Текст книги "Бабьи тропы"
Автор книги: Феоктист Березовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)
Глава 5
В субботу, перед концом вечерней службы, подошел Игнат к Степану и, оглядевшись крутом, спросил:
– Выпить хочешь? Теперь я буду угощать…
Степан удивленно тряхнул кудрями.
– Неужели у вас в монастыре пьют?
– Нет… за ухо льют, – усмехнулся монах. – Проводи бабу с мальчонком домой, потом возвращайся сюда… Походишь немного по кладбищу… После я заберу тебя, куда надобно. Слышь?
– А что у вас сегодня?
– Губернатор, архирей и полицмейстер в гости к настоятелю приедут.
– Да ну! – удивился Степан. – Неужели и нас на выпивку к себе позовут?
– Вот те и ну, – передразнил монах и пошел к кельям.
– В самом деле… приглашаешь, брат Игнат? – негромко спросил Степан.
– Приходи, ежели зовут, – так же негромко ответил монах.
Долго стоял Степан в нерешительности и, глядя в широкую спину уходившему монаху, гадал: врет Игнат или правду говорит? Не сомневался, что приезд губернатора в монастырь, в ночное время, Игнат придумал шутки ради. Но выпить с Игнатом, где-нибудь в укромной келье, был не прочь. Постоял Степан, подумал, а затем повернулся и, не торопясь, зашагал к монастырскому кладбищу.
Глава 6
В сумерках, после того как окна в кельях были закрыты внутренними ставнями, к покоям настоятеля монастыря подкатили две кареты, запряженные парами черных дышловых рысаков. Из кареты вышли и быстро скользнули в дверь: губернатор, архиерей и полицмейстер.
Молодой послушник, поджидавший гостей у открытой двери, пропустил их в настоятельскую переднюю, переглянулся с отъезжавшими от крыльца кучерами и хотел уже закрыть дверь, но из-за угла неожиданно вынырнули Игнат и Степан. Послушник посмотрел внутрь здания, убедился, что гости ушли уже из передней в покои архимандрита, и, пропустив Игната и Степана, захлопнул дверь.
Степана провели по коридору в маленькую келью с двумя кроватями, между которыми стояли стол и две табуретки. Монахи собрались уходить. Игнат сказал Степану:
– Посиди тут малую толику один… А мы пойдем столы накрывать. – И погрозил гостю пальцем: – Да только смотри… не дыши!.. Чтобы без шуму…
Остался Степан в монашеской келейке, среди мертвого безмолвия большого каменного дома, и заробел, опасливо поглядывая на божницу, с которой сердито смотрел на него какой-то длинноволосый святой. Старался собраться с мыслями. Своими глазами видел он приехавших из города знатных гостей, по все еще не хотел верить словам брата Игната о предстоящей пирушке этих гостей в святой обители. Так в страхе, сомнениях и колебаниях просидел Степан больше часа.
Наконец в коридоре послышался отдаленный гул быстро приближающихся шагов, Степан насторожился. Замер. Но открылась дверь, и на пороге выросла белобрысая и кудлатая фигура брата Игната. Из-под нависших белесых бровей смотрели на Степана маленькие, но веселые и бегающие глазки монаха.
Захлопнув за собой дверь, Игнат стал выгружать из карманов подрясника бутылки с водкой и вином, соленых омулей, колбасу, икру кетовую, хлеб, соль и лук репчатый.
Выгружал и приговаривал:
– Вот… видишь… благодать-то какая… а?
– А я думал, ты и забыл про меня, – сказал Степан, глотая слюну.
– Ишь ты, – смеялся Игнат, расставляя принесенное по столу и болтая по воздуху белой косичкой, высунувшейся из-под островерхой скуфейки и торчавшей сзади над засаленным воротником подрясника. – Испужался, поди… а? Зато выпьем на совесть… за здоровье их преосвященства. Хы-хы-хы! – звучно закатился смехом монах, наливаясь кровью. – И во славу господа нашего Исуса Христа… хы-хы-хы!..
Переждав хохот монаха, Степан спросил:
– Значит, в самом деле, загуляли… начальники-то с архиреем и с вашим игуменом?
Игнат достал из стола чайные чашки и, наливая их водкой, ответил:
– Балуются пока… Выпивают по маленькой, в карты играют… Это одна церемония… Знаю я их! Бери, Степа, выпьем.
