Текст книги "Персидские юмористические и сатирические рассказы"
Автор книги: Феридун Тонкабони
Соавторы: Аббас Пахлаван,Голамхосейн Саэди
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 42 страниц)
Когда ему надоедало, он вставал, заходил в другие комнаты пообщаться с сослуживцами, пил чай, кофе, курил и снова возвращался в свою «клетку» – так он называл свою рабочую комнату.
Он стал раздражителен, постоянно ворчал, придирался ко всякой мелочи, был всем недоволен. При встречах с друзьями жаловался и брюзжал. И непонятно было: он вроде бы советовался со всеми, просил помощи, чтобы как можно быстрее вырваться из этой «клетки», но, когда в начале каждого месяца он получал свой чек да ещё два-три мелких или крупных денежных перевода за разные работы, в глубине души он ощущал какую-то радость и удовлетворение.
Однажды, когда он слишком долго и нудно плакался на свою жизнь, Посол сказал ему: «Я не понимаю тебя. В наше время нельзя, конечно, жить на гроши за преподавательскую работу, но если тебе так не нравится служба в учреждении, то, пока не поздно, брось её и вернись в свою школу. Оторвать от себя одну-две тысячи туманов сейчас легче, чем потом, когда их будет семь-во-семь-десять, тогда это будет гораздо сложнее, вернее, это станет невозможным».
Но Учитель так долго колебался, бросив на одну чашу весов деньги, а на другую – своё душевное спокойствие, что утяжелявшаяся каждый месяц чаша с деньгами вместе с силой привычки, полностью разбила его слабую волю, а осколки её растворились в алкоголе. Теперь он пил безудержно днем и ночью.
Учитель снова окружил себя бронёй молчания. Но беседа продолжалась.
– Доктор, а ты чем занимаешься?
– Ничем, с утра до вечера бегаю как гончий пёс. Утром служба, в обед потихоньку смываюсь на два-три часа, иду в «ведомство», потом снова возвращаюсь на службу до пяти-шести часов, потом снова в «ведомство» до бог знает какого времени – девяти-десяти-одиннадцати ночи. Маршал, а ты что делаешь, ты ведь не похож на нас, тебе-то хоть спокойно живётся?
Этот приятель получил своё прозвище потому, что с детства почитал маршала Роммеля – он выискивал все, что о нем печаталось, смотрел все фильмы о нем.
– Дорогой мой, радость моя, мне спокойно с вами сейчас, когда я пью водку. А так какое там спокойствие, да разве это жизнь? Не желая вас обидеть, скажу, что это собачья жизнь. Утром – работа, днем – работа, вечером – работа. Ведь наша работа не нормирована. Задержат тебя до полуночи, а ты и пикнуть не смей. «Сделай это!» – «Слушаюсь!», «Сделай то!» – «Слушаюсь!», «Поезжай в Заболь!» – «Слушаюсь!», «Поезжай в Хаш [187]187
Заболь– город на востоке Ирана; Хаш– город на юго-востоке Ирана.
[Закрыть]!» – «Слушаюсь!» Ну какая же это жизнь?! И сдохнуть раньше никак не получается, чтобы наконец обрести покой.
– Ну, братец Маршал, что это за речи – не дай бог. Ты ведь ещё молод, у тебя ещё полно дел в этом мире. Мы должны вместе пить водку, наслаждаться жизнью, почитывать!
– Дорогой мой, ей-богу, единственная радость моя в этом мире – это вы, мои друзья-единомышленники и водка! Клянусь собой, клянусь всеми вами, если б не мысли о детях, я бы хотел умереть и попасть на Бехештэ-Захра [188]188
Бехештэ-Захра– букв. «Рай Захры» – известное кладбище в Тегеране.
[Закрыть].
– Милый Маршал, брешешь! Я наперёд знаю твои мысли – ты умираешь от желания получить очередное звание. На-ка, бери! – И Доктор протянул ему рюмку.
