меня в крови. Что ж, но ты ошибся!

– Знаю, но выслушай меня! Идея – плохая или хорошая, другой вопрос – заключалась в том, чтобы соблазнить тебя и бросить, сделав, таким образом, «падшей женщиной», как это принято называть в дешевых романах. Но произошло то, на что я не рассчитывал – я влюбился в тебя.

– Уж не надеешься ли ты, что я поверю в это?

– Да, надеюсь, потому что это – правда. Ты удивительная, милая, прекрасно образованная и очень, очень красивая…

– Вовсе я не красивая, – прервала его Арабелла. – Не пытайся опутать меня сладкой ложью. Я отлично знаю, какая я есть на самом деле. Я привлекательная… временами.

Если ты не будешь все время перебивать меня, то я скажу, что как раз и собирался сказать. Выходи за меня замуж.

Она пристально посмотрела на него.

– Все, что я могу сказать: ты сделал свое предложение весьма необычным, мягко говоря, способом.

– Наверное, ты права.

– Даже если не принимать в расчет твои грязные и оскорбительные мотивы, то и тогда мой отец никогда не позволит мне выйти замуж за Коллингвуда. И первое, что он сделает – лишит меня наследства.

– И отлично. В таком случае ты поймешь, что я вовсе не гоняюсь за твоими деньгами. Между прочим, не исключено, что и меня тоже мать лишит наследства за то, что женюсь на дочери Слейда Доусона. Так что мы оба рискуем закончить свои дни бедными, как церковные мыши. Вот уж когда мы сможем узнать, правда ли это, что с милым рай и в шалаше.

– Сэр, мне кажется, вы не в своем уме, если полагаете, что я хоть на секунду задумаюсь, менять ли мне свое наследство на то, чтобы выйти замуж за такого» невозможного, такого лживого…

– Не забудь еще «вульгарного». Я ведь вульгарный, помнишь?

– Очень хорошо помню. Лживый, невозможный, вульгарный человек – вот ты кто!

– Что ж, ты, похоже, весьма недурно нарисовала мой портрет. Но понимаешь, Арабелла, журналистика… Словом, она у меня в крови. Это действительно волнует кровь. Я на самом деле могу что-то сделать для этого города. Ты читала утром мою редакционную статью про китайцев?

– Да.

– И что ты думаешь?

– Плохо написано.

– Вероятно. Я писал ее в четыре часа утра, полусонный. Но что ты можешь сказать про содержание статьи?

Она несколько поколебалась.

– Я… я восхищена. Ты пишешь, что неправильно, грешно быть предубежденным против китайцев. Я понимаю, что от тебя потребовалось немалое мужество, чтобы напечатать эту редакционную статью именно сейчас, когда многие горожане испытывают далеко не самые лучшие чувства по отношению к китайцам.

– Значит, ты понимаешь, куда я клоню? Газета может стать очень сильным орудием в борьбе за добро. Я хочу использовать это орудие, и мне нужна такая жена, которая поможет мне в этом. Ты нужна мне, Арабелла. Пожалуйста, подумай о том, что я сейчас сказал. Я ведь так люблю тебя!

Она все продолжала пристально смотреть на него, а тем временем к столику подошел официант с серебряным подносом, на котором лежала нарезанная ломтиками семга, и встал за спиной Арчера.

– Я уже подумала, – резко ответила Арабелла.

– Уже?

– Да. Я согласна.

– Ты хочешь сказать…

– Я буду твоей женой. Я готова закрыть глаза на все твои ужасные черты, потому что… – ее грозный взгляд сменился улыбкой, – потому что я тоже люблю тебя.

– Йа-хо-о!

Он сорвался с кресла, вскинул руки и тут же выбил поднос с семгой из рук официанта. Рыба упала Арчеру прямо на голову так, что ее хвост оказался прямо перед его носом.

Арабелла – и все другие посетители ресторана – от души расхохотались.

– Ты co-солгала мне! – кричал Хуанито, торопливо засовывая свои рубашки в кожаный чемодан. – И ма-мать твоя т-тоже лгала мне! Ты любила К-крейна К-канга.

Стар стояла рядом с ним в спальне.

– Да, признаюсь в этом. Может, мамочка немного солгала…

– Немного?!