Он залпом осушил чашку, очистил луковицу, посолил ее и стал закусывать луком и хлебом. А Степан глотнул лишь немного из своей чашки. На омулей и на икру с хлебом навалился. Все еще робел и прислушивался к тишине дома. Все еще ждал, не случилось бы беды какой…
Игнат покосился на Степана, долил водкой его чашку, налил себе и угрюмо сказал:
– Пей, Степан, не балуйся… Спать будешь у нас…
– Да я ничего, – начал шутливо оправдываться Степан. – Все еще не обыкну я, паря!.. Как же это?.. Мощи тут у вас… обитель… бог… А генерал с архиреем… в карты играют! И водочка… Никак не обыкну я, брат Игнат!
Монах опрокинул вторую чашку и, скользнув взглядом по лицу Степана, загадочно произнес!
– Пей, не то еще увидишь…
Около кельи, по коридору, рассыпалась дробь торопливых шагов. Опять отворилась дверь. В келью вбежал очень молодой и смугленький послушник с продолговатым лицом, обросшим черненьким пухом.
Прожевывая закуску, Игнат поднял голову и спросил запыхавшегося послушника:
– Ну, что там?
– За тобой прислали… – заговорил послушник и запнулся, поглядывая на Степана.
Игнат сердито прикрикнул на молодого послушника:
– Ну?.. Говори!.. Проглотил язык-то? – Он кивнул на Степана: – При этом можно…
Паренек еще раз опасливо взглянул на Степана, перевел взгляд на Игната и, скаля мелкие зубы, смущенно сказал:
– За богомолками велели тебе идти…
Игнат неторопливо взял чашку и кивнул Степану:
– Бери, Степан… Пей…
Степан медлил, сбитый с толку словами молодого послушника.
А Игнат понукал его:
– Ну!.. Ты что, осовел? Или, как здесь говорят, осалычился?
– Постойте… брат! – с трудом выговорил Степан, глядя на монахов остановившимися от изумления глазами. – Постойте… Как же это так?.. Архирей, губернатор, игумен… или как его там… и бабы!.. Врете вы, братцы!
Монахи захохотали.
– Гы-гы-гы! – гоготал Игнат.
У молодого смех – как трещотка, дробью рассыпался.
Хохот монахов заражал весельем и Степана, но он сдерживал себя и, глядя то на одного, то на другого монаха, твердил:
– Врете вы… Ей-богу, врете!. Ведь они же все: и губернатор, и архирей, и… этот ваш… настоятель… Они же все грамоту знают… образованные!.. Они же наши владыки… земные и небесные. И вдруг этакое дело: гулянка и бабы…
Сразу посуровевший Игнат прервал Степана:
– Погоди… Постой… Значит, не веришь?.. Может быть, все еще чуда ждешь? Эх, ты, дурень!.. Ну, а что же архирей да губернатор не такие же люди, как мы с тобой? – Игнат махнул рукой. – По этой части все люди одним миром мазаны!..
– Ну, а про вашу гулянку владыка ваш знает? – спросил Степан.
– А как же! – ответил Игнат. – Дурак он, что ли? Слепой?
– И ничего?
– А что ж тут такого?
Монахи озорно переглянулись и опять захохотали.
Игнат сказал:
– Наш владыка милостивый… когда ему вожжа под хвост попадет… вот как сегодня… он нам говорит: «Гуляй, ребята, пока я гуляю!.. Только пейте, да дело разумейте».
Он подставил чашку с водкой поближе к Степану.
– Бери, Степа, свою чашку и пей… А то мне надо идти. Слыхал, какой мне наказ принесли?
Степан почесал за ухом, взял со стола свою чашку и, посмотрев на нее, сказал:
– Ну, что ж… значит пей, Степан Иваныч… по всей! Да примечай новых гостей…
Он залпом выпил водку.
А Игнат покосился на него и прогудел:
– Никого и ничего ты не приметишь… ежели я не пожелаю…
Степан опрокинул пустую чашку на стол:
– Аминь!
