Текст книги "Золото и мишура"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 43 страниц)

– Скотт! – воскликнула девушка. Она вскочила со стула и бросилась через всю комнату в его объятия, покрывая лицо Скотта поцелуями. – Чинлинг так рада видеть свой возлюбленный! – пропела она на своей смеси китайского с английским. – Чинлинг так хочет доставлять Скотт приятные минуты!

Скотт мягко отстранил девушку и посмотрел на ее мать, продолжавшую все так же неподвижно стоять возле пианино.

– Добро пожаловать домой, капитан, – сказала Ах Той. – Мы очень скучали без тебя.

– Я ведь просил не обучать ее этим дурацким мелодиям, – сказал Скотт.

– А почему бы и нет? Моя дочь должна стать христианкой, потом она станет настоящей американкой. Однако, насколько я могу судить, капитан сегодня не в лучшем настроении. Не угодно ли ему чаю? Или, может, набить трубочку ah pin yin ^[10]?

– Оставь нас одних, – сказал Скотт не допускающим возражений тоном.

Ах Той послушно склонила голову, при этом ни один мускул не дрогнул у нее на лице. Она подошла к голубой занавеске и отдернула ее, открыв скрытую за ней дверь. Женщина скрылась за дверью, занавеска вернулась на прежнее место.

Чинлинг – что на имеющем множество оттенков китайском означало «счастливое настроение» или «великолепная жизнь» – успела расстегнуть свое серебряное платье и снять его, представив взору Скотта совершенное в своей наготе тело. Скотт впился в него взглядом, приблизил девушку к себе и зарылся лицом между ее маленьких грудей.

– О, Чинлинг, дорогая! – едва не застонал он. – Я так чертовски люблю тебя!

Чинлинг провела рукой по его золотисто-рыжим волосам.

– Чинлинг любить Скотт, – мягким голосом сказала она. – Вся жизнь Чинлинг для того, чтобы делать Скотт счастливый.

Он погладил рукой ее упругие ягодицы, провел ладонью по бедру.

– Ты должна знать, – прошептал Скотт, – что вне зависимости от того, что бы я ни причинил тебе, я всегда буду любить тебя.

При этих словах в ее миндалевидных глазах мелькнул страх.

– Что Скотт причинить Чинлинг?

Он поднял голову и заставил себя улыбнуться.

– Об этом поговорим позже. А теперь будем же счастливы!

Подняв ее на руки, Скотт перенес девушку на латунную кровать, находящуюся возле пианино, вспоминая при этом, что менее часа тому назад вот так же держал на руках и нес в дом свою жену Эмму. «Боже мой! – подумал он, – нужно все ей рассказать! Я обязан сделать это! Но она сейчас так хороша, так прекрасна. Только еще один разок… совсем один разок».

Он бережно опустил девушку на постель и принялся снимать с себя одежду. Чинлинг внимательно следила за всеми его действиями. Скотт собрался было уже снять брюки, как неожиданно из-за голубой занавески появилась Ах Той.

– Черт бы тебя побрал, женщина! – взревел Скотт. – Разве ты не видишь…

Он не договорил, увидев, что лицо китаянки искажено холодным гневом. Она от двери прошипела что-то по-китайски своей дочери.

Чинлинг стремительно соскочила с постели и прижала к себе брошенное платье.

– Что такое?! – воскликнул Скотт.

Ни та, ни другая не произнесли ни слова, а дочь стремительно скрылась за голубой занавеской.

– Итак, – сказала Ах Той, – все-таки это произошло.

– Что произошло? И почему, черт побери, ты помешала нам?

– Я только что узнала. Об это весь город говорит. Ты привез с собой новобрачную.

Скотт уселся на деревянную скамью.

– Да, это правда, – спокойным голосом сказал он. – И что же здесь такого?

Ах Той скрестила на груди руки – длинные ее ногти напоминали экзотические шипы.

– И что теперь будет с моей дочерью?

Скотт усмехнулся.

