Текст книги "Золото и мишура"

Автор книги: Фред Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 43 страниц)

Глава четвертая

Шестеро вооруженных парней – «сыновей боевого топора» – шли по Росс-Элли. Они были одеты, как одевались прочие «поднебесники», которыми в любое время кишмя кишела эта узенькая улочка, более известная под названием улица Игроков. Китайцы были страстными игроками, а Росс-Элли была той улицей, на которой располагалось множество игральных заведений. Чтобы обмануть местную полицию, на фасаде такого заведения висела вывеска, оповещающая, что здесь находится ломбард или же прачечная. Впрочем, полиция не склонна была обманываться на сей счет.

Возглавлял шестерых молодых членов тонги Хоп Синг («Общество объединенных завоевателей») китаец, у которого были короткие ноги и длинная реденькая бороденка. И холодные глаза убийцы. Звали его Вонг Йем Йен, он собирался стать очередным Кай Йи Чайнатауна.

Перед двухэтажным деревянным домом они остановились. Время было около полуночи, и на первом этаже здания света не было. Но Вонг Йем Йен и его помощник Чарли Конг знали, что изображенные на черных занавесках китайские персонажи «Зала поднебесной удачи» означают, что здесь находится игорный дом. Если Росс-Элли, темная, вонючая, всегда наполненная людьми улица выглядела опасной, то «Зал поднебесной удачи» и вовсе был местом, куда обычным людям лучше не входить. Вонг открыл входную дверь, и его «сыновья боевого топора» вошли внутрь.

Табачный дым, смешиваясь со сладким дымом опиума, создавал удушливую атмосферу. Комната, куда они вошли, была грязной, грязным был и невысокий потолок; все помещение занимали койки из грубого дерева, на которых устроились курильщики опиума – молодые и старые, но всех их объединял характерный блеск глаз. Тут также располагались четыре игральных столика – два для игры в «фан-тан», два других для «пак-коп». Вокруг них толпились «поднебесники». С краю в ожидании посетителей примостились несколько китаянок-«певичек». Было очень жарко и не слишком много света: помещение освещалось лишь несколькими дрянными газовыми светильниками. За одним из столов для игры в «фан-тан», или тан кун, как его здесь именовали (буквально: «раздающий по правилам»), раздающий взял с блюда несколько фишек, бросил их на стол и сразу же накрыл металлическими чашками. Игроки принялись держать пари, столько фишек оказалось под чашками.

– Три доллара на нуль, – крикнул на кантонском наречии один из игроков.

– Три доллара на тройку, – крикнул другой.

Вонг выхватил из-под рубашки пистолет, то же самое проделал и стоящий рядом с ним Чарли Конг. При виде пистолетов одна из «певичек» завизжала.

– Все вон! – крикнул Вонг. – Все, кроме тан кунов. Дилеры остаются, а все прочие вон отсюда!

«Поднебесники» толпой устремились к дверям, некоторые помогали обкурившимся опиумом людям встать на ноги и подталкивали их к выходу. Когда во всем помещении остались только четверо насмерть перепуганных тан кунов, Чарли Конг закрыл на замок входную дверь.

– Это заведение принадлежит Крейн Кангу, – сказал Вонг, наступая на скорчившихся от страха дилеров. – Эта скотина из Суэй Синг убил одного из наших людей. За каждого убитого члена Хоп Синг мы будем убивать четырех людей из Суэй Синг.

– Нет! – закричал, повалившись на колени, один из четырех тан кунов. – Я вовсе не член тонги…

– За вранье тебя первого и шлепнем.

Вонг сделал знак. Чарли Конг и еще один из парней вытащили из-под рубашки ножи и замахнулись над дилером, который истерично рыдал и вопил от страха. Толстый, весивший более трехсот фунтов, Чарли Конг хохотнул, когда горячий фонтан крови из раны жертвы окропил ему огромный живот.

Двое других Дилеров стремительно кинулись к окну. Вонг обернулся и двумя выстрелами из револьвера уложил обоих, хотя одному из них и удалось высунуться наружу.

