Текст книги "Персидские юмористические и сатирические рассказы"
Автор книги: Феридун Тонкабони
Соавторы: Аббас Пахлаван,Голамхосейн Саэди
Жанр:
Юмористическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 42 страниц)
Мохаммад АЛИ ДЖАМАЛЬ-ЗАДЕ
Альтруист
Помню, как в начале первой мировой войны 1914 года мы, группа иранской молодёжи, собравшись вместе, обдумывали планы освобождения своей родины.
У нас нет оружия и армии, способной нанести поражение врагу,– сказал один из друзей. – На помощь аллаха нам также трудно рассчитывать. Единственное, что нам остаётся,– это так рассмешить врагов, чтобы они лопнули со смеху.
Наш друг не знал, что смешить – не такое уж лёгкое дело. Да и как может смешить человек, если на самом деле ему хочется плакать? За всю свою жизнь я не могу вспомнить ни одной забавной истории, и, быть может, самое смешное в моей жизни– это факт моего рождения, смысл которого до сих пор мне не понятен. Видимо, сама природа решила подшутить надо мной и моими близкими.
Но недавно от одного из своих друзей я услышал не лишённую остроумия историю, которую считаю возможным пересказать.
– Как тебе известно,– начал свой рассказ мой приятель,– когда я был ребёнком, мой отец отвёз меня в Берлин и оставил в одной семье, где я живу и поныне. Глава семьи – университетский профессор такой-то.
– Кто же не знает профессора,– перебил я. – Ни один боксёр, футболист или киноактёр в мире не может конкурировать с его популярностью. Он преподаёт двенадцать предметов на четырёх крупнейших факультетах. Он может заменить пятнадцать академиков и восемь институтов. Им опубликовано свыше восьмидесяти девяти книг, а неопубликованных работ ещё в два или три раза больше. Учёные со всех концов света съезжаются в Берлин на его лекции. Он знает двенадцать живых языков и в два раза больше – мёртвых. Его открытия в области экономики и общественных наук произвели переворот в науке. Я не раз имел счастье присутствовать на его лекциях и, хотя не совсем понимал его умные речи, по крайней мере слышал его голос. В общем, это настоящий кладезь премудрости…
– Это, конечно, бескрайний океан знаний,– продолжал мой товарищ,– но что поистине достойно удивления, так это его доброта и человеколюбие, кои не имеют предела. Он начисто лишён каких-либо расовых, религиозных или национальных предрассудков и не обращает никакого внимания на цвет кожи, размеры черепа и тому подобное. Его можно сравнить с благодатным источником, дающим живительную влагу всем и вся, и с солнцем, светящим для всех без разбора.
– О да, мой друг,– воскликнул я,– как тут не вспомнить слова Саади: «Никто и ничто не в силах воздать ему хвалу!» Нам с тобой не дано понять всех его достоинств и знаний: «О муха, тебе ли в полете с Симургом [1]1
Симург(Симорг) – огромная волшебная птица. – Здесь и далее примечания переводчика.
[Закрыть]сравниться». Поэтому, ближе к делу, поведай мне историю, которую собирался рассказать.
Закурив папиросу, он продолжил свой рассказ:
– Несколько лет тому назад профессора вдруг осенила идея отправиться в путешествие по малоизведанным районам земли, чтобы изучить растительный и животный мир этих мест, познакомиться с нравами и бытом их жителей. Самые разнообразные научные учреждения с готовностью откликнулись на это предложение и подготовили все необходимое для путешествия.
Поскольку профессор был одинок, а за годы нашей совместной жизни он очень привязался ко мне, то, испросив разрешение у моего отца, взял меня с собой в качестве помощника.
После трёх с половиной месяцев морского путешествия мы достигли Океании. Здесь море напоминает Млечный Путь, только вместо звёзд сотни и тысячи островов самых разнообразных форм. Они, подобно причудливым рыбьим головам, торчат из-под воды, как бы наблюдая за движением кораблей и человеческой жизнью на земле.