– Мне кажется, до сих пор я обращался с вами хорошо. Вы проживали здесь совершенно бесплатно, и, кроме того, я оплачивал все ваши счета. А теперь я намерен предоставить тебе и Чинлинг приличную сумму с тем, чтобы вам не пришлось думать о том, где раздобыть средства на жизнь.

– Боюсь, не так все это есть просто, капитан, – сказала Ах Той.

Из комнаты, в которую вела дверь, скрытая за голубой занавеской, послышался детский крик. Чуть улыбнувшись одними губами, Ах Той повернулась в тот самый момент, когда, откинув занавеску, в комнате появилась Чинлинг, державшая на руках младенца.

– Мы назвали ее Стар ^[11], – сказала Ах Той, – потому что звезды – они такой красивый, в них истина. Стар – прекрасный имя, вы не согласен, капитан? Ну же, Чинлинг, принеси ребенок отцу.

У Скотта было такое чувство, будто его ноги приросли к полу. Чинлинг несла ребенка, а сам Скотт и шагу не мог сделать навстречу.

– Разве она не восхитительный, Скотт? – с затаенной гордостью прошептала Чинлинг. – Ты держать твоего ребенка на руках? Ты целовать его? Ну, давай же, она не укусит тебя.

Словно во сне, Скотт медленно протянул руки. Чинлинг передала ему ребенка, завернутого в белое одеяльце. Скотт взял у нее ребенка и посмотрел на девочку, как если бы она была созданием с другой планеты. Девочка открыла глазки, посмотрела на отца и издала негромкий булькающий звук. Затем, выпростав руку, ухватилась за волосы на груди у Скотта.

– Тебе не нравиться ребенок, Скотт? – с волнением в голосе спросила Чинлинг. – Ты не гордиться, что сделался ее отец?

– Я… – Скотт набрал в грудь воздуха, со стыдом глядя в глаза своей любовницы, затем вновь перевел взгляд на девочку. – Все так неожиданно, – упавшим голосом сказал он. – Стар… Да, это великолепное имя.

– Это ее христианское имя, – сказала Ах Той. – Мы воспитаем ее как христианку. Вопрос в том, какой будет ее фамилия.

Скотт не сводил взгляда с очаровательного личика девочки, однако не пропустил ни единого слова из того, что сказала Ах Той.

– Ведь ты же христианин, капитан, – продолжала та. – Что бы ты посоветовал?

– Да уж какой там я христианин… – пробормотал Скотт.

– Это не есть ответ.

Ребенок вдруг заплакал.

– У нее сильные легкие, – сказал Скотт, отчаянно пытаясь сообразить, что бы такое беспечное сейчас сказать, но у него было чувство, что голова его наполнена свинцом.

Ах Той сказала что-то дочери по-китайски.

– Я унесу ребенок, – сказала Чинлинг, протягивая руки, – но сначала ты должен поцеловать ее.

Девочка зашлась криком, когда отец наклонился и поцеловал ребенка в лоб. Затем Скотт передал ребенка Чинлинг, которая умоляюще смотрела на него.

– Ты ведь, правда, будешь любить ее, Скотт?

– Да.

Улыбнувшись, Чинлинг вышла из комнаты, унося с собой дочь. Скотт начал надевать рубашку, когда к нему подошла Ах Той.

– Итак, капитан, – сказала она. – Я пока ничего не сообщила Чинлинг про твой жена, но когда я скажу, это разбить ей сердце. Она такая глупенькая, что любить тебя. Когда тебя не было здесь, мы часто разговаривать, и она не один раз говорить, что ты сделать правильный вещь, поступить по-христиански. Когда воротиться домой. Я пыталась открыть ей глаза. Я говорила, что вы все, круглоглазые, ненавидеть и презирать нас, хотя в наших жилах течет кровь самого Чингисхана. В Китае я была принцессой, однако по приезде сюда я никто. А что касается мой дочери, то ты, когда хотеть, делать с ней любовь, укладывался на нее свой волосатый тело, но ты никогда не жениться на ней, потому что у нее не такие круглые глаза, как у тебя. Теперь появилась Стар, невинный дитя, и у этой девочки не будет настоящий отец. Моя внучка даже не будет иметь надлежащий имя. Это совсем не есть хорошо, капитан. Но она и твоя дочь. Что ты предлагать?

