Текст книги "Бабьи тропы"
Автор книги: Феоктист Березовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)
Глава 35
Казаки реквизировали у белокудринцев полсотни голов рогатого скота «за укрывательство дезертиров». Уходя из деревни, офицер пригрозил:
– Поймаем ваших… приведем в деревню… и здесь головы посрубаем!..
Но прошло больше месяца, а казаки не появлялись.
За это время кое-кто из белокудринцев побывал в волости. Снова прошли тропами звероловы. По деревне опять слухи пошли. Говорили, что в волости отряд какой-то стоит. Там тоже порки были и двух мужиков расстреляли. А в дальнем урмане партизаны перебили милицию и прогнали беляков. Там будто бы прочно установилась Советская власть и порядок наведен. Говорили, что много мужиков ушло в партизаны из Чумалова и из переселенческих поселков.
В спасов день приехал в Белокудрино старый урядник с отрядом милиции. Опять хлебом подати собирал. На этот раз только пятьсот пудов увез. Но многих бедняков вконец разорил.
Все лето в голодной деревне хворь гуляла. У Ермиловых умерла старуха. Клешнины похоронили сноху. Оводовы схоронили сына-солдата. А у Маланьи Семиколенной в одну неделю двое ребят примерло.
С большой натугой в это лето управлялись белокудринцы с жатвой. Помогая друг другу, перевозили снопы на гумна и клали в скирды. До дождей убрали овощи с огородов и картошку с полей. А тут и дожди подоспели, да так до самого покрова и лили. В самый покров ударил мороз и выпал первый снег. Неприметно прошел в этом году осенний праздник. Не слышно было ни песен, ни шума пьяного. А после покрова по ночам закурились овины: принялись белокудринцы за молотьбу. Позабыв про невзгоды, работали мужики и бабы на гумнах от зари и до зари. Известно: жесток мужик к недругам, терпелив к беде, но душа мужика – все равно что душа малого ребенка. Не велик был ныне урожай, а вот развязал неповоротливые мужичьи языки. Ночами напролет сидели мужики около теплых подовинников, сказки да разные смешные истории друг другу рассказывали.
Около ширяевского овина сегодня с вечера слышался хохот. Ветхий овин у деда Степана, кособокий. Строился он тогда, когда дед Степан впервые поселился в Белокудрине. Серые и погнутые бревна на боках овина похожи на оглоданные ребра околевшей животины. Мох в пазах повыдергали ребятишки. Верхняя дверка болталась на одной петле. А нижняя дверь вросла в землю, с трудом отворялась.
Давно подумывал Степан Иванович поставить новый овин. Не один раз собирался и старый овин чинить. Но все как-то не доходили руки.
Сегодня Демьян спозаранку заложил в овин первый «сад» тугих ржаных снопов.
Дед Степан проследил за его работой и, убедившись в правильной кладке снопов, стал таскать к овину хворост, дрова.
После ужина Демьян, одеваясь, сказал:
– Ложись, отец, спать… Я сам разведу огонь в подовиннике… Прослежу… за «садом»-то…
Но дед Степан сам любил сидеть около овина, любил с мужиками поговорить, поэтому и ответил Демьяну:
– Чего ты без меня сделаешь?.. Вместе пойдем…
Проворно оделся дед Степан. Вместе с сыном пошел на гумно.
Небо ярко вызвездило. Рано взошла над лесом луна. Ночь была светлая, холодная и тихая.
Над гумнами по всей деревне тянулись уже от овинов к небу серые космы дыма.
Вскоре запылали еловые сучья и в ширяевском подовиннике. Из западни била густая и черная струя дыма, который расстилался вверху сизыми крыльями.
Подошел беспалый солдат Яков Арбузов, за ним десятский Гамыра, потом бородатый Федор Осокин.
Подходили мужики, здоровались, сморкались и подсаживались к потрескивающему огню, в который Демьян подбрасывал сушняк, перемешанный со смолистой елью.
Вначале долго молчали, курили трубки.
Из-за омета старой соломы вынырнул и быстро подошел, болтая рукавами зипуна, Сеня Семиколенный.
– Здорово живете, братаны! – крикнул он своим тонким голосом.
– Здорово… здорово, – ответило сразу несколько ленивых голосов.
– Чего задумались, старики?
– А что нам думать-то?.. Думают, Сеня, умные, а не мы с тобой, – за всех ответил дед Степан.
