Текст книги "Бабьи тропы"
Автор книги: Феоктист Березовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 37 страниц)
Глава 21
Дед Степан с мельником последними подходили к деревне.
Мельник все утешал и уговаривал деда:
– Не могут они, Степан Иваныч… Не могут!.. Не такое теперь время… Раз получили свободу… значит, не могут… Погоди ужо…
– Я так располагаю, Авдей Максимыч, – отвечал ему дед Степан, – остановились они у Валежникова – тут добра не жди…
– Правильно, Степан Иваныч… Как-никак… все-таки Валежников есть старая власть…
– Ай-я-яй, старички… – неожиданно раздалось за их спиной.
Дед Степан и Авдей Максимович замедлили шаг, обернулись. К ним подходили старичок-уполномоченный и рыжеусый солдат.
Солдат возбужденно говорил:
– Безобразие… Это же полный срыв!..
Городской уполномоченный заискивающе обратился к старикам:
– Можно сказать, на фронтовиков да на вас, старичков, у нас была вся надежда…
– Зря надеялись, – ответил ему дед Степан, хмурясь и посасывая трубку. – Не того мы ждали от вас, господин товарищ… не того…
Уполномоченный пошел рядом с дедом, а солдат – рядом с мельником.
Старшина и староста шли поодаль.
– А чего же вы ждали от нас? – спросил уполномоченный, поглаживая пальцами белую, шелковистую бородку на своем розовом лице, покрытом сеткой мелких морщинок. – Ведь мы привезли вам первую весточку о революции, о падении самодержавия!.. Мы думали, что встретим у вас радость, ликование!.. А что же мы встретили?
– Полный срыв митинга! – злобно сказал солдат, фыркая и накручивая свои щетинистые усы. – Вот что мы у вас встретили! – И он опять повторил: – Безобразие!
А дед Степан, разглядывая сбоку розовенькое лицо долговолосого старичка, хмурился и твердил:
– Неладно вы говорили, господин товарищ… Очень даже неладно! Нехорошо…
Старичок пожимал плечами.
– Не понимаю… Что же было в моих словах нехорошего? Я же рассказал вам решительно все: и про войну, и про падение самодержавия, и про завоевание свободы…
Он взглянул на суровое лицо деда Степана и, в свою очередь, нахмурился.
– Вы, дедушка, конечно, недовольны моими словами о том, что только Временное правительство может восстановить ваши гражданские права? Но что же другое мог я ответить? Ни я, ни ваше общество не имеем такого права. Вы поймите, дедушка! Не и-ме-ем!
Мельник лукаво спросил:
– А кто же имеет такое право?
– Я же сказал, – ответил старичок, – либо Временное правительство, либо Учредительное собрание. Нужно издать новый закон.
– А где же слабода? – громко и недоброжелательно произнес дед Степан, косясь на старичка. – На кой нам такая слабода?
– Мы, конечно, премного вам благодарны, – заговорил мельник, стараясь не обидеть горожан. – Ну, только, по-моему, не все правильно вы обсказали нам… И солдатик неправильно высказал про налоги и про недоимки…
– А вы что же думали! – рявкнул солдат. – Вы думали, что мы будем по головке гладить вас, раз вы налоги не платите?
– Нехорошо, служивый, – укоризненно покачал головой дед Степан. – Нехорошо!.. С народом нельзя так разговаривать… ежели слабода… Я вам в отцы гожусь…
– А я сам такой же человек, как и вы, деревенский, – недовольно проговорил раздосадованный солдат, дергая свои рыжие усы. – Я привык, дедушка, правду-матку резать в глаза…
– Погодите, – остановил солдата старичок-уполномоченный и, обращаясь к деду Степану, сказал: – Я, конечно, не могу отвечать за все слова товарища… Оба мы социалисты, но принадлежим к разным партиям… А в общем и целом… он говорил правильно. Государство не может обойтись без налогов… Но скажите, дедушка, что же я-то еще должен был сказать вам? Что?
– Не нравится нам ваша слабода, – решительно заявил дед Степан, посасывая давно потухшую трубку. – Не нравится!.. Наши мужики никогда не признают такую слабоду!.. Не нужна она нам.
