Текст книги "Бабьи тропы"
Автор книги: Феоктист Березовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)
Глава 19
Высоко поднялось и нещадно пылало солнце над урманом густым и черным, над лугами зелеными, над серой чешуей речушки, извивающейся по луговине, и над потемневшими крышами деревеньки Белокудрино.
А на выгоне, близ поскотины, над крылечком мельницы-ветрянки в прозрачном голубом воздухе струился алой кровью небольшой красный флаг.
Из дворов выскакивали ребятишки и с криком бежали к выгону:
– Гавря! Айда к мельнице!
– А что там?
– Слабода!
– Михалка, смотри, что на мельнице-то!
– Айда туда!
– Пошли-и!..
– Ихты-ы-ы!..
Потянулась к мельнице кучками молодежь.
Парни смеялись:
– Слабода, девки!
– Теперь целуйся, сколь хочешь…
Девки отвечали:
– Варначье, язви вас!..
– Охальники!..
Вперемежку, группами туда же шли мужики и бабы; за ними, опираясь на суковые палки, ковыляли старики и старухи. Смотрели из-под руки на красный флаг и крестились:
– Слава тебе, господи, дождались…
– Полыхает-то как!.. Флаг-то…
– Спаси, пресвятая богородица, и помилуй…
Павлушка Ширяев шел улицей о бабкой Настасьей и торопил ее:
– Скорее, бабуня, опоздаем!.. Смотри, народу-то у мельницы сколько…
– Не опоздаем, – отвечала бабка. – Сказывают, не проходили еще туда гости-то…
– Дождались-таки, бабуня! – восторженно говорил Павлушка. – Сковырнули царя!.. К чертовой матери!.. Помнишь, бабуня, говорили-то мы с тобой… По-нашему вышло!..
Бабка Настасья шла, опираясь на клюшку, смотрела из-под руки на полыхающий красный флаг у мельницы и вздыхала:
– Охо-хо, Павлушенька… Царя-то сковырнули… а, говорят, из городу господин приехал… Охо-хо… чует мое сердце – не будет добра…
Некоторые мужики шли к выгону и, осторожно озираясь, шептались!
– За податями приехали…
– Неуж?
– С места не сойти!..
А вокруг мельницы собиралась и быстро ширилась пестрая деревенская толпа. Бабы и старухи кучками жались друг к другу, держась поодаль от мужиков. Мужики и парни сгрудились около ступенек и под дырявыми крыльями мельницы. Одиноко серели солдатские гимнастерки и шинельки, папахи-вязанки и фуражки. Вокруг толпы бегали и визжали ребятишки.
В середине толпы похаживал, качаясь на ногах, подвыпивший старик Лыков и, блаженно улыбаясь, говорил то одному, то другому мужику:
– Сына-то моего, Фомушку… убили на войне, а мне слабода дадена, братаны, а?.. Слабода, а? Сына-то моего, Фомушку…
Над Лыковым степенно посмеивались.
Близ сходней, потрясая своей реденькой, соломенно-желтой бородкой, размахивал рукавами шинельки и выкрикивал петухом Сеня Семиколенный:
– Дождались, Якуня-Ваня!.. Заживем теперь, Якуня-Ваня!
А под крыльями мельницы ораторствовал кудлатый Афоня-пастух.
Как и все фронтовики, Афоня пришел на собрание в шинельке и в военной фуражке, но через плечо у него перекинут был ремешок, на котором сбоку висела порыжевшая кожаная сумка – отличительный знак пастуха. Афоня повертывался во все стороны и, указывая на хромую свою ногу, топтался в кругу мужиков и парней и выкрикивал:
– Вот, мать честна… за слабоду окорочена!.. Да-а-а… Ежели бы не воевали мы… не вышла бы слабода!.. За то и кровь лили… чтобы царя сковырнуть, мать честна!..
К пастуху подошел Сеня Семиколенный и, желая побалагурить, приветствовал его обычным в таких случаях выкриком:
– Здорово, Афоня! Как поживаешь?