Маршал выпил и причмокнул. Увидев проходившего мимо с бутылкой в руках молодого человека, он воскликнул:
– Милый, дорогой! Плесни-ка мне водочки. Добавь тонику. Спасибо. ещё немного льда. Благодарю тебя. Чтобы водки было много, а воды мало. Дай мне бог быть на твоей свадьбе виночерпием!– Потом он обратился к друзьям: – Нет, дорогие, совсем не так! На кой черт мне эти звания? К чему они мне, если нет морального удовлетворения? Ну предположим, мы выжили, ну и что? Как только фортуна изменит нам, сразу же схватят за глотку и скажут: «Эх вы, мать вашу так, по вашим физиономиям видно, что вы, сукины дети, такие-сякие», а потом отправят к праотцам.
– Милый Маршал, опять брешешь. Хочешь показать, что ты такой важный.
– Нет, душа моя! Какой там важный! Был бы важный – либо удрал бы, либо… А, будь что будет!
Толстому Маршалу было ещё далеко до старости, а голова его была уже совсем лысой. Он весь пылал и лоснился от алкогольных паров. Выругавшись, он стал прищёлкивать пальцами, приплясывать и напевать:
– За все, накупленное мною, Заплачено сполна душою —
Это вам не баклажаны покупать! Все вокруг смеялись, плясали, хлопали в ладоши, подбадривая его.
– Маршал, тебе помогла «драконова пилюля»? – спросил хозяин.
Продолжая веселиться, Маршал весь расцвёл:
– Помогла, да ещё как!
– А что это такое – драконова пилюля? – спросил господин Учитель.
– Это нечто величиной с орех фундука и цвета чёрной туши.
– Я спрашиваю, для чего она?
– Ага! Это уже существенный вопрос. Она для людей, у которых ослабевает зрение оттого, что они слишком много читают. Ведь у Маршала в последнее время здорово глаза ослабли. Бедняга совсем было уже утратил способность читать. Инженер привёз ему из Японии несколько «драконовых пилюль». Зрение стало таким острым, что и не говори! Теперь он может держать книгу в одном углу комнаты, а читать её из противоположного.
Маршал изобразил оскорблённую добродетель:
– Но клянусь, я читаю не так уж часто.
– Если слишком редко, жена обрушит крышу тебе на голову!
Вдоволь натанцевавшись и устав, Маршал снова уселся на своё место. На красном лбу и лысине выступили крупные капли пота. Он обратился к хозяйке:
– Ханум, милая, да стану я жертвой твоих ручек, да умереть мне ради твоего ясного, как луна, личика, будь добра, возьми чистый платочек, намочи его, потом выжми как следует и дай мне, да умереть мне вместо тебя! – И, получив платок, продолжал: – Да буду я твоей жертвой, я же тебя очень люблю, ты знаешь? Дай-ка поцеловать твой чудный лобик. Так что, когда твои дети вернулись домой, ты успокоилась?
– Знаешь, какие первые слова произнесла Парванэ? – спросила хозяйка. – Она бросилась в мои объятия и сдавленным голосом воскликнула: «Мамочка, я больше не поеду в Англию, я хочу остаться с тобой!»
Маршал растроганный под влиянием алкоголя, схватился руками за голову:
– Вай-вай, ты разрываешь мне сердце, дорогая моя, милая моя, ведь нельзя поступать так жестоко с детьми!
– Ни мне, ни их папаше некогда заниматься ими. Так всем лучше.
Чтобы не выслушивать его пьяные проповеди, хозяйка отошла подальше.
Маршал мокрым платком вытер лоб и лысину. Господин Учитель, глядя на его лысую голову, вставил острое словцо. Все захохотали.
– Ладно уж,– скромно потупился Маршал,– мы-то, несчастные, забитые, бедные, от всех терпим – от вас тоже стерпим.
– Ну и скромник нашёлся! Послышался голос ещё одного приятеля:
– Я поднимаю рюмку за здоровье друзей!
Все удивлённо обернулись, так как он не пил. Оказалось, у него в руках черешня [189]189
Слова «рюмка» и «черешня» в персидском языке – омонимы.
[Закрыть].