Потеряв самообладание, уполномоченный вдруг заговорил громко и раздраженно, перебивая деда Степана и сверкая голубыми своими глазами:
– Да знаете ли вы, дед, какой ценой куплена эта свобода?! Тысячи людей погибли за дело революции на виселицах!.. Тысячи побывали на царской каторге, погибли в ссылке!.. Вот я сам, например… Я тоже был на каторге и в ссылке… И никогда не переставал я мечтать о том времени, когда мы, одиночки, зажжем сердца миллионов людей пламенем борьбы и мести против царя и против его слуг!.. Ибо я твердо знал, что рано ли, поздно ли, но мы вырвем из рук дворян-землевладельцев и землю и волю для народа… Я всегда верил, что придет и для России время свободы, равенства и братства… Да, да!.. Я верил и продолжаю верить, что мы построим царство божие не на небе, как сулили попы, а здесь – на земле!.. Не сразу, конечно… постепенно, но построим!.. И вдруг этакое недоразумение… И где?.. Здесь… у вас… в урмане… Эх! – и уполномоченный досадливо махнул рукой.
– Я и говорю, безобразие! – опять фыркнул в усы рыжий солдат. – Черт знает, что получилось…
Дед Степан, всю дорогу напряженно поглядывавший сбоку на старичка-уполномоченного и напряженно слушавший его речь, вдруг схватил его за локоть и, глядя в его розовенькое лицо, тихо, беззлобно сказал:
– Постойте… господин товарищ… Постойте… А позвольте вас спросить: как вас зовут… величают?
– В чем дело? – спросил старичок, останавливаясь и, в свою очередь, оглядывая деда Степана с головы до ног. – Меня зовут Борисом, а величают Михайловичем… Старшина объявил ведь вам, что моя фамилия Немешаев и что я – уполномоченный губернского Комитета общественной безопасности…
Охваченный нахлынувшими воспоминаниями о далеком прошлом, дед Степан выпустил локоть уполномоченного, и они двинулись дальше. Помолчав, он спросил уполномоченного:
– А вы… в молодости… не были на Васьюганье?.. В скиту Новый Салаир?
Старичок, хмурясь, ответил:
– Проездом был… Да, был… А вы откуда это знаете? Живали в скиту?
– Значит, вы трудник Борис?! – воскликнул дед Степан. – Неуж вы, Борис?.. Неуж я не ошибся?
– Да… конечно… можно назвать меня и трудником… – смущенно проговорил уполномоченный. – Да, можно – хотя… я неверующий… А через скиты и заимки я действительно проходил… возвращался из ссылки…
Уполномоченный был явно растерян.
А дед Степан удивленно качал головой.
– То-то, давеча, слушал я вашу речь… и все думал: где же я видел этого человека? Где слыхал его голос? Уж очень приметный у вас голос-то!.. А вот сейчас, как только вы заговорили про царя и про слабоду… я сразу признал ваш голос… И про Васьюганье вспомнил!.. И про ваши слова вспомнил!.. Помните – вы тогда выпивши были… Дело-то было как раз в рождество… Тогда вы тоже про слабоду говорили… Ну, только мы с женой считали, что в ту пору вы погинули.
– Вы, конечно, считали, что меня зарезал тогда старец Евлампий? – шутливо сказал уполномоченный, кривя рот в улыбке.
– Это точно, – ответил дед Степан, – считали.
Уполномоченный еще раз внимательно посмотрел на деда Степана, на его курчавые волосы, в его голубые глаза и спросил:
– А кем же вы тогда были в скиту?.. Вы не трудник Степан?
– Я самый и есть, не обознались, значит, – обрадованно воскликнул старик, позабыв про досаду, причиненную ему на митинге этим бывшим трудником Борисом, а теперь уполномоченным новой губернской власти. – Я есть трудник Степан Иваныч Ширяев… Значит, признаете меня?
– Признаю, – ответил Немешаев, не переставая удивляться. – Какая неожиданная встреча!.. Теперь я все… все припоминаю!.. Только насчет моей смерти… вы ошиблись, Степан Иваныч… Как видите: я жив и здоров… До старости дожил!..