– А ничего, – пробасил пастух, поняв намерения Сени. – Видишь, время-то какое пришло для нашего брата: хоть песни пой, хоть волком вой!
По толпе прокатился смешок.
Афоня переждал смех и спросил Сеню:
– А ты как поживаешь, дядя Семен?
– Я-то? – переспросил Сеня и громко ответил: – А у меня только за тем дело и стало, что работы да хлеба не стало… А так ничего… живу!.. Живу, Якуня-Ваня!
– Ну, что ж! – басовито воскликнул пастух. – Это не беда, что нам с тобою есть нечего, зато всем мужикам теперь будет весело, мать честна!
Вновь прокатился по толпе легкий хохот.
И вновь Сеня спросил Афоню:
– А что это люди-то как будто неладное про царя говорят. Ты слыхал?
Афоня сразу ответил:
– Да вот говорят, что остер был топор, да на сук наскочил… и так зазубрился, что пришлось его выбросить.
Все поняли, о каком топоре идет речь, на какой сук он наскочил и кто его выбросил.
Вокруг опять засмеялись.
Кто-то из молодых фронтовиков крикнул:
– Ура, Афоня!
Но старики и богатеи заворчали:
– Перестаньте!
– Не озоруйте!
– Еще неизвестно… что к чему выйдет…
Дед Степан вступился за Афоню…
– А что он, Афоня-то, плохого сказал?.. Он человек известный – собой неказист, зато на миру речист. А про царя все говорят… Не один Афоня…
– Правильно, Якуня-Ваня! – пропел Сеня Семиколенный. – У Афони хоть мошна пуста, зато душа чиста!
Афоня поглядел на богатых мужиков и сказал:
– Знают миряне, что мы не дворяне… Я сегодня вроде как во хмелю, что хошь намелю, а вот завтра проснусь и начисто ото всего отопрусь! Так-то, мать честна!
– Верно, Афоня, – выкрикивали из толпы фронтовики, косясь в сторону недовольных богатеев и посмеиваясь. – Правильно, Афоня!
И дед Степан продолжал поддерживать пастуха:
– Хорошее да короткое слово и слушать хорошо, а под умное слово да под длинную речь и уснуть можно. А мы не спать пришли сюда…
Богатеи кержаки продолжали ворчать, поглядывая в сторону Афони и Сени.
– Вертят языком, что корова хвостом, прости ты меня, господи и матерь божья, – недовольно проговорил плешивый и седобородый старик Гуков.
Его поддержал такой же плешивый, но чернобородый и красный, как рак, Клешнин:
– А им что… голодранцам-то?.. Переливают из пустого в порожнее. Вы посмотрите: кто языком-то треплет? Голытьба… фронтовики…
Стоявший неподалеку от них мельник лукаво усмехнулся:
– А по-моему, кто ладно говорит, тот густо сеет, а кто хорошо слушает, тот всегда обильно собирает.
Чтобы показать народу, а главным образом умному и речистому мельнику, и доказать всем, что и богатые люди могут сказать меткое слово, осанистый и светлобородый кержак Оводов недовольно крикнул в сторону пастуха:
– Будет тебе, Афоня, балясы точить, пора и голенища к бродням строчить! Поди, сам понимаешь, что не все годится, что говорится.
Афоня смолчал.
Но мельник, не уступая Оводову, свое подтвердил:
– Меткое-то слово, Илья Герасимыч, все равно, что обух: иной раз в лоб не попадает, а сердце ранит!
Поглядывая в сторону кучки богатеев, Афоня махнул рукой и, обращаясь к мельнику, нарочито громко сказал:
– Ничего, ничего, Авдей Максимыч… Пусть старички поворчат! Я не спесивый, а они, видать, не понимают, что всякая сосна своему бору шумит…
– Правильно, Афоня! – вновь громко пропел Сеня Семиколенный. – Может еще случиться, что и богатый к бедному постучится, Якуня-Ваня!
Богатеи продолжали ворчать:
– Шутки шути, а людей не мути, – говорил Гуков.
– Умей пошутить, умей и перестать, – вторил ему Оводов.
