Текст книги "Персидские юмористические и сатирические рассказы"

Автор книги: Феридун Тонкабони

Соавторы: Аббас Пахлаван,Голамхосейн Саэди
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 42 страниц)

Тут, как на грех, госпожа обнаружила, что, вылезая из машины, потеряла сумку. Поток ругани понёсся с новой силой:

– Горе мне, куда пропала моя сумка?! Наверно, её упёрли эти бесстыжие зеваки. Черт с ними, с деньгами, но там ключи!.. И золотая пудреница, подарок матери! Да покарает меня Аллах! Кто украл мою сумку? Все, все они сукины дети! Уж я им покажу! Вот увидите…

– Госпожа, успокойтесь,– говорит шофёр.– Сумку вы забыли в машине. Не волнуйтесь, никуда она не денется.

– Что ж ты тогда не даёшь её мне? Ждёшь, пока эти голодранцы стащут её и улизнут. Ну-ка быстрей, поворачивайся! Право, ты глупее бездомных собак, которые виляют хвостом, все ждут, что им бросят кость…

Наконец все приехавшие вылезли из машины, и госпожа директорша, нахлобучив поглубже шляпу на голову и вцепившись покрепче в свою сумку, двинулась вперёд как командующий армией благотворительности. За ней по узкому зловонному переулку двинулась остальная компания, с трудом перебирая ногами в туфлях на высоком каблуке. За процессией неотступно следовала толпа зевак и бездельников, жужжа, словно рой рассерженных пчёл. Само собой разумеется, все собаки квартала не замедлили примчаться сюда и присоединились к этому каравану. Шуткам и остротам не видно конца:

– Невесту ведут, а приданое забыли в машине!..

– Да нет, сюда пожаловали, чтоб в жертву верблюда принести! Видишь, впереди шагает…

– Ни то, ни другое! Это прибыло войско, хочет нашу деревню оккупировать!

Жаль, не оказалось кинооператора под боком: занятный получился бы фильм. Ей-богу, только у нас бывает такой шум и гвалт. Чужестранцу этого не понять!

Вдруг над толпой взметнулся горестный вопль госпожи Тадж ол-Молук:

– Боже мой, куда делось моё котиковое пальто?! Горе мне! Пальто стоит тридцать тысяч туманов! Садек-хан, умоляю тебя, найди скорее пальто! У меня от волнения подгибаются колени, я не могу дальше идти.

– Никуда ваше пальто не делось, осталось в машине, не надо так волноваться,– стали успокаивать госпожу её спутники.– Пальто тяжёлое. Мы думали, вы не станете демонстрировать его перед этими несчастными. Пальто заперто на ключ в машине и находится в полной сохранности.

Но эти слова не успокоили госпожу.

– Что значит, находится в полной сохранности? Эти люди зубами с осла кожу сдерут. А вы говорите, в полной сохранности! Ничего не соображая, бросили в машине котиковую шубу, стоимостью в тридцать тысяч туманов, и потащились за мной. Здесь никому верить нельзя! Эти люди дадут сто очков вперёд пройдохе Насиму Айяру [16]16
  Насим Айяр– персонаж персидских народных дастанов, легендарный плут и обманщик.


[Закрыть]. Они не только шубу или автомобиль украсть могут, да они крепость Фуладзерех [17]17
  Крепость Фуладзерех– непобедимая крепость, завоёванная Амир Арсланом, героем популярного в Иране одноимённого дастана.


[Закрыть]подожгут! А ну, быстрей, бегите и принесите её сюда! Пока своими глазами не увижу – не успокоюсь! Это пальто сам господин министр привёз мне в подарок из Европы. Оно мне дороже жизни! Я хочу его надеть, чтобы все видели. Мои наряды – моя гордость! Всем назло наряжусь! Пусть сдохнут от зависти…

Пришлось достать пальто и накинуть на плечи госпоже.

– Ну и чудище!..– послышались возгласы из толпы.