Все грохнули со смеху. Хозяин воскликнул:
– Да возьмёт тебя небо с твоими глупыми шутками! Твои шесть месяцев ещё не кончились.
– Что за шесть месяцев? – спросил Маршал.
– У него вырезана часть желудка, а он не может удержаться: шесть месяцев пьёт, а когда чувствует себя на грани смерти, даёт зарок – и шесть месяцев постится. Как раз сейчас у него этот шестимесячный пост.
* * *
– Посмотри на тех! – сказал Доктор.
В другом углу гостиной рядом с мужчиной стояла женщина с бокалом в руках. Она была молода, красива, изящна, стройна, в элегантном дорогом платье, обнажавшем до половины бюст,руки, плечи и спину. Платье держалось на узенькой ленточке, завязанной на шее. Она слишком громко разговаривала, слишком громко смеялась. Чёрные блестящие глаза, прелестный рот, улыбка, озаряющая живое лицо. Речь её, жеманно-кокетливая, волновала слушающих. Разговаривая, она делала чувственные движения. Женщина, с её красотой и жеманством, напоминала начинающую, но в будущем весьма дорогую проститутку.
Молодой человек, стоящий рядом с ней, был хорошо сложен, чисто выбрит, но волосы свисали до воротника. На нем была рубашка в розовую полоску и костюм в крупную клетку. Галстук был таких необъятных размеров, что его хватило бы на платье для его спутницы, наподобие того, в каком она была. Лицо его выражало смесь гордости, уверенности в себе и самодовольства, происходивших не от ума, а от глупости.
– Посмотри на них!
Посол повернул голову и процедил со скрытой завистью и едва уловимой ревностью:
– Да смотрю!
– Красива, стерва, здорово красива!
– Эта красота и помогла ей в жизни, а может быть, и усложнила её.
– Ты её знаешь?
– Да, причём хорошо. Она очень рано вышла замуж. К тому же какое замужество! Попала как кур в ощип! Ведь ханум весьма страстная! А муж её такой битюг, что и говорить не стоит,– смесь невежды и бабника. Прожив с мужем несколько лет и сделав несколько абортов, ханум с ним развелась. Потом она стала любовницей бывшего мужа. ещё год они прожили таким образом, пока он не уехал за границу. Тогда она вышла замуж. её новый муж – настоящий мешок с деньгами, ханум поймала его в свои сети. Теперь она по нескольку раз в год ездит за границу– одна – и там возобновляет связь со своим первым мужем.
– Да ну! И муж не возражает?
– Знаешь ли, муж, говорят, получает от ханум удовольствие только глазами, он доволен и горд тем, что у него красивая жена. Но у него не хватает сил, чтобы свернуть с пути целомудрия. Говорят, у него с женой – мирное сосуществование. Он выполняет все её прихоти и обеспечивает её деньгами. И не мешает ей ни в чем. А ханум завлекает в свои сети красивых молодых людей одного за другим. Тот, по-деревенски одетый, с недоступно-идиотским выражением лица,– последняя добыча ханум.
– Да ну! Везёт же некоторым кретинам!..
– Друзья, я уже задыхаюсь, мне плохо,– пожаловался Маршал. – Пойдёмте на крышу, подышим свежим воздухом.
Маршал, Доктор, Визитёр и ещё двое ближайших приятелей потихоньку вышли из гостиной и направились в одну из отдалённых комнат. Там они заперлись. Маршал вынул маленькую сумочку, которую он в начале вечера спрятал в комоде под вещами, достал из неё изящную трубочку, маленькие щипчики и полную
коробочку опиума.
– А где ты возьмёшь огонь? – спросил Доктор.