Но однажды в полночь нас настигла сильнейшая буря, наш корабль разнесло в щепки, и все мы оказались в бушующем море. В этом страшном аду, в полном мраке среди воя ветра и рёва волн, аллах услышал мои молитвы, мне удалось ухватиться за какое-то бревно, и я крепко вцепился в него. После многих часов борьбы с разбушевавшейся стихией, когда шторм наконец утих, стало светлей, и тут я увидел почти рядом с собой профессора и ещё одного пассажира с погибшего корабля – китайского путешественника, которые спаслись так же, как и я, ухватившись за бревно, оказавшееся мачтой. Профессор, облачённый в цветистую пижаму, с фотоаппаратом через плечо, одной рукой держался за спасительную мачту, другой же прижимал к груди три тома своих рукописей. Завидя меня, он очень обрадовался и отрывисто произнёс:
– Какое ужасное несчастье!
Затем, оглядевшись по сторонам и увидев разделившего нашу судьбу китайца, заговорил с ним по-китайски, дабы, не теряя времени, собрать кое-какие сведения. Видимо, он говорил настолько вычурно, что китаец вынужден был отвечать ему по-английски.
– Уважаемый господин,– спросил его профессор,– не знаете ли вы, есть здесь поблизости какая-либо земля?
Китаец, считающий, видимо, что буря и кораблекрушение входят в обязательную программу морского путешествия, без малейших признаков страха, спокойно ответил:
– Да, здесь поблизости, на расстоянии двухсот – трёхсот метров, расположена обширная цветущая земля.
– Ради бога, скажите, где же эта земля? – радостно вскрикнул профессор.
Китаец спокойно, с обычной важностью и достоинством, показывая тонким желтоватым пальцем на дно моря, произнёс:
– Здесь, под водой!
Профессор не любил шуток. Он ещё шире раскрыл рот и крепче ухватился за бревно. Двое суток мы провели в таком положении. Китайцу, видимо, на полпути надоело это путешествие, так как, даже не простившись с нами, он отпустил бревно и исчез под водой. Больше мы его и не видели. Да простит его Аллах! Что касается нас, то на третий день, когда мы были уже почти без чувств, волны выбросили нас на тёмный песок какого-то маленького острова.
Профессор все ещё продолжал судорожно цепляться за бревно и был похож на выброшенную на берег рыбу. Казалось, он уже отошёл в иной мир.
Вскоре вокруг нас собрались какие-то голые и полуголые люди. Мы были страшно удивлены: почти у всех была белая кожа и говорили они на ломаном английском языке. Не обращая никакого внимания на протесты профессора, пришельцы потянули нас, как мешки с мукой, в какую-то хижину. Там они начали лить нам в горло горячее молоко и отвратительную вонючую жидкость, пока мы не пришли в чувство. В этой хижине мы находились несколько дней – ели, пили и спали и, наконец, снова обрели человеческий облик.
Выяснилось, что мы попали на маленький безымянный остров, оторванный от остального света. Прекрасная природа, изобилие плодов и дичи делали этот уголок настоящим раем на земле.
Как только профессор пришёл в себя, он первым делом начал фотографировать жителей острова. Напялив на нос очки, отчего он стал похож на только что выползшую из воды очкастую змею, профессор установил свой подмокший аппарат на треножник и, подобно опытному артиллеристу, целящемуся в самое сердце врага, начал наводить его на туземцев.
Тридцать два человека, мужчины, женщины и дети, голые и полуголые, разинув рты, с удивлением и с интересом ждали, что же выскочит из загадочного ящика этого странного человека?
Само собой разумеется, что искусством фотографии профессор владел не хуже, чем всеми другими отраслями искусства и науки. Когда он продемонстрировал мне свой снимок, я увидел на нем тридцать два здоровенных, отличного сложения, радостных и счастливых человека. На их лицах не было видно и следа каких-либо забот, горестей и печалей – безошибочных признаков и необходимых спутников цивилизации.
Эти люди тесно прижимались друг к другу, подобно густым, переплетённым между собой ветвям старого дерева-великана. Казалось, рука опытного скульптора высекла их из цельного куска гранита. Надо сказать, что, увидев эти железные бицепсы и широкие мускулистые груди, я устыдился своего жалкого, хилого тела.
Пряча фотографию в свою заветную сумку, профессор бормотал себе под нос:
– Необходимо спасти несчастных, приобщить их к цивилизации и культуре.