– Но, Хуанито, он ведь отдал за меня свою жизнь, и, конечно же, я ужасно расстроена. Нет, больше чем расстроена. Крейн был очень дорог мне, но это вовсе не означает, что я не люблю тебя.

– Ж-женщина не мо-может любить двух мужчин одновременно!

– Может!

Хуанито хлопнул крышкой чемодана и посмотрел на Стар.

– Послушай, Стар, я лю-люблю тебя. В-влюбился с первого в-взгляда. Но м-меня по-по-просту купили. Ока-аказалось, что ты о-отнюдь не хрупкая девственница, которую н-насильно лишил не-невинности коварный к-китаец. Ты его любила, и т-тебе о-очень нравилось, что он д-делал с тобой. Т-ты так любила этого к-китайца, ч-что хватило одной т-только з-записки – которую т-ты не по-показала м-мне, своему мужу, – чтобы т-ты полетела очертя г-голову из д-дому.

– Я пыталась спасти его жизнь, которую он отдал за меня, за женщину, которая вышла замуж за другого. И, думаю, позорно и низко с твоей стороны бросать мне в лицо обвинения после той благородной жертвы, которую он принес ради меня.

– «Благородная же-жертва», чтоб ей!.. В любом случае, с меня до-достаточно. Я во-озвращаюсь на ранчо.

Хуанито схватил чемодан с постели и направился к дверям. Стар бросилась за ним.

– Хуанито, ты не можешь бросить меня, ведь я твоя жена!

– Непохоже, если с-судить по твоему поведению. Я п-представлял себе, ч-что жена – это ж-женщина, которая любит т-только одного м-мужчину – своего м-мужа. А т-ты под это определение не по-подходишь!

Открыв дверь, он выскочил в верхний холл. Стар побежала следом, ухватилась за его рукав.

– Но ты же не прав, – теперь она уже плакала. – Я очень люблю тебя. Просто я любила Крейна до того, как встретила тебя.

Развернувшись, Хуанито свободной рукой сильно ударил ее по щеке, так, что она отлетела и ударилась спиной об облицованную мрамором консоль, опрокинув китайскую вазу, которая упала на пол и разбилась.

– Puta ^[36]! – рявкнул он, после чего Стар залилась слезами.

Хуанито вихрем промчался по коридору, спустился, грохоча каблуками, по лестнице и вылетел из особняка.

* * *

– Бедняжка моя, – говорила Эмма вечером того же дня, обнимая Стар. Они были в библиотеке.

– Он назвал меня шлюхой и ударил! – рыдала Стар.

– Да, и разбил вдобавок вазу эпохи Мин. У нашего Хуанито более горячий, чем я предполагала, нрав. Что ж, может быть, это даже к лучшему, что затея с вашим браком не удалась. Наверное, на это не было никаких шансов.

Выпустив из объятий Стар, Эмма села на софу.

– Что ты хочешь сказать?

– Я солгала его матери насчет тебя, так что нельзя сказать, что он целиком неправ. Но только я ненавижу мужчин, которые бьют женщин, да и его заикание кого хочешь сведет с ума.

Стар бросилась к софе и села рядом с матерью.

– Но мамочка, я же люблю его! – воскликнула она.

Эмма была сбита с толку.

– Дорогая, ты все-таки должна решить для себя…

– Я действительно люблю его. Что тут поделать, если раньше я Крейна тоже любила, но Крейн мертв, а я хочу быть с Хуанито.

– Даже после того, как он назвал тебя шлюхой и ударил?!

– Может быть, я это заслужила. Я была причиной всего этого ужаса. Я была страстно влюблена в Крейна, поэтому у Хуанито были причины злиться. Мамочка, сделай как-нибудь так, чтобы он вернулся ко мне. Хуанито – мой последний шанс. Если он бросит меня, ни один мужчина на свете не захочет быть со мной… – И она снова принялась рыдать.

Эмма обняла и прижала к себе дочь.

– Если ты и вправду хочешь его, у меня есть способ, как можно заставить его вернуться. Но должна предупредить тебя, что потом он, вероятно, будет презирать тебя, и потому я не очень-то уверена, что ваш брак будет удачным.

– Это не важно. Я не хочу до конца своих дней жить в одиночестве!

– Ну, знаешь, лучше быть одной, чем жить с человеком, который тебя ненавидит.

– А ты счастлива одна?

Эмма закусила губу.