Сеню даже передернуло от такого ответа деда Степана. Он еще выше поднял голос и, закатив глаза, пропел:
– Ловко, Якуня-Ваня!.. Ну, значит, и мне придется подсаживаться к вам.
Мужики засмеялись:
– Садись… садись… места хватит.
– Гостем будешь!
– А за ханжой к Солонцу сбегаешь – угостим!
Подсаживаясь к огню, Сеня сказал:
– Денег нету, братаны, а закладывать нечего. Должно, придется нам сегодня слюну глотать, Якуня-Ваня!
Дед Степан пошутил:
– Мы не жадные… Отнеси Солонцу мешочек ржи… и хватит… всех угостишь.
Сеня весело крикнул:
– А ты знаешь, Степан Иваныч, сколько у меня нынче хлеба-то?
– Сколько?
– Все сусеки и весь пол – под озимым!.. А полати под яровым!
Мужики знали, что Сеня сеял всего полдесятины.
Дружно захохотали.
А дед Степан не унимался:
– Ну скотинку какую нето продай!
Не задумываясь, Сеня ответил:
– А мы скотину-то давно на зубах похрумкали!
– Хо-хо-хо! – захохотали мужики. – Ха-ха-ха!..
– Ну и Сеня!..
– Ну и язык же у тебя, Семен!
– Го-го-го!..
Подошел Афоня. Он был в рваном армячишке, в мохнатой шапке из собачины и в рваных серых валенках; из одного валенка торчал палец, а из другого выглядывала грязная потрескавшаяся пятка.
Как всегда, через одно плечо у него была перекинута пастушья сумка.
– Бог помочь! – прогудел он, вынимая трубку изо рта.
– Милости просим! – ответили мужики.
Дед Степан спросил:
– Далеко ль собрался, Афоня… с сумкой-то?.. Не к Колчаку ли в кавалерию метишь?
– Нет, – деловито ответил Афоня. – В город собираюсь, Степан Иванович… с товаром!
– С каким товаром-то едешь?
– А вот везу продавать… старую шубу на два ската, новым тесом крытую… да двуствольные штаны без гашника.
Ответ Афони вызвал новый взрыв хохота:
– Го-го-го!.. Ха-ха-ха!..
А дед Степан опять спросил:
– Кого думаешь запрягать-то, Афоня?.. Дорога не близкая.
– А кого мне запрягать? – в Тон ему ответил Афоня. – Сами знаете: вместо упряжки остались у меня две собственных ляжки… да и те в пристяжке…
Под хохот мужиков дед Степан насмешливо молвил:
– Богато живешь, Афоня!
– А как же! – хриповатым басом воскликнул Афоня, подсаживаясь к хохочущим мужикам. – Видали, поди, мою хоромину-то? Мать честна!.. Дворы-то у меня небом крыты да ветром огорожены!..
Около овина взвился голос Сени Семиколенного:
– Сказывают: у тебя и в дому-то… за што ни возьмись, все в люди покатись!.. Житьишко у тебя, Афоня… вроде моего, Якуня-Ваня!
– Так и есть, мать честна!.. Хожу вот по деревне… собираю нитки… да зашиваю свои пожитки!
Мужики покатывались:
– Хо-хо-хо!.. Ха-ха-ха!.. Го-го-го!..
А Сеня выкрикивал:
– Правильно, Якуня-Ваня!.. Правильно, Афоня!.. Коли нечего жевать… не к чему и дворы затевать!.. Правильно!
Афоня вторил ему:
– Знамо, правильно… Нищего пожаром не запужаешь, мать честна!.. Забрал котомку… да в соседнюю деревню…
Дед Степан похохатывал вместе со всеми и приговаривал:
– А, чтоб тебя, Афоня!.. А, чтоб тебя распятнало!..
Демьян подкладывал в огонь дрова и, смеясь, говорил отцу:
– Тебе бы, тятя, за трубу пора… а ты все смешливый…
Прохохотавшись, дед Степан стал оправдываться:
– Все смеются… Что же мне… табак нюхать? Время такое подошло, сынок… Нашему брату теперь приходится становить жизнь на кон!..
– Правильно, – подтвердили мужики… – Чего там…
– Вестимо…
Понемногу умолкли мужики, снова задымили трубками.
По-прежнему пылали и пощелкивали на подовине еловые сучья. По-прежнему трепетно блестели на небе звезды. Над незастывшей еще рекой клубился белый пар. Из притонов доносилось зябкое вздрагивание лошадей и позвякивание подвешенных им на шеи колокольцев.
