355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Феридун Тонкабони » Персидские юмористические и сатирические рассказы » Текст книги (страница 29)
Персидские юмористические и сатирические рассказы
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 00:58

Текст книги "Персидские юмористические и сатирические рассказы"


Автор книги: Феридун Тонкабони


Соавторы: Аббас Пахлаван,Голамхосейн Саэди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)

Прозрение

Все началось после получки, когда оказалось, что никому не уплатили денег сполна – у каждого хоть десять или двадцать туманов да вычли. Удержания случались и раньше, но прежде рабочие отшучивались: ладно, мол, невелики деньги, как говорится, нищий останется нищим, дашь ему кусок хлеба или отнимешь. Но сегодня хозяин явно перегнул палку.

В полдень гудок возвещал обеденный перерыв. А через полчаса – ни минутой позже – работа возобновлялась. За эти полчаса рабочие должны были ухитриться купить себе еду и поесть. Те, кто приносил съестное из дому, располагались вдоль забора на солнышке и, подкрепившись, успевали ещё выкурить сигарету. Остальные же сломя голову бежали в ближайшие лавчонки. Завод стоял посреди пустыря, и торговые ряды находились в трёх кварталах от него. Бежать до них четверть часа, не меньше. И обратно столько же. Да на покупки какое-то время надо. Словом, обед отнимал у рабочих, хоть они, давясь, проглатывали на ходу свои бутерброды, час. И хозяин отмечал каждому в табеле полчаса опоздания. Штрафы набегали день за днем и составляли изрядную сумму.

В тот день после окончания работы люди собрались на заводском дворе и, желая дать выход своей злобе, принялись поносить хозяина. Но скоро поняли: словами делу не поможешь, бранью денег не вернёшь. Надо переходить к более решительным действиям – в этом все были единодушны. Но к каким? Рабочие судили-рядили, а время шло. Нетерпеливые торопили; да и кому не хотелось поскорее уйти? Женатые спешили домой, к семье, холостяки мечтали завернуть в кабак – гульнуть как следует. Ведь они целый месяц дожидались этого дня…

Наконец решение было принято: завтра всем собраться в большом цехе и не начинать работу до тех пор, пока хозяин не удовлетворит их требования.

– Подонком будет тот, кто завтра приступит к работе! – крикнул кто-то.

– Идёт! – хором откликнулись все.

На следующий день рабочие собрались в большом цехе. Явился хозяин.

– Что это вы тут столпились? Почему не работаете?

– Хотим выяснить один вопрос! – ответили из толпы.

– Какой ещё вопрос?

– Да вот – насчёт штрафов…

– Опоздал – штраф! Опять опоздал – опять штраф! – был им ответ.

– Тогда откройте на заводе столовую!

– Ещё чего! Здесь вам не кафе, а завод, – отрезал хозяин и зашагал к выходу.

– В таком случае мы останемся здесь! – крикнули ему вслед.

– Дело ваше! – отвечал хозяин не оборачиваясь.

* * *

Полное имя хозяина было Хаджи Самад Хошният [161]161
  «Хошният»– в переводе с персидского означает «благожелательный, добрый».


[Закрыть]
Техрани. Официально его именовали господин Хошният, друзья и знакомые называли просто Хаджи, рабочие – Хаджи-ага, а когда он ездил в деревню, крестьяне величали арбабом [162]162
  Арбаб– господин, хозяин, а также помещик.


[Закрыть]
. У Хаджи было три поместья и завод. Он-то и причинял хозяину неприятности.

Завод изготовлял автомобильные кузова. Когда в стране появились «бенцы» из ФРГ и английские двухэтажные автобусы, доходы пошли на убыль, и пришлось уволить половину рабочих. Хаджи решил продать завод, но подходящего покупателя не находилось. Он совсем уж было свернул производство, когда из Европы приехал его сын Джамшид Хошният, инженер. Сын посоветовал перейти на изготовление металлических дверей, столов и оконных рам – они как раз входили в моду и пользовались большим спросом.

Вскоре дела опять пошли в гору, снова набрали рабочих, расширили производство и стали выпускать ещё и железные печки. Все бы хорошо, если бы что ни день не досаждали рабочие.