Скотт справился с последней пуговицей.

– Я вовсе не хочу обидеть Чинлинг, – сказал он, – хотя, наверняка, уже обидел ее. Но я хочу, чтобы все было по справедливости. Я признаю ребенка своим, и мой казначей, мистер Фонтен, определит тебе и твоей дочери необходимую сумму. Вам будет дано столько денег, чтобы всю свою жизнь вы ни в чем не нуждались.

– Деньги… – презрительно повторила Ах Той. – Думаешь, что деньги можно загладить то унижение, который нанес моей дочери?! – Она подняла правую руку и изо всей силы вонзила длинные ногти в левую щеку Скотта. Брызнула кровь, при виде которой Ах Той сказала: – Всякий раз, когда твой круглоглазый жена будет смотреть на эти следы, пускай она думать о Чинлинг.

Кровь капала на белую рубашку Скотта. Ах Той подошла к голубой занавеске и скрылась в соседней комнате.

Глава вторая

– Боюсь, у моего мужа, судя по всему, ужасный вкус во всем, что касается обстановки, – сказала Эмма, прогуливаясь с Зитой по гостиной. Она указала на столы и стулья в китайском стиле, на китайские вазы и бело-розовые стулья для пикников.

– Не могу согласиться, – ответила Зита. – Я нахожу все эти китайские вещи очаровательными.

– Правда? Наверное, нужно просто понимать прелести китайского стиля. Я же пока не понимаю, может, в этом как раз все и дело. Но дело еще и в том, что особняк обставлен едва ли на одну треть. Вы наверняка были наверху и знаете, что иные комнаты совершенно пустые, вообще без мебели – китайской или какой бы то ни было другой. А Кан До говорит, что здесь никаких мебельных магазинов нет. Они привозят все из Китая или из Нью-Йорка, даже одежду.

– При таком положении дел успех задуманного Торгового центра можно считать гарантированным, разве не так? – сказала Зита, усаживаясь на легкий бамбуковый стул. – А что касается ваших нарядов, то я сошью их вам или переделаю старые, как вот, например, я переделала то платье, в котором вы сейчас.

– Весьма мило с вашей стороны, Зита, и, вне всякого сомнения, вы превосходно управляетесь с иглой…

– Ну, так ведь мне сам Бог, что называется, велел, – перебила ее Зита. – Я ведь была лучшей портнихой Санкт-Петербурга, пока не… скажем, пока не «узаконила» свои отношения с графом Давыдовым.

Эмма была весьма удивлена.

– Так вы были… Потрясающе! Почему вы ничего мне не рассказывали?

Зита улыбнулась.

– Когда я жила в России, у меня годы ушли на то, чтобы отрешиться от прежней жизни, потому я и считала, что, оказавшись в Америке, вовсе незачем выставлять напоказ свое более чем скромное происхождение. До тех пор пока я называю себя «графиней», люди полагают, что таковой я и родилась на свет Божий. Хотя в действительности я родилась и выросла в семье портного.

– Портного?! – Эмма не могла в такое поверить.

– Правда, он был не совсем обычным, а придворным портным, но как бы там ни было, а портняжное искусство у меня в крови. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я начала работать у мадам Розы, которая тогда делала шляпки для придворных дам. Ну и вскоре выяснилось, что у меня есть определенный талант. Я смогла открыть собственную швейную мастерскую, и дела у меня пошли очень даже успешно. Честно говоря, после того как я вышла за графа, мне пришлось закрыть мастерскую, которую я очень любила, и ее мне страшно недоставало. А теперь, после этой ужасной трагедии… – она сделала паузу, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами. – Теперь, когда у меня нет больше ни дома, ни семьи… В общем, так уж получилось, что вы и ваш отец за эти месяцы стали как бы новой моей семьей, если мне будет позволено так сказать.