После этого «сыновья боевого топора» стали надвигаться на последнего оставшегося в живых тан куна, который в конце концов оказался зажатым в углу забрызганной кровью комнаты. Он завизжал, как поросенок, а Чарли Конг и его парни ударили его ножами в дюжину разных мест. Чарли всадил свой нож в левый глаз тан куна, так что острие лезвия уперлось в самый мозг. Кровь брызнула во все стороны. Грязная комната превратилась в кровавый бассейн.

– Эти ублюдки мертвы, – осклабился Чарли, круглое лицо которого было забрызгано кровью.

– Прикреплю наш знак, и сматываемся, – сказал Вонг. Подойдя к стене, он приколол кнопками свиток, на котором по-китайски было написано:

«Тонга Хоп Синг объявляет войну тонге Суэй Синг! Победит тонга Хоп Синг!»

После этого Вонг и «сыновья боевого топора» вышли через заднюю дверь «Зала поднебесной удачи» и исчезли.

– Прошу прощения, мисс Доусон, но я не советовал бы вам брать эту книгу. Я читал ее и могу сказать, что в ней содержатся пассажи, которые отличает некоторая страстность. Едва ли молодая леди, такая деликатная и хорошо воспитанная, как вы, должна читать подобное.

Арабелла Доусон повернула голову и холодно посмотрела на Арчера Коллингвуда, подошедшего к ней в маленькой книжной лавке на Монтгомери-стрит.

– Мистер Коллингвуд, – ответила хорошенькая девятнадцатилетняя брюнетка, – мне бы не хотелось, чтобы вы или кто-либо из вашей семьи следили за моралью книг, которые я читаю. Хотя, возможно, ваша очаровательная сестра и могла бы порекомендовать мне какие-нибудь интересные китайские романы.

«Ну и противная же ты сучка», – подумал Арчер и выдавил из себя улыбку.

– Наверное, мисс Доусон, когда дело касается романтической литературы, то гораздо лучший совет вы можете получить от вашей матушки. Я ведь знаю, что в области романтики у нее чрезвычайно богатый опыт.

– Подонок, – покраснев, прошептала девушка. – Не смейте разговаривать со мной в подобном тоне! Моя мать образцовая прихожанка епископальной церкви, и какие бы омерзительные, гнусные сплетни вам ни доводилось о ней слышать, все это грязная ложь!

Улыбнувшись, он коснулся пальцами шляпы.

– В таком случае беру назад все свои слова. В том, разумеется, случае, если вы составите мне компанию и пообедаете со мной.

– Я лучше пообедаю с гремучей змеей! Отец мне постоянно говорил, чтобы я держалась от вас подальше. В данном случае послушаться его совета – одно удовольствие для меня.

Арчер вздохнул.

– Что ж, ладно. Придется, как видно, продолжить мои изыскания где-нибудь в другом месте.

– Какие изыскания?

– Видите ли, я начал работать в «Таймс-Диспетч». И вот неожиданно мне пришло в голову, что поскольку газета вашего отца создала столь грандиозную рекламу моей семье, то было бы честно и справедливо, если бы газета моей матери вернула должок. И вот почему первое из полученных мною заданий было написать серию статей о выдающейся семье Сан-Франциско – семье Доусонов, сделав особый акцент на ее интересном и колоритном происхождении. И вот я вдруг подумал, что, возможно, мне удастся совместить приятное с полезным, если я приглашу вас на обед, чтобы взять интервью о вашей матушке. Но коль уж вы предпочитаете питаться в компании рептилий, то я, наверное, отправлюсь сейчас на Портсмут-сквер и возьму интервью у одной очень полнотелой леди, известной под интересным именем Чикаго. – На лице Арчера появилась неотразимая улыбка.

Арабелла закусила губу, а он тем временем взял у нее шляпку, сделанную из той же зелено-белой полосатой материи, что и платье, и зонт. Волосы Арабеллы были завиты, как это называлось, àl'africaine ^[22], что в сочетании с пушистой бахромой и локонами crève-coeur ^[23]представляло собой последний писк моды в помешанном на моде Сан-Франциско. Вокруг длинной шеи Арабелла еще повязала широкую шелковую ленту (горожане называли такие ленты «завлекалками», а те, кто был сведущ во французском, что тоже было сродни мании, называли ленты «n'y touchez-pas» ^[24]. Кроме ленты на шее, в волосах у нее были еще два искусно заплетенных бантика, а полупрозрачные носки были вышиты клубничками, что по представлениям жителей Сан-Франциско считалось крайним проявлением легкомыслия, которое только могла позволить себе скромная и порядочная девушка. А Арабелла как раз вовсю старалась быть скромной и порядочной, поскольку она росла в дурно пахнущей тени мамочкиной весьма неопределенной репутации. Арчер не смог бы найти лучшего способа запугать эту высокую, хорошенькую девушку со стройной фигурой и глазами «цвета бутылочного стекла» – так называли этот зеленый цвет.