Кроме сына Хаджи, на заводе был ещё один инженер. На нем-то все и держалось. Сын жил в своё удовольствие, на завод наведывался от случая к случаю, когда заблагорассудится, с рабочими был заносчив, разговаривал сквозь зубы. И они его недолюбливали. Чего стоил один его автомобиль, плавно плывущий по мостовой, точно корабль или паланкин! Подкатив к заводским воротам, Джамшид всякий раз давил на клаксон, и рёв его был для рабочих страшнее трубного гласа в день Страшного суда. Им и во сне не снилось иметь такую машину – да на один бензин для неё ушло бы четыре их месячных жалованья. А Джамшиду ничего не стоило, въезжая в заводские ворота, помять крыло. Сколько тогда бы пришлось выложить за его выпрямление и за покраску! А как яростно жал он, бывало, на скрежетавшие тормоза!

– И покрышек-то своих подлецу не жалко! – заметил как-то один из рабочих.

– А чего ему их жалеть? Деньги есть, дай бог жизни папаше!– отвечал другой.

Видя такое, люди с горечью говорили себе: «Нам-то в этом мире ничего не перепадёт!» Словом, Джамшида на заводе не любили и всегда старались – при случае – задеть его самолюбие.

Хозяйскому сыну очень льстило, когда его называли инженером.

– Господин Хошният…– обратился к нему в первый день его появления в цехе кто-то из заводских.

– Инженер Хошният! – высокомерно поправил тот.

На заводе об этом узнали, и теперь уж никто ни за какие блага не назвал бы его инженером. Отец называет его Джамшидом, а они будут звать Джамшид-ханом. Пускай себе злится.

Инженером они величали другого. Этот молодой человек, хоть и имел высшее образование и знал намного больше них, никогда этим не чванился, перед рабочими не заносился. Всегда был с ними на дружеской ноге. Если рабочий запарывал деталь, он не бранился. Посмотрит человеку в глаза, улыбнётся и скажет: «Ну вот, опять дружба врозь. Побольше сердца вкладывай в дело, дружок!» Это было его любимое выражение, и заводские, когда им случалось где-нибудь заказывать рагу из сердца и печёнки, обычно шутили: «А ну-ка, дружок, побольше сердца!»

Вернувшись из Европы, Джамшид задумал подружиться с инженером. Катал его на своей машине, водил по злачным местам. Как-то пригласил даже в «Шокуфе [163]163
  «Шокуфе»– одно из фешенебельных тегеранских кафе.


[Закрыть]
», где оставил за вечер шестьсот туманов. Но однажды инженер под каким-то предлогом отказался сопровождать Джамшида и больше уже с ним никуда не ходил.

– Давай завалимся вечером в «Шокуфе»,– предлагал Джамшид.

– Нет, мне там не нравится!

– Скажешь тоже – не нравится. Ну тогда давай подцепим пару красоток и съездим всей компанией в Кередж,– не отставал Джамшид.

– Нет, не могу, у меня сегодня гости. Я обещал рано вернуться домой.

Не по душе инженеру были эти развлечения, пустая трата времени. Не говоря ещё о другом. Джамшид катал его на своей машине, сорил деньгами направо и налево, не скупясь.

– Начнёшь шарить по карманам, нашей дружбе конец! – говорил он, едва инженер пытался достать кошелёк.

Показной этой щедростью Джамшид думал купить инженера, рассчитывая, что тот станет ему не только помощником, но и муридом [164]164
  Быть чьим-либо муридом означает быть кому-либо преданным, покорным.


[Закрыть]
, вечно признательным и преданным, будет восхищаться им, его светскими манерами, умением водить машину и покорять женщин, разбираться в напитках – отечественных и заграничных. Ему хотелось повсюду таскать инженера за собой, чтобы ощущать своё превосходство. Всем своим поведением Джамшид как бы говорил: «Видишь, как я живу? Оба мы вроде инженеры, и учился ты столько же, сколько я, а может, и больше. Но тебе одному нет доступа в этот рай земной. Так будь же вечно мне благодарен за то, что я взял тебя за руку и ввёл туда!»

А инженеру именно это и претило. И «дружбы» их через неделю как не бывало. Инженер напрочь порвал с Джамшидом, и тот, видя, что уговоры напрасны, оставил его в покое. Но «неблагодарности» не простил.

* * *

– Рабочие забастовали,– сказал инженер.

– Знаю,– буркнул Хаджи.

– И что вы собираетесь делать? – спросил инженер.