– Разумеется! – воскликнула Эмма, сжав Зиту в объятиях. – Вы член нашей семьи!

– Полагаю, для вас не является секретом тот факт, что мы с вашим отцом стали близки…

– Не секрет вовсе, и я в восторге от этого.

– Да, Америка – совершенно особенная страна, в которой не считается постыдным быть дочерью портного, пусть даже и придворного. Почему бы мне не обосноваться здесь и не сделаться лучшей портнихой Сан-Франциско?

– Превосходная мысль!

– Ваш отец пообещал выделить мне в будущем Торговом центре, который он и капитан намерены здесь выстроить, место для мастерской. А богатая и прекрасная миссис Скотт Кинсолвинг – которая, я уверена, станет самой выдающейся дамой Сан-Франциско – могла бы стать моей первой клиенткой.

– О, Зита! – воскликнула Эмма и снова обняла ее. – Думаю, что это было бы просто великолепно!

– Но, прошу заметить, что и цены у меня будут выдающиеся!

– Ох, Зита, я благодарю Небеса за то, что вы приняли именно такое решение. Без вас мне было бы здесь так одиноко.

– Но ведь у вас, моя дорогая, есть такой красивый муж!

Улыбка на лице Эммы потухла.

– О да, есть. – Она подошла к угловому, обращенному в сторону залива окну и посмотрела на Тихий океан. – А вы знаете, где находится Скотт в эту самую минуту? – ровным голосом поинтересовалась она.

– Нет.

– Ставлю тысячу долларов, что он сейчас у этой своей китаянки, представляете?! Сегодня у меня первый день в новом для меня городе, а он через каких-нибудь десять минут, словно мартовский кот, исчезает из дома, чтобы увидеть свою чертову сожительницу! Убить его готова!

Зита подошла и обняла Эмму.

– Возможно, дорогая, вам придется привыкнуть к этому.

Эмма повернула голову, и Зита увидела в ее прекрасных глазах такую печаль, которой не видела никогда раньше.

Час спустя Эмма вылезла из ванны. С некоторой даже гордостью Кан До называл ванную комнату особняка первым в Калифорнии «теплым туалетом». Присев к туалетному столику, Эмма принялась расчесывать волосы. Впервые более чем за год ей удалось вымыться по-настоящему: на кораблях Эмма могла позволить себе разве что обтирания влажной губкой. Но даже то удовольствие, которое доставила ей ванна, не могло развеять охватившее Эмму уныние. Какой бы там ни был прекрасный вид за окном, все же особняк более всего напоминал собой полупустую огромную могилу.

Когда-то будет у Зиты швейная мастерская, но пока что в распоряжении Эммы были всего только два платья, которые налезали на ее сильно раздавшуюся фигуру. Может, и вправду у Калифорнии золотое будущее, однако грубая реальность сегодняшнего дня заключалась в том, что волею судьбы Эмма оказалась в захолустном городе, где не было ни приличного общества, ни культуры. А хуже всего – тут не было любви. Тот факт, что Скотт сразу же отправился к своей Чинлинг, несомненно доказывал, что ее замужество было сплошным фарсом. В недели, последовавшие за их свадьбой, состоявшейся в Буэнос-Айресе, она пыталась убедить себя, что Скотт действительно любит ее и что образ Чинлинг постепенно тает в его сознании, как привидение. Теперь настало время признать горькую истину, что Эмма была наивной дурочкой. Сначала Антон Швабе, теперь вот Скотт – два пустых, лишенных любви замужества.

Она опустила гребень и через всю спальню подошла к окну, поплотнее запахнувшись в домашний халат, который теперь сходился на ней с большим трудом. Спальня представляла собой просторную, но практически пустую комнату, в которой были только большая постель, странная фарфоровая китайская собака, которая служила прикроватным столиком, туалетный столик, большое зеркало – вот и вся обстановка. Нет даже коврика или штор на окне. Взглянув на океан, Эмма заметила, что небо затягивают мрачные тучи. Закрыв глаза, она подумала об Арчере и ощутила острую тоску. Как жестока была судьба, разлучив Эмму с единственным человеком, который был ей нужен больше всего на свете!