Тонкие ноздри продолговатого носа с горбинкой вздрагивали от приступа озорного смеха. Но он сдерживал в себе этот смех. Все еще чего-то боялся. Все еще с опаской поглядывал на икону. Не торопясь, жевал хлеб с желтой икрой, бросал косые взгляды на долговолосого святого, изображенного на иконе, боясь – как бы чего дурного не вышло.
Игнат тоже залпом выпил свою водку. Тоже не спеша прожевал омуля с хлебом, передал чашку молодому послушнику и, поднимаясь с места, спросил:
– Которых велели приводить? Купчих?.. Аль тех, чиновниц… что в прошлый раз тут были?
Паренек суетливо налил в чашку водки, быстро опрокинул ее в свое горло и начал кидать себе в рот маленькие кусочки хлеба. Он торопливо рвал от ломтя эти кусочки, крутил головой и сыпал скороговоркой:
– Ух, и загуляют сегодня! По всем приметам вижу: закрутят на всю ночь!.. И купчих велели и тех двух – чиновниц… Четверо их, потому и баб четырех требуют. Иди, брат Игнат, волоки их… Уезжают они завтра, бабы-то… Слышь? Мигом велели!.. Губернатор ужо было и мундир скинул… Да архирей заартачился… Нехорошо, говорит, при дамах… Оденься, говорит, ваше сиятельство.
Обращаясь к Степану, Игнат пояснил:
– Здешний-то губернатор – граф. Потому архирей всегда величает его сиятельством.
Игнат не спешил. Прожевывая закуску и косо посматривая из-под лохматых бровей на чашку в руках послушника, которую тот опять суетливо налил водкой и так же суетливо опрокинул в рот, Игнат медленно говорил:
– Ладно… Успеют… Набесятся…
А Степан смотрел на них и с изумлением думал:
«Вот так монахи! Вот так угодники! Лопают водочку-то… чашку за чашкой!.. И ни в одном глазе… Значит, привычные».
Наконец оба монаха вышли из кельи, наказав Степану, чтобы он ел и пил – сколько пожелает и все, что душе угодно.
Но Степан долго сидел около стола, ни к чему не притрагиваясь.
Тяжкое раздумье охватило его.
Все еще не мог он примириться с мыслью, что такие люди, как архиерей и губернатор, творят такие срамные дела. И где? В монастыре! Около святых мощей!.. В голову полезли непривычные и тревожные вопросы: зачем же здесь лежит и спокойно смотрит на все святитель? И как он, Степан, явится теперь к жене? Сумеет ли растолковать ей все, что он узнал сегодня? Но приходило в голову и другое: «А может быть, наклепали монахи на архирея и губернатора? Может быть, испытывают? Может быть, тут подстроена какая-то ловушка?»
Чем дальше, тем больше лезло в голову необъяснимых и неразрешимых вопросов, от них голова у Степана кружилась, мысли путались.
Наконец он, еще раз опасливо взглянув на лик сердитого святителя, махнул рукой в его сторону, налил водки в чашку, выпил и, крякнув, озорно сказал:
– Эх!.. Хорошо, что по всей земле, вдоль и поперек, господь бог водочку приберег! А то бы пропадать нашему брату – мужику неотесанному…
И еще раз повторил:
– Аминь!
Глава 7
Когда сквозь щели внутренних ставней потянулись в келью серебристые нити первых солнечных лучей, вместе с ними откуда-то из глубины покоев архимандрита послышался отдаленный шум – не то глухого топота, не то глухих ударов – и гомон человеческих голосов.
Подвыпивший молодой послушник опять, уже в третий раз, куда-то убежал.
Пьяный и растрепанный Игнат сидел, склонившись над столом, и прислушивался к доносившемуся из архимандритских покоев шуму. А захмелевший Степан сидел на табуретке по другую сторону стола и все думал о том, что вокруг него происходит.
Вдруг Игнат поднялся с табуретки, уставился пьяными глазами на Степана и спросил:
– Степа… ты… чудеса видал?
Степан засмеялся:
– Нет их у вас, чудес-то… Потому и не видал я…
– А хочешь посмотреть?
– Пусть ваш угодник сотворит какое-нибудь чудо… посмотрю! – сказал Степан, взглянув на божницу.
Игнат сердито плюнул на пол.
– Тьфу!.. Дурак ты, Степа!.. От бога ждешь? А чудеса люди делают!.. Понял?.. Люди!