– Что делать? – взвился Хаджи.– Вышвырнуть всех на улицу! Рабочий, у которого забастовки на уме, – не рабочий. От него что ни день жди новых фокусов!

– Но по закону вы не имеете права увольнять рабочих только за то, что они бастуют.

– Хм! Закон! ещё что скажешь? – Хаджи, злобно покосившись на инженера, пожал плечами.

– Да и вообще это нечестно!

– А честно останавливать работу?

– Но если они правы? Во всяком случае, с их точки зрения.

– Что ты предлагаешь?

– Неплохо бы выслушать их представителя. Путь изложат свои требования.

– Знаешь, не люблю я все эти собрания и игру в представителей,– заворчал Хаджи.– Уверен, ни к чему хорошему это не приведёт. Ну ладно, пусть присылают, посмотрим, какого дьявола им надо.

Инженер отправился в цех.

– Вы что, всерьёз решили не выходить на работу?

– Если выйдем, сами себя уважать перестанем!

– Хаджи собирается всех уволить…

– Пусть только попробует!

– Эй, парень! Думай, что говоришь. Вы ведь знаете, он на это способен! А за воротами завода тысячи людей только и ждут, как бы устроиться на работу и за половину вашей зарплаты. Лучше будет, если поладите с ним миром.

– Мы ведь не виноваты. Его ничем не проймёшь!

– Выберите представителя. Пусть пойдёт к хозяину и изложит ваши требования.

– Представителя?! – Рабочие насторожились. Уж не хитрость ли это? Но инженер успокоил их. Да и терять им, собственно, нечего. Вот только кого выбрать представителем? Они долго переглядывались. В конце концов все уставились на Шапура. Может, его и послать?

Шапур учился в школе, но потом ему пришлось бросить занятия и пойти на завод – временно, как он полагал. Он собирался скопить немного денег и продолжать учёбу, потому и не считал себя настоящим рабочим. Но собрать нужную сумму никак не удавалось, и пребывание его на заводе затянулось на неопределённый срок, а окончание школы и аттестат стали неосуществимой мечтой. Он был красноречив, говорил гладко и толково. Вроде бы выбор подходящий. Правда, иногда Шапура одолевали робость и нерешительность, свойственные школьниками или стеснительным юнцам. Единственным, кто вдруг вспомнил об этом, оказался Каве, он сказал:

– Хочешь пойдём к Хаджи вместе? Говорить будешь ты, я буду просто стоять рядом. А то, боюсь, как бы хозяин не обдурил тебя. Вдруг ты сробеешь, и придётся нам согласиться с ним.

Шапура слова эти вовсе не обидели, напротив, он даже обрадовался. Чувствуя локоть друга, он сможет держаться уверенней. Беспокойство, закравшееся было в его сердце, исчезло.

* * *

– Ну, что скажете?

– Посудите сами, Хаджи-ага,– начал Шапур.– На обед нам отведено всего полчаса. Лавки от завода далеко. За это время успеешь только сходить туда и обратно.

– Приносите еду из дому,– посоветовал Хаджи.

– Не получается, Хаджи-ага. Если б могли – приносили бы. Многие ведь у нас холостяки, дома не готовят. Иной, может, и сварит себе когда абгушт [165]165
  Абгушт– суп из мяса, картофеля и гороха.


[Закрыть]
на ужин. Да ведь суп на работу не возьмёшь. Его нужно где-то разогревать… А у нас и поесть-то толком негде.

– А чем плохо во дворе?

– Ну сейчас ещё можно во дворе обедать, а зимой, когда выпадет снег? В цехе пахнет краской, кругом стружка железная, грязь. Хочется хоть полчасика подышать свежим воздухом.

– Так что же, по-вашему, делать? – раздражённо спросил Хаджи.

– Ребята просят, чтобы вы пристроили к цеху небольшую столовую. Пусть там поставят столы и стулья, выберем кого-нибудь поваром…

– Не многовато ли просят ваши ребята? – с издёвкой протянул Хаджи.– Если я вас правильно понял, я должен для господ рабочих открыть кафе? Не так ли? Они желают небось бесплатных обедов и ужинов? ещё чего им угодно?

– Что вы! О бесплатном питании и разговору нет! – запротестовал Шапур.– Мы будем сами покупать продукты и платить повару. Об этом не беспокойтесь!