– Что ж, хорошо, мистер Коллингвуд, – сказала она. – Я принимаю ваше приглашение, на том, однако, условии, что мы оба понимаем, что это чистейшей воды шантаж и что вы, сэр, не джентльмен.

– О, и даже хуже, – улыбнулся он и предложил ей руку. – Я избалованный ребенок, отродье и алкаш. Именно поэтому дамы находят меня неотразимым.

– Сегодняшняя ваша дама не находит ничего неотразимого в вашем грубом очаровании, сэр. Куда мы идем обедать? В Чайнатаун?

– Как насчет кафе «Бонанза»?

Он улыбнулся, и снова она закусила губу.

– Что бы вы ни могли сказать о моих родителях, – говорила она полчаса спустя, когда они сидели в элегантном ресторане недавно открытого «Палас-Отеля», что на Нью Монтгомери-стрит (неподалеку от «Гранд-Отеля» Слейда Доусона, что не преминула отметить снобистская Арабелла), – вы безнадежно опоздали, хотя бы потому, что ваш покойный папочка начал свой жизненный путь банковским грабителем.

– Да, правда. Ну а поскольку ваш папочка начинал свою яркую карьеру шулером на пароходах, что ходили по Миссисипи, то я полагаю, что ни одна из наших семей не могла бы рассчитывать на получение награды Библейского общества по номинации «Гражданская добродетель».

Она посмотрела на него. Высокий метрдотель Рене, начинавший свою карьеру посудомойщиком в ресторане Тортони в Париже, поклонился хорошо одетой, красивой молодой парочке.

– Monsieur Collingvood, comment ca va? ^[25]– сказал он с улыбкой. Арчер был известен как здешний завсегдатай, который к тому же охотно и щедро давал на чай.

– Ca va bien ^[26], Рене, мошенник. Впрочем, ты бы лучше не задавался и говорил по-английски.

– Да, но чаевые бывают много выше, когда я говорю по-французски, – парировал Рене, и Арчер рассмеялся.

– Monsieur Collingvood n'est past pas bien élevé, – сказала Арабелла. – Ou peut-être il est stupide ^[27].

– О-ля-ля! Мисс Доусон говорит о вас что-то очень ужасное.

– Я это понял: я слишком глуп, чтобы говорить по-французски.

– Да неужели? – улыбнулась Арабелла.

– Что ж, кажется, у меня будет сегодня романтический обед. Рене, принеси нам два коктейля с шампанским.

– Пардон. Я буду заказывать сама, благодарю. Я не употребляю алкоголь ни в каком виде. Un tasse de thé, s'il vous plaît ^[28].

– Один чай. Oui, mademoiselle ^[29]. A что мсье Коллингвуду? Du champagne ^[30]?

Арчер усмехнулся, припомнив данное матери слово. Что ж, следовало бы оговорить шампанское и легкое вино. Он вздохнул.

– Стакан воды.

Рене был потрясен.

– Воды?! Что это с вами приключилось? Рыба умирает в воде. Вода нечистая.

– Религиозные убеждения.

Качая головой и бормоча себе что-то под нос, Рене сделал знак одному из своих официантов и передал Арабелле огромное меню.

– Je vous recommmand les huitres, mademoiselle. Elle sont superbes aujourd'hui. Et aussi le hon ^[31].

– Он советует взять устрицы и тунца, – со своего края стола сказала Арабелла.

– Спасибо за перевод, – усмехнулся Арчер. – Может быть, после десерта вы порадуете нас еще канканом?

– Вы не только дурно воспитаны, мистер Коллингвуд, вы еще и грубиян. – «А кроме того, – подумала Арабелла, – он чертовски недурен собой».