Эмма открыла глаза и сжала кулаки. Ну и черт с ней, с этой судьбой! Она станет хозяйкой своей судьбы! Наверняка должен быть какой-нибудь способ вернуть Арчера. И уж тогда Эмма смогла бы сказать своему рыжему, ни во что не верящему супругу все, что она в действительности о нем думает! А что в действительностиона о нем думает?..

– Эмма!

Обернувшись, она увидела в дверях Скотта. Он снял капитанскую форму, и Эмма впервые увидела его в так называемой цивильной одежде. К своему удивлению, она вынуждена была признать, что он, оказывается, обладает неплохим вкусом и одет даже с некоторым изыском. Она также была удивлена, увидев на его щеке повязку.

– У меня есть для тебя кое-какие подарки.

Он вошел в комнату, за ним – Кан До и два других облаченных в ливреи «поднебесника» с большими коробками, которые они положили на постель.

– Что с твоей щекой? – спросила Эмма, когда Скотт подошел к ней.

– Был в доках, и на меня прыгнула кошка. – Ложь была столь очевидной и безыскусной, что Эмма едва не рассмеялась ему в лицо. Скотт тотчас же сменил тему: – Когда месяц назад мы были в Сантьяго, я попросил твоего отца купить вот это для меня. Но сразу я тебе не показал, а решил оставить до первой ночи, которую мы проведем в нашем новом доме.

С этими словами Скотт протянул Эмме черную коробочку. Открыв ее, она увидела внутри кольцо с большим изумрудом, окруженным бриллиантами.

– Позволь, я сам тебе его надену, – сказал Скотт. – Это твое обручальное кольцо. Несколько, признаюсь, поздновато, ну да ничего. Я дарю его тебе вместе со всей моей любовью.

Эмма молча наблюдала за тем, как он надевал ей кольцо на палец. Скотт попытался поцеловать жену в губы, но она чуть отвернулась, подставляя щеку. Скотт отступил на полшага, нехорошо взглянув на нее.

– Вижу, что благодарность прямо-таки переполняет тебя!

– Кольцо замечательное.

– Твой отец объяснил мне, что изумруды – это самые мягкие из драгоценных камней… Их можно даже поцарапать. Он советовал мне купить кольцо с бриллиантом, потому что бриллианты очень крепкие, но я подумал, что ты предпочитаешь изумруд. Возможно, я был неправ…

– О нет! А что в этих коробках?

Эмма подошла к постели. Кан До открыл крышку одной из коробок, вытащил оттуда рулон превосходного зеленого шелка и, отмотав немного, продемонстрировал Эмме переливчатую материю.

– Вам нравится, Кинсолвинг тайтай? – с улыбкой спросил китаец.

– «Тайтай» по-китайски «миссис», – объяснил жене Скотт. – Этот шелк с моего склада. У меня его столько, что можно сшить тебе десятки новых платьев. Зита сказала, что в три дня сошьет тебе несколько новых нарядов.

Эмма погладила пальцами шелк.

– Он восхитительный, – ровным голосом сказала она. – Спасибо.

Она вернулась к «туалетному столику, уселась перед зеркалом и вновь принялась расчесывать волосы. Скотт сделал знак Кан До, чтобы тот удалился; покинули комнату также и другие два китайца, тихо притворив за собой дверь. Скотт привалился к стенке, скрестив руки на груди.

– Ну, что случилось?

– Ничего.

– Язык кошка откусила, что ли?

– И, несомненно, это та самая кошка, которая исцарапала тебе лицо.

Подойдя к жене, Скотт склонился и взглянул на свое отражение в зеркале.

– Хочешь знать, где я был? – спросил он. – Я был у Чинлинг, чтобы рассказать ей о тебе.