Монах прислушался к шуму, доносившемуся из внутренних покоев, и взял за руку Степана:
– Пойдем!
– Куда? – удивился Степан, не понимая, к чему ведет речь монах.
– Пойдем! – злобно повторил Игнат. – Покажу…
Он ухватился за рукав Степана и поволок своего друга из кельи в коридор.
Охваченный тревогой, Степан упирался:
– Постой… отец… постой…
Но пьяный силач-монах тащил его уже по коридору и приговаривал:
– Иди, брат мой… во-во Христе… иди… не бойся…
Хмельной, но перепугавшийся и растерявшийся Степан шепотом упрашивал Игната:
– Слышь, паря… Как бы чего не вышло!.. Ради истинного Христа… Не волоки ты меня… Брат!.. Пусти!..
Но Игнат не выпускал его из рук и, увлекая вперед по коридору, говорил заплетающимся языком:
– Ид-ди… Иди!.. Н-нич-чего н-не будет… Кроме нас никого тут нет… во всем дом-ме… П-пон-ни-маешь?.. Н-ни-кого…
– А бог-то?!
– Бог? – Игнат махнул рукой: – Идол дер-ревянный! Ч-чел-ло-веки сотворили… Молчит… не кус-сается… и н-не дерется… После сам увидишь… и поймешь: баклашка позолоченная!.. Иди, Степа… Иди за мной… Н-ни-чего не будет… Понимаешь?
Остановились перед запертой дверью, из-за которой уже более отчетливо доносился гомон человеческих голосов – мужских и женских – и какой-то странный топот.
Монах взялся за медную скобу, рывком открыл дверь, шагнул через порог и, не особенно широко распахнув перед Степаном тяжелые драпировки, открывшие перед ними большую и пустую комнату, негромко сказал:
– Вот… смотри: чуд-до!
Хотел и Степан шагнуть через порог, вслед за монахом, да от неожиданности качнулся назад и остолбенел.
За пустой комнатой, перед которой стоял Степан, видна была вторая комната, ярко освещенная люстрой со множеством церковных свечей. Там стоял большой, овальный стол, загроможденный посудой, закусками, бутылками с вином, а вокруг стола сидели парами трое мужчин и три женщины: четвертая пара плясала – по ту сторону стола. Степан не мог рассмотреть плясунов. Зато всех сидевших за столом, хлопавших в ладошки и подпевавших в такт пляске он сразу опознал: это были губернатор, архиерей, полицмейстер, две молодые чиновницы в черных шелковых платьях и одна, столь же молодая, купчиха в таком же черном платье. Наконец, Степан разглядел и пляшущих – черноволосого мужчину и белокурую женщину. Это был тот самый высокий и краснощекий бородач – настоятель монастыря, который не так давно медленно проходил по монастырскому двору, направляясь в храм; перед ним народ падал на колени и целовал его одежду; в церкви монахи мыли ему ноги, целовали руки и кланялись, как богу. Сейчас этот бородач носился по небольшой площадке – между столом и дальней стеной, стараясь догнать свою белокурую спутницу, которая, стрекоча каблучками по полу, неожиданно вихрем уносилась от него прочь. И спутницу настоятеля узнал Степан. Всех этих женщин не один раз встречал он и в монастырском дворе, и в храме, где они горячо молились богу, стукаясь лбами об пол и отбивая земные поклоны.
Наконец опомнился Степан.
Точно во сне промелькнула перед его глазами картина пьяная.
Не то из озорства, не то от озлобления хотел он шагнуть в пустую и плохо освещенную комнату. Хотел что-нибудь крикнуть пирующим владыкам мира.
Но из-за второй половинки драпировок неожиданно выскочил молодой послушник и сильно толкнул Степана в грудь.
В ту же минуту он задернул шторы и, выйдя в пустую комнату, перед самым носом Степана запер двери на ключ.
Не взглянув на молодого послушника, оставшегося в коридоре около запертой двери, сразу протрезвевший Степан побрел обратно в келью по пустому, гулкому коридору.
Молодой послушник смотрел ему вслед и негромко хохотал.
Но охваченный горьким раздумьем, Степан не слышал его хохота.
Вслед ему неслись приглушенные закрытыми дверьми и драпировками хлопки рук и голоса людей, топот мужских сапог и стрекотание по полу каблучков дамских ботиночек.