– Но ведь за столовую, столы и стулья придётся заплатить мне, из своего кармана! Разве нет?

– Верно. Но ведь другие хозяева платят,– отвечал Шапур.

– У других и доходы побольше. Может, им выгодно идти на такие затраты. А мне и так, чтоб не закрывать завод, приходится свои деньги доплачивать. Сбыт-то нынче какой!..– Хаджи-ага оборвал свою речь. Воцарилось молчание. – Ладно! – продолжил он после долгой паузы.– Передай им, чтобы перестали валять дурака и вышли на работу. Я что-нибудь придумаю.

Шапур вопросительно взглянул на Каве, однако лицо приятеля было непроницаемо. Тогда Шапур снова повернулся к хозяину.

– Хаджи-ага! Ребята просили передать, чтоб сперва вы что-нибудь придумали, а уж тогда они выйдут на работу.

Хаджи с трудом сдержал себя, хорошо зная: если рабочие что-то вбили себе в голову, они не отступятся. Он хотел было припугнуть Шапура, прикрикнуть на него: убирайся, мол, вон, молокосос! Ты ещё смеешь мне перечить! – но понял, что этого делать нельзя. Сейчас рабочие заодно и будут стоять на своём, поэтому ничего с ними не поделаешь. Единственный выход – кормить их обещаниями. Месяц, другой… За это время все забудется. У каждого ведь и своих забот предостаточно.

– Послушай-ка, парень,– начал Хаджи,– не могу же я прямо сейчас, в один миг построить столовую и накормить вас обедом. На все нужно время, средства нужны. Передай, чтобы шли на свои рабочие места. Скажи, Хаджи-ага, мол, согласен, все сделает, но надо дать ему хоть небольшой срок.

Шапур обрадовался и, вполне удовлетворённый, повернулся

было к дверям. Но тут Каве схватил его за руку. Все это время он стоял чуть-чуть позади Шапура, а теперь решительно шагнул вперёд.

– Хаджи-ага,– сказал он,– тогда обещайте, что, пока не будет построена столовая, вы не будете штрафовать рабочих!

– Ишь ты! – нахмурился Хаджи.– Чего захотел! Этак вы завтра, господа, явитесь на работу в полдень, а потом ещё будете три часа обедать!

– Да ведь я говорю только об обеденных штрафах! – сказал Каве.– Кто утром опоздал, того штрафуйте. А за обеденный перерыв буду я отвечать. Слово даю, что рабочие, как только поедят, сразу вернутся на рабочие места.

– Хм! – оскалился Хаджи.– Слово он даёт!.. Сам же первый небось и нарушишь порядок! Вам слово дать – все равно что помочиться под забором!

– Да если бы я был обманщиком, у меня бы давно завод вроде вашего был! – отвечал Каве.

Хаджи вскочил как ужаленный.

– Вон отсюда! Убирайся! Чтоб духу твоего не было! Пёс вонючий!

Каве хотел было что-то ответить, но Шапур потянул его за руку. Они вышли.

* * *

Шапур рассказал обо всем рабочим, а под конец добавил:

– Дело уже на лад шло, а Каве встрял и все испортил!

– Хаджи тебя просто надул, парень,– ответил Каве.– Уговорил, чтобы мы приступили к работе, а столовую он, мол, построит. А когда построит, он сказал? Он и дальше собирается водить нас за нос!

– Правильно! – поддержали рабочие.– Хаджи известный пройдоха!

– Да я не об этом. Просто Каве возьми да и брякни хозяину: «Если бы я был таким мошенником, как ты, давно бы имел свой завод!»

Все прыснули.

– Неужто правда? Прямо так и сказал?.. Молодец! Здорово! Решили, пока Хаджи не даст твёрдого обещания, к работе не

приступать. И сговорились во всем слушаться Каве. пришёл инженер.

– Ну что?

– Да ничего! Хаджи не согласен!

– Что же вы собираетесь делать?

– Опять же пока ничего!

– Боюсь, вам же хуже будет…

– Не волнуйтесь, господин инженер. А вы знаете, что Каве сказал Хаджи? «Если бы я,– говорит,– был таким же жуликом, как ты, давно бы собственный завод заимел».

– Молодцы! Язык у вас хорошо подвешен! – усмехнулся инженер, но в тоне его явно слышался упрёк.

Через час явился Джамшид. Увидев рабочих, которые «загорали» под забором, он нахмурился, но промолчал и поднялся наверх, в кабинет отца.