Мужиков пригрело у костра. Не хотелось им расходиться. Арбузов и Гамыра сбегали ненадолго к своим овинам, подкинули дров и снова вернулись к Ширяевым. Разместились мужики у огня по-разному: кто сидел бочком, кто вытянулся и оперся на локоть, кто присел на корточки, кто лежит на земле.
Давно уж пропели первые петухи.
Теперь мужики занялись сказками и бывальщинами.
Под общий хохот дед Степан рассказывал, как он гулял в монастырях и скитах со святыми старцами и как изображал исцеленного от хромоты.
Потом Сеня Семиколенный рассказывал о том, как он жил после ранения в городе у генерала в денщиках и как влюбилась в него генеральская дочка.
Все мужики знали, что Сеня никогда в денщиках не служил, что все это он выдумал, но делали вид, что верят ему, и охотно слушали.
А Сеня заливался:
– И вот, братцы мои… пришло мне такое время… хоть ложись да помирай, Якуня-Ваня!.. Люблю ее… и она меня тоже. Ну, только ничего у нас не выходит… Очень уж серьезная она… И требует, чтобы я беспременно рассмешил ее. Тогда, говорит она, можешь свою Маланью по шапке… а я, говорит, вся твоя!.. Ну, что ты будешь делать, Якуня-Ваня!.. Уж я и так и этак – ничего не получается! А тут как раз и говорит она своему отцу – генералу-то… «Скажи, говорит, Семену, чтобы к моему столу без фрака не подходил». Генерал ко мне: «Не сметь, говорит, сукин сын, без фрака!..» Ладно, думаю, заведу я фрак… Пошел это я на толкучку, купил новую рогожу, отнес первеющему портному, и сшил он мне из рогожи фрак. В тот же день принес я в этом фраке своей крале кофей на подносе. Думаю: фыркнет сейчас… ну, значит, и моя… А она взглянула – и серьезно так спрашивает: «Почем, говорит, сукно покупал, Сеничка?» «Руль семь гривен аршин», говорю. «Дорого, говорит, дрянь сукно… Сними сию минуту». Ладно, думаю. Я ж тебя доконаю, Якуня-Ваня! Должон я вам, братаны, обсказать, что спал я с дворником в чулане, рядом со спальней моей крали… А краля-то спала вместе с горничной. Вот и слышу я как-то ночью разговор. Говорит моя краля горничной: «Маша, посмотри-ка постель… чтой-то мне под боком колет». Ну, Маша посмотрела, пощупала и говорит: «Это, барышня, в постель попало вам заместо лебяжьего пуху гусиное перо». А мы с дворником-то спелись уже… Полежал он малое время и кричит мне: «Семен, чтой-то мне под боком давит… Вздуй огонь… посмотри». Через некоторое время я отвечаю ему: «Это, мол, Иван Тихоныч, попало вам под бок березовое полено вместо елового… потому и было вам утеснение в боку». Сказал это я и вдруг слышу за стенкой-то: «Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха!..» Это значит, краля-то моя расхохоталась. То-то, говорю, шельма! Мы ведь белокудринские, Якуня-Ваня… Кого хочешь рассмешим…
Мужики опять гоготали.
Гамыра спросил:
– Ну, и потом как у вас пошло?.
Не улыбаясь Сеня ответил:
– Знамо как… Пожил я с ней… с полгода… и… бросил.
– Что ж насовсем-то не остался? Маланью-то по боку бы…
Сеня обидчиво воскликнул:
– Что ж я дурак, Якуня-Ваня?! Маланью променяю на барышню?! Кабы она была вроде наших девок… А то соплей перешибешь… И в лице ни кровинки… На кой она мне?.. Побаловался… и ладно…
Мужики смеялись уже лениво. Всех клонило ко сну.
Костер на подовине тлел углями.
Пропели вторые петухи.
Подставив лицо к жару, Афоня уже похрапывал.
Около него, разбросав руки и ноги, спал Демьян.
Яков Арбузов ушел домой. Вскоре вслед за ним пошли к своим овинам Гамыра и Осокин.
А Сеня развалился спать около Демьяна.
Дед Степан слазил наверх, осмотрел «сад», закрыл западню и вернулся к подовину. Почмокивая трубкой, долго смотрел он на предутреннее звездное небо, на струйки дыма, вьющегося над овинами, на скирды хлеба, сложенного вдоль деревни.
Смотрел, покуривал трубку и думал.
Думал о событиях, развертывающихся по деревням и в городах.
Припоминал дед Степан рассказы заимщиков о зверствах, которые чинили над мужиками колчаковцы-каратели и отряды чужеземцев.
Вспомнил побои, которые перенес от казаков. Вспомнил и внука, неведомо куда ушедшего.
«Где он, остроглазый? – с тоской подумал старик. – Может, погиб давно? Может, замучили его колчаковцы?.»
В груди у деда шевелилась тревога.
А вокруг него, около подовина, раздавался безмятежный храп.
Афоня храпел на все гумно. Иногда он запускал под рубаху руку и ожесточенно скоблил живот. Так же громко похрапывал Сеня, разбросавший свои длинные, как оглобли, ноги в серых рваных штанах. Демьян носом подсвистывал им.
Среди последних предутренних звезд мигнула на востоке маленькая звездочка и слетела с неба куда-то за вершины темнеющего вдали урмана. Точно спичка, ярко вспыхнула вторая звездочка. Над болотцем пролетела третья.
Где-то в середине деревни заржали прозябшие кони. Им откликнулся конь от овина Валежникова.
У Гуковых на току ударили первые цепы. Глухо застучали они затем у Новодова, потом у Бухалова.
Пропели третьи петухи.
Над урманом румянилась уже алая полоска зари.
Понемногу заплясали цепы во всех концах деревни.
Дед Степан легонько толкнул в плечо спящего сына:
– Демьян!.. Вставай…
Вместо Демьяна вскочил Афоня и, дико тараща сонные глаза, забормотал:
– А?.. Что?.. Какая овца?.. Где волки-то?.. А?
Дед Степан толкал разоспавшегося сына и смеялся над Афоней:
– Целы все овцы, Афоня… Волки-то в Чумалове стоят.
Разбудив Демьяна, дед Степан велел ему таскать снопы из овина на ток, а сам пошел будить сноху.
Проснулся и Сеня Семиколенный. Почесываясь и покашливая, оба они с Афоней пошли к своим дворам.
А через час, когда длинные и золотые пики восходящего солнца пронзили урман и уперлись сначала в рыжие скирды, а потом в черные сковородки гумен, на которых молотили хлеб, стукотня цепов, как пулеметная дробь, рассыпалась по всей деревне.
– Ту-ту-ту-ту… Ту-ту-ту-ту… Тах!.. Тах!..
И в такт этой пулеметной пляске, из-за кладбища, со стороны Чумаловской дороги, послышались звуки, похожие на конский топот.
Мужики и бабы тревожно прислушивались…
Вскоре из леса вылетел отряд всадников – человек двадцать пять – и понесся в улицу деревни, звонко цокая копытами лошадей по мерзлой земле.
Точно по команде замерла пляска цепов. Смотрели белокудринцы на скачущих всадников в черной одежде и с трудом сдерживали тревожный стук в груди.
Глава 36
Метались люди от двора к двору, от гумна к гумну; сталкивались в воротах и в сенцах и, захлебываясь страхом, шептали:
– Милиция!
– Стражники!
– Да неуж, кума?
– С места не сойти!
– Милиция!
– О, господи!.. Должно, погинем.
– Милиция!.. Милиция!.. – глухо звучало во дворах и около ворот.
– Какая там, жаба, милиция?.. Стражники приехали!
– Урядник!..
– Милиция! – взволнованно перекидывалось по всей деревне.
– Кого им надо-то?
– Неужто опять за хлебом?
– Все будут брать – и хлеб, и скотину, и птицу…
– Мать пресвятая богородица!
Старухи крестились и стонали:
– Ох… господи… ох… погинули… ох!..
Десятский Гамыра обходил дворы и передавал приказ:
«Собираться мужикам в ограду старосты на сход».
Когда над урманом взошло багровое утреннее солнце, поодиночке лениво потянулись мужики к ограде старосты, около которой толпились стражники.
Не так много собралось народа.
После долгого ожидания на крыльцо вышли: урядник, староста и три горожанина-скупщика.
Урядник сухо поздоровался:
– Здорово, мужички!..