Глава 8
Не рассказал Степан жене про архиерейскую пирушку. Знал, что все равно не поверит ему баба богомольная. Пробовал издалека заводить разговор: намекал на вольготную и бездельную жизнь монашескую. Но все без толку, – Петровна и рта разинуть не давала – сердитым ворчанием встречала всякое насмешливое слово. Ходила она в монастырь, молилась на коленях перед мощами и перед иконами, платила копейки и трешники: за свечи восковые, за водицу святую, за просфорки и за песочек целительный. Успела уже два раза поговеть и причаститься. Примечал Степан, что поправляться стала Петровна. Лицо ее пополнело. На щеках румянец появился.
Степан радовался за жену и про себя думал:
«Хорошо, что поправляется… Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало… А я все перетерплю для нее».
По-прежнему бродил Степан по монастырским угодьям и через брата Игната разузнавал правду про жизнь монастырскую. А при разговоре с женой иногда все же подшучивал над монахами:
– Вольготно живут угодники… Которые живые-то!.. Брат Игнат говорит, дескать, все мы тут, в монастыре-то, сыты, пьяны и нос в табаке…
Петровна испуганно махала на него руками:
– Опомнись, Степа!.. Совести у тебя нет!.. Про кого говоришь?!
– А как же, – не унимался Степан. – Мы молимся… сколько денег переносили… А они в карты дуются под кустами… С богомолками гулеванят!..
И однажды не удержался, рассказал:
– Намедни у игумена в покоях бабы всю ночь шумели… А утром он прошел мимо меня в церковь – будто сорокаведерную бочку с водкой провезли мимо меня…
– Степа! – в ужасе вскрикнула Петровна. – Что ты говоришь? Про кого?! Опомнись!..
Махнула рукой и побежала от греховодника-мужа в монастырь, в церковь. Бежала и думала в молитве и в поклонах земных расстройство душевное превозмочь. Когда пришла в храм, пала на колени перед мощами угодника. Молилась долго, горячо. Потом поднялась на ноги, пошарила в карманах юбки, но ни копейки там не нашла. На этот раз решила без жертвы к мощам подойти и приложиться. Подошла к саркофагу и хотела уже подниматься по ступенькам к мощам. Но монах седенький, стоявший около ступенек с большим кошелем бархатным, схватил ее за плечо, оттолкнул и зло прошипел ей вслед:
– Не достойна!
Отошла Петровна в сторону. Притулилась к стенке храма.
И долго стояла, словно кипятком ошпаренная. С мыслями не могла собраться. Смотрела на церковную позолоту, на иконы, перед которыми теплились лампады и свечи, глотала слезы и в уме повторяла:
«Почему же это так? Господи!.. Ну, почему?!»
В первый раз, вместе с обидой в сердце, полезли какие-то неясные сомнения в голову.
Не дождалась Петровна начала вечерней службы, расстроенная ушла домой и два дня не ходила в церковь.
А когда пережила обиду и отогнала прочь всякие сомнения, среди недели снова пришла в монастырь. Но расстроилась пуще прежнего.
День этот оказался большим царским праздником.
Около монастырских ворот стояло много господских карет, легких экипажей и извозчичьих пролеток. От речной переправы то и дело подходили к монастырю толпы пеших городских богомольцев. Подъезжали новые экипажи. По деревне и в монастырском дворе гуляли купцы с семьями, офицеры и чиновники с расфранченными женами, монахи, богомольцы – из простонародья.
В свежем утреннем воздухе над монастырем и над деревней торжественно гудел большой церковный колокол. Хозяюшка Акулина Ефремовна говорила в этот день, поглядывая в окна:
– Большая служба сегодня будет в монастыре… Народу идет видимо-невидимо… Как бы чуда какого не произошло…
– А что, – спросила ее Петровна, – разве примета есть какая?
Хозяйка уклончиво ответила:
– Монахи сказывали, что в прежние годы чудеса всегда в такие дни бывали… в царские праздники, когда много народу собиралось к мощам…
Ушла Петровна в монастырь и спозаранку решила в церковь пробраться. Когда подходила к храму, то еще издали заметила, что сегодня почему-то нет на паперти нищих.
С толпой богомольцев поднялась на паперть.
Но тут, перед церковным входом, толпа остановилась.