– Что происходит?

– Бастуют! Требуют, видишь ли, построить им столовую.

– Что же вы намерены делать?

– Да ничего. Надоест бузить – сами выйдут на работу.

– Й все?

– Ну, за сегодняшний день оштрафую их.

– Хм! Оштрафую! Ничего себе!

Джамшид снял телефонную трубку и набрал номер.

* * *

Прошло полчаса, и в заводские ворота въехали два серых джипа. В первом рядом с солдатом-водителем сидел полковник. Рабочие, пересмеиваясь, глядели, как водитель выскочил из машины, обежал её, открыл дверцу и вытянулся по стойке «смирно». Точь-в-точь заводная кукла.

Из второго джипа вышли четверо в штатском. Мрачно, не глядя по сторонам, они поднялись по лестнице. Один из штатских открыл дверь кабинета Хаджи и пропустил полковника вперёд. За ним вошли остальные. Солдат, оставшийся у джипа, достал сигареты и закурил.

– Оставайтесь здесь, не расходитесь! – обратился Каве к рабочим.– Ничего страшного, просто хотят нас припугнуть.

Минут через десять слуга хозяина, подававший гостям чай, позвал Шапура и Каве наверх. И хотя они ждали этого приглашения, сердца у них заколотились, лица побледнели. Не подавая, однако, вида, они встали со своих мест и оглянулись на товарищей, пытаясь улыбнуться. Но улыбка не получилась.

Хаджи сидел за письменным столом, а слева от него расположился полковник. Перед полковником стояла сахарница. Свой пухлый портфель он положил на стол. На тёмной поверхности портфеля белели два кусочка сахара. Чуть поодаль от полковника устроились четверо в штатском. Справа от отца сидел Джамшид, ближе к двери – инженер. Шапур и Каве остановились посреди кабинета.

– Вы чего дурака валяете? Спятили, что ли? Или вам жить надоело? – начал полковник.

Шапур в ответ смог пролепетать лишь:

– Господин полковник…

Каве понял: говорить и на этот раз придётся ему. Они с Шапуром были в одинаковом положении. Обоим было страшно. Оба знали, что ничего хорошего их не ждёт. Но Шапур помышлял лишь о том, как бы ему избежать неприятностей и поскорей унести отсюда ноги. А ну, как полковник прямо сию минуту встанет и ударит его по лицу! Перепугавшийся Шапур хотел только одного: снискать расположение полковника. До всего остального ему не было дела. Язык у него отнялся, он не мог вымолвить ни слова. Каве же думал о товарищах, ждавших его внизу. И старался, напрягая всю силу воли, не выдать страха, не обмануть доверия рабочих. Если он сейчас промолчит, товарищи поймут, что он струсил, увидят это по выражению его лица. Он понял: Шапур не захочет, не сможет ничего сказать. Говорить надо ему, Каве.

– Господин полковник,– начал он,– вы сами видели, как далеко отсюда торговые ряды. Обед для нас – чистое наказание. Всякий раз не укладываемся в перерыв, а Хаджи-ага отмечает опоздания и вычитает у нас из зарплаты штраф. Мы только просили построить столовую, и больше ничего.

– Надо было по-человечески поговорить с хозяином. Зачем же устраивать забастовку? – спросил полковник.

– Говорили уже, сколько раз. Все впустую. Хозяин только обещает, а делать ничего не делает,– отвечал Каве.

– Нет-нет, господин полковник! – вмешался Хаджи.– Дело тут вовсе не в столовой. У этого господина другое на уме! Заявил мне, представляете: «Будь я таким жуликом и проходимцем, как ты, давно имел бы не один, а два завода!»

– Так-так, молодой человек,– укоризненно покачал головой полковник.– У тебя, видно, от хорошей жизни голова кругом пошла? А может, и от глупости! Да ты сам понимаешь ли, что говоришь? Ну ладно. Хаджи вас на первый раз простит. Извинитесь перед ним и приступайте к работе.

– Если Хаджи-ага твёрдо обещает построить столовую! – сказал Каве.

– А это уж вас не касается! – отрезал полковник.– Тут самому Хаджи-ага и решать.

– Я дал ребятам слово и не могу его нарушить. Они, если захотят, пусть приступают к работе, я первым не начну,– заявил Каве.