Госпожа, и без того тучная, теперь, в тяжёлом пальто, в туфлях на шпильках, с трудом передвигалась по грязной мостовой, переваливаясь с боку на бок. Кроме госпожи директорши, все остальные были худыми, длинными и на своих высоких каблуках напоминали хромающих аистов, занозивших ногу. Со стороны весь этот благотворительный караван выглядит очень смешно!

Одна Согра Солтан была обута в нормальные туфли. Только она знала дом, куда следовали эти люди, была знакома с его хозяевами и порекомендовала их госпоже. Теперь она проводник этого каравана.

– Ну вот мы и прибыли! – остановилась она наконец около одного дома.

Дверь была такая же, как и во всех бедных домах,– старая, грязная, облезшая. Молоток то ли украли, то ли он сам оторвался, поэтому, чтобы кого-нибудь вызвать, нужно было бить в дверь кулаками. Согра Солтан несколько раз постучала, но никто не ответил. Тогда она постучала сильней. Послышался женский голос:

– Кто там?

– Открой, гости пришли!

– К черту всех гостей! Что вам тут надо? Не туда попали!

– Нет, именно сюда. Открой, Хадидже, разве не узнаешь меня? Я Согра Солтан, открой скорее двери, не рассуждай понапрасну. К тебе с добром пришли!

– Согра Солтан, неужели это ты? Ох, ты моя милая! Прости меня, глупую! Сейчас надену туфли и открою.

2

Дверь открылась, и гости вошли. Госпожа еле спустилась по ступеням старой лестницы. Двор был наполнен зловонием, которое поднималось от гниющей воды в бассейне. Помойная яма, вырытая перед ступеньками в кухню, усиливала это зловоние. Два пыльных высохших стебля, не имевших ничего общего с цветами, были единственным украшением двора.

Дверь отворила Хадидже – молодая женщина, выглядевшая много старше своих лет, хотя лицо её ещё хранило следы былой красоты. Её густые, длинные, чёрные волосы были в беспорядке. Женщина была очень худа. Из-под покрывала виднелась белая, стираная-перестиранная нижняя юбка. В общем все в ней напоминало цветок, увядший от отсутствия влаги. И только тонкие дуги бровей – такую линию может провести разве что циркуль или чудесная кисть знаменитого исфаханского мастера – да смеющиеся глаза и губы ещё способны были превратить любого благочестивого мусульманина в безбожника.

Увидя шикарно разодетых дам, Хадидже остолбенела. Потом быстрым движением руки закрыла лицо до самых глаз покрывалом и ещё крепче прижала к груди ребёнка.

– Сестрица, что ты прячешься, точно от чужих? – воскликнула Согра Солтан.– Эта дама – моя госпожа, жена главного директора. Она приехала навестить вас. А эта гостья – её сестра, а молодые дамы – её дочери. Я много рассказывала им о вас,– вот они и приехали с вами повидаться. Ну что стоишь как вкопанная. Скорей открой дверь в комнату, чтобы гости могли войти. Где твоя мать?

Хадидже не двигается с места, не в силах поверить, что столь важные дамы могут приехать к ним в гости.

– Добро пожаловать! – почтительно пятясь, наконец произносит она.– Мы не стоим такого внимания… Горе мне, из-за детей я даже дома не успела подмести. Разве эти проклятые дадут вздохнуть свободно? Вы уж нас простите, дорогие гости. Так уж стыдно. Так уж неловко получилось. Сейчас позову мать…

– А где сестрёнка Зейнаб? Что-то её не видно? – спросила Согра, беря у Хадидже ребёнка. Тот почувствовал, что попал в незнакомые руки, сразу заревел, и матери пришлось его снова взять к себе.

– Разве ты не знаешь? Зейнаб уже давно больна, лежит с высокой температурой, а мы с ума сходим.

Мать Хадидже, услышав голоса, выбежала из дому.

Это пожилая, небольшого роста женщина, так же как и её дочь, обутая в опорки. Но зато на ней длинное, до земли, покрывало и крашенные хной рыжие косы. Увидев Согру Солтан, она бросается к ней и начинает её обнимать и целовать.