– Подожди,– ответил Маршал с горящими от предвкушения удовольствия глазами,– современная прогрессивная наука и модерновая техника позаботились и об этом. – Затем от назидательно-книжной интонации он снова перешёл на доверительный тон: – В этом мире все сложности разрешены, остались только заботы об этой проклятой душе: ничто её не радует, ничто не удовлетворяет, совершенно не понятно, что ей ещё надо! – Затем он показал другую коробочку: – Смотри, такая маленькая, а таится в ней так много! – Он вынул из коробочки металлическую квадратную спиртовочку на двух ножках, поставил её на стол и достал белые таблетки. – Видишь? Это сухой спирт, нечто потрясающее. Такая таблетка горит долго, жарко, к тому же чистейшим пламенем, никакой копоти. А вот уголек,– и он вынул чёрные кубики,– промышленный, очищенный, супер!
Он сложил таблетки на спиртовке и поджёг спичкой. Они загорелись красивым голубым пламенем. Затем он положил поверх таблеток пару чёрных кубиков, прогрел трубку, и все было готово.
Приятели накурились вдоволь. Затем все убрали и вернулись к гостям. Снова пили водку и виски, пока Маршалу не стало совсем плохо. Тогда они поднялись на крышу. Маршал снял пиджак и галстук, расстегнул воротник сорочки, влажным платком отёр лицо и шею.
– Нет, так не пойдёт, открой-ка заслонку кулера.
Визитёр снял одну из заслонок, и вода хлынула наружу. Маршал подставил голову под струю, потом ««вздохнул облегчённо и с наслаждением.
– Будь осторожен – как бы кулер не отрезал тебе голову.
– Я осторожен, мне не впервой.
Ещё несколько раз он облил водой голову. Затем вытерся платком.
– Только так можно привести себя в чувство. Только так,– сказал он.
Остальные продолжали разговаривать.
– Инженер, у нас есть кусок земли, может быть, ты нам её застроишь?
– На сколько рассчитывать?
– Пятьсот-шестьсот тысяч туманов, если будет больше – не страшно.
– Извините, мы не берёмся за дела меньше нескольких миллионов, иначе это просто трата времени. Но знаете, я, может быть, смогу найти кого-нибудь.
– Ну, старина Инженер! И ты становишься шишкой!
– Вы не видели шишек, если меня называете так. Настоящая шишка – тот, у которого голова ни о чем не болит, у кого все спокойно.
– Старик, у тебя тоже солидная компания, тебе тоже можно быть спокойным и не волноваться.
– Нет, дорогой, какое там спокойствие! Действительно, наша компания – одна из десяти крупнейших в стране, собрать шестьдесят-семьдесят инженеров не так-то просто, но наша компания– строительная, у нас нет инженеров-архитекторов. Даже в дорожно-строительных компаниях положение лучше, чем у нас. У них всего две-три статьи расхода. Мы же, несчастные, имеем дело с тысячами наименований – начиная от цемента и металлических конструкций и кончая ключами и розетками. С утра до вечера нам приходится препираться с тысячами идиотов и невежд. Так что, дорогой, все не так-то просто. В нашем деле масса разных забот и неурядиц.
– Да ну, старик, ну что ты несёшь? Чего тебе ещё не хватает? В городе имеешь дом, на берегу моря – виллу, в Демавенде [190]190
Демавенд– дачное место к северу от Тегерана.
[Закрыть]купил сад.
– С тех пор как Инженер приобрёл сад,– вставил Посол,– моя привязанность к нему увеличилась вдвое. Жаль, что тебя не было, мы уже несколько раз ездили туда. Он так здорово принимал нас, что нам даже неудобно было.
Инженер, довольный тем, что тема разговора отклонилась от его службы и денег, воскликнул:
– Клянусь вашими душами, этот сад я купил лишь ради друзей, чтобы мы могли хотя бы пару дней собираться вместе и без помех повеселиться и вспомнить старые времена. Какая же тогда у нас была спокойная и счастливая жизнь! Денег не было, да и к чему эти проклятые деньги!..
– Если тебе деньги не нравятся, отдай их мне,– прервал его Доктор.
Инженер, как бы не расслышав этой реплики, продолжал:
– Разве это жизнь? Я по нескольку месяцев не вижу жены и детей. Не успев вернуться из Шираза [191]191
Шираз– город на юго-западе Ирана.
[Закрыть], должен ехать в Резайе [192]192
Резайе– город на северо-западе Ирана.
[Закрыть], не успев вернуться оттуда, должен ехать в Мешхед [193]193
Мешхед– город на северо-востоке Ирана.
[Закрыть], не вернувшись из Мешхеда– в Бендер-Аббас [194]194
Бендер-Аббас– город на юге Ирана, у Персидского залива.
[Закрыть]. Короче говоря, я превратился в Вечного жида.
– Не успев приехать из Америки, должен ехать в Японию,– вставил Визитёр,– не вернулся из Японии – надо отправляться в Европу.
– Старики, вы все время скулите,– заметил Маршал.
– А сам не скулишь?
– У меня положение иное. У вас хорошая работа, вы прилично зарабатываете, распоряжаетесь сами собой.
– Дело не в деньгах,– вмешался до сих пор молчавший
Учитель. – Черт с ней, с моей работой. У меня тоже в душе чего-то не хватает. Эту пустоту нельзя заполнить ни деньгами, ни какой-либо ерундой вроде дома, сада и тому подобного. Это совсем не философия той кошки, которая не может добраться до мяса и поэтому объявляет его протухшим. Мы добрались до мяса, и нам неважно, пахнет оно или нет. Но я все равно недоволен, все равно мне плохо. Как бы это вам выразить – на сердце пусто. В самой глубине сердца что-то свербит: «Все это ерунда, бессмыслица, пустота, чепуха».
– О Будда! Спор принимает философский характер! – прокомментировал Визитёр.
– Может быть, тебе недостаёт веры? – спросил Доктор. Затем, прижав одну руку к груди и подняв вверх другую, произнёс проникновенным тоном оратора: – «О вера, дева светлая, как сталь!»
– Ради бога, не высмеивайте только память о нашей молодости,– перебил его Учитель,– не надо опошлять. Пусть хоть что-нибудь останется.
– Господин Учитель разогрелся, подождите чуток, сейчас закипит,– тихо проронил Визитёр.
– Относительно веры… Я лично ни в кого и ни во что, никому и ничему не верю,– изрёк Посол.– Ни в небо, ни в землю, ни коммунистам, ни капиталистам, ни социалистам, ни фашистам, ни левым, ни правым, ни в государство, ни в народ. Провались они все пропадом, и прежде всего этот поганый народ!
– А народ в чем виноват? – спросил Учитель.
– Больше всего во всем виноват народ. Если эти представители народа, выходцы из народа настолько тупы и безмозглы, они заслуживают, чтобы их били по головам и издевались над ними. Они, эти представители народа, никогда не были людьми и никогда ими не будут. Они погубили и свою жизнь, и нашу.
– А сами-то мы? Что мы сами собой представляем? На что можем рассчитывать? Чего мы можем ожидать от народа? Заслужили ли мы его уважение, заслужили ли право поносить его? Пока народ не взял нас за шиворот и не требует отчёта, мы считаем его своим должником. Ну и ну!
– Я же говорил,– тихо промолвил Визитёр.
– Ты сам-то веришь в народ, что так рьяно защищаешь его? – спросил Учителя Посол.– Ты вообще во что-нибудь веришь? В государство, в правительство, в народ, наконец, ради которого бьёшь себя в грудь?
– Я такой же, как и ты. Я из того же теста. Но я хочу сказать другое: то, что подобные тебе люди не верят ни в правых, ни в левых, ни в бога, ни в черта,– это ещё не самое плохое, наша беда в том, что мы не верим в самих себя. В противном случае мы не докатились бы до такого. Другая наша беда в том, что мы не ослы и не глупцы. А то бы были спокойны, жили безбедно и не жаловались бы. Мы пьём напропалую, чтобы забыться, но забыться не можем. Ищем развлечений, погружаемся в дела и заботы, чтобы заглушить в себе проклятый голос совести. Но это нам не удаётся. Мы хотим заполнить пустоту в душе, но у нас ничего не получается.
– Мне кажется, мы можем найти выход – нам нужно чаще встречаться друг с другом. Дружба по крайней мере успокаивает,– произнёс хозяин.