– Нет, не счастлива, – призналась она. – Быть одному – сущий ад. – Она посмотрела на заплаканные глаза дочери, увидела в них сильнейшее желание возвратить мужа и вздохнула. Она понимала, что все шансы сделать Стар счастливой были теперь потеряны. – Что ж, я верну его тебе.

– А как ты собираешься это сделать?

– Скажи спасибо, что у меня есть ловкий юрист.

Раздался стук в дверь, и появился Кан До.

– Тайтай, пришел лорд Мандевилль.

Стар заметила, как мать машинально поправила прическу.

– О?.. – воскликнула Эмма. – И что же привело его сюда?

– Говорит, что приходить сюда выразить свое почтение и узнавать, все ли хорошо после вчерашнего.

– Надо же, какая забота! Пожалуйста, проси. Да, и вот еще, Кан До…

– Слушаю, тайтай?

– Будешь накрывать на стол, поставь еще один прибор. Если лорд Мандевилль свободен, я попрошу его отобедать с нами. Тем более что вчерашний обед получился, прямо скажем, нервным.

– Can do, тайтай.

Когда слуга удалился, Стар спросила:

– Мама, а кто такой этот лорд Мандевилль?

– Один очень приятный молодой англичанин, который вчера приходил к нам вместе с сэром Персивалем Гором. Его отец маркиз Торнфилд – владелец Торнфилдского аббатства.

Она поднялась с софы, подошла к зеркалу, висевшему над каминной полкой, и внимательно на себя посмотрела.

«Бог ты мой, – подумала, глядя на нее, Стар. – Мамочка заинтересовалась этим человеком».

– Лорд Мандевилль, – объявил в дверях Кан До.

Стар обернулась и увидела высокого, безукоризненно одетого блондина.

«Что ж, вполне понятно, почему мама заинтересовалась…»

– Э-гей, Хуанито! – кричал вакеро, галопом скакавший по полю, залитому нещадными солнечными лучами. – Твоя мать хочет видеть тебя! Хуанито!

В куртке «левис» и кожаных «чепсах» ^[37]Хуанито гонялся за пони, который умудрился сбежать из корраля. Раскрутив лассо, он бросил петлю, которая описала плавную дугу и опустилась как раз на шею беглеца.

– Хуанито!

Вакеро направил лошадь напрямую, в то время как Хуанито привязывал свободный конец лассо к седельной луке.

– Что там такое, Диего?

– Твоя матушка послала меня разыскать тебя. На ранчо приехал какой-то человек. Он работает на сеньору Коллингвуд.

На загорелом лице Хуанито появилось хмурое выражение.

– Я вышвырну его с ранчо к чертовой матери! – энергично сказал он по-испански. – Не желаю больше иметь ничего общего с этой проклятой семейкой!

– Ага, вот так и скажи своей матушке. Я бы, впрочем, не рискнул. И она сказала, чтобы ты поторопился. – Развернув лошадь, вакеро поскакал прочь.

– Дерьмо! – выругался Хуанито сквозь зубы, пришпорил лошадь и поскакал следом.

Через двадцать минут он вошел в гостиную своего дома и нашел мать в одиночестве. Она стояла у окна, и на глазах у нее были слезы.

– Что случилось, мамочка? – спросил он по-испански. – Где этот человек?

Донья Фелисидад вытерла глаза и повернулась к сыну.

– Он уехал. О, Хуанито, у нас ужасные, ужасные неприятности!

Хуанито поспешил к матери и взял ее за руку.

– Какие неприятности? И кто этот человек?

– Некто Палмер, он адвокат твоей тещи.

– Да, я встречал его на прошлой неделе в Сан-Франциско, когда подписывал брачный контракт.

– А ты читал этот контракт?

– Разумеется.

– От начала и до конца?

– Ну, не совсем. Там было страниц тридцать, такая тягомотина….

Она воздела руки и застонала.

– Значит, мы разорены! – воскликнула она. – Разорены!

– Но почему же? В чем дело?

– А вот, полюбуйся. Можешь прочитать, хотя теперь читай – не читай, все равно поздно.

Она подошла к столу и взяла документ, написанный на недавно изобретенном и только что введенном в бытовой обиход чуде канцелярского света – пишущей машинке.

– Десятая страница, параграф пятнадцатый, раздел «В».