Удивлялся и дед Степан:
– А мы-то со старухой все думали, что вас давным-давно уже нет на белом свете… Ведь этот злодей… Евлампий-то… немало народу под лед пустил: и остяков, и тунгусов, и русских… Бывало, напоит человека до потери сознания, оберет до нитки, а потом камень на шею и под лед!.. Злодей он!.. Душегуб!..
Уполномоченный новой власти почему-то опять смутился.
– Может быть… Все может быть… – неопределенно проговорил он и продолжал. – Но я этого не знаю… Возможно, во всем этом есть преувеличения… Во всяком случае… при мне ничего подобного в скиту не было… У меня с Евлампием Сысоичем вышло тогда какое-то недоразумение… насколько помнится, оба мы тогда лишнее выпили… А потом оказались в разных концах Сибири, и нас разделяли уже тысячи верст. Приехал я в губернский город, в котором жил Бабичев, уже под старость.
– Да и при мне душегубства-то в скиту не было, – сказал дед Степан, не понимая, почему бывший трудник Борис с таким почтением говорит о человеке, который причинил ему зло. – Но ведь много ли мы с вами, Борис Михайлыч, прожили-то в скиту? Без году неделю. Я вскорости после вас тоже уехал с Васьюганья… А трудники много говорили про злодейства Евлампия…
Немешаев молчал.
Мельник поглядывал то на деда Степана, то на уполномоченного и негромко высказывал свое удивление:
– Дивны дела твои, господи!.. Где встретились люди, а? Где встретились!..
И даже солдат несколько раз изумленно повторил:
– Удивительно!.. Удивительно!..
Уполномоченный спросил деда Степана:
– Дьяка Кузьму и его жену помните?
– Матрену-то?.. Ну, как же!.. обоих помню…
– Евлампий Сысоич тогда ранил меня в плечо, – начал рассказывать Немешаев. – А они… Кузьма и Матрена… увели меня в баню, сделали мне перевязку и в тот же вечер отправили меня на заимку. Там, у зимовщика, я прожил две недели. А потом отправился дальше… Но как вы, Степан Иванович, узнали меня?.. Ведь с тех пор прошло больше тридцати лет!.. Я вас ни за что не узнал бы…
– А вот так и узнал, – посмеивался дед Степан. – Еще раньше встречались мы, Борис Михайлыч… Встречались!.. Только вы позабыли…
– Когда? Где?
– В одном этапе… в одной партии… шли мы с вами в Сибирь.
– Как, в одной партии? – изумился Немешаев. – Не может этого быть!
– Да уж это точно… Вы шли на каторгу, а я на поселение… Меня присоединили к вашему этапу в городе…
И дед Степан назвал этот город.
– Постойте, постойте! – воскликнул Немешаев, еще замедляя шаг. – Да неужели вы тот самый молодой паренек, который на масленице вошел в нашу камеру с песней и плясом?
– Я самый и есть, – засмеялся дед Степан. – В молодости я веселый был!.. А в скиту не открылся вам, хотя тогда же признал вас… Я и Евлампия тогда сразу признал. Но тоже смолчал… Помните: он ведь в том же этапе шел… со мной и с вами…
– Помню, конечно! – Немешаев схватил руку деда Степана и крепко пожал: – Ну что ж, еще раз здравствуйте, Степан Иванович! Здравствуйте!.. А супруга ваша жива?
– Старуха-то моя?.. Жива… А чего ей сделается?.. Мы ведь из крестьян… Могутные!.. А про Евлампия-то вы ничего не слыхали? Живой он, аль подох этот разбойник?
– Бабичев-то? Евлампий Сысоич? – переспросил Немешаев, вглядываясь в пыльную деревенскую улицу, по которой мчался тарантас, запряженный парой гнедых лошадей. – Евлампий Сысоич жив и здоров. В нашем городе проживает. Он теперь большой человек. Всеми уважаемый.
– Да за что же уважать такого разбойника? – громко произнес дед Степан, тоже обративший внимание на въехавший в деревню тарантас. – Форменный разбойник, другого слова к нему не подберешь.
Мельник приложил руку ко лбу и, поглядывая туда же, сказал:
– Как будто тарантас-то городской.