– Вот было бы интересно, если бы мои моральные качества улучшил один из Доусонов, – ответил Арчер. «Пусть даже мамаша ее шлюха, а отец мерзавец, – подумал при этом он, – они произвели на свет интересную дочку. У нее светлая головка на плечах. Конечно же, она не так уж красива и сноб каких мало, но все равно было бы забавно с ней переспать.

Вот уж когда Слейд Доусон взвоет…»

– Его полное имя дон Хуан Рамон Хосе Висент Сантиссима Тринидад Лопес-и-Сепульведа, но все его называют просто Хуанито, – сообщила дочери Эмма, когда их экипаж двинулся в направлении «Камино Реаль», поднимая за собой тучи пыли. – Ему двадцать два года, он ужасно застенчив и заикается к тому же. Его отец и старший брат умерли, он управляет ранчо вместе с матерью, ее зовут донья Фелисидад. Ты слушаешь меня?

Стар смотрела в окно на бурые, чахлые холмы Южной Калифорнии. Уже три мили назад они въехали на ранчо «Калафия»; на самой границе ранчо их встретили, и к хозяевам был послан вакеро с известием об их прибытии. Им еще надлежало одолеть семнадцать миль.

– Да, мама, я слушаю.

– И что же я говорю?

– Ты говоришь, что его зовут Хуанито, что он стеснительный и еще заикается.

– Ты хоть понимаешь, что мы здесь вовсе не на экскурсии?

Стар вздохнула.

– Мамочка, я отлично понимаю, зачем мы приехали сюда. Ты хочешь сбыть меня замуж, и притом побыстрее.

– Я намерена организовать твой брак, дорогая, для твоего же собственного блага.

– Это то же самое, но сказанное более вежливо.

– Если ты не намерена помогать мне, Стар, то мы лишь потратим время впустую. Я не собираюсь заставлять тебя выходить замуж, но…

– Я буду помогать.

Эмма с чувством взглянула на дочь.

– Дорогая моя, я ведь понимаю, насколько тебе сейчас тяжело, мне ведь тоже нелегко, но ты понимаешь, что это самое лучшее для тебя?

– Понимаю.

И Стар вновь уставилась в окно экипажа. В глазах ее больше не было слез: она все их выплакала. Теперь Стар просто оцепенела. Она все еще сходила с ума по Крейну, однако смирилась с тем, что никогда больше не сможет увидеть его. Если этот Хуанито захочет жениться на ней, что ж, прекрасно. Теперь ей было уже решительно все равно. Без Крейна ее жизнь кончилась.

Она выйдет замуж за дона Хуана Как Там Его Зовут даже в том случае, если у него окажется две головы.

Нет, у него была одна голова, вдобавок гораздо более выразительная, чем ей помнилось. Как только Стар вышла из экипажа, который остановился перед большим домом из белого известняка, то сразу же увидела его: вместе с матерью он стоял в тени, которую отбрасывало небольшое крыльцо. Дюжина вакеро стояла неподалеку, опершись на изгородь, и с интересом наблюдала прибытие экипажа: сообщение о прибытии миссис Коллингвуд с дочерью на ранчо «Калафия» было доставлено вовремя. Сейчас донья Фелисидад, почтенного вида седая женщина, одетая в черное, вышла навстречу выходящей из экипажа Эмме.

– Сеньора Коллингвуд, – сказала она, протягивая руку. – Добро пожаловать. Mi casa es su casa ^[32]. Ваш визит – большая честь для нас.

Эмма, одетая в коричневый дорожный костюм и шляпу с вуалью в стиле императрицы Евгении, улыбнулась в ответ и пожала протянутую руку.

– Благодарю вас, донья Фелисидад. Позвольте мне представить вам свою дочь Стар.

Стар, одетая в платье цвета хаки, сделала реверанс, тогда как донья Фелисидад внимательно изучала ее.

– После своей поездки в Сан-Франциско прошлой осенью мой сын рассказывал мне о вашей красоте, – сказала она. – Теперь я вижу, что в его словах не было преувеличения. Вы прекрасны, дитя мое.

– Благодарю вас, донья Фелисидад.

Матрона жестом указала на стоявшего позади нее сына.

– Я полагаю, – вы помните Хуана? – спросила она. – Ваша матушка была столь добра, что приняла его у вас в доме.

Стар подняла глаза и посмотрела на высокого молодого человека, шагнувшего к ней. Она смутно помнила, как их знакомили, но в данную минуту ее мысли были всецело заняты Крейном.

– Конечно же помню, – солгала она. И тем не менее она была приятно удивлена. В отличие от матери, у которой была белоснежная кожа (потому что донья Фелисидад, подобно многим аристократкам, никогда не подставляла кожу прямым лучам более чем на несколько минут), дон Хуан был смуглым. Шести футов роста, стройный брюнет с тонкими чертами лица, орлиным носом и карими глазами. На нем сейчас было черное сомбреро с лентой, украшенной серебряной мишурой чуть ли не в дюйм толщиной. Его чакета, иначе говоря верхняя куртка, была расшита цветным позументом и снабжена причудливыми пуговицами. Брюки, называемые кальсонерас,имели разрезы от бедра до колена, а вдоль разрезов шли филигранной работы пуговицы. На брюках его также было немало позумента, а на кожаных сапогах были приделаны серебряные испанские шпоры. Он глядел на Стар, словно в трансе.

– Хуанито, – вывела его из этого состояния мать.

Явно волнуясь, он взглянул на нее, затем вновь перевел глаза на Стар, после чего неуверенно протянул дрожавшую руку.

– Д-д-д-добрый день.

Стар ответила рукопожатием и сделала реверанс, после чего перевела взгляд на его мать, тогда как Хуанито продолжал смотреть на нее во все глаза.

– Не пройти ли нам в дом, подальше от солнечных лучей? – поинтересовалась у гостей донья Фелисидад. – Вы приехали как раз к обеду. А потом, возможно, Хуанито сможет показать сеньорите ранчо, если, конечно, ей это интересно.

– Очень интересно, – сказала Стар без всякого энтузиазма.

– Р-ранчо оч-чень б-большое, – сказал Хуанито.

«Боже праведный, – подумала Стар, – если мне суждено выйти за этого человека, то не иначе, как в наказание за мои грехи».

– Это л-л-лассо, – говорил час спустя Хуанито, который за все время замечательного обеда не проронил ни слова. Хозяева угощали гостей «гуакамоле» и «энчиладас» – двумя совершенно незнакомыми Стар блюдами. Разговор поддерживали Эмма и донья Фелисидад, которые главным образом говорили о том, как обстоят дела на ранчо. А дела эти шли плохо: ранчо неуклонно приходило в упадок из-за постоянных засух, несмотря на установленную двадцать пять лет назад с помощью Скотта Кинсолвинга ирригационную систему. После обеда Хуанито повел Стар в один из загонов для лошадей и принялся демонстрировать чудеса в обращении с лассо.

– Л-лассо происходит от испанского «ла риата», что з-значит в-веревка.

Петля из веревки, которую Хуанито вращал над головой, теперь была им мастерски опущена до земли, так что Хуанито стоял в центре этой вращающейся петли. Потом он несколько раз ловко выпрыгивал и вновь впрыгивал в нее. Стар была потрясена его умением и грацией не меньше, чем была удручена его ужасным заиканием, хотя она заметила, что когда Хуанито разговаривал по-испански, это заикание почему-то пропадало. Сейчас он прокричал какое-то распоряжение по-испански, и два вакеро затащили молодого бычка в огороженный загон.

– «Вакеро» п-происходит от «вака», что по-исп-п-пански «к-корова», – объяснил он, ловко складывая лассо. – Ам-мериканские к-ковбои изменили его на «б-бакеро». А т-теперь п-посмотрите, по-пожалуйста.

Он вскочил на белую лошадь, на которой было красивое кожаное седло.

– Это с-седло с-совершенно н-новое, – сказал он, обращаясь к Стар. – Его н-называют «к-калиф-форний-ским с-седлом», оно на целых д-десять ф-фунтов легче, нежели обычное ден-денверское. Я вот сейчас завязал л-лассо вокруг л-луки. По-ис-испански она называется «дар ла вуэльта», то есть «с-сделать пов-ворот», но американские ковбои и это п-переиначили и говорят «дэл-ли». Ну к-как, о'кей?