Хуанито просмотрел десятую страницу и прочитал нужный раздел:

«Если в любое время на протяжении первых пяти лет с момента заключения брака жених, мистер Лопес-и-Сепульведа, по любой причине покинет невесту, мисс Коллингвуд, то закладная на ранчо «Калафия», которую в настоящее время держит у себя миссис Коллингвуд, снова вступает в силу, а приданое в размере 100 000 долларов возвращается в качестве штрафа».

Хуанито поднял глаза.

– И что это значит? – спросил он.

– А как ты думаешь, что это может значить? Это значит, что если ты не вернешься к жене, то мы потеряем ранчо.

– Необязательно. Мы просто вернем приданое – в любом случае, мне теперь не нужны ее чертовы деньги! – и закладная вступит в силу. Иначе говоря, мы окажемся там же, где и были до того, как я попал в этот переплет.

– Ох, Хуанито, какой же ты наивный! Ты не представляешь, насколько хитры оказались эти янки. Она просто-напросто откажет в праве выкупа закладной вследствие отсрочки, а мы ведь уже на целых три месяца просрочили выплату. Если же мы вернем приданое, у нас совсем не останется денег, и вот тогда-то она и откажет нам в праве выкупа закладной. Мы потеряем ранчо, потеряем все!

– Вот сука! – прошептал Хуанито, и его черные глаза наполнились ненавистью.

– У нее есть деньги, – рыдала мать, – есть власть. Этот сеньор Палмер говорит, что если мы попытаемся занять денег в банке, то банк сеньоры Коллингвуд выкупит у нашего банка наши, как он назвал их, «бумаги». Что тогда прикажешь нам делать? Мы беспомощны! Адвокаты, банкиры… Что, скажи на милость, мы, калифорниос, понимаем в адвокатах и банкирах? Мы люди от земли.

Красивое худощавое лицо Хуанито выражало решимость.

– Кажется, настало время и нам кое-что узнать об адвокатах и банкирах, – тихо сказал он. – Эти янки явились и уничтожили наш рай. Ладно, пусть будет так: Стар тоскует по моему телу, что ж, тогда я буду ее брюхатить двадцать лет подряд, чтобы у нее не было ни малейшей возможности даже взглянуть на ее чертова китаезу или на кого бы то ни было еще. И либо я сам, либо один из моих сыновей наверняка сумеем выучить всю эту премудрость про адвокатов и банкиров, про деньги и власть. Мы выучим все уловки, которыми сейчас пользуются янки, так что в конечном итоге мы победим этих светловолосых скотов в их же собственной игре.

После этого Хуанито скомкал копию брачного контракта и швырнул ее через всю комнату. Она ударилась о стену и, как дохлый клоп, упала на пол.

Однако сила печатного слова от этого ничуть не пострадала.

* * *

Голубые глаза Мандевилля упивались великолепием изумрудного с бриллиантами колье Эммы, переливающегося в свете свечей, стоявших в золотых подсвечниках. «Восхитительно, – думал Мандевилль. – И ее грудь тоже восхитительна, ни одной морщинки на коже, а ведь ей уже, наверное, около пятидесяти…»

– О чем это вы так задумались, милорд? – спросила Эмма, поднося к губам бокал с шампанским. – Знаете, говорят: «Пенни за мыслишку!» Хотя у меня такое впечатление, что ваши мысли стоят много долларов, а уж никак не пенни. Вероятно, даже фунтов стерлингов.

Редклиф улыбнулся.

– Неужели это так явно читалось у меня на лице? – спросил он. – Признаюсь, я восхищался вашим колье. Камни изумительные, никогда я не видел изумрудов такого глубокого цвета. Они завораживают.

– Отец купил их в Париже три года назад у индийского магараджи.

– Они, должно быть, обошлись ему в целое состояние.

– Во всяком случае тех денег было бы достаточно, чтобы провести в Торнфилдском аббатстве водопровод.

Редклиф чуть не поперхнулся своим шампанским.

– Эмма, да вы колдунья! – рассмеялся он. – Ведь именно об этом я как раз и думал, вы поймали меня, можно сказать, с поличным.

Эмма улыбнулась.

– Редклиф – полагаю, что после того, как мы обедали с вами четыре вечера подряд, я могу называть вас просто Редклиф, – так вот, когда молодой человек такой красоты и обаяния, как у вас, начинает обращать внимание на женщину, по возрасту годящуюся ему в матери, совершенно очевидно, что молодой человек думает не о любви и возвышенных чувствах, а о недвижимости.