Уполномоченный шагал рядом с дедом Степаном, продолжая беседовать с ним:
– Вас интересует, за что уважают в городе Бабичева?.. А как не уважать его?.. У Евлампия Сысоича сейчас большое пушное дело… Можно сказать, самое крупное пушное дело в Сибири! В городе все знают его огромную мукомольную мельницу, которая перемалывает больше тысячи пудов зерна в сутки… Он владелец двух пассажирских да трех буксирных пароходов с баржами… Есть у него в городе каменный дом в два этажа… Ну, конечно, он давно обзавелся и семьей…
– Значит, богатей? Миллионщик? – спросил дед Степан, косо поглядывая на уполномоченного новой власти.
– Да, – ответил Немешаев. – Евлампий Сысоич человек богатый, действительно миллионер… вы угадали.
Дед Степан хмыкнул в свои желтые, прокуренные усы:
– А люди говорят, что разбоем добытые деньги тяжелым камнем на душу ложатся… Значит, это неправда?
Немешаев похлопал деда по плечу и не то шутливо, не то серьезно сказал:
– Про Евлампия Сысоича нельзя так говорить, Степан Иванович. Во-первых, то, что вы говорите, трудно доказать. А во-вторых, Евлампия Сысоича уважает весь город. В течение многих лет он был гласным Городской думы и председателем биржевого комитета. А кроме того, Евлампий Сысоич самый щедрый наш благодетель. Ну, конечно, по-прежнему он человек богомольный!
– Кто? – воскликнул дед Степан. – Евлашка-то? Да он сам мне говорил когда-то, что бог для дураков выдуман!
Уполномоченный пожал плечами:
– Вера в бога или неверие – это уже его частное дело… Нас с вами не касается…
– Ну, что ж… – усмехнулся дед Степан. – Знать, не зря говорят: когда черт шибко провинится, он тоже начинает богу молиться…
– Да, вот так, Степан Иванович, – серьезно проговорил уполномоченный. – В городе все-таки уважают Евлампия Сысоича. Сейчас, после падения самодержавия, избрали его председателем Комитета общественной безопасности.
– Народ, конечно…
– Народ? – изумился дед Степан. – Наши мужики ни за что не выбрали бы этого разбойника!.. А у вас там, в городу-то, поди, господа выбирали… из образованных которые… ну и чиновники разные…
– Все выбирали, Степан Иванович, – сказал Немешаев, по-прежнему всматриваясь в приближающийся грохочущий тарантас. – А про старое теперь что вспоминать? Знаете пословицу: кто старое помянет, тому глаз вон… Ведь сколько годов прошло!.. Многое за это время изменилось… и люди изменились… Вы ведь как будто в ссылку шли… тоже по уголовному делу…
Это замечание больно кольнуло деда Степана. Он хотел резко ответить уполномоченному, но в эту минуту к ним подъехал и остановился городской тарантас, запряженный взмыленными лошадьми. Из-за спины бородатого кучера высунулось сухое лицо бритого, с седыми усами человека, одетого в парусиновый дождевик с надвинутым на голову капюшоном.
Уполномоченный вскрикнул, обращаясь к усатому человеку.
– Товарищ Капустин!.. Да где же вы были?.. Почему так запоздали?.. А мы тут терпеливо ждали вас до полудня.
Не вылезая из тарантаса, усач ответил:
– Всю ночь плутали!.. Мы из Чумалова выехали вчера почти вслед за вами, да не на ту дорогу попали. Ну и заблудились… Куда ни сунемся, везде вода. И откуда здесь столько воды? Одним словом, поехали в Белокудрино, а попали в Крутоярское… Сейчас едем оттуда…
Подошли старшина и староста. Старшина поздоровался с приезжим, как со старым знакомым:
– Здравствуйте, товарищ Капустин… Эвона откуда вас бог принес… из Крутоярского! А мы вас действительно долгонько здесь поджидали.
Обращаясь ко всем, Капустин спросил:
– Собрание состоялось?
– Состоялось, – ответил старшина, – да не совсем ладно…
– А что случилось?
На этот вопрос вместо старшины ответил рыжеусый солдат:
– Бабы сорвали собрание! Не дали даже закончить, всех мужиков увели…
– Ну, ничего, ничего! – бодро сказал усач. – Деревенский мир – что весеннее половодье: пошумит, побурлит, затопит луга и низины да опять же войдет в прежние берега.