Но на стариков и богатеев уже никто не обращал внимания.
Толпа разноголосо гудела. Только не заметно было ликования. Настороженно ждали белокудринцы приехавших из волости гостей.
Глава 20
Наконец из деревни вышли и направились поляной к мельнице гости. Их было трое.
В середине крупно вышагивал волостной старшина. Илья Андреевич Супонин – человек высокий и тучный, одетый по-городскому; рядом с ним шел сухонький, длинноволосый, седенький горожанин в широкополой шляпе и в белой сорочке – при галстуке; по другую сторону от старшины браво шагал рыжеусый солдат с двумя лычками на погонах, немного приотстав от них, шел староста Валежников с семьей.
Говор в толпе затих.
Мужики расступились, давая дорогу гостям.
В задних рядах провожали их сдержанным говором:
– Двое-то, видать, городские… солдат который и в шляпе…
– Старичок-то из господ… это верно…
– По всем видимостям…
– Говорят, слабода!.. А приехал барин…
– Вот те и пал царь…
– Тише! Послушаем, что скажут.
– Господа тоже всякие бывают…
По жиденьким и скрипучим ступенькам гости полезли на продолговатое и узенькое крылечко ветрянки – под красный флаг.
Толпа опять загудела и зашарашилась, заворачивая с двух сторон – от крыльев мельницы к сходням.
Только бабы кучками жались в сторонке. Бабка Настасья звала их подойти поближе к мужикам и, опираясь на клюшку, сама раза два выходила вперед.
– Пойдемте, бабы… может, и нам какую-нибудь весть привезли… Не шибко я верю сдобным голяшкам…[4]4
Сдобными голяшками в старину сибиряки называли в шутку гражданских чиновников и интеллигентов.
[Закрыть]
Да ведь надо послушать… Пойдемте…
Но бабы, смеясь, отмахивались:
– Ну их к лихоманке!..
– Как бы чего не вышло, бабушка Настасья…
– В прошлый раз вон какой приговор сделали…
– Ну их!..
Старшина взобрался на крылечко мельницы последним, обернулся, снял картуз и, опираясь руками на балясину, крикнул с крылечка вниз, в толпу:
– Граждане мужички!..
Толпа замерла.
– Граждане мужички! – зычно продолжал старшина. – Поздравляю вас с праздничком, с падением самодержавия и со свободой!.. Ура!..
Из толпы недружно вырвалось несколько солдатских голосов:
– Ура!.. Ура!..
Большинство мужиков молчало.
Из-под ветрянки загудел голос Панфила-Дегтярника:
– Ты нам про царя расскажи, Илья Андреич…
– Про царя говори, Якуня-Ваня! – вылетел из середины толпы высокий голосок Сени Семиколенного. – Где он, царь-то?
За ним выкрикнул Афоня:
– Про войну сказывай, мать честна!.. Скоро замиренье будет, аль нет?
Старшина переглянулся со старичком горожанином и крикнул:
– Граждане мужички!.. Вот это есть перед вами товарищ Немешаев… Борис Михалыч… Он уполномочен от губернского комитета… Он вам обскажет про царя и про все…
Седовласый человек встал на место старшины – к балясине; снял с головы шляпу, поправил галстучек и, откинув кивком головы длинные и волнистые седые волосы, начал:
– Граждане крестьяне!.. Я уполномоченный губернского Комитета общественной безопасности… и член партии социалистов-революционеров… Я послан в ваши края объявить о совершившемся в столице революционном перевороте… Граждане крестьяне!.. Далеко вы живете от культурных центров… Половодье надолго отрезало вас, можно сказать, от всего мира!.. Вот почему так запаздывает к вам всякая информация. Но лучше поздно, чем никогда!.. От имени губернского Комитета общественной безопасности объявляю вам официально: в конце февраля сего года бывший царь Николай Второй свергнут с престола революционным народом! Нашей страной управляет Временное правительство, назначенное Государственной думой… А на местах организованы Комитеты общественной безопасности… и назначены уполномоченные Временного правительства. Я буду рассказывать вам по порядку, как это произошло…
Уполномоченный рассказывал о затянувшейся войне; о бездарности царя и его чиновников; о поражениях, которые терпела русская армия; о Распутине, об измене, о голоде в рабочих центрах и о том, как все это в конце концов привело к взрыву народного гнева и к падению монархии.