На паперти стояли городовые и монахи, сортировавшие богомольцев: расфранченных горожан, офицеров, купцов и чиновников, принаряженных горожан пропускали в храм, а плохо одетых крестьян и ремесленников оттесняли назад.
Перед самым лицом Петровны монах размахивал руками, толкал двух мужиков в грудь и кричал:
– Отойдите, православные!.. Отойдите!.. Нельзя вам сегодня…
Мужики попятились и молча стали спускаться вниз по ступенькам.
А Петровну злоба трясла. Она стояла перед монахом, не отступая ни на шаг.
Монах закричал на нее:
– Нельзя, тетка! Русским языком тебе говорю… нельзя!..
– Почему нельзя? – гневно спросила Петровна.
– Потому и нельзя, – сердито уговаривал ее монах. – Начальство сегодня… господа… купечество.
– А я… не человек, что ли? Ведь и я такая же православная…
– И ты человек, да не всякому человеку сегодня возможно… Сама видишь: сколько сегодня миру-то?.. Иди, иди… Спускайся обратно.
Петровна не отступала и, блестя круглыми черными глазами, свое твердила:
– Что… по одежке пропускаешь к богу-то?
Монах покраснел. Схватил Петровну за рукав и угрожающе крикнул:
– Иди, тетка, тебе говорю!
Но упиралась Петровна, не сделала и шагу назад.
Монах крикнул городовому:
– Землячок!.. Помоги-ка…
Вдвоем с городовым они подхватили Петровну под руки и спустили по ступенькам на землю, приговаривая:
– Иди, упрямая!.. Иди, господь с тобой…
– Иди, пока в каталажку не отправили… Иди!..
Словно пьяная, шла Петровна монастырским двором к воротам. Охваченная обидой и гневом, она не замечала людей, толпившихся перед храмом и у монастырских домов.
Городовой и монах как будто сорвали с нее какое-то покрывало, которым отделена она была от монастыря и от людей.
Занятая думами о своем тяжком грехе и молением, только теперь поняла Петровна, что в словах Степана есть какая-то правда. Только теперь увидела, что большинство монахов действительно жирные, краснощекие и охальные. Днем они бездельничают, шляются по лесу, по деревенским избам да по номерам монастырской гостиницы, а к ночи уводят в свои кельи молодых богомолок. Только теперь вспомнила, что не один раз сама около храма примечала запах винного перегара и что запах этот исходил от монахов. Тревога и какие-то неясные сомнения опять полезли в голову. Будто чей-то посторонний голос нашептывал ей:
«Где же бог?.. Чего он смотрит?.. Почему разрешает начальству сортировать людей по одежке?.. Почему допускает в таком месте, как в монастыре, около мощей угодника, пьянство и блуд?»
Но упорно гнала Петровна из головы греховные сомнения. Медленно шагала по монастырскому двору к воротам, крестилась и чуть слышно шептала:
– Прости, царь небесный… Не осудь меня за мысли мои грешные…
Не заметила Петровна, что около монастырских ворот Степан быстро нырнул в толпу направляющихся в храм богомольцев. Не заметила и того, что у самых ворот встретил Степана брат Игнат и, взяв его за руку, не особенно громко, но обрадованно сказал:
– Ага, пришел, Степан… А я тебя ищу… Дело есть… Пойдем-ка в келью ко мне… Потолкуем…
Чуть не столкнулась Петровна лицом к лицу с мужем и с монахом, но, занятая своим раздумьем, прошла мимо, не заметив их.
Пришла на квартиру, залезла на полати и провалялась до полудня. Лежала расстроенная, взволнованная и все думала и чего-то ждала. Лишь к полдню успокоилась. Вместе с успокоением пришло в душу какое-то новое и странное чувство. Лежала Петровна и в мыслях уносилась к богу. Ждала: вот-вот побегут люди по монастырскому двору и по деревне и радостно закричат:
«Чудо!.. Совершилось чудо!.. Там, в монастыре!.. Около мощей угодника!.. Чудо!.. Чудо!»
И казалось Петровне, что после того легко и радостно будет людям жить на земле. Преобразится человеческая жизнь. Свалится страшная гора с плеч самой Настасьи Петровны.
Но в этот день чуда в монастыре не совершилось.
