Текст книги "Бабьи тропы"

Автор книги: Феоктист Березовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Глава 29

К полдню в двух комнатах и в кухне Валежникова дома полно народу набилось.

Мужики заглядывали в последнюю пустую комнату, из которой со стен смотрели раскрашенные на картинках цари и генералы. Но жена Валежникова ушла в эту комнату спозаранку. Когда она заметила заглядывавших в дверь мужиков, кликнула туда Маринку, сердито захлопнула дверь и ключом щелкнула.

В средней комнате, у стены, за столом, покрытым желтой клеенкой, сидел в шинели Фома Лыков – высокий, крепкий, бородатый солдат с лицом корявым и темным, с копной густых курчавых волос на голове. Около Фомы, по обе стороны от него, расположились на длинных скамьях: Сеня Семиколенный, Афоня-пастух, Маркел-кузнец, дегтярник Панфил Комаров и другие мужики из бывших фронтовиков. Тут же около стола, вместе с молодым солдатом Андрейкой Рябцовым, вертелся Павлушка Ширяев. Остальные мужики, в тулупах и в шубах, густой толпой стояли на ногах. Староста Валежников с сыном притулились в углу. К ним жались белокудринские старики и богатеи. Только дед Степан Ширяев да мельник Авдей Максимыч держались поближе к молодым.

В комнатах было густо накурено, пахло овчиной и кислой шерстью валенок. Мужики обливались потом. Стояли молча. Лишь изредка и тихо обменивались словами. Мирские передавали друг другу окурки и трубки, не стесняясь стариков-кержаков, дымили табаком, покрякивали, сочно сплевывали на пол. Подвыпивший отец Фомы, старик Лыков, и такой же пьяненький старик Рябцов пробовали шарашиться и шуточки заводить, но их скоро пристыдили и утихомирили.

Когда в доме набралось народу до отказа, Фома встал, затянулся в последний раз из цигарки, швырнул окурок на пол и зычно заговорил:

– Вот, товарищи… приехал я из города… от Совета депутатов, значит… от совдепа… и должен я вам объявить: буржуйское правительство Керенского пало!..

Сшиблено законным пролетариатом… который есть мозолистый народ – от станка и от сохи… вот!.. Теперь вы должны сами от себя выбрать Совет крестьянских депутатов, который будет – вся власть на местах… Поняли?

Фома провел рукой по густым и черным кудрям и, обежав глазами бородатые лица мужиков, толпившихся вокруг стола, продолжал:

– А ежели не поняли, я могу вам все объяснить… Я не зря приехал сюда… инструкцию от городского совдепа имею… вот!.. Значит, нечего и бояться…

Фома все время пристукивал кулаком по столу и громко чеканил слова:

– Все равно… буржуям теперь не воскреснуть!.. А буржуйскому правительству Керенского – крышка!.. Навеки!.. Теперь полные хозяева мы – мозолистый пролетариат!.. Вот!.. Значит, надо приступать… Поняли?

Энергичное корявое лицо Фомы поворачивалось то в одну, то в другую сторону. Он смотрел смелыми глазами в лица мужиков и ждал.

Но мужики молчали.

Бывшие фронтовики все еще не могли набраться смелости.

Старик Гуков тоненьким и ласковым голоском спросил:

– А ты, Фома Ефимыч, обскажи-ка нам… Кто такие буржуи… и тот… как его… Канарейский, што ли?

Фома встрепенулся:

– А-а, насчет Керенского? Да это же самый главный коновод Временного правительства и есть!.. Вроде… буржуйский закоперщик! А буржуи… ну… это… те, которые при капитале состоят и в золотых погонах ходят… вот!

– Ну, а царь-то где же? – допытывался Гуков. – Кто правит-то теперь? Народ, аль временное правленье?

Фома оборвал его:

– Что… царя захотел?! Дудки, Дормидонт Дорофеич!.. Нету вашего царя! В Сибирь сослан!.. А может, и повешен теперь уже… вот!..

– Да я не про царя, – конфузливо оправдывался Гуков. – Я насчет правленья… Дескать, кто правит-то теперь? Народ… аль как?