Вонзив серебряные шпоры в бока лошади, он проскакал вокруг загона, затем въехал в ворота. Волнуясь, Стар смотрела, как Хуанито раскрутил лассо и затем с силой швырнул его так, что петля, просвистев в воздухе, обвилось точнехонько вокруг шеи бычка. Хуанито тут же соскочил с седла, подбежал к вставшему на дыбы животному, схватил его за рога и принялся пригибать его голову, пока она не коснулась земли. Легко связав ноги бычка, Хуанито под приветственные выкрики вакеро и аплодисменты Стар взобрался на лошадь и подскакал к девушке.

– Вот т-так мы с-связываем животных, – сказал он.

– Очень впечатляюще, – сказала она, впервые улыбнувшись за все это время. И улыбка Стар была вполне искренней. Она понимала, что Хуанито захотел показать ей, Что, за исключением языка, все остальное у него в полном порядке.

* * *

– Приданое Стар составит сто тысяч долларов наличными, – говорила меж тем Эмма, обращаясь к донье Фелисидад. Они сидели в довольно-таки затрапезно обставленной гостиной сельского дома. – Плюс к тому, я верну вам вашу закладную на ранчо на сумму в восемьдесят тысяч в качестве подарка. Ну и, конечно, Стар впоследствии унаследует часть моего состояния. Я тут совсем недавно составила новое завещание, по которому я оставляю Стар десять миллионов долларов. Так что если ваш сын женится на ней, он станет не только полноправным владельцем этого ранчо, но и мультимиллионером.

Пока Эмма говорила, донья Фелисидад молча и недвижно сидела в своем испанском – из кожи и дерева – кресле. Теперь она сказала:

– Сеньора, ваша дочь столь же прекрасна, сколь и богата. Мой сын красив, и в его жилах течет одна из самых благородных кровей Новой Испании. Но мы бедны. Полагаю, что ваша дочь могла бы выйти практически за любого человека на Западе, но вы тем не менее вдруг приезжаете сюда и делаете мне это весьма неожиданное предложение. Извините меня, сеньора, но тут волей-неволей возникают некоторые подозрения. В чем дело? Ваша дочь нецеломудренна?

Эмма была готова к этому вопросу.

– Она целомудренна в сердце. Стар – милая девушка, получившая и хорошее воспитание, и образование. Я пыталась растить ее таким образом, чтобы сочетать воспитание и предоставление широких свобод, которые в наши дни, как мне кажется, необходимы всем молодым людям в Сан-Франциско. Однако не буду лгать вам, донья Фелисидад, моя дочь – не девственница. Она была испорчена человеком, бывшим у нее учителем китайского языка и культуры. В действительности это был уголовник.

– Стало быть, насколько я понимаю, ее лишили невинности против ее воли?

– К сожалению, так. – «Господи, прости мне эту ложь», – подумала Эмма.

Донья Фелисидад поднялась с кресла, подошла к окну и увидела, что Стар и Хуан направились на север ранчо, где при помощи ирригационной системы выращивались апельсины. Животноводство приносило все меньше и меньше дохода из-за засухи, и главным образом из-за того, что после Гражданской войны в Техасе возникло множество огромных животноводческих ранчо. Таким образом, сбывалось пророчество Скотта относительно того, что будущее ранчо «Калафия» лежит в выращивании цитрусовых. Но даже и в этом случае ранчо несло огромные убытки от падежа скота. Только лишь благодаря деньгам Скотта и Эммы ранчо еще было на плаву. И вот теперь, как гром с ясного неба, – обещание миллионов.

Донья Фелисидад повернулась к Эмме.

– Конечно, я предпочла бы, чтобы она была целомудренна. Но коль уж Хуанито хочет ее, а она, в свою очередь, согласна растить детей в католической вере – я не буду стоять у них на пути.

Впервые за три последних дня, с того самого момента, как на нее обрушилась эта катастрофа, Эмма почувствовала некоторое облегчение.

– Ну? – спросила вечером Эмма, входя в спальню дочери и присаживаясь на край ее постели. – Каково твое мнение о Хуанито?