– О, дорогая Согра, сестрица, ты ли это? Ненаглядная моя, добрая красавица! Благодетельница наша! Да будет благословенна земля, по которой ты ходишь! А я-то думала, ты там, в Верхних кварталах, забыла и думать о нас, бедных-несчастных! Пусть господь бог лишит меня языка за такие мысли…

– Кончай свои церемонии, дорогая сестрица! – перебивает её Согра Солтан.– Эти дамы пришли навестить вас. Вот это госпожа Тадж ол-Молук, жена главного директора. Они хотят поближе познакомиться с вами.

– Дай Аллах им долгой жизни! Добро пожаловать! Да будет благословенным ваш приход! Извините нас за нашу скромную обстановку! Боже мой, что же вы стоите посреди двора! Хадидже, ты что, ослепла, что ли? Открой скорей дверь в гостиную! Пожалуйста, заходите! Не заставляйте меня краснеть со стыда!

Дамы поднялись по ступенькам и вошли в так называемую гостиную. Комнату украшал старый, истлевший коврик, сквозь него просвечивал пол. В углу лежали какое-то подобие матраца и подушки,– все в таком состоянии, что уважаемые дамы, конечно, не рискнули бы на них сесть. Стульев в комнате не было.

Госпожа директорша, задыхаясь от духоты, сняла пальто и взгромоздилась на стоящий около стены сундук. Сестра госпожи пристроилась на другом сундуке, а дочери и Согра Солтан остались стоять посреди комнаты. На подоконнике красовалось большое треснувшее зеркало, так засиженное мухами, что его можно было сравнить с лицом человека, переболевшего оспой. Мухи роились в воздухе,– видно, привыкли себя чувствовать здесь как дома.

Внимание гостей сразу привлёк низкий топчан, на котором с закрытыми глазами лежала очень бледная и худая девушка лет восемнадцати-девятнадцати. Она лежала неподвижно, не замечая гостей, и было непонятно, спит ли она или бодрствует. И только по её вздохам и стонам можно было определить, что девушка ещё жива.

Хадидже и её мать уселись на полу около сундука. Молодая женщина укачивала ребёнка. Наконец госпожа директорша начала свою речь:

– Я и господин директор, мы очень сочувствуем жителям этого района, и, конечно, в первую очередь беднякам. Господин главный директор не жалеет сил и средств для оказания помощи нуждающимся, для улучшения условий их жизни. Он считает своим священным и национальным долгом бороться с нищетой, голодом и болезнями, что одолевают жителей бедных кварталов.

Мать Хадидже снова начала благодарить гостей и воздавать хвалу Аллаху, но госпожа не дала ей договорить:

– Ну что же сюда не несут угощение? Для кого его берегут? А ну-ка скорей, пошевеливайтесь!..

Госпоже объяснили, что Садек-хан уже пошёл к машине, и она успокоилась.

– Что с девушкой? – показывая на больную, спросила директорша.

– Это моя младшая,– ответила хозяйка.

– Я спрашиваю, что с ней, почему она здесь лежит?

– Чтоб удобнее было за ней смотреть, если позовёт – мы услышим. Да и ей тут не скучно: весь двор видит.

– Боже мой, какая прелестная девушка! Как она похожа на сестру! Что с ней?

– В этот пост ей исполнится девятнадцать лет. Она вечно будет служить вам!

– Чем она больна, спрашиваю? Боже, до чего же бедняжка бледна!

– Право, госпожа, не знаю,– говорят, лихорадка. Она у нас работала в ателье, на улице Истамбул, около посольства. Дорога дальняя, а идти туда и обратно пешком надо, да и еда какая – все всухомятку. Вот она слабеть да чахнуть стала, все больше и больше, пока не слегла. Какие только молитвы я не читала! Где только свечей не зажигала! А бедняжке все хуже,– с ума сходим!..

– Пошли Господи ей исцеление. Разве у вас врач не был?

– Приходил раз, выписал рецепт, больше мы его и не видели.

– Ну и черт с ним! Верно, ждал, что больше получит. Все они прохвосты!.. Почему же в больницу не везёте?

– Возили! Сначала не хотели принимать, все говорили, что поздно, надо было раньше её привозить. Потом наконец приняли. Уж мы так были рады, хоть дух перевели. Да тут нам извещение: берите, говорят, вашу больную обратно. Сколько я ни плакала, ни умоляла докторов оставить её, никак не соглашаются. Я их тоже хорошо понимаю! Кому охота, чтоб обречённый человек в больнице помер. Я им говорю: коли суждено ей умереть, пусть у вас будет… А тут, как на грех, новая беда приключилась – с нашим отцом. Он строительный рабочий, упал и ногу сломал вчистую. Дома лежит, кричит-стонет от боли… Ведь он у нас единственный кормилец. И вы не представляете себе, дорогая госпожа, какая у нас жизнь наступила, когда его не стало. Я не жалуюсь, упаси господь,– недовольный человек не может служить Аллаху. Через одиннадцать дней, после того как его тело из дома вынесли и слезы наши ещё не успели высохнуть, стучатся к нам, и мы видим перед домом карету Скорой помощи. Пока я сообразила, в чем дело, два здоровенных парня уже принесли мою дочь во двор, спрашивают, куда её класть. Я их умоляю, заклинаю и Аллахом, и пророком, и двенадцатью имамами, и четырнадцатью непорочными, а они слушать ничего не хотят. Положили и ушли. Пусть всевышний их рассудит. Вот и пришлось нам уложить её здесь. Нет в этом мире ни жалости, ни сочувствия…

– А какое лекарство вы ей даёте?

– Да благословит их Аллах, хоть пачку разных лекарств оставили, когда из больницы привозили. Только пользы от них – никакой. Бедняга не ест, не пьёт, на глазах тает.

Госпожа Тадж ол-Молук начала сердиться:

– Что за ерунда! Да я прикажу, чтобы её срочно увезли в больницу! Я им покажу! Я их в порошок сотру! Для чего же мы тогда нужны в этом городе!..

Садек-хан, отправляясь за едой и вещами, оставил дверь открытой, и толпа соседей без всякого стеснения набилась в комнату. Оставшиеся у двери вытягивали шеи, стараясь заглянуть внутрь комнаты и не пропустить ни слова. Люди громко переговаривались и бесцеремонно судили о приезжих.

– Ты видал, эта маленькая слониха еле пролезла в дверь! – весёлым ломающимся голоском заметил мальчишка со следами оспы на лице.

– Это же медведь, посаженный в мешок! – смеясь, ответил другой.

– Да укусит скорпион ваши языки! – возмутилась пожилая женщина.– Прибыли достойные уважения господа добрые дела творить…

Молодая женщина, с грудным ребёнком на руках, визгливым голосом закричала:

– Как бы не так, сестрица! Они приехали, чтоб задами крутить перед нашим носом и нарядами хвалиться! Видела на ней шубу? Сшита она из шкуры паршивой козы, а хвастает, будто из райского джейрана, и видите ли, привезла ей эту шубу не кто иная, как королева фей. А стоит она якобы дороже семиэтажного дома. Ох, взять бы спички да поджечь её, чтоб на веки вечные памятно было!

– Ты уж помолчи, не мели вздор! – цыкнула на неё простоволосая женщина, видно, выбежавшая второпях из дому без платка.– Тебя все знают, скоро от зависти лопнешь!

В сторонке шушукались две благообразные, богобоязненные старухи.

– Видать, у них денег куры не клюют! – сладким голосом пропела одна.

Другая, беззвучно перебирая губами, будто читая про себя заклинания, затрясла головой, потом ответила:

– Все перед богом едины, с собой в могилу деньги-то не возьмёшь!