– Что ж, тогда тебе придётся поехать с нами. Потолкуем обо всем, как говорится, по душам,– заключил полковник, поднимаясь со стула.

Слуга, который оставался все время в комнате, делая вид, будто собирает стаканы, скатился с подносом в руках по лестнице и рассказал о случившемся рабочим.

– А Шапур, значит, ни слова не промолвил? – переспросили они его.

– Нет, говорил только Каве.

– Тьфу!

Дверь распахнулась, и на пороге появился Шапур. Он выглядел так, словно только что встал с больничной койки: беспомощный, бледный, растерянный. Еле волоча ноги, он, не глядя в глаза

товарищам, прошёл в цех. Следом за ним спустился полковник вместе с четырьмя штатскими. Они повели Каве к джипу, а полковник направился к рабочим.

– Кто хочет работать, пусть идёт в цех. Остальным – скатертью дорога! А те, кто вздумает и дальше мутить воду, будут иметь дело со мной! Все ясно?

Люди молчали. Потом, поднявшись один за другим, нехотя побрели в цех. Через пять минут пришёл инженер.

– Увезли его? – спросил кто-то.

– Увезли.

– Нужно бастовать! Пускай выпустят Каве! – раздался чей-то одинокий голос.

– Хватит, ей-богу! Мало вам, что ли? Все хотите оказаться за воротами? – Инженер был зол. Он говорил быстро и сбивчиво. Того гляди ещё поколотит.

– А как же с законом о труде?..– начал один из рабочих, закуривая сигарету.

– Можешь помочиться на этот закон! – ответил другой.– Дай лучше закурить. Я прощаюсь с вами, ребята. Ухожу отсюда. Вот моё заявление. Передайте его этому подонку! Не желаю больше видеть его сволочную морду!

– А куда пойдёшь?

– Да все равно куда! Я везде себе на кусок хлеба заработаю. Чего ради мучиться здесь?!

* * *

Снова в цехе гудели машины, слышался грохот и лязг металла. Все молчали. И именно из-за этого многозначительного молчания пронзительный металлический скрежет особенно резал слух. Пожалуй, впервые шум раздражал рабочих, впервые им чудилось, будто из этого железа они куют себе цепи.

Раздался гудок на обед, и все по привычке бегом бросились во двор. А сверху, с лестничной площадки, на них взирал Хаджи. Под его ухмыляющимся взглядом сперва те, что вырвались вперёд, а потом и все остальные вдруг замедлили шаг. Бежать было уступкой хозяину. Спешка означала бы поражение рабочих и бесспорное его торжество.

– Пусть штрафует, пока душа у него через задницу не выйдет! – бросил кто-то.

Засунув руки в карманы, рабочие болтали, не спеша прогуливаясь по заводскому двору. Толковать было, собственно, не о чем, и они, не слушая друг друга, говорили все разом какую-то ерунду и неестественно громко смеялись. Потом те, кто принёс еду из дома, достали бутерброды и, сбившись в кружок, заговорили о Каве, прикидывая, что же им все-таки предпринять.

Многие предлагали:

– Давайте объявим забастовку!

Они были похожи на азартных игроков, которые, даже проигравшись в пух и прах, никак не могут забыть свой первый маленький выигрыш.

– Завтра не выйдем на работу. Так и заявим: не нужна нам столовая, пусть дерут с нас штрафы, все стерпим, лишь бы Каве вернулся…

– Только чур, ребята, если снова прикатит полковник, не пасовать! А то опять поплетёмся й цех гуськом!

– Ну, всех ему не забрать!..

– Верно, а если спросит, кто тут ваш представитель, скажем, мы, мол, сами себе представители! Нам адвокат ни к чему.

– Подлецом будет тот, кто переступит завтра порог цеха!.. Все повернулись к Шапуру, мрачно стоявшему в стороне. Он

успел уже пообедать и курил сигарету, делая вид, будто не слышит разговора. Все ждали, что Шапур подойдёт, скажет: «Простите меня, ребята, завтра я – с вами». Они нуждались в нем. Но он и не думал делать шаг к примирению. Стоял себе надутый, словно это они были в чем-то перед ним виноваты… Неизвестно ещё, как он поведёт себя на следующий день. Но каждый в душе надеялся: «Даст бог, завтра Шапур будет с нами!»