Затем, обратившись ко мне, сказал:
– Сегодня ты должен будешь доказать, что мои многолетние труды, затраченные на твоё воспитание, не пропали даром. В этом заброшенном уголке земного шара судьба свела нас, двух образованных и культурных европейцев, с людьми, которые, являясь по происхождению европейцами, живут, как дикари. Эти несчастные прозябают здесь, словно жалкие твари, и долг каждого гуманного человека – спасти их.
– Что касается меня,– ответил я,– то я сделаю все, что в моих силах, и во всем буду следовать вашим указаниям. Но, по правде говоря, эти люди не кажутся мне такими уж несчастными…
Не успел я произнести эти слова, как глаза профессора превратились в два пылающих угля, и он гневно воскликнул:
– То есть как это не кажутся несчастными?! Ты присмотрись, прислушайся. Их речь совершенно не укладывается в рамки основных правил грамматики! Разве ты не видишь, как совсем не к месту они употребляют слова? Большинство их не отличает единственного числа от множественного! Я уже не говорю об их произношении – волосы встают дыбом, когда слышишь эту речь! Даже каменное сердце может разорваться от жалости! Но самое страшное заключается в том, что бедняги не понимают всего этого! Ну ладно, в конце концов можно было бы простить им такую неграмотность, но ведь эти двуногие существа вообще непонятно как живут? Какое у них правление? Монархия у них или республика? Согласны ли они с отделением церкви от государства или не согласны? Обладают ли их женщины хотя бы элементарными гражданскими правами или нет? Какой метод обучения и воспитания считают они более эффективным: французский или английский? Нет, ни в коем случае нельзя оставлять этих несчастных в таком положении! Ни один честный человек не может равнодушно смотреть на все это. Хотя я и не во всем согласен с нашим великим учёным Кантом, но его категорический императив считаю совершенно правильным.
Несмотря на все моё уважение к уму и беспредельным знаниям профессора, мне показалась излишней такая решительность, и, набравшись храбрости, я осторожно заметил:
– Господин профессор, конечно, мой жалкий ум не в силах разобраться во всех тонкостях сложившейся обстановки. Но если судить чисто внешне, мне кажется, что жители этого острова живут счастливой, радостной и спокойной жизнью. У них нет никаких печалей и неприятностей, которыми снедаемы мы – цивилизованные люди.
Услышав мои легкомысленные и несуразные речи, профессор превратился в бомбу, готовую вот-вот взорваться.
Я понял, что дал маху, и тотчас же с полнейшей покорностью и послушанием принялся просить у профессора извинения, обещая впредь во всем беспрекословно его слушаться и отдать все свои силы для спасения этих несчастных.
Профессор сразу же приступил к делу. Прежде всего необходимо было познакомить островитян с гражданскими, общественными, политическими, светскими, духовными, моральными, материальными, этическими, эстетическими и всякими другими не менее важными правами и обязанностями. Затем профессор начал курс общеобразовательных лекций, которые, к несчастью, должен был посещать и я.
В честь острова, о котором говорил Платон, профессор назвал наш остров Атлантидой. Поэтому целых два дня он знакомил жителей новой Атлантиды с историей исчезнувшего острова. Затем перешёл к вопросу о необходимости занятий физкультурой и спортом. Он подробно разобрал тезис «В здоровом теле– здоровый дух» и посвятил ему семь подробнейших докладов. Он с таким увлечением говорил о железных мускулах и стальных нервах, что слушатели решили: несмотря на свой маленький рост и щуплое телосложение, профессор должен быть настоящим Хосейном Кордом [2]2
Хосейн Корд– герой одноимённого иранского дастана.
[Закрыть]или богатырём Ростамом [3]3
Ростам– прославленный воинскими подвигами герой поэмы Фирдоуси «Шах-Наме».
[Закрыть]. Но когда достопочтенный учёный, раздевшись, стал сам демонстрировать гимнастические упражнения, то все увидали, что этот воображаемый богатырь являет собой лишь жалкий скелет, груду рахитичных костей, покрытых дряблой кожей, ничего общего не имеющих со стройными и мускулистыми телами местных жителей. Островитяне испуганно переглядывались: не дай бог, превратиться в такое же жалкое существо…
Короче говоря, прошло не так уж много времени, а результаты цивилизации не замедлили сказаться. Лица островитян пожелтели, мускулы ослабли, под глазами появились мешки. Непринуждённый смех и веселье исчезли. Вместо свободной и беззаботной жизни у бедных людей нежданно-негаданно появились тяжёлые обязанности: вязание и шитье одежды, распиловка деревьев, возведение домов и, самое трудное и утомительное, чтение и письмо. Последствия нового образа жизни заметно проявлялись в характере, поведении и внешнем облике этих людей. От мала до велика все стали нервными. Жадность, зависть, соперничество пронизывали теперь все их действия. Люди, до вчерашнего дня ещё не знавшие различия между начальниками и подчинёнными, теперь ради продвижения по служебной лестнице в многочисленных учреждениях и заведениях, созданных из гуманных соображений господином профессором и выросших повсюду, как поганки после дождя, стали подхалимничать и лицемерить так, как не придёт в голову хитрейшему из цивилизованных хитрецов.
Все заняли руководящие посты и стали командовать. Тяга к произнесению речей и публичным выступлениям, подобно заразной болезни, охватила всех, от мала до велика. Матери нарочно держали своих младенцев впроголодь, заставляя их кричать, дабы развить у детей голосовые связки. Ребята постарше вместо игры в кости, в салки и классы играли в начальников, заместителей, секретарей, стенографисток, машинисток и кассиров и, взойдя на трибуну, произносили такие пламенные речи, что профессор счёл необходимым создать противопожарную команду.
Одним из первых был издан закон о ежемесячном персональном жалованье членам законодательного органа. Новый закон был юридически обоснован и тесно увязан со священным правилом помощи бедным и обездоленным, поэтому благодарный народ добровольно устроил по этому поводу иллюминацию и факельное шествие.
Особенно быстро на ниве просвещения созревали дети.
Можно сказать, почти все выучили наизусть таблицу умножения и основные правила грамматики.
А некоторые пошли ещё дальше – они бойко решали алгебраические задачки с одним и двумя неизвестными. Один мальчик круглосуточной тренировкой добился того, что без единой запинки читал наизусть целую поэму в двести бейтов, начиная с последнего стиха и кончая первым. Большинство детей проявляли особую склонность к изучению иностранных языков и днем и ночью зубрили их. Другой мальчик, пристрастившийся к французскому языку, выучил двенадцать тысяч французских слов, но, к сожалению, ему никак не удавалось соединить их в простейшие фразы.
Короче говоря, счастливая звезда цивилизации в окружении всех своих спутников – бессонницы, несварения желудка, гипертонии, порока сердца, лицемерия, лжи, подлости, алкоголя, азартных игр, курения и т.д, и т. п. – взошла на небосклоне новой Атлантиды.
Багряный цвет превратился в шафрановый, а радость – в печаль. Беззаботность, веселье, хорошее настроение исчезли,– их место заняли заботы, тревоги и страхи. Заразная болезнь – меланхолия – охватила молодёжь, а злой дух недоброжелательства дал им в руки оружие самоубийства, которым воспользовались двое самых сильных и здоровых юношей.
Женщины, ранее сильные и цветущие, стали всячески уклоняться от радостей материнства.
Расстроенный всей этой страшной картиной, я однажды, набравшись храбрости, без стука вошёл в новооборудованную лабораторию профессора, занимавшегося изучением каких-то камней, растений и насекомых, собранных на острове.
– Господин профессор,– сказал я,– положение жителей острова весьма плачевно. Не исключена возможность, что вскоре на нем останемся в живых только мы с вами. Из гуманных соображений мы должны что-нибудь предпринять для спасения этих людей.
Профессор переменил очки и бросил на меня быстрый взгляд, напоминающий (не в обиду ему будь сказано) взгляд верблюда на подкову.
– То, что так расстраивает вас,– сказал профессор,– меня, наоборот, очень и очень радует. Выражая вам благодарность за гуманные и благородные чувства, вместе с тем не могу не заметить, что вы должны так же, как и я, радоваться прогрессу, достигнутому наукой. Дело в том, что вот уже несколько лет я обдумываю правильность открытого Дарвином закона о наследственности. По этому закону слабые и не приспособленные к жизни животные в борьбе за существование погибают и лишь сильные и приспособленные к жизни выживают. На протяжении длительного времени я не мог убедиться в правильности этого закона. Наоборот, я наблюдал, что, как правило, сильные умирают, а слабые остаются в живых. Я уже собрался было написать книгу, опровергающую теорию Дарвина, но вот мне крупно повезло: я попал на этот остров, и загадка разрешилась. Здесь я убедился в правильности учения Дарвина. По незыблемым законам науки и прогресса жители острова обречены на вымирание. Вы, интересующийся моими научными изысканиями так же, как и я сам, должны молить бога, чтобы он избавил наконец меня от многолетних сомнений и колебаний.
Одним словом, несмотря на то, что здоровые, весёлые и радостные лица жителей острова превратились в жёлтые, хмурые и болезненные, профессор с каждым днем все радостнее потирал руки, продолжая силой насаждать культуру и прогресс на этой несчастной земле.
Ни кровопийца Зохак [4]4
Зохак– легендарный царь, персонаж поэмы Фирдоуси «Шах-Наме», жестокий и кровожадный правитель.
[Закрыть], ни жестокий Шапур [5]5
Шапур– (309—379) – сасанидский царь, приказавший проткнуть плечи римским воинам и продеть через них верёвки.
[Закрыть], ни греческие тираны более позднего времени не могли сравниться с нашим профессором своим могуществом и властью.
Итак, прошло три года со дня нашего злополучного появления на острове. По приказу профессора туземцы в ознаменование этого счастливого исторического дня устроили грандиозный праздник. Профессор занял подобающее ему место в центре террасы, украшенной цветами, пахучими растениями и восьмицветными флагами (выбранными профессором для острова Атлантиды). Я подобно Шамс-вазиру [6]7
Шемр ибн 3иль Джоушан– арабский полководец, убийца имама Хосейна. Для шиитов это имя – синоним жестокости.
[Закрыть]встал позади него.
По намеченному плану председателю сената надлежало произнести вступительную речь, а затем после ответной речи профессора должен был начаться праздник. Но, сколько мы с профессором ни ждали, никто на праздник не явился. Мы были страшно огорчены и удивлены и не могли понять, что же могло помешать жителям острова в такой радостный и торжественный день выразить признательность и благодарность своему спасителю и учителю. Спустившись с террасы, мы сразу все поняли: туземцы валялись вокруг большого глиняного кувшина мертвецки пьяные и горланили свои старые песни, не подчиняющиеся грамматическим правилам.
Увидев эту ужасную картину, профессор рассвирепел и начал кричать:
– Где эти грязные свиньи, несмотря на мой категорический запрет, раздобыли ядовитое зелье?
Дрожа от негодования, профессор с трудом поднял огромный камень и, шатаясь под его тяжестью, принялся разбивать кувшин, ругая и понося на двух или трёх живых и мёртвых языках этих слепцов. Затем быстро направился к зданию общественного склада, являющегося, по его словам, красивейшим произведением искусства «золотого века» и лучшим образцом архитектуры новой Атлантиды.
Двери склада были раскрыты настежь, а специальный караул, охранявший его, присоединился к толпе, которая, потеряв над собой контроль, орала и буйствовала.
Склад оказался совершенно пустым. Профессор из-под очков бросил на меня многозначительный взгляд и по-латыни произнёс фразу. Смысл её на нашем языке был примерно следующим: «Ну и наломали мы дров!» или «Ну и кашу мы здесь заварили!»
Неожиданно в одном из тёмных углов склада наше внимание привлекли длинные ряды кувшинов. Сначала мы решили, что в них хранится провизия. Однако, подойдя ближе, мы увидели, что они полны той горькой жидкости, которую суфии называют «матерью всех пороков». Кувшины были заполнены водкой, вином, виски, коньяком и тому подобными напитками.
Профессор, написавший четырёхтомный трактат о вреде алкоголя и являвшийся ярым противником спиртных напитков, увидя эти толстопузые здоровенные сосуды, пришёл в неописуемую ярость. Схватив топор, он набросился на кувшины и в одно мгновение выпустил из них содержимое.
Затем, не удостоив пьяных туземцев даже взглядом, мы отправились к себе домой. Всю дорогу профессор продолжал ворчать и ругаться.
На следующий день ужасающие крики и шум разбудили нас ещё до восхода солнца. Мы выбежали из дома. Выяснилось, что жители, увидев разбитые кувшины, содержимое которых они готовили тайно от профессора и которое составляло их единственную радость и утешение, подняли мятеж и теперь требовали, чтобы мы немедленно покинули остров.