Обеим им предоставили комнаты для гостей, расположенные на втором этаже. Несмотря на то что обстановка была скудная и порядком обшарпанная, архитектура старого дома была восхитительной, тем более что толстые стены не выпускали наружу прохладу. Комната Стар имела две двери, ведущие на балкон, с которого можно было видеть маленький внутренний садик. Стар открыла балконные двери и впустила в спальню приятный, ласкающий кожу ветерок, который тотчас же своим прикосновением оживил занавески. На востоке вздымались в звездное небо черные холмы, на западе лежал Тихий океан.

– Он очень милый, – ответила Стар, одетая уже в легкую белую ночную рубашку. – Конечно же, он ужасно заикается, однако сегодня днем он так старался быть вежливым и столько всего интересного показал мне на ранчо, что, пожалуй, я могу сказать, что он мне нравится. Ах, мамочка, ранчо просто восхитительно!

– Значит оно тебе нравится?

– Очень! Хуанито сказал, что может научить меня ездить верхом по-мужски, если я захочу. Конечно, я сразу ему сказала, что ни одна леди и не мечтает ездить верхом иначе, чем в дамском седле, но, думаю, если бы я осталась тут подольше, он сумел бы научить меня. Расстояния здесь такие ужасные и сидеть в дамском седле так непрактично. А ранчо такое огромное – как королевство.

– Это королевство может стать твоим дорогая. Я переговорила с доньей Фелисидад. Она сказала, что если ты согласна растить детей католиками, то она не возражает против вашего брака.

– Но Хуанито пока не сделал мне предложения.

– Сделает. И очень скоро. И если все пойдет нормально, то уже в субботу состоится венчание. Тут есть часовня в миссии Святого Хуана Капистрано.

– Да, ты и вправду не теряла времени даром.

– В этом случае действительно не теряла. А после венчания вы с Хуанито поедете со мной в Сан-Франциско, и бал по случаю помолвки, который я намеревалась устроить и для которого я все уже заказала, мы превратим в прием по случаю вашей свадьбы.

– Я вижу, ты все уже продумала: ни напрасных трат, ни напрасных желаний. Действительно, к чему выбрасывать на ветер двести ящиков французского шампанского, что ты заказала, только лишь потому, что я отпугнула жениха?

– Да, я практична, но твой горький тон делает тебя не слишком привлекательной.

Стар вздохнула.

– Извини меня. Впрочем, все это уже совершенно неважно. Я сделаю все, что ты хочешь. При чем тут любовь?

– Когда я выходила замуж за твоего отца, я тоже его не любила, однако потом полюбила, и очень сильно.

– Что ж, тогда, возможно, и я полюблю Хуанито. Кто знает? Возможно, и он полюбит меня. А если и не полюбит, то это не имеет значения.

Эмма сжала ей руку.

– Тебя это может удивить, дорогая, но с Хуанито ты можешь оказаться счастливее, чем с Крейном. – Поднявшись с постели, Эмма поцеловала дочь. – Спокойной ночи, Стар. Я рада, что Хуанито понравился тебе.

– Спокойной ночи, мама.

Оставшись одна, Стар уселась на постели и подняла голову, разглядывая скошенный потолок комнаты – были видны наклонные стропила, разрисованные выцветшими цветами. «Вот и я такая же: выцветший цветок, – подумала она. – Выцветший цветок. Ох, Крейн…» Она зажмурила глаза и сжала кулаки. Нет! Никакого Крейна! Крейн – убийца, криминальный хозяин Чайнатауна. О нем больше и речи никакой не может быть!

Затем Стар вспомнила, как он занимается любовью, и вспыхнула.

Она только-только притушила ночник, когда услышала под балконом мягкий гитарный перебор. Удивленная, она вылезла из постели, подошла и открыла балконные двери. Луны не было, а небо имело потрясающе красивый бархатно-лиловый оттенок. Секунду Стар стояла, очарованная прелестью ночи и мелодичным тихим перебором гитарных струн.

Затем вышла на балкон и посмотрела вниз. Было, однако, слишком темно, чтобы можно было разглядеть кого-то. Тут чистый тенор принялся петь «Ла Палома». Голос принадлежал Хуанито.

Он пел по-испански и совершенно не заикался.