Недружно ответили:
– Здравствуй…
– Милости просим…
– Вот что, мужички, – заговорил урядник, разглаживая черные пушистые усы и обегая глазами небольшую толпу бородатых людей в шубах и в мохнатых шапках. – Приехали к вам из города заготовители… от казны верховного правителя. Они будут покупать у вас по твердой цене… за наличные деньги… хлеб, скот и птицу. Я приказываю вам, мужички, оказать заготовителям содействие. Дружно сдавайте требуемое. Помните: все сдаваемое пойдет на армию… которая бьется за вас… против большевиков…
Из толпы кто-то перебил урядника:
– А где теперь наша армия?
– Наша победоносная армия прошла Урал, – ответил урядник, – подвигается за Волгу… Теперь со дня на день надо ждать падения Москвы…
– А что я тебя спрошу, господин хороший, – ласково заговорил Гуков своим тоненьким старческим голоском, обращаясь к уряднику. – Помощь-то есть нам какая-нибудь… от иноземных держав… или нет?
– Нам помогают все европейские державы, – начал разъяснять урядник. – Помогает Англия, помогает Америка, помогает Япония… и все прочие помогают… Ну, и русские люди поднялись от старого до малого… Армия получилась у нас огромадная!.. Всех надо накормить, напоить… А кроме того, надо платить иностранным государствам за оружие и за амуницию. Сами знаете: без оружия большевиков не одолеть. Помогайте, мужички… Дружно сдавайте все требуемое…
И опять кто-то из толпы спросил:
– Почем хлеб будут брать?
– Об этом разъяснят вам господа заготовители, – ответил урядник, кивая на трех горожан. – Не беспокойтесь: обиды от них не будет… Цена будет разная… смотря какой хлеб…
Сеня Семиколенный злобно крикнул:
– А ежели у меня нет его… хлеба-то?
Вслед за ним прогудел хриповатый голос Афони:
– Скоро сами с голоду передохнем!
Вслед за Афоней вразноголосицу закричали другие мужики:
– Какой у нас хлеб?
– Давно ли пятьсот пудов забрали!
– Уморить, что ли, хотите?
– А тыщу пудов брали… куда девали?
– Сами голодаем!
– Нет у нас хлеба…
Лицо урядника налилось кровью. Глаза сделались круглыми, усы ощетинились.
Взмахнув нагайкой и покрывая голосом галдеж мужиков, он взревел:
– Цыц, сукины дети!.. Горячих захотели?! Запорю!..
Галдеж оборвался.
Взмахивая нагайкой, урядник кричал:
– Думаете, забыл ваши большевистские плутни? Не забыл!.. Все помню… Укрыватели, сукины дети!.. Запорю!..
Он помолчал и, окинув глазами толпу, начальственно рявкнул:
– Ну?! Расходись!.. Разговоры кончены… Не позднее завтрашнего полдня сдать заготовителям: тысячу пудов зерна… пятьдесят голов рогатого скота… три сотни домашней птицы… Идите, приступайте к делу… Живо! Сопротивляющихся буду пороть, как Сидоровых коз…
Взмахнув нагайкой, он круто повернулся и пошел в дом. За ним ушли и горожане. Оставшийся на крылечке староста принялся уговаривать мужиков:
– Сдавать надо, братаны… Что поделаешь?.. Требуется!.. Сдавайте уж… без греха… Для казны ведь… Не сердите начальство… Сдавайте…
Мужики кряхтели, кашляли и, робко оглядываясь, кидали старосте:
– Да ведь нету, Филипп Кузьмич… хлеба-то…
– Сам знаешь, Филипп Кузьмич… много ли собрали нынче…
– Разорены которые, Филипп Кузьмич…
Староста разводил руками:
– Знаю, братаны, знаю… Что же делать-то? Куда деваться? Самому мне не легко… Ну, все ж таки сдавать буду… Помочь надо казне… Дело такое подошло…
Толпа стала понемногу расходиться.
Сеня Семиколенный еще раз злобно крикнул от калитки, через которую выходили уже на улицу:
– Где ж его взять-то?.. Черти толстопузые!..
Не обращая внимания на его крик, Валежников провожал мужиков и приговаривал:
– Сдавайте, братаны… без греха… Сдавайте…
Не прошло и часу, как заготовители, в сопровождении стражников, тремя партиями пошли по деревне. Обходили избы и объявляли бабам и старикам: какой двор сколько и чего должен сдать в казну.
Точно по уговору, бабы везде одно твердили:
– Ладно… ужо придет сам-то… скажу.
– Ужо… хозяину передам…
Уходя, стражники говорили угрожающе:
– К завтрашнему полдню, чтобы все сдать… Так и хозяину передайте… А то худо будет… Потом не пеняйте…
Бабы молчали.