Как ни пытался профессор мудрыми словами, логическими доказательствами, историческими примерами, научными доводами и аргументами успокоить туземцев и втолковать этим глупцам, сбившимся с праведного пути, что они своими собственными руками обрубают сук, на котором сидят,– ничего не помогло. Их довод оказался сильнее: в нем содержалась прямая угроза в наш адрес. Надо сказать, что туземцы продемонстрировали такое глубокое понимание культуры и цивилизации, что это грозило нам избиением, пытками, а может быть, даже смертью.
Профессор, который всегда предпочитал соблюдать осторожность, не стал больше спорить. Выразив своё сожаление по поводу того, что эти безумцы так и не поняли всех благ, которые им несла цивилизация, он стал готовиться к отъезду.
Перед тем как покинуть остров, профессор все же попросил жителей разрешить сфотографировать их в последний раз.
Туземцы с удовольствием согласились выполнить его просьбу и, сгруппировавшись, приготовились к фотографированию. Мне сразу вспомнился тот день, когда профессор впервые снял их. Разница во всем была настолько разительной, что мне от души стало жаль бедняг. А поскольку я был также причастен к их перевоспитанию, то от всего сердца попросил у Аллаха прощения. Во-первых, их стало меньше численно. Во-вторых, люди изменились до неузнаваемости: хотя многие теперь были одеты в платья, обуты в туфли (а один туземец даже напялил на нос какие-то страшные очки), но все они, мужчины, женщины и дети, походили на мертвецов, вышедших из могил. Куда исчезли свежесть лица, бодрость, широкие плечи? Где прежние непринуждённость, беззаботность и чистосердечность?! Теперь на нас смотрели хмурые, бледные лица, погасшие глаза; костлявыми руками люди обнимали слабые колени; они напоминали больных, ждущих своей очереди перед дверью равнодушного врача…
Наконец наступил день отъезда.
Ранним солнечным утром без всяких торжественных церемоний туземцы выдали нам немного воды и провизии, погрузили в лодку и, оттолкнув её ногой, предоставили нас воле Аллаха.
Четверо суток мы болтались в открытом море и боролись с волнами. Я уж не буду описывать всего того, что нам пришлось пережить и перечувствовать. Скажу только, что, если бы не запасы водки и вина, оказавшиеся в нашей корзине, мы давно стали бы пищей для рыб.
Но, к счастью, на пятый день, к вечеру, нас заметил и подобрал капитан голландского судна, перевозившего перец из Гвинеи в Европу. Через семь недель мы благополучно высадились в Гамбурге.
Весть о возвращении профессора мгновенно разнеслась по всему миру. Поздравительным телеграммам и письмам не было конца. Надо было видеть, как газеты расписывали приезд профессора и с каким восторгом народ приветствовал его!
Не отдохнув ещё как следует после столь тяжёлого путешествия, профессор сразу приступил к подготовке целой серии лекций об открытии «Атлантиды», о блестящих результатах своих благотворительных мероприятий в области просвещения и воспитания жителей острова и о полном приобщении аборигенов культуре и прогрессу. В подтверждение этого профессор выпустил на разных языках пятитомный труд со множеством фотографий, мгновенно разошедшийся в тысячах экземпляров.
Но одно обстоятельство мне показалось весьма странным. Как в лекциях, так и в названной книге и в многочисленных статьях, напечатанных впоследствии в газетах и журналах крупнейших стран, содержалась одна ошибка, которая, учитывая исключительную точность и добросовестность профессора, очень удивила меня. Ошибка эта заключалась в том, что последний снимок, сделанный профессором на острове, он выдавал за первый, объясняя при этом: «Вот какой жалкий вид имел этот народ вначале». И наоборот, нашу первую фотографию он представлял как прощальный снимок в качестве неоспоримого доказательства своего полнейшего успеха в деле спасения и приобщения к культуре жителей острова. Мне представляется, что виной тому был склероз, развившийся, видимо, у профессора с годами. Нельзя же предположить, что ошибка была допущена сознательно.
Во всяком случае, пусть сам Аллах вознаградит достойного учёного! Ведь людей, подобных ему, мало в нашем мире. И действительно, я нигде и никогда не встречал другого такого доброжелательного и гуманного человека.