– А о чем в подобной ситуации думает эта женщина?

– Честный вопрос, – сказала она, несколько вдруг погрустнев. – Эта женщина думает о многом, очень о многом. Думает, например, о том, что она больше уже не молода, что смириться с этим очень трудно, а нужно. Она думает о двоих мужьях, которых она потеряла и которых преданно любила. Наверное, следовало бы сказать «страстно» любила. Эта женщина думает о том, что теперь она очень одинока. Она думает также о том, что не должна терять достоинство и делать глупости. Но! – И тут Эмма подняла на него свои прекрасные аметистовые глаза. – Она думает также и о том, что, может быть, жизнь для нее еще не совсем закончилась. Не совсем.

– Полагаю, для женщины вашей красоты и жажды жизни жизнь не закончится до самой смерти. И, возможно, даже после нее.

– О, мне совсем не интересно стать привидением. Привидения вытворяют такие ужасные глупости, вроде того, что стучат по столам на спиритических сеансах, мебель еще, бывает, двигают. Нет уж, когда я умру, то умру. Никаких фокусов, благодарю покорно. Пройти через этот сумасшедший мир – уже более чем достаточно. Но как бы то ни было, а пока я еще жива. И еще мне пришла в голову мысль, что было бы замечательно бросить вам вызов – отреставрировать что-нибудь прекрасное, например Торнфилдское аббатство. То есть, если бы сумасшедшей судьбе было угодно сделать меня вдруг маркизой Торнфилд.

И она опять улыбнулась. «Боже ты мой, – подумал он, – как лихо эта женщина расставила все точки над i».

– Должен напомнить вам, что титул наследует мой старший брат.

– Да, я знаю. Но я расспросила сэра Персиваля – за вашей спиной, разумеется, – и тот рассказал мне, что у вашего брата чахотка и что ему осталось жить не больше года. Более того, кроме лошадей и собак, он не интересовался ничем в жизни.

– Верно.

– Так что, когда ваш отец умрет – а ему уже восемьдесят, – велика вероятность того, что именно вам достанется один из старейших в Англии титулов, а также четырнадцать тысяч акров йоркширских болот, под которыми обычно кроются богатые залежи угля; кроме того, вы получите один из огромнейших особняков в Англии, который, правда, разрушается, и что-то около миллиона фунтов стерлингов игральных долгов. Подобное будущее имеет много pro и совсем мало contra ^[38].

– Вы очень верно обрисовали ситуацию.

– Моя ситуация тоже имеет pro и contra, – сказала она, разрезая спаржу. – Я сумела сохранить брак своей дочери весьма неприятным способом, о чем, возможно, когда-нибудь придется пожалеть, но… – она пожала плечами, – так хотела Стар, а я очень люблю свою дочь. Сегодня утром мой сын сказал, что собирается жениться на дочери человека, которого я ненавижу больше всего на свете. Подобное известие явилось для меня ударом, и я сказала ему, что мне нужно обо всем этом хорошенько подумать, вот почему я столь откровенна с вами, дорогой Редклиф. Скажите, а ваша спаржа нежная?

– Да, очень. – «Нежнее во всяком случае, чем твое сердце, старушка», – подумал он, а вслух продолжил: – Хорошо, а если бы какой-нибудь очаровательный молодой англичанин попросил некую богатую, но страшно одинокую американскую вдову стать его женой, то сын и наследник этой вдовы пришел бы в ярость и стал бы причиной всевозможных неприятностей. Но если бы эта вдова согласилась на брак сына и дочери ненавистнейшего ей человека, то принцип «qui pro quo» ^[39], восторжествует, и обе стороны, возможно, достигнут мирного урегулирования. Понимаете, что я имею в виду?

– Да, думаю, что улавливаю суть.

– Конечно, этот брак будет в лучшем случае договором, сделкой, если хотите, и, возможно, без любви с английской стороны.

– А как насчет американской стороны? – Она печально взглянула на него. – Американка устала просыпаться одна. – Эмма вздохнула. – Ужасно, наверное, слышать от меня такое?

Редклиф положил нож и вилку и взял салфетку.

– Конечно нет, – сказал он. – Это вполне естественно. Я тоже не люблю просыпаться один.