Фома гремел:

– Сказано: «Вся власть Советам!..» Чего еще надо?

Что тут не понять? Волынку затевает Дормидонт Дорофеич… Известно: из кулачков!..

– Конечно, Совет надо! – крикнул с правого конца скамьи Афоня-пастух.

От другого конца скамьи загудел Панфил:

– Вестимо, Совет… Чего еще ждать?

Закричали другие фронтовики, окружавшие стол:

– Совет выбирать!

– Сове-ет!..

Староста подошел к столу, переждал шум и тихо спросил Фому:

– А ты, Фома Ефимыч, имеешь какую-нибудь бумажку?.. А то ведь неладно выходит, паря…

– Бумажку?! – воскликнул Фома и полез за пазуху. – А это что? – торжественно развернул он перед мужиками помятую бумагу с печатями. – Вот, товарищи… мандат!.. Инструкция! Нате, читайте!.. Пусть не думает Филипп Кузьмич, дескать, Советская власть по беззаконию идет! Не-ет!.. Есть закон и у нас… вот!..

Сквозь толпу к столу протискался Панфил, взял из рук Фомы бумажку и при напряженной тишине стал читать:

– «Чулымский совдеп… Двадцать первого декабря тысяча девятьсот семнадцатого года… номер шестнадцатый… Мандат… Сей мандат выдан товарищу Фоме Лыкову… в том… что Чулымский совдеп препровождает сего товарища на родину… по месту жительства деревни Белокудриной… для организации революционного порядка… и Советской власти на местах… в чем и уполномочивает его безотлагательно произвести выборы… от населения… в Белокудринский сельский совдеп… по усмотрению количества самого местного населения… которому поручается полная власть на местах… по декретам Совета Народных Комиссаров… Председатель Чулымского уездного совдепа Лукьянов, секретарь Кукин».

– Вот это да-а! – пропел высоким голосом Сеня Семиколенный, закатывая глаза. – Это тебе не волостные управители, Якуня-Ваня!

Панфил добавил:

– Фамилии на бумаге… подписаны и пропечатаны буквами… и печатка есть…

Со скамьи вскочил кудлатый Афоня и, хромая, затоптался на месте, закричал:

– Вот это власть!.. Вот такую нам и надо, мать честна!..

– Отчебучили, Якуня-Ваня! – звонко заливался Семиколенный. – Перешли, видно, козыри… в наши собственные руки!..

Фома крикнул к двери, через головы мужиков:

– Ну как, товарищи?.. Совет выбирать?.. Или при старой власти остаетесь?

– Совет! – закричали солдаты и парни. – Выбирать!..

– Совет!..

Старики и богатеи зашумели:

– Куда же комитет-то?

– Повременить бы надо…

– Филиппа Кузьмича оставить…

– Повременить!..

Зашарашились, заволновались мужики.

Старались перекричать друг друга:

– Сове-ет!

– Оста-ви-ить!..

Дед Степан рубил воздух трубкой и, надрываясь, кричал:

– Мошенство это, мошенство!.. Совет надо, Совет!..

Фронтовики повскакали со скамей. Вместе с молодыми ребятами заглушали голоса стариков:

– Совет выбирать!.. Совет!..

Фома переждал шум и крикнул:

– По большинству голосов… Все за Совет!..

Он поправил бомбу, висевшую у него на ремне, и опять крикнул:

– Довольно, товарищи!.. Ясно!.. Называйте фамилии депутатов в Совет…

Опять разноголосо и надсадно закричали мужики, перебивая друг друга:

– Федора Глухова!

– Ивана Теркина!

– Фому!

– Панфила!

– Валежникова!..

– Рябцова старика!.. Рябцова!

– Не надо старика. Молодого пиши!

– Правильно! Андрейку Рябцова надо…

– Андрейку!.. Андрейку!..

Фома записывал на бумажке фамилии. А мужики выкрикивали:

– Маркела-кузнеца не забудь, Фома Ефимыч!

– Теркина!

В углу чей-то тоненький голос, словно кукушка, звонко и настойчиво куковал:

– Гукова!.. Дедушку Гукова!.. Гукова!..

И так же настойчиво, но хрипло и злобно, другой голос возражал:

– К жабе твоего Гукова! К жабе!.. К жабе!..

Фронтовики кричали:

– Теркина!

– Глухова!

– Кузьму-солдат а!

Дегтярник Панфил на весь дом гудел:

– Фом-у! Фом-му-у…

Кто-то задорно крикнул:

– Клешнина!

И так же задорно и запальчиво запротестовало сразу несколько голосов:

– А-а!.. Опять куманьков…

– Доло-о-ой!

Фронтовики сдерживали бушующих мужиков и дружными голосами покрывали галдеж толпы:

– Теркина!.. Глухова!.. Фом-му-у-у!

– Мельника Авдея Максимычаа-а!..

– Панфила-а!

– Фо-м-у!

– Товарищи! – надрываясь, кричал Фома. – Довольно! Товарищи!..

С трудом установив порядок, он стал разъяснять:

– Что же это, товарищи? Ну, разве это дело? Называете Дормидонта Дорофеича Гукова!. А не знаете, кто такой Гуков? Богатей, кулак и буржуйский прихвостень… Или Валежникова взять – опять же богатей и буржуйский соглашатель… из старого комитета…

Побагровевший староста перебил Фому:

– Да мы ведь ничего и не делали… в комитете-то… Что ты лаешься-то? Чем я тебе досадил?..

– Все равно! – оборвал его Фома, взмахивая рукой. – С буржуями соглашались? Против рабочих шли? Значит, против Советской власти шли. Потому и отстраняем вас!..

– Отстранить! – закричали фронтовики. – Отстранить!..

Фома командовал, размахивая руками:

– И Гукова отстранить!.. И Степана Рябцова… потому – пьяница!

– Кто? Я-то пьяница?! – взвизгнул через дверь из кухни Рябцов. – Я пьяница? А твой отец, Фома Ефимыч, тверезый?.. А?.. Тверезый твой отец, Фома Ефимыч? А?

Фома рявкнул:

– Осади старик!.. Я своего отца не выставляю! Пьяницам не место…

– А ты меня поил? – визжал лысенький Рябцов, прорываясь из кухни в комнату. – Ты меня поил, Фома Ефимыч?! А? Поил ты меня?.. Говори!.. Поил?..

– Отстранить! – кричали мужики и отталкивали Рябцова назад, в кухню. – Не лезь, старик!..

– Отстранить!..

– Андрея надо…

– Отстранить!..

Конопатый мужик Юрыгин, вечный должник Рябцова за ханжу, кричал, вступаясь за Рябцова:

– Не трожь старика!.. Тебе говорят, не трожь! В морду дам!

Юрыгина поддержали богачи-кержаки, стоявшие около старосты:

– Нельзя так со старым человеком…

– Что делают!.. Что делают!..

– Гре-ех!

– Нельзя!..

А фронтовики и молодежь свое орали:

– Отстрани-и-ить!

Толпа готова была кинуться в свалку.

Потрясая над головами мужиков кулаками, а голосом покрывая шум, Фома надсадно и зычно загремел:

– Это же полная контра! Кулачье хочет саботаж сделать, товарищи… они срыв нам делают!.. Я прошу к порядку!.. Вот, товарищи… сами видите, что они делают! Нельзя выбирать в Совет богатеев и пьяниц… Советская власть для бедноты существует… и для тех, которые из середних мужиков… Вот!.. Давайте поднимайте руки – кто за кого.

Фома начал называть фамилии из списка, просил поднимать руки.

Дойдя до фамилии мельника Авдея Максимыча, он запнулся. Подумал. Потом заговорил:

– Вот, товарищи… не знаю, как быть с Авдей Максимычем… Хороший человек… ну, все-таки имеет свою мельницу.

– Дозвольте, Фома Ефимыч, сказать! – мягко заговорил мельник.

– Говори, Авдей Максимыч.

– Прошу вас, братцы, – обратился мельник с улыбочкой к окружавшим его мужикам. – Ослобоните старика… Хоть сказано в писании: несть бо власти, аще не от бога… существующие же власти от бога установлены… Посему противящийся власти – противится божию установлению… Но только старый я, братцы… Опять же с ветром дело имею… для общества!.. Ослобоните…

Фома поддержал мельника:

– Правильно, товарищи… Можно уважить Авдей Максимыча – освободить… Пусть мелет зерно новой власти…

– Правильно! – крикнуло несколько голосов. – Уважить старика!..

Фома, обтирая рукавом шинели пот с лица, глядел в бумажку и говорил:

– Вот, товарищи… По большинству голосов выходит… выбраны в Совет граждане Фома Лыков, Панфил Комаров, Маркел Власов, Кузьма Окунев, Андрей Рябцов, Иван Теркин, Федор Глухов. Значит, из списка выключаются, как контра и саботаж… староста Валежников и кулак Гуков и, кроме того, выключается за пьянство Рябцов-старик.

Фома взял со стола свою папаху, надел на черные кудри и торжественно объявил:

– Собрание окончено, товарищи!.. Можете расходиться по домам.

Опять зашарашились и загалдели мужики, теснясь к дверям кухни:

– Вот это дело, мать честна!

– Нашлепали старикам фронтовики!

– Хлобыстнули старичков, Якуня-Ваня!

– А куда же теперь комитет-то?

– А я ж тебе говорил, сукину сыну… а? Говорил?

– Правильно, Егор Лукич: сивому мерину под хвост старый-то комитет.

– Не подкачали белокудринцы!

– Пра-виль-но-о-о!..

А богатеи, выходя с собрания, многозначительно переглядывались и так же многозначительно роняли слова:

– Ладно, посмотрим…

– Поговорим ужо в другой раз…

Окруженный избранными депутатами и фронтовиками, Фома взял из угла винтовку, перекинул ее за плечо и еще раз торжественно крикнул, покрывая галдеж толпы:

– Для организации полной Советской власти… прошу выбранных депутатов… зайти ко мне…

Глава 30

Суматошный был этот год в урмане. События мелькали перед глазами белокудринцев, словно картины во сне. Не успевали мужики к одним порядкам приглядеться, как в деревне новая диковина объявилась.

Сразу после выборов Совета Фома приколотил к углу своей покосившейся избы красный флаг и широкую сосновую доску, на которой Панфил нарисовал:

«Белокудринский Совет рабочих и крестьянских депутатов».

Тогда же депутаты назначили Фому председателем совдепа, кузнеца Маркела – заместителем, Панфила – секретарем, Афоню-пастуха – сторожем.

Почти каждую неделю собирал Фома депутатов в свою избу на заседание и от имени совдепа объявлял приказы по деревне.

Первым делом совдеп приказал мужикам по всем общественным делам обращаться за разъяснением к председателю или секретарю совдепа и без разрешения совдепа никаких общественных дел не чинить.

Ходили депутаты по дворам и лично объявляли приказы совдепа домохозяевам.

Мужики спрашивали:

– Какие же общественные дела не дозволяются?

Депутаты разъясняли:

– Скажем, лес рубить на дрова или на постройку… без разрешения… Нельзя самовольничать…

– Зачем же спрашивать разрешения… Ежели его, лесу-то, урман непроемный… в тыщу лет не прорубишь?!

– Нельзя, товарищи, – урезонивали мужиков депутаты. – Закон порядка требует… Не царское время… своя власть – мужицкая! Соблюдать надо…

– А ежели корчевать под пахоту?

– Ну, и корчуй… мы ведь не воспрещаем… Руби сколько хочешь… только спросить надо у совдепа.

Потом объявлено было по всей деревне, что, согласно декрету, дедушке Степану Ивановичу Ширяеву совдеп возвращает все права, отнятые сначала царем, а потом уполномоченным буржуйского городского комитета.

Опять ходили депутаты по дворам и объявляли:

– Совдеп возвращает все права дедушке Степану… по гроб жизни… и чтоб не было никакого сомнения у мужиков насчет декрета…

– А какой такой декрет есть? – допытывались мужики.