– Ну? Всего лишь маленький tête-à-tête ^[12]? И, разумеется, даже пальцем к ней не прикоснулся? Нет, какая же я все-таки дура! Теперь-то понимаю, что ваши отношения с ней сугубо платонические, и ты, наверное, обсуждал с ней метафизические проблемы.

– Мы говорили с ней о нашем ребенке.

Эмма была поражена.

– Твоем ребенке?

– Да. – Выпрямившись, Скотт подошел к окну, засунул руки в карманы. – Я ведь даже не подозревал, что она была беременна, не знал решительно ничего вплоть до сегодняшнего дня. Родилась девочка, ее назвали Стар. Но клянусь тебе, Эмма, что отныне у тебя не будет оснований ревновать меня к Чинлинг. Я даю ей и ее матери значительную сумму денег, с тем, чтобы у Стар было обеспеченное будущее. Но я никогда больше не прикоснусь к Чинлинг.

– Так я и поверила!

Он резко обернулся.

– И все же это правда.

– Как будто ты знаешь, что такое «правда».Разве ты можешь мне честно сказать, что не любишь эту Чинлинг?

– Могу или не могу, разве это имеет какое-нибудь значение?

– Очень даже большое. Разве ты сам не понимаешь, что я должна чувствовать, когда ты вот так бросаешь меня, словно тюк грязного белья, и летишь на Дюпон-стрит? Я меньше дня провела в Сан-Франциско, а наверняка уже сделалась посмешищем всего города! А если ты думаешь, что шелком и украшениями меня можно купить, то ты совершенно меня не знаешь! Но что меня больше всегоразозлило, так это мысль о том, что ты, возможно, любишь ее, а вовсе не меня!

– Любишь, любишь, любишь, любишь! – заорал Скотт, подходя к Эмме. – Ты болтаешь о любви, как помешанная монашенка. А дело-то в том, что мы заключили сделку. Я откажусь от Чинлинг, хотя, Боже праведный, это обойдется мне в сотню тысяч долларов…

– Сотню тысяч?!

– Именно так, мадам. А ты стенаешь тут о том, что я тебя не люблю! Так вот, если тебе нужна сумма, которая выражает мои чувства, то сейчас ты эту сумму услышала. И теперь я жду от тебя, что и ты до конца будешь соблюдать наше соглашение и станешь любящей женой, настоящей леди. Никто не требует от тебя, чтобы ты перебарщивала, достаточно, если ты будешь вести себя, как подобает настоящей леди. В этом городе ты могла бы сойти даже за великую герцогиню! Так что я ожидаю, что ты будешь достойным образом вести этот дом и будешь достойной матерью моего ребенка…

– Твоего ребенка? – изумилась она. – Кажется, ты позабыл тот немаловажный факт, что отцом ребенка является Арчер Коллингвуд!

Скотт склонился над ней, и в зеркале Эмма увидела его глаза, наполненные ненавистью.

– Запомни, что Арчер Коллингвуд больше не существует, ты поняла?! А ребенок у тебя в животе – мой ребенок! И никто не должен знать, что это не так!

– Но мы ведь так не договаривались!

– Это и так понятно! Бог ты мой, женщина, не думаешь ли ты, что я буду звонить по всему городу, что, прежде чем выйти за меня замуж, ты спала с каким-то фермерским пацаном, ограбившим вдобавок банк?! Или ты и вправду желаешь сделать нас обоих посмешищем всего Сан-Франциско?

Она хотела было поспорить с мужем, но в эту самую минуту ребенок повернулся и толкнул ее ножкой. Эмма не верила в чудеса, но, как бы то ни было, а этот легкий удар в живот был почти что чудом. Неужели ребенок слышал их разговор?!

– Ты прав, – вздохнула Эмма. – Нам незачем выставлять себя на посмешище. Хорошо, Скотт, считай, что мы договорились: ты оставляешь Чинлинг, а ребенок считается твоим. Я готова принять такие условия, только вот…

– Что «только вот»?