– Дорогой Редклиф, – улыбнулась Эмма, – я подозреваю, что вы редко просыпаетесь один.

– Кгм… – Он вытер губы салфеткой. – Ладно, раз уж вы так быстро и точно расставили все по своим местам, не вижу причин скрывать свои нежные чувства. Дрожайшая Эмма, как только на прошлой неделе я впервые увидел вас, я почувствовал жгучее волнение в груди, которое разожгло целый костер моих самых нежных чувств…

– Вы дважды употребили слово «нежный».

Он положил салфетку на стол.

– Черт побери, Эмма, я плохой оратор. Я люблю вас. Вы будете моей женой?

Почти целую минуту она мечтательно смотрела на него, затем взяла вилку, нож и снова принялась за спаржу.

– Мне нужно подумать об этом.

Он чуть было не шарахнул кулаком по столу.

– Эмма, может быть, эти слухи верны? – требовательно спросил у нее три дня спустя Дэвид Левин, сидя напротив Эммы в ее библиотеке.

Вот уже почти три десятка лет его сердце взволнованно билось от красоты Эммы, и сегодняшний вечер не был исключением. В мягком свете газового светильника она выглядела неправдоподобно прекрасной. На ней было платье из мягкого бежевого шелка, отделанное тонкой кружевной тесьмой, на груди знаменитые жемчуга, несколько колец красиво подчеркивали линии рук. От такой элегантной утонченности у Дэвида дух перехватило. В то время когда молодые женщины использовали висмут и соединения свинца, чтобы отбеливать кожу, обесцвечивать волосы на голове, использовали индийскую тушь, чтобы подводить глаза, когда женщины специально расширяли себе зрачки с помощью сульфата атропина и наклеивали вдобавок искусственные ресницы – иначе говоря, во время торжества безвкусных подделок, призванных сделать женщин более привлекательными, Эмма вполне могла довольствоваться тем, что дала ей природа (разве что используя самую капельку румян).

– Какие слухи? – спросила она, наливая в стакан своему бывшему учителю и бывшему редактору его любимое шерри.

– Весь город болтает о том, что ты собираешься выйти замуж за лорда Мандевилля.

– Неужели? И почему так говорят?

– Потому что вот уже целую неделю он проводит вечера в твоем доме. И остается далеко заполночь. – Последнее прозвучало угрожающе.

Эмма рассмеялась, затем протянула ему стакан шерри.

– Держу пари, что и Алисия Бомон, и Сидни Тол-ливер умирают от желания написать про дикие оргии, которые творятся в особняке на Ноб-Хилл, но не могут, поскольку Арчер и Арабелла собираются пожениться.

– Ты можешь относиться к этому несерьезно, но Арчер очень расстроен. Сегодня утром он пришел ко мне. И хотя я дал себе слово никогда с ним не разговаривать после того, как он обошелся со мной, он был в таком жалком состоянии, что я все-таки выслушал его. Он умолял меня как твоего старинного друга попытаться вразумить тебя.

– Мы с ним заключили сделку, – с жаром сказала Эмма. – Я сказала, что соглашаюсь на его женитьбу на Арабелле, а этого мне очень не хотелось делать, если он согласится на то, что я выйду замуж за лорда Редклифа. А теперь он что же, идет на попятную? Ну ничего, мы еще посмотрим! – И она направилась к звонку.

– Погоди! Что ты намерена сделать?

– Вызвать сюда Арчера.

– Пожалуйста, Эмма, оставь его хотя бы на минуту. Позволь, я буду говорить с тобой как… как человек, который на протяжении многих лет считал себя почти членом этой семьи.

Эмма убрала руку с ленты звонка.

– Ты действительно член этой семьи, Дэвид, и ты отлично это знаешь. – Она улыбнулась. – Если бы Скотт не высадил тебя тогда на Ямайке, ты, возможно, был бы моим мужем.

– Я это слишком хорошо знаю. В любом случае лорд Мандевилль вдвое тебя моложе.

– Послушай, Дэвид, я же не дурочка.

– Ему явно нужны только твои деньги…

– И это не секрет.

– Ну, это просто… это просто нечестно! Ты же настоящий социальный институт этого города. Ты сделала городу прекрасный подарок, выстроив больницу, и я знаю, что люди надеются на твою щедрость, надеются, что после больницы, возможно, придет черед и музея, например…

– Может быть, я и музей со временем захочу построить. Но вот не слишком ли эти самые люди пытаются упреждать события? Я еще не умерла, отнюдь! Социальный институт? Ты заставляешь меня чувствовать себя чем-то вроде детского дома или памятника героям Гражданской войны.