* * *

– Ты – представитель рабочих. Хорошо! Пусть так. Представляй их и дальше. Мы признаем тебя и окажем тебе поддержку. И Хаджи подскажем, чтобы он дал на это своё согласие. И в профсоюз тебя рекомендуем. Но при одном условии. Ты должен будешь обо всех разговорах, обо всем, что происходит на заводе, ставить нас в известность. Если знаешь среди рабочих заводил и смутьянов, назови их.

Кровь бросилась в голову Каве, он едва не ударил полковника по лицу. Но нет, нельзя!..

– Господин полковник,– с трудом, почти не слыша собственных слов, произнёс он,– я рабочий. С детства сам себя кормлю. Если меня на завод не возьмут, стану чернорабочим, буду таскать кирпичи, месить глину. Да лучше уж сводничеством промышлять, только… Только не тем, что вы предлагаете, господин полковник. На это я не способен. Совесть не позволяет!..

Полковник не стал его дальше слушать и нажал на кнопку звонка.

* * *

Окровавленный, истерзанный рухнул он на пол. Казалось, руки, ноги, ребра – все кости у него переломаны. Из носа текла кровь. Кружилась голова. Он был едва жив. Но это ещё не все. Будет хуже… Намного хуже… Они снова придут за ним. Раз, и другой, и третий… Пока он не согласится. Ему дали эту краткую передышку, чтобы он подумал и образумился. Страшная боль терзала все тело. С каждым вздохом в лёгкие впивались тысячи невидимых иголок. И все же он едва ли не чувствовал себя

счастливцем. Его оставили в покое. И мученья его хоть на время прекратились. Но мысленно он снова и снова представлял себе ту минуту, когда дверь опять распахнётся… Нет! Этого больше не вынести. Никогда ещё он не испытывал такого унижения – не стоял, подняв руки над головой и пряча лицо от ударов. Раньше, случалось, в драках ему доставалось, но и он отвечал ударом на удар. А теперь впервые били его, только его. И опять будут бить, пока он не согласится на их условия. Он мог бы покориться для виду и хоть на время отделаться от них, а потом от всего отказаться. Но нет. Это не выход! Однажды упадёшь в пропасть и уже не выберешься. Его не оставят в покое. Отыщут и в преисподней. А если слух о его предательстве дойдёт до рабочих, как он потом объяснит ребятам, что все это ложь? Посмеет ли он посмотреть им в глаза? Ладно ещё, если они просто плюнут ему в лицо. А ну, как, завидя его, оборвут разговор и станут с улыбкою ждать, покуда он не уйдёт прочь? Будут обдумывать, взвешивать при нем каждое ничего не значащее слово. Будут избегать его и сторониться, как прокажённого. Нет, так он возненавидит самого себя! Лучше уж претерпеть все и незапятнанным возвратиться назад к товарищам! Вспомнив их ободряющие взгляды и улыбки, он позабыл на время перенесённые муки и издевательства.

А что, если ему и впрямь переломали все кости, искалечили на всю жизнь? Или это случится в следующий раз? О да, друзья пожалеют его. Пожалеют – и забудут. И придётся ему побираться на улицах, на базарах, просить подаяния на автобусных остановках, у кинотеатров, выставляя напоказ изувеченные руки и ноги. Можно было б, конечно, сказать полковнику «да» и потом сразу уехать куда-нибудь, где его никто не знает. А мог бы он и вовсе ни на кого не доносить. Или, если они будут требовать сведений, сказать, что на заводе, мол, нет неблагонадёжных и ни от кого не услышишь крамолы.

Ему показалось, будто кто-то нашёптывает ему на ухо эти слова. Нет, даже прислушиваться к этому голосу – предательство, подлость и обман! Он в ярости сплюнул на пол, и тут же острая боль пронзила все тело, он застонал. Если он и уедет куда-то, где прежде его никто в глаза не видел, его вина, его падение будут ещё очевиднее. Эти подонки зря людей не вербуют и денег на ветер не бросают. О нет, это не простодушные новички, которые не могут стребовать со своей жертвы то, что им надо. Нечего и надеяться внушить им, будто на заводе тишь да гладь. Это бесполезно. Уж кому-кому, а им-то известно, что повсюду, в любом месте, где соберутся хотя бы трое, пусть только для того, чтобы пропустить стаканчик или перекинуться в картишки, все равно что-то «такое» говорится. И если чуть-чуть отпустить поводья, слова эти зазвучат громче и внятнее. А там от слов недалеко и до дела. Вот почему они никому и никогда не дадут послабления.