Говорил уполномоченный долго, подробно и цветисто. А большинство мужиков и баб только и поняли из всей его речи, что царя с престола убрали, а вместо царя поставили какое-то временное правление. Не привыкли здесь к таким длинным и мудреным речам. В толпе перекатывался легкий говор, а в задних рядах мужики и парни, разговаривая, переходили с одного места на другое.
Стоявший рядом с мельником дед Степан напряженно всматривался в розовое лицо оратора-старичка; столь же напряженно вслушивался он в его четкий и звонкий голос, стараясь не проронить ни одного слова из его длинной и цветистой речи с множеством непонятных слов; вслушивался и ждал с тайной надеждой, что скажет же наконец уполномоченный об отмене царских законов и о возвращении ему, Степану Ширяеву, всех гражданских прав. Вместе с тем дед Степан слышал в речи городского уполномоченного какие-то знакомые звуки и слова, напоминавшие далекое прошлое…
«Где я его слыхал? – думал дед Степан. – Где встречал?»
Но как ни напрягал Степан Иваныч память, ничего припомнить не мог.
«Знать, ошибся я», – решил дед Степан.
– Граждане крестьяне, – надрывался уполномоченный, заканчивая свою речь. – Теперь мы все подчиняемся не царским чиновникам, а Временному правительству, поставленному народом!.. Под сенью этого правительства отныне русский народ сам будет устраивать свою судьбу!.. Отныне и мы, граждане крестьяне, свободны и вольны… как птицы небесные!.. Да здравствует свобода!.. Да здравствует Временное правительство!.. Да здравствует Всероссийское учредительное собрание!.. Ура!..
Опять недружно и разноголосо закричали в разных концах:
– Ура-а!.. Ура!..
Старшина помахал картузом и крикнул:
– Теперь слово за землячком… Послушайте, что скажет вам служивый. Он уполномоченный от губернского Комитета и от армии… А зовут и величают его Иван Иваныч Прихлебаев.
Из-за старшины вынырнул солдат с рыжими усами и с двумя лычками на погонах. Размахивая руками, он заговорил охрипшим, надсадным голосом:
– Товарищи крестьяне!.. Я такой же есть хлебороб, как вы… только нужда давно уже выгнала меня из деревни на фабрику… И стал я рабочим…
Почуяв своего человека, белокудринцы насторожились.
– Вот… видите, товарищи, – продолжал солдат, – царь одел меня в серую шинельку… и послал в окопы… Вот, товарищи крестьяне… вы слышали, что сказал про войну товарищ уполномоченный губернского Комитета общественной безопасности… Попомните мое слово, товарищи крестьяне… ежели мы не победим немца… тогда прощай наша свобода!.. Закабалит нас немецкий царь! Вроде крепостных сделает… Значит, должны мы немца разгромить!.. А как его разгромить, ежели куда бы мы ни приехали… везде по деревням подати не уплачены… недоимки за много лет скопились. Мы вполне сочувствуем вам, товарищи крестьяне… Я сам бывший крестьянин… Но где же Временное правительство возьмет деньги для продолжения войны?.. Сами вы посудите!.. Товарищи крестьяне!.. Как продолжать войну?.. А продолжать войну надо во что бы то ни стало…
Вдруг со стороны баб, из кучки выцветших лохмотьев, зазвенел злобный голос Олены, жены Афони-пастуха:
– Поди-ка ты к жабе со своей войной!.. Ребятишек-то деревенских кто будет кормить?
– Правильно! – воскликнул Сеня Семиколенный, повертывая свою трясучую голову к бабам. – Правильно сказала тетка Олена!.. Верно!..
Несколько бабьих голосов поддержали Олену:
– Не пустим мужиков!
– Будете воевать – забирайте ребят…
– Каки-таки недоимки?