– К тому же вместе водку пить приятнее, чем в одиночку,– полушутя-полусерьезно вставил Визитёр.
Учитель пропустил это замечание мимо ушей и обратился к хозяину:
– Знаешь, почему мы годами не встречаемся? Ведь каждый раз, когда мы звоним друг другу или случайно сталкиваемся где-нибудь, мы жалуемся, сетуем о редких встречах. И тем не менее никто и пальцем не пошевелит, не сделает первого шага, чтобы собраться. И знаешь почему? Это правда, что мы все заняты, правда, что не хватает времени почесать затылок. Но мне кажется, что отчасти мы сознательно идём на это. В молодости наша дружба была зеркалом наших стремлений и надежд. Теперь это зеркало отражает измену тем надеждам. Мы видим в нем наше собственное крушение. Поэтому, естественно, нам не хочется заглядывать в него.
– Господа, я предлагаю выбросить или продавать все, что у нас есть,– снова вступил в разговор Визитёр,– отправиться в глухую деревню, в отдалённую провинцию, жить совсем просто, чтобы избавиться от наших бед и несчастий.
– Наша беда,– продолжал Учитель,– наше несчастье в потере идеалов – мы разменяли их на вещи. И не надо искать виновных. Деньги, дома, автомобили, земельные участки ни при чем. Это средства для жизни. Наше несчастье в том, что эти средства приобретены по слишком высокой цене. Цена эта – надежды и идеалы нашей молодости. Поэтому мы и чувствуем обман. От этого и пустота, о которой я говорил, отсюда этот неумолкающий, навязчивый внутренний голос. ещё большая беда в том, что эти пустые забавы не приносят нам радости, а отказаться от них, бросить их нет сил. твоё предложение, Визитёр, хоть оно смешно и нелогично, уже нечто, если бы было осуществимо. К сожалению, мы не можем пойти на это, не имеем мужества, не имеем достоинства – и сами это прекрасно осознаем.
– В деревне-то жить плохо, смешно говорить об этом,– задумчиво проговорил Доктор.– Выход в том, что делают все: надо бежать из этой дыры, уехать подальше и зажить по-человечески. Не зря же все поголовно уезжают. Берут жён, детей и уезжают навсегда.
– Куда же ты собираешься ехать? – спросил Учитель. – От чего, от кого убежишь? От себя? Куда бы ты ни пытался скрыться, твоё проклятое «я» всегда с тобой. Наше горе – не во времени, не в месте, хотя время и место его родили. Наше несчастье в нашей вялости, в нашей неискоренимой лени, в том, что мы не в силах сопротивляться обстоятельствам из-за той же лени, из-за благодушия. А потому нам только и остаётся, что мечтать – мечтать о бегстве, и подальше.
– Вспомни ту красотку, окрутившую деревенского парня. Ей хорошо, она получает удовольствие от жизни, делает все, что её душе угодно, совесть её чиста и спокойна. Теперь попробуй впрыснуть ей, по выражению докторов, десять единиц пятидесятипроцентного раствора «буржуазной интеллигентности», и жизнь её превратится в ад. Она не сможет ни бросить свою профессию, ни получать удовольствие от неё, её проклятая совесть ни на минуту не оставит её в покое. Она превратится в существо, непереносимое ни для себя, ни для других… Нам плохо оттого, что мы ни то ни сё: ни негры Занзибара, ни надменные римляне. Наше несчастье в том, что нам хочется и бога, и финика. А мы лишены сил, воли, мы изнежены, нерешительны, ленивы. В то же время у нас есть, к сожалению, ум, чувства, сознание. Да, дорогой мой, это давно известная в истории болезнь Гамлета, разница только в том, что Гамлет был храбр, а мы малодушны до мозга костей и к тому же порочны, может быть.
– Ну это уж слишком, ты переборщил,– обиделся Посол.– Малодушны! Порочны! Эти рассуждения, эта самокритика, они – доказательство нашей честности. Честность же – своего рода мужество.