Стоило Каве собраться с мыслями, ему становилось ясно, в какую ловушку он угодил. Точнее, он стоял перед капканом, а вокруг простиралась заросшая колючками пустыня с бездонными провалами, готовыми тотчас поглотить его. И если он не хочет очутиться в пропасти, надо идти прямиком по колючкам, решительно и смело. Лучше вынести любую боль, ведь выбор только один: дорога меж язвящих шипов или пропасть. Порой он пытался отвлечься от чёрных мыслей, думать о друзьях, о ребятах, ждавших его на заводе…

* * *

Шапур жил вместе с родителями. Семья была многодетной. Отец, старый рабочий, едва мог прокормить её, но Шапур почти всю свою получку тратил на себя. Он никак не мог привыкнуть к той жизни, которую вели другие рабочие, и одеваться как они. У него было два костюма – один будничный, другой выходной. Каждый день он выкуривал пачку сигарет, причём не таких, какие курили ребята в цеху, нет – он признавал только дорогой импортный табак. Он не желал отказывать себе ни в чем. Если обед дома был ему не по вкусу, он хмурился, недовольно ворчал и отправлялся в ресторан.

У него было много знакомых женщин – и вполне приличных, и дурного поведения. Но недавно он познакомился с девушкой, которая отличалась от всех остальных, как небо от земли. По крайней мере ему так казалось. Может быть, потому, что она сумела найти путь к его сердцу. Или потому что она в отличие от других не позволяла ему ничего лишнего. Во всяком случае, он считал её своей невестой и твёрдо решил на ней жениться. Дело стало только за жильём. Он все время думал о любимой. И вечерами перед сном, предаваясь мечтам о далёких путешествиях, о весёлой и лёгкой жизни, он то и дело возвращался мыслями к своей девушке. И с этими мыслями засыпал.

Но сегодня он думал о Каве, и размышления эти не давали ему покоя. Да, он поступил подло, он виноват в том, что Каве арестовали. Где сейчас Каве? Что с ним?

Завтра Шапур должен загладить свою вину. Да и ребятам без него не обойтись. Ведь завтра их опять могут запугать, и они снова потянутся друг за другом в цех. Надо кому-то выйти и сказать: «Баста! Работать не будем!» И они поддержат вожака, не пойдут к станкам. И человеком, который сделает это, будет он, Шапур. Больше некому!

А что потом? Опять хозяин позвонит по телефону. Снова явится полковник. И на этот раз увезут его. А ребята небось, как сегодня, оплошают и выйдут на работу. Какая тогда польза от того, что его арестуют? Может быть, потом отыщется новый вожак, и вся история повторится сначала. Но есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл? Нет, здесь явно что-то не так. В чем-то он ошибается. Но в чем? Додуматься он никак не мог.

Заснуть ему тоже не удалось. Он курил одну сигарету за другой и размышлял, пока не стало светать.

«Зачем,– думал он,– лезть на рожон? К чему, как говорится, здоровую голову обвязывать платком?..» Такой вывод он сделал для себя уже под утро, на исходе долгой бессонной ночи. Конечно, он понимал, что это самообман и, если трезво разобраться, он просто трусит. «Ну да,– говорил он себе,– я боюсь. Боюсь лишиться спокойной жизни, свободы, невесты… Кто мне докажет, что я не прав? Это ведь не пустяк!»

Всю жизнь он искал и наконец нашёл то, что наполнит смыслом его пустое, никчёмное существование. Для него весь мир заключался теперь в этой женщине. Утратить её значило потерять все. И каким же надо было обладать мужеством, чтобы пойти на такую жертву! В глубине души он понимал, что верна пословица, говорящая, что невелика заслуга принести дар гробнице имама случайно пролитое лампадное масло. Но был не в силах поступить иначе. А может, причиной всему был даже не страх? Душевная апатия, нежелание ломать привычный ход жизни. Он не хотел поступиться ничем: ни хорошим обедом, ни спокойным сном, ни даже одной-единственной сигаретой. Его бросало в дрожь при мысли о том, что ему грозит каталажка и голод или по меньшей мере тюремная баланда. Там не будет ни одеяла, ни матраца, и спать придётся на голом полу…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю