Текст книги "Бабьи тропы"
Автор книги: Феоктист Березовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)
Глава 3
Вторую неделю доживали Ширяевы на новом месте. Каждый день ходили в монастырь к заутрене, к обедне и к вечерне.
Горячо молилась Петровна перед иконой угодника, ежедневно к закрытым мощам прикладывалась. Становила на колени перед мощами Демушку и шепотом приказывала ему:
– Молись… Прости, мол, господи, мамку мою…
Думала, что чистая ребячья молитва скорее дойдет до бога и за грех ее черный будет засчитана.
Степан Иванович не особенно богомольным был. В родной деревне, где он вырос, не было церкви. Родители, занятые работой на чужих людей, с малолетства не сумели приучить его к молитвам и молениям. А жизнь в городе, в тяжелом труде – тоже на чужих людей – совсем отучила его от молений. Сейчас, очутившись по воле жены около монастыря и вынужденный, женой же, к ежедневному посещению монастырского храма, да еще по два, по три раза в день, он тяготился церковными службами. Придет с Петровной в храм, немного постоит, помолится и шепчет ей на ухо:
– Что-то голову кружит мне. Пойду, похожу по ограде. А ты молись.
И уйдет из храма.
Больше всего бродил Степан по сосновым лесам, окружавшим монастырь, по монастырским угодьям и по монастырскому кладбищу; заглядывал и в общежитие паломников и в их столовую.
Присматривался к монастырской жизни.
К разговорам монахов и богомольцев прислушивался.
А богомольцев в монастыре всегда было много. Шли и ехали сюда люди со всей Сибири и даже из России.
Монастырь и мощи здешнего угодника славились чудесами наравне с Киево-Печерской лаврой и Троице-Сергиевской обителью.
Нередко случалось, что паломники, не получившие в Киеве и в Сергиевском посаде исцеления своих телесных недугов или душевных ран, шли пешком сюда, в Сибирь, с надеждой получить от мощей здешнего угодника то, чего не добились там, в России.
Неделями жили паломники либо в деревне, либо в самом монастыре, в общежитии, и тут же в монастыре питались в общей столовой за плату.
Степану Ивановичу нравилось, что в монастырском общежитии находятся паломники самых разных сословий и состояний: люди богатые, среднего достатка и бедняки, проживавшие здесь последнюю копейку и уходившие в обратный путь, питаясь христовым именем. Больше всего было здесь простых русских женщин, среди которых нередко попадались и купчихи и чиновницы. Нравилось Степану и то, что спят паломники либо на голых нарах вповалку (это те, которые пришли сюда по обету), либо на топчанах с соломенными тюфяками и с такими же подушками. Этот порядок строго соблюдался на мужской и на женской половинах общежития. Заметил Степан, что богатые бабы-купчихи и чиновницы в большинстве случаев останавливались на жительство в деревне. Но были и такие, что до конца оставались в монастырском общежитии.
Вначале Степану нравилось и благолепие монастырского храма, и благочестие монахов, весь распорядок монастырской жизни.
Но однажды во время заутрени, которая начиналась в пять часов утра, он обратил внимание на одну сцену, которая промелькнула в храме перед его глазами в толпе монахов и послушников.
Степан в этот день оказался неподалеку от небольшого ряда молодых послушников, стоявших на коленях у правого клироса и окруженных пожилыми монахами. Послушники почти беспрерывно крестились и клали земные поклоны. Некоторые из них усердно стукались лбами о пол. Все шло как будто в полном порядке и согласно церковному уставу и благочинию: нараспев возглашали молитвы поп и дьякон; скороговоркой вычитывал молитвы псаломщик; неплохо пел хор; усердно молились паломники и монахи, стукались лбами о пол послушники, над головами молящихся плавали облака ароматного дыма, который поддавал из своей кадильницы дьякон.
Вдруг один из монахов – толстый и русоволосый – толкнул кулаком в затылок стоявшего впереди него на коленях послушника и негромко, полушепотом сказал:
– Кланяйся и считай дальше…
Для послушника этот удар был, очевидно, неожиданным и настолько сильным, что он сунулся головой вперед и почти упал, ткнувшись носом в пол, тотчас же он оперся руками о пол и, продолжая стоять на коленях, разогнул спину и повернулся лицом к монаху, задирая кверху голову, он покорно молвил:
– Я все отсчитал, отец…
– Врешь, – сердито прошипел монах. – Господа не обманешь!.. Ты положил только сто поклонов. Кланяйся и отсчитывай еще двадцать поклонов… как назначил отец Мефодий.
Послушник вновь начал креститься, кланяться и стукаться лбом о пол.
Через некоторое время, в самой середине толпы монахов, еще один монах толкнул кулаком в затылок послушника, стоявшего впереди него, и тихо сказал:
– Худо молишься, Димитрий… Встань… Перекрестись… Пади на колени… Кланяйся в землю…
Быстро поднявшись с пола и разогнувшись во весь рост, послушник с маху пал на колени и поклонился.
А монах продолжал негромко командовать:
– Встань… Перекрестись… Пади на колени… Кланяйся…
Степан насчитал десять таких поклонов.
Сухая и тонкая шея послушника покраснела и точно бисером покрылась крупными каплями пота.
Монах нашептывал послушнику:
– Становись опять на колени и считай поклоны до положенного числа. – Монах перекрестился и со вздохом добавил: – Согрешишь с вами, окаянными…
Ранняя утренняя служба в храме была недолгой. Но монахи и послушники обычно уходили из храма, не ожидая конца этого раннего богослужения – они всегда куда-то спешили.
Вот и сегодня лишь зазвучали с амвона слова попа, читавшего «отпуск», они быстро ушли из храма и, пройдя двор, столпились близ монастырской кухни. Плотным кольцом окружили высокого и курносого монаха с большой головой, покрытой прямыми волосами табачного цвета, с такой же бородой и усами, с маленькими зеленоватыми глазами.
Подошел к кухне и Степан и, спрятавшись за угол, стал наблюдать за тем, что происходило в толпе монахов и послушников.
Они наперебой спрашивали, обращаясь к высокому монаху:
– А мне куда сегодня, отец Мефодий?
– А мне?..
– А мне?..
Упитанное лицо Мефодия, и без того суровое, еще больше посуровело. Низкий и зычный голос его звучал властно.
– Нерадивый раб Иван! – говорил он, обращаясь к тому самому послушнику, которого в храме толкнул кулаком в затылок толстый монах. – Доколе ты будешь лодырничать и лукавить перед Господом богом?
Опустив глаза, послушник тихо и смиренно молвил:
– Прости, отец Мефодий!.. Больше не будет того…
– А зачем ты сегодня в храме пробовал обмануть самого господа бога? – продолжал обличать монах послушника. – Зачем слукавил перед господом, когда выполнял наложенную мною эпитимию? Почему вместо ста двадцати поклонов положил сначала только сто? Кого хотел ты обмануть?.. Бога?!
– Прости, отец…
Помолчав, монах сказал, как бы раздумывая:
– Ну… хорошо… прощу я тебя… еще один раз… Стерплю!.. Господь терпел и нам повелел… Но ты, раб лукавый, запомни: это будет мое последнее прощение… Ежели еще раз заметят твою лень, выгоню из монастыря! Понял?
– Понял, отец Мефодий… Больше не пойду на искушение дьявола…
Степан напряженно вслушивался в грозный голос монаха и не все понимал в его витиеватой речи.
Мефодий громил уже другого послушника, получившего в храме подзатыльник:
– А тебе, Димитрий, должно быть, надоело воду возить с реки да песок целительный доставлять в монастырь для освящения! Ну, говори: надоело?
– Нет, отец Мефодий, – так же смиренно ответил послушник. – Прости, отец… Но должностью своей доволен.
– Зачем же ты чуть не полдня спал вчера в лесу и морил там коня в упряжке?
– Нечистый, – бормотал послушник, – нечистый попутал… Прости, отец Мефодий… прости…
– Ай-я-я, Димитрий… Нехорошо!.. Ты забыл, что покровитель твой святой Димитрий Солунский был великий трудолюб. И смиренный богу служитель!.. А ты – лодырь! Да еще лукавый лодырь!.. Как ты выполнял сегодня эпитимию? Как замаливал свой грех?
– Прости, отец!
– Ладно. На этот раз прощаю твой грех, – сказал Мефодий. – Посылаю тебя с сего дня на монастырскую пашню. Будешь ходить там за сохой… – И тоже пригрозил послушнику: – Но помни, Димитрий: не исправишься – выгоню из монастыря!
Изредка высовывая голову из-за угла, Степан вслушивался в грозные речи монаха.
Мефодий обратился к монаху, стоявшему рядом с ним:
– Отец Кирилл, ты пойдешь сегодня на кухню. Заменишь отца Иону. Что-то захворал отец Иона… Да смотри хорошенько за поварами… смотри, чтобы побольше берегли монастырское добро, да поменьше потчевали богомолок… Слышишь?
– Слышу, отец Мефодий, – ответил монах. – Будь спокоен!
– Не доглядишь оком, поплатишься боком, – строго предупредил Мефодий.
– Чую, отец Мефодий, – смиренно проговорил монах. – Понимаю: свой глаз алмаз, чужой – стеклышко.
– То-то!..
Мефодий повернулся к другому монаху, стоявшему слева от него:
– А ты, брат Мелентий, с сего дня сядешь на водовозку вместо послушника Димитрия. Пусть этот лодырь лукавый походит теперь за сохой. После я найду тебе замену. А пока поезди за водой и за песочком…
Степан понял, что отец Мефодий занимает в монастыре какую-то высокую должность и сейчас распределяет монахов и послушников по работам.
В это время из храма стали выходить небольшими группами богомольцы, среди которых Степан заметил свою жену и пошел навстречу ей.
Глава 4
Ходил Степан по лесу между монастырем и рекой и незаметно дошел до реки. Увидел на берегу одинокого рыбака-монаха. Поздоровался.
– Здорово живешь, отец!.. Клев на уду…
– Здравствуй, – ответил монах, не оглядываясь на Степана.
Степан огляделся и, не заметив около монаха наловленной рыбы, шутливо сказал:
– Знать, рыбка-то сегодня не ловится… А может быть, рыбак худ, потому и рыбы нет тут?
Большой, красноносый и обросший белыми волосами монах поднял голову, удивленно посмотрел из-под белых и мохнатых бровей на Степана и хмуро сказал:
– Не клюет сегодня…
Помолчав, он спросил Степана:
– Покурить нет у тебя?
– А разве ты куришь? – спросил в свою очередь Степан, смеясь и подсаживаясь к рыбаку.
Монах еще раз повернулся к Степану, обдал его перегаром водки и сердито сказал:
– А что я… не такой же человек, как ты?
– Да ведь грех, поди, монахам курить, – смеялся Степан, доставая из кармана холщовых портков кисет с табаком и трубку. – Не боишься, что бог накажет?
Монах мотнул головой и угрюмо процедил:
– Нужен я ему… богу-то…
– Неужель, в самом деле, не боишься?
– А чего его бояться? Разбойник он, что ли, бог-то? Набивая трубку и посмеиваясь, Степан говорил:
– Люди сказывают: наказывает он за грехи… смертью карает! А праведным чудеса показывает…
У монаха с похмелья голос немного хрипел.
– Паломник, значит? – сказал он, оглядывая Степана с ног до головы, и протянул: – Та-ак…
Он отвернулся к удочке, помолчал и, снова поворачиваясь к Степану, спросил:
– Из каких ты будешь?
– Крестьяне мы, – ответил Степан.
– Откуда?
– Родился далеко, почти в России, – уклончиво ответил Степан. – Вырос в деревне, близ Тюмени. Все время крестьянствовал. Живал и в городе. Только не в Тюмени…
– Та-ак, – опять протянул монах и снова оглядел Степана. – Вижу… Сам деревенскими делами занимался… крестьянствовал… Значит, будем знакомы… Давай-ка покурим!
Не ожидая ответа, он выдернул из рук Степана только что набитую трубку, вынул из кармана свои спички и, закурив, продолжал разговор:
– Как зовут тебя?
– Степаном… А прозываюсь Ширяевым.
– А мое имя во Христе – Игнат. Зови меня братом Игнатом. Слышь? Порядок такой в обители.
– Чую, – ответил Степан, – запомню, брат Игнат…
С этого и началось знакомство Степана с братом Игнатом, который служил в покоях настоятеля монастыря.
Угрюмый и неразговорчивый с другими, брат Игнат в свободное от работы время часами разговаривал со Степаном, гуляя по лесу либо по монастырским угодьям. Обо всем говорили: о крестьянском житье-бытье, о мужицком хозяйстве, о посевах и сенокосах. Пробовал Степан заводить разговор о монастыре и о жизни монахов, но всякий раз брат Игнат переводил разговор на другое. Не любил Игнат говорить и о бабах, всех их он считал блудницами и греховодницами. И с Петровной избегал встреч. Увидев Петровну, выходящую с мальчиком из храма, сдвинет белесые и мохнатые брови свои и буркнет Степану:
– Вон Ева твоя идет… Прощай… В другой раз потолкуем.
Чтобы поближе сойтись с монахом, однажды Степан принес на реку бутылку водки, которую они тут же, во время рыбалки, стали распивать через горлышко, закусывая черным хлебом и луком.
Сам Степан сегодня мало пил, а брат Игнат то и дело прикладывался к бутылке и почти совсем не закусывал.
– Почему не закусываешь? – спросил Степан.
– А чего тут закусывать? – усмехнулся монах, закидывая удочку в воду. – Всего-то у нас с тобой одна бутылка на двоих. Проскользнет, поди, и без закуски.
Выпивая, они опять заговорили о крестьянском житье-бытье. Игнат рассказывал о малоземелье в России, о недородах и голодовках российских крестьян, о бегстве мужиков из родных деревень, куда глаза глядят, с единственной надеждой – надеждой на помощь божью.
Степан внимательно слушал монаха и лишь изредка вставлял свое слово насчет монастырей и монахов, молитвы которых бог должен бы услышать и помочь мужикам. Но Игнат обходил слова Степана молчанием, либо отделывался короткими фразами:
– Конечно, на все воля божья… Господь все может… Только не всегда он хочет помочь…
День этот был солнечный, тихий. Пахло сосной, таежной прелью и багульником.
Они сидели на берегу, около самой воды, под тенью большого куста черемухи.
А перед ними раскинулось гладкое и широкое плесо реки, усеянное темно-зелеными пятнами островков. Далеко от них на востоке маячил противоположный таежный берег реки. Прозрачное светло-зеленое зеркало реки, точно сказочное живое чудище, мчалось мимо них с огромной быстротой. Сквозь мчащееся тело этого чудища плыли против течения стайки хариусов с быстро мелькающими хвостами.
Игнат, почти не переставая, говорил и в то же время то и дело выдергивал из воды крупных хариусов. Ведерко его быстро наполнялось рыбой.
А Степан напряженно следил за нитью его рассказов, решив на этот раз во что бы то ни стало перехитрить монаха и выведать у него как можно больше о жизни монастыря и монахов.
Когда Игнат бросил в ведро очередного хариуса и стал наживлять на крючок метляка, Степан, как будто мимоходом, спросил его:
– Скажи, брат Игнат, что это в последние дни стал я примечать, что во время заутрени в храме послушники стоят у вас на коленях… А монахи молятся, стоя на ногах?
– И монахи нередко стоят на коленях, – ответил Игнат. – Только ты не заметил…
– Это верно, – сказал Степан, – монахов я не замечал. Должно быть, редко это бывает у вас?
– Какое там редко! – произнес Игнат, махнул левой рукой, а правой придерживая уду. – Попадает и монахам… Только на коленях-то стоят у нас монахи малого чина.
– А почему такой порядок заведен у вас? – спросил Степан.
– Чудак! – со смехом ответил Игнат. – Да ведь эти монахи и послушники отбывают церковное наказание, эпитимию!.. Да попутно и следят друг за другом…
Понял?
– Вот оно что, – так же со смешком произнес Степан. – То-то я на днях видел, как во время заутрени два послушника подзатыльники получали от монахов!
– Видел?
– Видел своими глазами.
И Степан рассказал о том, что видел в храме и что слышал около кухни, когда отец Мефодий распределял монахов и послушников по работам.
– Видать, этот самый отец Мефодий большую власть имеет у вас над монахами? – спросил он Игната.
– О! – воскликнул монах, быстро поднимая вверх уду и вытягивая из воды хариуса. – Отец Мефодий у нас гроза! Ибо он есть правая рука нашего владыки, архимандрита. Ну, и как всякий добрый пастырь, отец Мефодий не о себе печется, а о стаде христовом… о нас, грешных…
Сняв с крючка хариуса и бросив его в ведро, Игнат вновь наживил свою удочку, закинул ее в воду и стал следить за поплавком.
Степан спросил:
– Неужели отец Мефодий и по морде бьет послушников и монахов?
– О-о, еще как бьет-то! – захохотал Игнат, выдергивая из воды пустую уду и кладя ее рядом с собой. – Говорю тебе: отец Мефодий у нас – гроза!.. Он ведь монастырский казначей и всему делу голова!.. Отец Мефодий на особом почете у владыки… Понял?
Игнат взял в руки бутылку, запрокинул голову и, глотнув два раза, передал ее Степану.
– На отце Мефодии лежит все хозяйство монастырское, – продолжал слегка захмелевший монах. – А хозяйство у нас большое, Степа!.. Одной ржи да пшеницы мы засеваем около ста десятин. Да под огородами около десятка десятин. Да гостиница. Да кухня… Ведь помимо монастырской братии надо круглый год кормить богомольцев. Сам видишь, сколько народу идет к нам со всех концов матушки-России!
Игнат снова побулькал из горлышка бутылки себе в рот.
– Теперь ты понимаешь, Степа, сколько забот у отца Мефодия? Чуешь, сколько под его началом народу… послушников, монахов, простых деревенских мужиков?.. Ведь на летнюю пору и на осень монастырь нанимает на работу мужиков из соседних деревень и с заимок… Как тут справишься с такой оравой без зуботычки? Такое хозяйство вести – не лапти плести…
– Это верно, – согласился Степан. – А за что Мефодий бил послушников Ивана и Митрия? Видать, шибко провинились они?
Игнат махнул рукой:
– Тут отец Мефодий малость пересолил…
Следя за бегом светло-зеленой воды и ища в ней хариусов, Игнат спросил Степана:
– Вот ты, Степа, сам ответь мне: может человек без сна жить, аль не может?
– Можно, конечно, – ответил Степан. – Только долго без сна не продюжишь.
– Верно, – подтвердил Игнат. – Ежели человека держать долго без сна, далеко на нем не уедешь… А у нас сейчас все монахи и послушники, которые работают на пашнях, на огородах да на черных работах в самом монастыре, кончают свою работу только-только к ночи. А поднимаются на работу чуть свет.
Игнат выдернул из воды очередного хариуса, бросил его в ведро и, положив рядом с собой уду, еще раз глотнул из бутылки.
– Ты, Степа, – вновь заговорил он, – видел около кухни только десятую часть монахов и послушников – только тех, которые работают в монастыре. Ведь заутреня-то начинается у нас… сам знаешь… в шесть часов утра… А братия поднимается на работу с рассветом. Вот ты и прикинь: много ли приходится на сон монахам малого чина и послушникам?
– Да, не много, – согласился Степан.
– Распорядителям, досмотрщикам да разным там попам, дьякам и прочему клиру – что?! Они и днем выспятся… вдоволь!.. А монахам малого чина и послушникам днем роздыху нет… Нет, Степа, нет!.. Дай-ка бутылку-то…
И вновь забулькала водка в широкий рот брата Игната.
Он заметно пьянел, по по-прежнему пил не закусывая, а лишь сладко причмокивал губами после каждого глотка.
– Нет, Степа, – говорил он, следя за удочкой и за гигантской и прозрачной лавиной воды, мчавшейся мимо них, – у нас, в монастыре, люди работают по-разному и разно живут.
Монах помолчал, подумал и вдруг громко выпалил, не оборачиваясь к Степану и следя за удой:
– Уж ежели ты желаешь знать, Степа, я тебе прямо скажу… как другу… У нас тут, в обители, одни люди горбы гнут, а у других животы кверху прут… Да, да! А ты думал – как?
Степан засмеялся:
– Раньше я не так думал… Теперь вижу: пожалуй, ошибся…
Игнат выдернул уду с хариусом.
Еще раз хлебнул из бутылки, почмокал губами, крякнул:
– Эх, люблю я эту святую водицу!.. Что греха таить… люблю!
Немного помолчав, он вдруг помрачнел и, не то ворчливо, не то с досадой, сказал:
– А эпитимию отец Мефодий зря наложил на ребят… Ведь это что же получается?.. Выходит, что с одних и тех же волов отец Мефодий по две шкуры содрал. И морды набил и эпитимию наложил. Так, что ли?
Степан усмехнулся:
– Выходит, что так.
– Н-неправильно! – воскликнул Игнат коснеющим языком. – Еж-жели ты пастырь стада христова, т-ты шерсточку-то со своих овечек стриги, а шкурку не дери!.. Ш-шкурку не трожь!.. Пот-тому… шкуры не будет, и стричь некого будет… Прав-вильно, Степа, я говорю?
– Значит, не одобряешь? – посмеиваясь, спросил Степан.
– А кто это одобрит?.. Никто так-кой пор-рядок не одобрит… Дай-ка бутылку…
Игнат взял было в руку уду, но тут же бросил ее на бережок и пьяно продолжал:
– Степа… Т-ты м-мой друг… И потому… т-тебе я с-скаж-жу… Да… тебе скажу…
Язык у него чем дальше, тем больше запинался, но говорил он осмысленно.