– Ты отлично понимаешь, что я имею в виду. Люди в этом городе любят тебя. Ты ведь тут практически с самого начала, ты часть истории Сан-Франциско, если хочешь. И вот ты покидаешь его и едешь в Англию…

– Дэвид, но ведь теперь есть железная дорога. Есть и морские корабли. Калифорния больше не край света. И кроме того, я… – она нервно повертела кольцо с бриллиантом в виде розы, – я чувствую, что моя жизнь здесь уже заканчивается, грядет новый этап. Будущее семьи – Арчер, и, если судить по нему, у семьи будет очень сильное будущее. Хотя я знаю, что ты не согласен со мной.

– Вовсе нет. Арчер влил в газету жизненную силу, которой мне недоставало. И я признаю это.

– Ну, теперь она у тебя есть. А что касается меня, то, кажется, пришло время сойти со сцены, образно говоря. Расчистить путь для Арчера. А кроме того, идея стать маркизой кажется мне восхитительной. Начнется иная, совершенно новая для меня жизнь. И кроме того… – она слегка улыбнулась, – Редклиф молод и ужасно элегантен, а тебе известна моя слабость к красивым мужчинам.

Дэвид залпом выпил остатки своего шерри и поднялся.

– Да, известна, и именно из-за нее ты ошиблась! – Дэвид почти кричал. – Скотт Кинсолвинг был подлым ублюдком, который украл тебя у меня с помощью грязного трюка. А твой разлюбезный Арчер – всего лишь смазливое личико, за которым крылось не так уж много ума. Все, чего он хотел – это стать индейцем.

– Не смей так говорить о моем любимом!

– Твоем любимом?!Ты двадцать пять лет держала беднягу под каблуком, и все это прекрасно видели. И вот теперь, в третий раз в жизни, ты готова все на свете позабыть и припуститься за еще одним смазливым личиком. Причем на сей раз избранник вдвое моложе тебя. Ты собираешься сделать из себя круглую дуру и опозорить свою семью только потому, что ты лишаешься здравого смысла, когда дело касается мужчин.

Эмма едва могла поверить собственным ушам.

– За тридцать лет, что я тебя знаю, Дэвид, ты никогда так не разговаривал со мной.

– Знаю, и это была моя ошибка. Ты замечательная женщина, Эмма, но ты далека от совершенства, когда речь заходит о противоположном поле.

– Я возмущена и обижена, Дэвид! Ты лучше расскажи мне о своих огромных успехах у женщин! Я слышала такие истории, Дэвид…

– О да, мои восхитительные женщины! Не буду отрицать. Я мужчина, и ничто, свойственное мужчинам, мне не чуждо. Готов признать, что то, в чем меня обвинял Арчер, правда: я пытался сохранить респектабельность газеты, потому что сам хотел быть более респектабельным, а в результате превратил «Таймс-Диспетч» в занудную газету. О, на свой счет я не питаю ни малейших иллюзий, Эмма. Я совершеннейший неудачник! Не вышел из меня писатель, не вышел и редактор, да и любовник из меня тоже не вышел. Но я не собираюсь потерпеть неудачу в качестве твоего друга.

Эмма завороженно смотрела на него. Никогда прежде она не думала, что Дэвид может быть таким убедительным, таким искренним.

– Арчер был неудачником, – мягко сказала она. – Но несмотря на это я любила его больше, чем кого бы то ни было. Поверь, Дэвид, нет ничего страшного в том, чтобы быть неудачником. Я думаю, большинство людей – неудачники. И вот теперь ты говоришь мне, что и я – неудачница. Может быть, я такая и есть, не знаю. По крайне мере, неудачница, когда речь заходит о мужчинах.

– Но есть и еще одно, в чем со мной согласится твой отец, как согласилась бы и твоя бедная покойная матушка. Разве не пришло время, чтобы ты вышла замуж за кого-нибудь из наших? Два раза ты выходила замуж за гоев. И вот теперь, вместо того чтобы выходить замуж за этого англиканского охотника за богатством, не думаешь ли ты, что пришло время выйти замуж за еврея?