Обращаясь к приехавшему, Немешаев сказал, посмеиваясь:
– Это не диво, товарищ Капустин, что вы заблудились в здешних лесах и болотах. Не диво и то, что митинг наш закончился провалом. Не разобрались люди – только и всего!.. А вот я вам доложу о случае, который произошел в давние, далекие времена, а раскрывается сегодня, можно сказать, сейчас, вот здесь…
– Какой такой случай? – спросил приезжий, освобождая голову от капюшона.
И лишь только открылось все его усатое, давно небритое и сухое лицо, с розовым шрамом на левой стороне верхней губы, дед Степан подумал: «Он… Непременно он!.. Тот самый… Капустин!..»
– А вот такой, товарищ Капустин, случай, – продолжал Немешаев, посмеиваясь и поглядывая то на деда Степана, то на Капустина. – Случай этот произошел больше тридцати лет тому назад, где-то на границе Урала и Сибири, когда мы с вами шли на каторгу. Кажется, на масленице к нам в камеру втолкнули молодого белокурого паренька, который сразу же под порогом запел и заплясал. Потом он часто веселил нас в пути. Помните?
– Что-то такое припоминаю… – ответил Капустин. – Очень интересный был этот парень… Да, да, припоминаю…
Немешаев указал рукой на деда Степана:
– Ну, так вот… этот веселый паренек стоит перед вами. Это выяснилось буквально сейчас… сию минуту… По пути с собрания. Зовут его Степаном Ивановичем, а по фамилии – Ширяев. Вылезайте из тарантаса и знакомьтесь с ним… еще раз!
– Да не может быть! – весело проговорил Капустин, берясь за поручни тарантаса. – Черт возьми!.. Ведь до чего же велика наша страна, а людям все-таки тесно… Нет-нет да и встретятся на жизненном пути… А ну-ка, позвольте мне хорошенько рассмотреть этого почтенного гражданина…
И он легко и быстро, совсем не по-стариковски, выпрыгнул из тарантаса.
Улыбаясь, дед Степан подал ему руку и сказал:
– Здравствуйте, товарищ Капустин! А я вас сразу признал…
– По шраму на губе? – спросил Капустин, крепко пожимая руку деда.
– Да, по нему признал, – ответил дед Степан. – Личность у вас приметная…
– Царские жандармы нагайкой метили! – смеясь сказал Капустин.
Глава 22
К удивлению всей деревни, вновь прибывший горожанин остановился не у богатых людей, а у Ширяевых.
Он вошел в дом Ширяевых так, как будто много лет был знаком со всей семьей деда Степана. Своей простотой и приветливостью он сразу понравился всем.
Бабка Настасья и сноха Марья ради такого гостя закололи курицу и приготовили необычный в военное время обед. Стол накрыли в горнице.
За обедом дед Степан и Капустин предавались воспоминаниям.
Капустин рассказывал Степану Ивановичу о своей жизни.
Отбыв каторгу, он вышел на поселение и был приписан к глухому сибирскому селу, где прожил много лет, занимаясь кузнечно-слесарным делом. Там же он женился на сибирячке, которая родила ему восемь человек детей. Из них выжили только трое: две дочери и один сын. После революционных событий 1905 года он получил право жить во всех городах Сибири. Но большая семья да нужда надолго приковали его к сибирскому селу. Лишь перед мировой войной, после того как подросли дочери и сын, Капустин переехал с семьей в небольшой уездный городок, неподалеку от родины жены. Здесь он продолжал заниматься слесарным делом. Этому ремеслу обучил и сына, который в войну был призван и воевал на западном фронте. Как в ссылке, так и в городе Капустин не прерывал письменных связей с некоторыми старыми товарищами по политической борьбе. Они посылали ему книги, журналы и даже газеты, и он много за эти годы читал, стараясь пополнить свое образование. А когда началась революция, товарищи помогли ему выбраться из уездной глуши в губернский город, откуда он сейчас и прибыл.
Дед Степан так же подробно рассказал о своей почти полувековой жизни в Сибири.
После обеда Капустин попросил угостить его холодным молоком.