– У нас, Степа, не один отец Мефодий бьет людей… Вот, скажем, отец Гермоген. Он всеми пашнями ведает. На нем же уборка… обмолот… Народу у него полно!.. Ты что думаешь, он не бьет?.. Бьет и он. Только отец Гермоген бьет с разбором… Он зря не тронет человека.
Монах покрутил головой и, пьяно посмеиваясь, воскликнул:
– Зато… уж и бьет, сукин сын!.. В кровь! Да и отец Кирилл, у которого подворье… то есть гостиница монастырская… Он тоже тяжел на руку… Ух!.. Беда!
И монах опять засмеялся и замотал головой:
– А ему что… отцу Кириллу-то? Ведь кто бьет, тому не больно, Степа!.. Да, не больно… Его, поди, тоже били, когда послушником был…
Повторяя уже рассказанное и прибавляя и рассказанному новые истории, Игнат попутно говорил о богатствах монастыря, о торжественных монастырских богослужениях, о вольготной жизни церковного клира, вновь говорил о послушниках и о тех издевательствах и побоях, которые приходилось им переносить.
– Зачем же послушники терпят все это? – спросил Степан.
Игнат долго смотрел пьяными глазами в лицо Степана. Потом сказал:
– Зачем?.. А куда им деваться?..
– От такой жизни я бы сбежал, – ответил Степан.
– Чудак ты, брат Степан! – воскликнул монах. – А куда бежать?.. Ты не забывай, Степа… в большинстве… послушники идут в монастырь по обету… Понимаешь?.. по о-бе-ту!.. Такой человек, Степа, все готов перенести… как искус самого господа бога… А монахи… Что ж монахи – как быки… привыкли к своему ярму… А главное в том, Степа, из монастыря бежать некуда!.. Отсюда только два хода: один – в работники к богатому мужику, а другой – бродяжить… И так каторга… и этак – смерть под забором… либо в лесу… в тайге…
Монах помолчал, посмотрел задумчиво на реку и вновь заговорил уже не особенно складно, по-прежнему запинаясь:
– А то возьмем такой пример: со мной работает в покоях владыки послушник Яков… Да вовсе он никакой не послушник… Яшка-то… Он варнак… бандит… и больше ничего… Понимаешь?.. Ему бы, Яшке-то, надо бы в тюрьму идти… на каторгу… А он пришел в монастырь… Дошел до самого владыки!.. Понимаешь?.. Добился… А владыка назначил ему эпитимию… После снял с него все его кровавые грехи… и приставил к делу… Так теперь владыка-то из него веревки вьет!..
Игнат уставился осоловелыми глазами в лицо Степана:
– А ну-ка, Степа, скажи: куда побежит этот парнишка?
Вместо прямого ответа Степан спросил пьяного монаха:
– Видать, ладно живется монахам в покоях владыки?.. Ты-то как живешь, брат Игнат?.. Расскажи…
– Я-то? – переспросил монах и, с пьяной хитрецой, подмигнул Степану. – Я, брат, так живу… Слыхал побаску: сыт, пьян и нос в табаке!.. Понял?
– Понятно, – засмеялся Степан.
Игнат опять подмигнул Степану и, понизив голос, спросил:
– А за послушником Димитрием знаешь кто уследил?.. Когда он спал в лесу со своей водовозкой…
– Кто?
– А вот и не догадаешься, брат… А уследил-то я!.. Ты думаешь, я тут… на берегу-то зря торчу? Рыбачу?.. Нет, брат! Не только за рыбкой я сюда хожу… Отец Мефодий посылает… За монахами тут, за лодырями, слежу… Да-а, вот как, брат!
Игнат взял в руку бутылку, посмотрел на свет и, убедившись, что на один глоток в ней еще осталось, запрокинул голову и допил водку, а затем швырнул бутылку в реку.
– А ну ее… рыбалку эту… к…
Над мчавшейся светло-зеленой лавиной воды прозвучало крепкое русское ругательство.
Затем монах повернулся к Степану и твердо сказал:
– Довольно!.. Аминь!.. Пошли ко дворам, брат Степан… Помоги-ка мне подняться…
Обратно Игнат шел покачиваясь и спотыкаясь.
Степан придерживал его одной рукой под локоть, а в другой руке нес его ведерко с рыбой и удочку…