– А вот тот самый декрет и есть, – разъясняли депутаты, – который в бумажке Фомы Ефимыча прописан… В той бумажке, что от городского совдепа выдана ему…

Перед масленой приехал в Белокудрино из волости поп – ругу собирать.

После короткого заседания депутаты разбрелись по деревне и объявили строгий приказ:

– Ничего попу не давать… потому что Советская власть от себя отделяет церковь и всех попов…

Так ни с чем и уехал поп.

А перед пасхой по просьбе депутата Андрейки Рябцова совдеп объявил приказ о том, что отцу Андрейки старику Рябцову запрещается ханжу гнать, а самогонный аппарат его отбирается.

До весеннего половодья Фома съездил в волость. По деревне опять тревожные слухи пошли:

– Новый приказ Фома привез…

– Сказывают, новая власть подати будет брать.

Но Фома не говорил об этом ни слова.

Никакого приказа совдеп не объявлял.

А когда подошли весенние посевы, Афоня обегал все богатые дома и от имени совдепа приказал хозяевам этих домов явиться на заседание совдепа.

Пришли в тесную избу Фомы старик Гуков, бывший староста Валежников, скупщики пушнины Клешнин и Максунов, богатые посевщики и скотоводы – Оводов, Ермилов, Гусев, Бухалов и Хомутов.

Пригласил их Фома садиться на скамейки, сам встал за столом и, в присутствии всех депутатов, торжественно объявил:

– Вот, граждане… был я ныне в волости… и после этого я вам должен объявить… Как теперь идет по всей нашей республике поравнение… Значит, и мы должны оказать помощь нашей бедноте. Сами понимаете, какой хлеб у бедняков?.. Скажем, у Афони!.. А работает он теперь за двоих: с парнишкой со своим скот пасет и в совдепе работает. Или Сеню Семиколенного взять: тоже давно без хлеба и без семян сидит. А раз теперь общее равенство… значит, все должны быть с хлебом и с семенами… Для этого завтра должны вы сдать совдепу по десять пудов зерна каждый. Хлеб сдать такой, чтобы на помол можно было… и чтобы на семена годен был…

Умолк Фома и сел за стол. Молчали депутаты. Молчали и богатеи.

Валежников тихо покашлял в ладонь и наконец спросил:

– Это что же, Фома Ефимыч… приказ от высшей власти… или наш совдеп постановляет?

Корявое лицо Фомы стало суровым. Он потеребил пальцами небольшую черную бородку и резко ответил:

– Пора бы тебе, Филипп Кузьмич, понимать. Сказано: вся власть на местах! Из центра декрет… вот!..

Значит, выкладывай зерно на кон… и все! А ежели с вашей стороны будет саботаж… то будет с вами поступлено по всей твердости линии Советской власти…

Опять наступило долгое и тягостное молчание.

Потом Фома объявил:

– Ну… собрание окончено!.. Можете идти… А хлеб чтобы завтра был в общем амбаре, откуда будет производиться раздача его бедноте… Все, идите!

Посмотрели богатеи на винтовку Фомы, на бомбу, висевшую у него на ремне, молча переглянулись. Старик Гуков с елейной ухмылочкой сказал:

– Надо бы без строгостей, Фома Ефимыч… Свои люди… не обеднеем…

– Значит, идите… и выполняйте приказ! – все так же строго сказал Фома.

Поднялись богатеи, покрякали. И молча пошли из избы. Поворчали богатые мужики, а приказ совдепа выполнили – по десять пудов зерна в общий амбар ссыпали. Зато бабы их шумели. Больше всех бегала по деревне и ругалась жена Валежникова – толстая и краснощекая Арина Лукинишна.

Сам Валежников уговаривал ее:

– Не шуми ты, ради Христа!.. С бомбами люди… а ты шумишь. Не обеднеем… Может, все вскорости обойдется… Может, опять на старое перейдем… А ты шумишь…

Но Арина Лукинишна не унималась. На улице и на речке выкрикивала:

– Шаромыжники!.. Грабители!.. Мошенники!..