– Очень уж я люблю холодное деревенское молочко, – сказал он, обращаясь к бабке Настасье. – Если есть, угостите, Настасья Петровна.
Марья тотчас же принесла из погреба кринку молока.
Сидя за столом и попивая молоко, Капустин слушал рассказы Ширяевых о том, как прошло собрание, созванное старшиной, что говорили на этом собрании уполномоченный губернского Комитета общественной безопасности и приехавший с ним солдат. Рассказывали поочередно: то дед Степан, то бабка Настасья, то Павлушка.
Рассказывали так, как они восприняли и поняли все то, что произошло на этом собрании. Капустин слушал их внимательно, стараясь не пропустить ни одного слова, помогая им разобраться в том, чего они не понимали.
Во время этого разговора Капустин все время называл деда Степана на «ты», а дед величал его на «вы». Капустин несколько раз говорил ему:
– Брось ты, Степан Иванович, называть меня на «вы». Ведь мы же с тобой старые друзья по несчастью.
Дед упорно твердил:
– Нет уж… так-то мне сподручнее.
Закончив еду, Капустин свернул цигарку, прикурил ее от трубки деда и спросил:
– А это верно, что собрание было сорвано бабами?
– Неправда, – ответил дед, посасывая свою трубочку. – Кричали все… и мужики, и бабы… Это верно, кричали!.. Ну, только ушли мы со схода всей деревней… гуртом.
– А как держали себя на собрании ваши деревенские богатеи?
– Да ничего… Как все… так и они.
– Не пробовали поддержать старшину? Не просили вас не расходиться?
Дед Степан махнул рукой:
– Ну-у, куда там… Ежели бы кто-нибудь и удерживал нас… все равно народ не стал бы слушать… ни старшину, ни горожан… Все равно разошлись бы по домам.
– А почему? – спросил Капустин.
Дед Степан пососал трубку. Подумал. И наконец ответил:
– Потому, что такие речи не понравились миру… Не нужны нам такие речи… И слабода такая мужикам ни к чему. Я ведь давеча говорил вам: шум на сходе начался из-за войны да из-за податей и недоимок. Да еще из-за моего дела…
И дед еще раз рассказал, что произошло на собрании, когда он заспорил с уполномоченным о своих правах.
Капустин сказал:
– Напрасно ты, Степан Иванович, горюешь о своих прежних правах. Ты раньше-то к какому сословию был приписан? Мещан или крестьян?
– Крестьянин я, – ответил дед Степан. – Никогда в городу-то и не жил.
– Ну, а революция отменила все старые сословные перегородки и всех нас поравняла. Теперь мы все равноправные граждане. Понял, Степан Иваныч? Граж-да-не!
– Что-то не совсем понятно, – качнул головой дед Степан. – А кто же поравнял-то всех? Закон, что ли, новый вышел?
– Никакого закона пока нет. Но народ, поднявшись против самодержавия, похерил все старые царские законы. И ты, Степан Иваныч, выбрось из головы все сомнения и все думки о своих старых правах! Выбрось! Потому что нет их больше, этих старых царских прав. Нет царя – нет и его законов. Понял?
– А как же я буду теперь писаться? – настойчиво добивался дед Степан полного разъяснения своих нынешних прав. – Гражданином мне теперь писаться, аль крестьянином?
– А так и будешь писаться, как тебе нравится. Хочешь – пишись крестьянином, не хочешь – пишись гражданином. Везде и всем говори: я – гражданин Степан Иванович Ширяев.
– Это что же… значит, мне могут выдать теперь новый пачпорт?
– А ты что… на родину собираешься уезжать отсюда? – спросил Капустин.
Дед Степан махнул рукой.
– Ну, куда мне ехать… Здесь, в Белокудрине, состарился, здесь и помирать буду.
– Значит, и паспорт тебе не нужен. Сейчас, Степан Иваныч, не в этом главная загвоздка для народа. И не в этом теперь беда для России…
– А в чем же? Беда, говоришь? – сразу же насторожился дед.