– Да, бесспорно,– сказал Учитель,– но мы не мужественны. Мы ловки.. Мы очень ловкие люди. Ловкие и расчётливые. Вдоволь и даже сверх того едим, а когда встречаем голодных, искренне пытаемся доказать им, что заворот кишок хуже голода. Мы вжились в автомобиль, а когда встречаем пешеходов, честно утверждаем, что они счастливее нас. Ежегодно увеличиваем на один этаж свой дом, но невинно плачем и жалуемся, что строители и плотники доконали нас и оставили без крова. Да, мы ловкачи, настоящие пройдохи. Лучший способ не позволить другим тебя критиковать – делать это самому. А эти слова, которые иногда срываются с языка, они – для успокоения совести. Чтобы доказать себе, что мы все ещё неплохие люди. Кстати, пока ещё слова никого не убивали. Но когда доходит до дела, мы хромаем на обе ноги. Нас не хватает для любого, даже самого незначительного поступка, который мог бы нарушить наши привычки, наше спокойствие. Единственное, на что мы способны,– показать когти и зубы. Й вообще, раз мы себя так хорошо знаем, если мы будем пить свою водку и продолжать жить как живём, не слишком вдаваясь в высокие материи. Да, так будет лучше.
Учитель замолчал, зажёг сигарету. Остальные тоже молчали. Когда молчание затянулось, Маршал, который только слушал, не смея вставить слово, воспользовался моментом:
– Не устал, дорогой? Мы хорошо все восприняли. Единственная просьба: в следующий раз, когда захочешь произносить речи, не говори так красиво. Я, бедняга, не разбираюсь в буржуа-муржуа, и моему здоровью вреден Гамлет-омлет.
Никто не засмеялся. Все молчали. Все думали, как выбраться из этого мучительного тупика. Думали о том, что их вечеринка, так хорошо начавшаяся, теперь окончательно испорчена, и с этим ничего не поделаешь. Всем хотелось забыться. К сожалению, все были перенасыщены алкоголем, и он больше не действовал на них.
С крыши видны были разноцветные огни города, ряды белых фонарей прочерчивали линии улиц. Все думали о том, что завтра снова надо вставать рано утром, идти на работу, часами простаивать в автомобильных пробках. У всех была одна мысль: «О, если бы можно было не завтра, а сейчас проехать по тихому, пустынному городу и не сталкиваться со «сложностями уличного движения».
Два пояснения:
1. У Горького есть книга «Мелкая буржуазия» [195]195
Под таким названием в Иране в 1952 году был издан сборник статем М. Горького, в который вошли «Заметки о мещанстве», «С кем вы, мастера культуры?» и др.
[Закрыть], а у Луиса Бюнюэля [196]196
Известный испанский кинорежиссёр.
[Закрыть]– фильм «Скромное обаяние буржуазии». Я использовал оба эти названия, объединив их.
2. Цитата в тексте «О вера…» – это отрывок из романа «Жан-Кристоф» Ромена Роллана. Я приведу ниже выдержку из этого романа, в котором много сходного (и в то же время отличного) с судьбами и характерами героев этой новеллы. Мне хочется особо подчеркнуть, что «Жан-Кристоф» был «священной книгой» моих героев в дни их юности.
«…Справедливости нет, её не существует на земле: сила попирает право! Подобные открытия способны сломить юное поколение или закалить его душу навсегда; у многих опустились руки; они думали: раз так – зачем бороться? Зачем действовать? Ничто и есть ничто. Перестанем думать об этом. Будем наслаждаться жизнью. Но те, кто выдержал, прошли как бы испытание огнём. Их веру уже не поколеблют никакие разочарования, ибо с первого же дня они поняли, что их путь не имеет ничего общего с дорогой к счастью и что все же – поскольку иного выбора нет – нужно идти, иначе задохнешься. Эта уверенность приходит не сразу. И нельзя требовать её от пятнадцатилетних мальчиков. Им предстоит пережить немало тяжёлого и пролить немало слез. Но так нужно. Так должно быть.