– Ты все про смерть да про могилу твердишь. Уж надоело,– снова вставила первая.– Разве не видишь, сколько на них драгоценностей и золота разного навешано! Как они все это только таскают на себе? Ты погляди, вон кольцо на пальце у толстушки! Камень в нем не меньше голубиного яйца! Не иначе как бриллиант!

– Нет, сестрица, бриллианты такого цвета не бывают. Это рубин. А вот серьги, вишь, сверкают всеми цветами радуги,– это несомненно чистый бриллиант. О Господи, она под тяжестью этих драгоценностей, бедная, пыхтит и потеет, ну точно верблюд.

– Сестрица, а как ты понимаешь, откуда у них столько денег и драгоценностей?

– Все от бога милостивого, милосердного.

– Что ж он нас тогда обошёл?

– Верно, были тому причины. А ты вот её спроси, мне такое неведомо.

– Кто же будет муж у этой госпожи?

– Говорят, главный директор!

– Как это надо понимать, главный директор?

– Сидит там, в верхах, за столом, приказания отдаёт.

– Так какая же это работа?!

– А такая, важная. Каждый рождён для своего дела и своим умом деньги зарабатывает. Нас с тобой это не касается. Нас ведь не спрашивают?

– Зачем же тогда они приехали сюда?

– Говорят, угощения будут раздавать и одежду.

– Одной кастрюлей плова всех голодных не накормишь, верблюда напёрстком не напоишь! Тут нужна кастрюля величиной с купол шахской мечети, да чтоб каждый день, да по два раза на день.

– Господь велик, не богохульствуй! Неблагодарный человек– не раб Аллаху.

– Да что ты, сестрица, разве уста мои слова хулы произносят? Просто я ничего не понимаю…

Тем временем Хадидже с матерью отправились на кухню готовить чай, чтобы хоть как-нибудь угостить гостей. Госпоже директорше все уже порядком надоело, она ждёт не дождётся, когда же Садек-хан явится с кастрюлями и чемоданами, а пока ругает всех подряд, и больше всех, конечно, бедную Согру Солтан.

Больная вдруг очнулась, с трудом приподняла веки, посмотрела на окружающих пустыми глазами, без любопытства или удивления, и снова закрыла их, и замерла в неподвижности, не то заснув, не то покинув этот уже непонятный для неё мир.

В ожидании угощения зрители опять принялись чесать языки, перекидываясь шуточками и остротами.

Наконец подоспел Садек-хан: с помощью ещё нескольких мужчин он притащил многочисленные кастрюли, котелки, корзины и чемоданы. В углу двора выбрали место, и работа закипела. От соседей принесли посуду: подносы, медные, глиняные, фарфоровые миски и тарелки. Садек-хан и Согра Солтан, вооружившись половниками, начали раздачу. Запахло мясом и рисом, горячим маслом, шафраном, баклажанами. Люди раздувают ноздри и глотают голодную слюну, однако из приличия никто первым не протягивает руки.

Госпожа директорша стоит наверху в окружении своего штаба и, как главнокомандующий, отдаёт приказания. Половник опускается в кастрюлю, захватывает горсть жирного риса, куски мяса или курицы, а другой половник добавляет подливку из баклажанов…

Теперь уже слышно только дружное чавканье и похрустыванье…

Госпожа отдаёт новый приказ, и раскрываются чемоданы, начинается раздача одежды. Не забыты даже сидящие на крыше. Хадидже и ещё две девушки проворно поднимаются и спускаются по ступенькам и каждому вручают его долю.

Торжество омрачают лишь осы и пчелы, слетевшиеся на запах еды со всех сторон. Они злобно жужжат и пытаются выхватить кусок прямо изо рта. Люди отчаянно отбиваются. Только и слышно: «Ой, она меня ужалила!», «Ох, она меня укусила!».

Однако вскоре кастрюли опорожнились, люди насытились и разбрелись по домам. Двор и крыши опустели. Кастрюли, миски и плошки тоже исчезли, и наконец гости и хозяева смогли свободно вздохнуть.