– Ишь чо удумали!..
– Не пустим!..
– Не дадим!..
Старшина замахал картузом и закричал в сторону баб:
– Погодите, бабочки!.. Дайте высказать…
Но тут закричали и мужики:
– Чего зря мелет солдат?
– Какие подати, ежели слабода?
– Знаем, куда он гнет!
– На кой ляд нам война?
– Довольно!..
Надуваясь, багровея и топорща рыжие усы, солдат рявкнул в толпу, покрывая крикунов:
– Я не зря говорю!.. Весь урман проехали мы… Везде проверено… Везде недоимки… и у вас тоже!
Мужики и бабы примолкли ненадолго.
Солдат охрипло выкрикивал:
– У старшины все записано!.. Все проверено!.. Нельзя так, товарищи крестьяне!.. Я вам уже сказал, что хотя и я солдат и рабочий, но в свое время я был таким же хлеборобом, как вы… Я – социал-демократ… и я вполне сочувствую вам!.. Но я не зря кровь проливал за вас, товарищи крестьяне… Я трижды ранен был…
Перебивая его, из толпы опять вырвался тонкий голос Сени Семиколенного:
– А мы где были, Якуня-Ваня?.. Выходит, что вы кровь проливали, а мы по деревням пиры пировали! Так, что ли?
За ним крикнул Афоня:
– А мне за что ногу окоротили, мать честна? За что?!
Закричали мужики, загалдели:
– Учить приехали?
– Урядник ты, что ли, господин солдат?!
Солдат хотел продолжать свою речь, но стоявший позади него седенький горожанин настойчиво сказал ему на ухо:
– Остановитесь, народ не понимает вас… Дайте я скажу… Меня они поймут… Отойдите!..
Солдат с недовольным видом, топорща усы, посторонился.
Протискиваясь вперед, старичок замахал широкополой своей шляпой и, улыбаясь, крикнул:
– Граждане!.. Товарищи!.. Мужички!..
Толпа понемногу опять затихла.
– Граждане крестьяне! – заговорил старичок. – Вы не поняли представителя революционной армии… Ведь он хотел сказать вам, что армия, свергнувшая царя… армия, завоевавшая вам свободу… не допустит, чтобы немецкий царь отнял у вас эту свободу!.. Неужели же вы, граждане крестьяне, не рады завоеванной свободе?! Неужели вы не рады тому, что над вами нет теперь кровавого вампира-царя, Николая Романова?!
Старичок остановился и, улыбаясь, смотрел вниз, в лица мужиков. И точно повинуясь его благодушной улыбке, из середины толпы также благодушно ответил мельник Авдей Максимыч Козулин:
– А мы его сами давно отменили… царя-то…
Старичок повернул в его сторону удивленное лицо:
– То есть как отменили?
– А так, – ответил мельник, посмеиваясь. – Отменили… и все…
По толпе прокатился сдержанный смех.
Мельник объяснил:
– Собрались мужики со стариками… приговор всем обчеством постановили… и отменили царя…
– Когда же это было? – спросил изумленный старичок, откидывая рукой назад свои длинные и седые волосы.
– Давненько, – ответил мельник. – Перед посевами… Кое-где в овражках снег еще лежал…
– А приговор куда послали?
– Приговор здесь… у нас. – Мельник мотнул головой в сторону старосты, стоявшего на крылечке ветрянки, позади старшины. – Вон, у старосты должен быть…
Уполномоченный повернулся к старосте.
– Что же вы нам не показали? Покажите…
Староста крякнул и кашлянул:
– Кхы… Так располагал я, господа граждане: ни к чему это… Ну, а ежели надобно… получите! – и он полез рукой к себе за пазуху.
Все снова посторонились. Стоявшие в стороне бабы подошли ближе, смешались с рядами мужиков.
Через плечо солдата староста протянул уполномоченному листок измятой бумаги.