Эмма резко отвернулась, закусив губу и борясь с подступившими к глазам слезами. «Черт бы его побрал, я не намерена умолять его о любви, – подумала она. – Но ведь так хочется, чтобы он любил меня! Меня, а не ее… Я даже не знаю, почему это так важно для меня, однако это, оказывается, очень важно…»

Ребенок в животе толкнул ее еще раз.

– Впрочем, ладно, – Эмма поднялась. – Спасибо тебе за подарки. Я немного устала. Пожалуй, мне нужно вздремнуть перед обедом. – И она направилась к постели. – Между прочим, твой ребенок толкается, и я эти его сигналы восприняла как послание: «Найди мне папочку!»

Скотт бросился к жене, отшвырнув мешавшие коробки.

– А когда толкается, это больно?

– Немножко, но это неважно. Это значит, что он или она развивается нормально. Не знаешь, есть тут хороший врач? – спросила она, тяжело садясь на край постели.

– Есть старый док Грей. Правда, говорят, что он получил медицинское образование заочно, однако он принимал роды у многих здешних женщин.

– Ну тогда, я надеюсь, он справится. У меня к нашему с тобой соглашению есть одно условие. Одно всего-навсего, но я собираюсь настаивать на нем.

– Какое?

Эмма взглянула ему в глаза, и в этом взгляде читался вызов.

– Если будет мальчик, назовем его Арчером.

Скотт открыл было рот, но тут как раз в дверь спальни постучали.

– Капитан босс, – позвал его Кан До. – Мистер Один Глаз, он сейчас есть внизу, он хотеть вас видеть.

– Сейчас иду, Кан До, – отозвался Скотт и, понизив голос, сказал Эмме: – Ладно, назовем Арчером, назовем Эндрю Джексоном, мне, черт возьми, плевать! Но это будет мой сын. – И Скотт стремительно направился к двери.

– Скотт! – крикнула Эмма, понимая, что своей просьбой причинила ему боль.

– Что еще?

– Спасибо за кольцо. Оно и вправду очень красивое.

– Может, мне все-таки нужно было купить тебе бриллиант: он больше подходит к твоему характеру.

– Как ужасно, что…

Но Скотт уже вышел из комнаты. Пройдя по галерее, он спустился по лестнице. Внизу, в холле, его поджидал Андре Фонтен, казначей Судоходной компании Кинсолвинга.

Прежде Фонтен работал клерком в одном из парижских банков; во время революции 1848 года он попал на улице под перекрестный огонь, и шрапнелью ему выбило левый глаз. Отчасти из-за этого увечья он покинул Францию и отправился попытать счастья в Новый Свет. Из-за черной повязки на глазу его прозвали Одноглазым.

– Добро пожаловать домой, капитан, – сказал Фонтен, пожимая руку Скотту. – Я только что с корабля. Мистер Эпплтон уверяет, что разгрузка трюмов и доставка товаров на склад происходит без каких бы то ни было осложнений. Он также рассказал мне, что вы намерены построить на Портсмут-сквер новый магазин.

– Совершенно верно, Одноглазый. И хочу, чтобы ты подыскал мне архитектора, если таковые вообще имеются в Калифорнии, потому что мы должны претворять наши планы очень быстро. Я хочу приступить к строительству уже на следующей неделе, если ничто не помешает. Кроме того, я намерен утрясти финансовые отношения с Ах Той и поручаю тебе обсудить с ней все подробности. Сколько сейчас у нас наличных?

– Чуть больше 780 тысяч долларов. На счетах имеется еще четыре миллиона, их тоже можно получить.

Скотт ухмыльнулся.

– По моим расчетам, живых денег должно быть не менее двух миллионов.

– Вы говорите так потому, что не в курсе. На склад номер два был совершен налет. На той неделе банда «сиднейских уток» – во всяком случае, мы полагаем, что это были именно они, – вломилась туда и растащила все, что было привезено на «Южном Кресте» из Гонконга.

– Какого же черта делали сторожа?!

– Их застрелили. Обоих. Я нанял других, вдвое больше, но все равно… – он покачал головой. – Сан-Франциско – это джунгли.