И вдруг в наступившей тишине раздался крик больной. Хадидже и её мать кинулись к кровати и в ужасе запричитали:

– О, Аллах, она умирает! Уже не дышит! Она почернела! Дайте святой воды, скорее святой воды! Поверните её к кыбле [18]18
  Кыбла– направление на Мекку, куда мусульманам надлежит обращать лицо во время молитвы.


[Закрыть]. Боже, она кончается…

В молчании и страхе все сгрудились вокруг постели. И тут послышался отчаянный стук в ворота. Согра Солтан бросилась открывать. Во двор влетел Карим-хан, личный слуга господина главного директора. С трудом переводя дыхание, обливаясь потом, он ввалился в комнату и хриплым голосом отрывисто произнёс:

– Госпожа, вы здесь сидите, а к вам пожаловала супруга господина министра.

Эта новость подействовала на госпожу Тадж ол-Молук так, будто ей сообщили о конце света. Впрочем, её чувства можно было понять: ведь именно благодаря господину министру главный директор получил свою должность. Наконец, оправившись от потрясения, госпожа разразилась возгласами радости и сожаления:

– Что я слышу, возможно ли это?! Ко мне пожаловала госпожа министерша, а меня нет дома! Горе мне, теперь я навеки опозорена! Сама госпожа министерша! Так неудобно получилось! Да будь я проклята! Что теперь скажет мой муж? Как я смогу ему все объяснить? Пришла госпожа министерша, а хозяйки нет дома! А ну-ка немедленно собирайтесь! Горе мне! Горе нам! Сама госпожа министерша…

Забыв обо всем на свете, она начинает собираться в дорогу, подгоняя остальных:

– Что вы мешкаете? Шевелитесь быстрее!..

Её спутники в полной растерянности, не зная, что делать, топчутся на месте.

И в этот момент несутся крики Хадидже и её матери:

– Ой, доченька, умерла! Сердце больше не бьётся! Руки похолодели!..

Мать и дочь плачут, стонут, прижавшись друг к другу. Госпожа Тадж ол-Молук, ничего не видя, продолжает командовать:

– Скорей к машине! Карим-хан, не дай бог мы опоздаем и госпожа министерша уйдёт. Аллах свидетель, я покончу с собой и уничтожу всех вас…

– Не волнуйтесь, госпожа,– успокаивает её Карим-хан.– Сегодня вторник, и у вас бридж. Госпожа Шамс Афак, как всегда, приехала пораньше. Я её попросил, чтобы она заняла госпожу министершу, а сам скорей в такси и вас разыскивать. Хорошо, увидел в переулке машину, иначе ни за что бы не нашёл.

Схватив под мышку котиковое пальто, госпожа Тадж ол-Молук, красная, с вытаращенными глазами, мечется,– две плачущие женщины, склонившиеся над телом несчастной Зейнаб, преградили ей дорогу к двери. Но никакое препятствие не может остановить госпожу директоршу. Задрав юбки, она смело шагает через рыдающих над трупом женщин и кидается к выходу. Остальные следуют за ней. Только Туран на мгновение задерживается перед постелью, смотрит в ещё открытые, неподвижные глаза Зейнаб. Выражение скорби и страха мелькает на какую-то долю секунды на лице девушки. Она отворачивается и идёт вслед за матерью, тётей и сёстрами.

Сеанс благотворительности закончен.

Дом, двор и переулок опустели. Несколько сердобольных соседей зашли, чтобы выразить своё соболезнование несчастной семье. А потом и они отправились восвояси.

Но долго ещё жители квартала вспоминали этот исторический день.

– Аллах свидетель,– говорит тётушка Робабе, обращаясь к старухе, матушке Джафара, которая стирает белье,– с того самого дня, как госпожа с Верхних кварталов с таким шиком-треском приезжала навестить наш переулок, каждую ночь мне снятся кошмары и я в испуге вскакиваю…

– Уж лучше бы они вообще не приезжали! – глубоко вздохнув, отвечает матушка Джафара.