Уполномоченный развернул его, быстро пробежал глазами корявые строки и, улыбаясь, тихо проговорил:
– Это же замечательно!.. В глухом урмане… за тысячи верст… Сам народ… по собственной инициативе…
Отрываясь от бумажки, он окинул веселым взглядом толпу, смотревшую на него выжидающе, с затаенным вниманием, и громко сказал:
– Великолепно! Чудесно, граждане крестьяне!.. Ваш приговор свидетельствует о том, что царское самодержавие давно сгнило… само по себе… Мы теперь видим, что народ сам додумался до упразднения царской власти!.. Все хорошо в вашем приговоре!.. Одно неладно…
В толпе пролетел леший шорох.
Уполномоченный снова взглянул в приговор.
– «И вернуть законны и полны права… бывшему поселенцу… Степану Иванычу Ширяеву…» – прочел он и продолжал: – Понятно!.. Но, граждане крестьяне… на это вы не имеете права!.. На это уполномочено только Временное правительство и Всероссийское учредительное собрание… Никаких прав никому вы не можете давать, граждане крестьяне…
– А где же слабода? – закричал дед Степан, пробираясь к мельничному крыльцу. – Где правда?! Что же это, братаны, опять старые порядки, а?
– Неправильно! – прогудел из-под крыльев мельницы голос дегтярника Панфила.
И опять взвился над толпой тонкий, задорный голос Сени Семиколенного:
– Вот это слабода. Якуня-Ваня!.. Язвило бы ее, такую слабоду!.. Нужна она нам… можно сказать… как собаке пятая нога!..
– Граждане! – попытался снова заговорить старичок. – Разрешите…
Но плотная толпа мужиков и баб, возбужденная задорным выкриком Сени, зашарашилась и закричала десятками голосов:
– Неправиль-но-о!..
– Где сла-бо-да-а-а?!
– Не подчиняетесь миру?!
– Доло-о-ой!
Розовенькое лицо уполномоченного посерело.
Держась руками за балясину и покачиваясь, старичок пытался заговорить, но толпа бушевала.
Старшина махал картузом, старался перекричать мужиков:
– Граждане!.. Старики!..
Но никто его не слышал.
Толпа быстро разбивалась на отдельные группы.
Одни кричали:
– Постойте! Надо дослушать…
Другие отмахивались:
– Нечего слушать!
– Знаем, зачем они приехали!..
– За царскими налогами приехали!..
Бабка Настасья крутилась в толпе баб и подговаривала их уйти с этой сходки.
– Уходите, бабыньки! – говорила она. – Уходите!.. И мужиков уводите…
Бабы, размахивая руками, злобно выкрикивали:
– Лихоманка это, а не слабода!
– Уходите, мужики!
– Пошли!..
Мельник трепал по плечу деда Степана и тянул его от ветрянки, приговаривая:
– Не могут они, Степан Иваныч!.. Пойдем… Не могут!.. А ты не горюнься… Мир поставил… обчество… Пойдем, Степан Иваныч… Не горюнься… Пойдем!..
Дед Степан растерянно твердил:
– Что же это такое, братаны, а?.. Какая же это слабода?!
Мужики, бабы и парни грудились вокруг своих солдат и, кучками отходя от мельницы, возмущенно кричали:
– Не имеют права!
– Где слабода, мать честна? Где?
– Вон они зачем приехали… подати собирать!
– Опять война?! За что же мы кровь лили, Якуня-Ваня?
– Царя убрали, а господ вместо него поставили… Ловко придумали!
Больше всех надрывались Павлушка Ширяев и Андрейка Рябцов.
– Долой временных уполномоченных! – кричали они. – До-ло-о-ой!..
Городской старичок о чем-то горячо говорил старшине. А тот растерянно хлопал глазами и, пожимая плечами, разводил руки в стороны.
Рыжеусый солдат зачем-то сорвал с мельницы красный флаг. Размахивая им, он крикнул из последних сил вслед уходившим белокудринцам:
– Да здравствует свобо-да-а-а! Да здравствует Всероссийское учредительное собрание!
На его крик никто не обернулся.
Разбившись на группы, мужики, фронтовики и бабы свое кричали и, окруженные малыми ребятами, парнями и девками, все дальше и дальше уходили к деревне.