– Беда в том, что сейчас у нас в стране воцарилось двоевластие. Проще сказать, после свержения царя и его правительства возникли у нас две власти: Временное правительство и Совет рабочих и солдатских депутатов… – начал было разъяснять Капустин, но вдруг оборвал себя, куда-то заторопился: – Об этом мы еще поговорим, Степан Иваныч. Мне надо идти…
Он поднялся с места, но дед Степан остановил его:
– А позвольте вас еще спросить, товарищ Капустин… вы что же в губернии-то… должность какую-нибудь занимаете?.. От кого вы препожаловали к нам?
– Я приехал к вам от своей партии и по поручению Совета рабочих и солдатских депутатов.
Павлушка поспешно спросил:
– А в какой вы партии?
– В партии социал-демократов большевиков, – ответил Капустин.
Все Ширяевы – дед Степан, бабка Настасья, Демьян, Марья и Павлушка – впились глазами в своего гостя.
В ответ на их вопросительные взгляды Капустин сказал:
– Наверно, солдат Прихлебаев на собрании говорил вам, что в России есть партия, которая называется Российской социал-демократической рабочей партией и что он принадлежит к этой партии…
– Говорил, – ответил Павлушка.
– Я тоже социал-демократ, – продолжал Капустин. – Но я большевик, а солдат – меньшевик… Наша партия делится на большевиков и меньшевиков…
Пристально рассматривая Капустина, дед Степан еще раз спросил его:
– Значит, вы большевик?
– Да, большевик, – подтвердил Капустин.
– Та-ак, – протянул дед Степан, посасывая свою трубку. – Слыхали про большевиков… слыхали.
– От кого же вы слыхали про нас, Степан Иваныч?
– От фронтовиков. Наши фронтовики сказывали… Ждали они вас. Давненько ждали… с весны.
– Фронтовики ждали большевиков? – удивился Капустин. – Здесь, в вашем глухом углу?
– Да, ждали.
– Если так, значит, они на фронте слыхали кое-что про нашу партию.
– Это нам неизвестно, – сказал дед Степан. – Ну, только точно я знаю, что фронтовики еще весной толковали: дескать, кто-нибудь из большевиков беспременно должен быть в наших краях…
Капустин заторопился:
– Ну, дорогие друзья, коли ваши фронтовики с весны ждут большевиков, надо мне идти к ним.
Он вышел на средину горницы и обратился к деду:
– Попрошу тебя, Степан Иваныч, сейчас же веди меня к кузнецу. – Затем повернулся к Павлушке: – А тебя, молодой товарищ, попрошу сходить к плотнику, к пастуху и к дегтярнику, о которых вы мне говорили…
Ну, и еще к кому-нибудь из фронтовиков забеги. Пусть они сейчас же идут к кузнецу… Мы с дедом Степаном будем поджидать их там…
Бабка Настасья молвила:
– Надо бы туда позвать и Авдея Максимыча… мельника.
– Мельника? – удивился Капустин. – Да зачем же нам мельник? Нет, Настасья Петровна, я должен потолковать с фронтовиками, а мельник нам не нужен. Он что… тоже фронтовик?
– Нет, он человек старый, – ответил вместо жены дед Степан. – Это тот самый старичок, который давеча вместе со мной повстречал вас, когда вы въехали в деревню… Пожалуй, он будет не лишний там.
– Нет, – решительно проговорил Капустин. – Мельник нам не нужен.
– Напрасно гнушаетесь, – вновь вмешалась бабка Настасья. – Человек этот очень пригодится вам сейчас.
– Да ведь мельник он, Настасья Петровна! – воскликнул Капустин. – Собственник!.. Наверно, богатей!
– Какой он богатей, – махнула рукой бабка Настасья. – Мельница-то его вот-вот рассыпется… Избенка – тоже… А человек он справедливый… Народ его уважает…
– Он у нас чудной какой-то, – сказал Павлушка. – За помол берет с мужиков самую малость. Ребятишек учит грамоте бесплатно… Я тоже у него учился… А царя он всегда считал антихристом.
– Мельник! – задумчиво произнес Капустин. – Он что… кержак?
– Да, кержак, – ответила бабка Настасья. – Но уважают его не только кержаки… уважают и мирские… вся деревня… Хороший он человек!
Капустин постоял, покрутил седые усы и решительно сказал:
– Нет… обойдемся пока без мельника.