– Бог ты мой! Все привезенное на «Южном Кресте»?!

– Вымели подчистую весь склад.

– Как ты думаешь, кто может стоять за всем этим?

– Доказательств у меня, разумеется, нет, но, думаю, это Слейд Доусон. Он пытается подмять под себя весь город, капитан, а вас здесь подолгу не бывает.

– Ну ничего, с сегодняшнего дня многое изменится. Кан До! – крикнул Скотт и направился к входной двери.

– Слушаю, капитан босс?

– Передай Кинсолвинг тайтай, чтобы не ожидала меня к ужину.

– Она разочароваться, босс. Это есть ее первая ночь в новом доме.

– Ничего, переживет. Скажешь ей, что я начал предвыборную кампанию за право быть избранным первым губернатором Калифорнии. Ч-черт побери, целый склад! – Открыв дверь, он повернулся к казначею: – Это война, Одноглазый.

В предоставленной ей спальне, отделенной коридором и холлом от спальни Скотта и Эммы, на большой, под балдахином, постели лежала Зита, прижимая к глазам кружевной платочек. В комнату вошел Феликс. Мягко прикрыв за собой дверь, он подошел к ней.

– Ты плакала…

Зита кивнула.

– Извини… Я думала о своей дочери. Теперь никогда уже не увижу ни ее, ни внучек…

– Да, дорогая, я так тебя понимаю… Мою жену ведь тоже убили, так что нечего извиняться. Скажи мне лучше, какое у тебя впечатление от Сан-Франциско.

– Да я, собственно, толком еще и не знаю. Но этот дом, конечно, очень приятный. Очень любезно со стороны Скотта предоставить нам крышу над головой. Он и вправду милый человек, но мне кажется, что Эмма никак не может забыть Арчера.

Феликс нахмурился и взял Зиту за руку.

– Тогда, возможно, этот брак обречен на неудачу.

– Ох, Феликс, ты говоришь ужасные вещи…

– Скотт не еврей. Конечно, выбора у нас не было, и жить со Скоттом лучше, чем жить без мужа вообще, но… – Феликс тяжело вздохнул и закончил: – Но я предпочел бы, чтобы она вышла за Дэвида Левина.

– Пока мы были на корабле, ты как будто не имел никаких возражений?

– Тогда у меня просто не было выбора. Я хотел сделать так, чтобы ребенок Эммы был законнорожденным. А теперь меня неотступно преследует мысль, что сказала бы Эммочкина мама. Может быть, я поступил грешно – по отношению к своей дочери и к своему народу, – согласившись на этот брак…

Секунду Зита вглядывалась в его лицо.

– Похоже, затеяв весь этот разговор, ты пытаешься сказать мне, что именно по этой самой причине – что я не еврейка – ты и не хочешь жениться на мне.

Слезы навернулись на глаза Феликса, и он прижал руку Зиты к губам.

– Ты уже столько выстрадала, – прошептал он. – Я содрогаюсь от одной мысли о том, что могу причинить тебе боль. Но я не могу идти наперекор своей религии. Как бы я ни любил тебя, все равно не могу! Сначала Эмма, а потом я сам… Этим я оскорблю память моей бедной покойной жены, особенно если принять в расчет обстоятельства ее гибели во Франкфурте.

Зита вымученно улыбнулась.

– Я понимаю, дорогой. Ты только не переживай. Мы станем парой, о которой будут больше всего сплетничать в Сан-Франциско. И это будет куда более волнующе, чем просто жениться…

– Я всегда буду заботиться о тебе, Зита, тебе ни о чем не придется беспокоиться. И если затея с Торговым центром увенчается успехом, мы построим себе отличный дом. Поверь, любовь моя, все именно так и будет!

– Я верю тебе, Феликс. Ты очень дорог мне, и ты это знаешь. В моих мыслях ты – мой муж, а это все, что имеет для меня значение.

Феликс наклонился и поцеловал Зиту.

– Жена моя, – прошептал он. – Ты моя драгоценная супруга. Только смерть сможет разлучить нас с тобой.