В этот день сдали по пятьдесят пудов ржи и овса Валежников, Гуков и Оводов.
К вечеру деревня опустела. Напряженно притаилась. Даже собаки редко тявкали.
В сумерках бабка Настасья приметила бежавшую по деревне Параську, кликнула в ограду, молча провела в пригон и только там сказала ей полушепотом:
– Ох, Парасинька… касатка моя… Навалилась на нас беда… навалилась…
– Чую, бабушка Настасья, чую, – так же полушепотом заговорила Параська. – Весь день ищу отца… Потеряли его с мамкой.
– Постой, не убивайся, касатка, – перебила ее бабка Настасья. – Отца твоего видела утром… К Панфилу пошел, к дегтярнику… Может, с Панфилом и спрятались куда… Не убивайся… Наши тоже прячутся…
– Что делать-то, бабушка Настасья? – взволнованно спросила Параська. – Что делать? Как бы стрелять не начали стражники-то… Страшно, бабушка!.. Или бить начнут…
– Ничего… не бойся, касатка… Переживем…
Бабка Настасья обвела глазами большой пригон, по которому разбрелись в густеющих сумерках лошади, коровы и овцы; прислушалась к вечерней тишине и, убедившись, что, кроме хрумканья скотины, ничего не слышно, сказала Параське:
– Беги, касатка, к Маркеловой кузне… Постучись тихонько… Там прячутся Демьян наш и дед Степан. Скажи им: как только угомонится деревня на сон… чтобы бежали домой… Надо скотину прятать. Хлеб-то не упрячешь теперь… Пусть гонят скотину в лес… Беспременно чтобы гнали… Так и скажи, Парася: бабка Настасья, мол, приказывает… Идите, мол, домой… скотину прячьте…
– Сейчас бежать-то, бабушка?
– Сию минуту беги, касатка. Через гумны беги…
Параська рванула концы тоненькой шаленки, затягивая их узлом под подбородком.
– Ладно, бабушка… бегу…
И понеслась через пригоны к гумнам.
Лишь только проводила бабка Настасья Параську – в ограду вошла Маланья Семиколенная. Хмуро спросила:
– Что будем делать, Настасья Петровна? Грозятся стражники-то.
Присоветовала бабка и ей корову в лес угнать.
Провожала до ворот и шептала впотьмах Маланье:
– Гони, Маланьюшка… прячь… Заберут у тебя последнюю коровенку…
Когда Маланья уходила из ширяевской ограды, деревня погружалась уже в потемки.
В это время Параська бежала гумнами к концу деревни. Быстро перемахнула, никем не замеченная, улицу, подбежала к холодной и давно заколоченной кузнице и тихо постучала в дверь.
Но из кузницы никто не ответил.
Параська еще раз постучала и тихо позвала:
– Дедушка Степан… а дедушка Степан!
Кузница молчала.
И в третий раз постучала Параська и позвала:
– Дедушка Степан!.. Дядя Демьян!.. Я это – Параська… Бабушка Настасья послала…
И не успела Параська договорить, как из кузни заскрипел низкий голос отца ее – Афони:
– Чего тебе надо?.. Зачем пришла?
– Отопри, тятя! – быстро зашептала Параська… – Бабушка Настасья послала меня… Отопри скорей…
Дверь скрипнула и распахнулась.
Параська шмыгнула через высокий порог в черную тьму кузницы и сразу поняла, что в холодной кузнице полно народа.
– Кого тебе, Парась? – раздался из темноты голос деда Степана. – Кого, меня, что ли?
– Тебя, дедушка, тебя… Бабушка Настасья сказать велела…
Захлебываясь от волнения, путая слова, Параська пересказала приказ бабки Настасьи всем мужикам утонять скотину в лес.
Десятский Гамыра спросил мужиков:
– Как, братаны, погоним, что ли?..
Помолчав, за всех ответил дед Степан:
– Гнать надо… прятать… Заберут, язви их в душу!.. Хлеб теперь не упрячешь… а скотину можно… Гнать надо, братаны.
Еще помолчали.
Из-за горна прозвучал густой и твердый голос Афони:
– Ладно удумала Настасья Петровна!.. Расходиться надо… гнать скотину… Прятать надо, мать честна!
И так же твердо и решительно сказал Арбузов:
– Айда, братаны! Расходись… по одному, по два… Нечего ждать… Никто не поможет… Пошли!