Бабка Настасья не отставала от старостихи – тоже бегала по деревне и свое бабам твердила:

– Ну, бабыньки… чевой-то будет!.. Ладно гоношат мужики новую власть… Гляди: может, и бабам какое-нибудь улучшение выйдет… из города-то! Чует мое сердце… чует!

Бабы качали головами:

– Неугомонная ты, Настасья Петровна… когда угомонишься?

У бабки Настасьи глаза по-молодому загорались:

– А вот ужо дождусь… тогда и угомонюсь!

– Чего ждешь-то?

Бабка Настасья и сама не знала, чего ждет. Но отвечала твердо:

– Чего-нибудь дождусь… Беспременно, бабыньки, дождусь! Ужо помяните мое слово…

Бабы смеялись.

Кержаки два раза вечерами собирались втихомолку к мельнику Авдею Максимычу. Просили его порыться в старых книгах и поискать там объяснения тому, что творится крутом. Лысый мельник отыскивал нужные места в библии, читал их, а потом объяснял:

– С какой стороны ни подходи, братцы, а по всем видимостям выходит так, что пришел конец власти антихристовой!.. Наступает пресветлое тысячелетнее царство…

У старика Гукова от злобы седая борода тряслась, маленькие, глубоко сидящие черные глаза горели и петушиный голосок дрожал:

– Зачем же грабеж-то, Авдей Максимыч! Где правда-то христова? Законы-то древнеапостольские зачем порушены?

С лукавой улыбочкой мельник отвечал:

– А кто же одобряет? Никто!.. И господь-батюшка, который сойдет с пресветлых небес, тоже спросит: «Пошто обижали? Пошто не блюли заповедей моих?..»

Старик Гуков злобно плевался:

– Тьфу… Анафемы!.. Тьфу, тьфу!..

Потом покаянно крестился и ворчал:

– Прости, Христос, и помилуй…

А мельник прятал лукавый огонек в глазах и толковал:

– Потерпеть надо, старички, потерпеть… Не один раз вычитывал я вам… Может, и не то еще будет… Может, действительно восстанет народ на народ и царство на царство: и будут землетрясения, и глады, и смятения!.. Опять же и так надо рассудить: не для озорства берут… для дела… Смотри – семена раздают, у кого не было… и детей малых накормили… Выходит, вроде как будто ладно… Кумекайте сами!..

Кержаки отводили глаза, глядели в пол. Подолгу молчали, обдумывая прочитанное и сказанное мельником. Покрякивали. Тяжело вздыхали. И, коротко прощаясь, расходились по домам.

А фронтовики и деревенская голытьба почти каждый вечер собирались к совдепу. Одни лезли в избу, другие просовывали головы в окна. Часами торчали у совдепа и слушали разговоры совдепщиков. Заходили в совдеп и дед Степан, и мельник Авдей Максимыч.

Павлушка Ширяев давно позабыл и про Параську с ребенком, и про Маринку Валежникову. В свободное от работы время он тоже торчал у совдепа. Туда же приходили и дружки его: Еремка Козлов, Тишка – сын кузнеца Маркела, Кирюшка Теркин и Гавря Глухов. Жадно ловили парни мудреные слова Фомы корявого и скупые, нескладные речи других мужиков – депутатов. И, слушая их, понимали, что не умеют мужики подолгу говорить. А решения выносят правильные.

Во время весеннего сева у Сенн Семиколенного пала последняя лошаденка. Совдеп приказал Оводову выдать одну из своих лошадей Сене Семиколенному на все время полевых работ. После этого в совдеп обратились с просьбой о выдаче лошадей Маркел-кузнец, Афоня-пастух и Кузьма-солдат. Совдеп реквизировал по одной лошади у Гукова, Максунова и Валежникова и передал их просителям.

В этот год засеяли белокудринцы все поля.

Когда подошли покосы, по решению совдепа, были даны бедноте небольшие наделы из луговых угодий.

И сена в этом году накосили все.

Погода стояла все время ведреная, и с покосами покончили скоро. У многих рожь вызревала. Готовились белокудринцы к жатве.