355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Федор Елисеев » Лабинцы. Побег из красной России » Текст книги (страница 10)
Лабинцы. Побег из красной России
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 12:51

Текст книги "Лабинцы. Побег из красной России"


Автор книги: Федор Елисеев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)

С полуподъема было обнаружено, что красные еще не вошли в хутор, а занимали позиции на своих бугорках. В это время от вокзала Кавказской в направлении Тихорецкой вышел наш бронепоезд. Для его поддержки выдвинута 2-я дивизия. Перевалив железнодорожное полотно без моста на Екатеринодар, дивизия нагнала бронепоезд и двигалась чуть позади его. Вдруг он остановился и открыл частый орудийный огонь на восток, одновременно с этим из низины конная группа человек в пятьсот широким наметом бросилась наутек. Это было для нас полной неожиданностью. Быстро, без моста, перевалив железнодорожное полотно на Тихорецкую и построив дивизию в резервную колонну (все головы полков на одном уровне), широкой рысью стал подниматься в сторону уходящего противника.

Генерал Науменко, посылая 2-ю дивизию, рекомендовал не ввязываться в бой, а только поддержать наш бронепоезд. Но картина бегства красной конницы была настолько паническая, что невольно втягивала в преследование.

Для воодушевления и «веселости», остановив хор трубачей в 30 человек на невысоком пологом кургане, приказал им играть бравурные марши.

Конница красных, выйдя из сферы досягаемости орудийного огня бронепоезда, вдруг всей своей массой быстро повернула на север, потом на запад и, не имея широкого аллюра, бросилась навстречу дивизии. Позади нее три длиннейшие цепи пехоты красных, в далеком мареве раннего утра, наступали на станицу Кавказскую. Хутор Романовский был обложен с севера. 2-я дивизия совершенно случайно появилась действующей во фланг и даже чуть в тыл всей красной пехоте, направлявшей свой главный удар на станицу Кавказскую, где наших войск уже не было.

Красное командование, видимо, предполагало, что 2-й Кубанский конный корпус перейдет Кубань у станицы и отойдет в Майкопский отдел, но не на запад. Два моста через Кубань, каменный железнодорожный и чугунный для подвод, были внизу, у станицы Кавказской. Мосты им необходимо было взять, чем окончательно разъединить войска Северного Кавказа, прервав меж ними всякую связь – и железнодорожную, и телеграфную, и телефонную, не говоря уже о живой связи, которая не поддерживалась и тогда, ввиду широкого фронта восточной половины Северного Кавказа.

Так думали и офицеры-лабинцы – «отойти к станицам своего полкового округа и, пополнив Лабинскую бригаду, закрепиться на реке Лабе». Не скрою – так думал и я, как о естественном отходе «за Кубань» .

Военачальник красной конницы, которому, видимо, было задание охранять правый фланг своей пехоты, надо признать, действовал молодецки и обрушился на нашу дивизию со всем жаром, имея позади себя сильный состав войск.

Красная конница ринулась в контратаку широчайшим аллюром всей своей густой массы. Режет мысль: «Если казаки дрогнут – дивизию можно будет собрать только под станицей Казанской». И в этот момент я вспомнил о своих пулеметах.

На правом фланге, по старшинству полков, шла малочисленная Кубанская бригада в 250 шашек. Левее – Лабинская, около тысячи шашек. Повернув бригады в противоположные стороны, выкрикнул:

– Пулеметы 1-го Лабинского полка – ВПЕРЕ-ОД!

Правее меня, не ожидая приказания, выскочила широким наметом пулеметная команда 1-го Кубанского полка со своими шестью ручными пулеметами системы «Льюис». Впереди нее скачет сотник, держа свой пулемет поперек седла у передней луки. 22 пулемета Лабинцев на линейках, с величественным в боях есаулом Сапуновым, карьером вы-

£&г>

бросились вперед и заскворчали все, до трех десятков пулеметов. Конница красных от неожиданности смешалась и, повернув назад, бросилась наутек.

– В АТАКУ-У!.. МАРШ-МА-АРШ! – кричу-командую, но полки, видя всю эту картину, уже сами бросились с места в карьер.

Это поле принадлежало казакам станицы Кавказской. Еще недавно здесь были только сенокосы. Почва твердая, с бурьяном. Уже просохшая по весне земля. Теплое весеннее утро с мягким ласкающим ветерком с востока. Позади – мощный хор трубачей 1-го Аабинского полка воинственно-бравурными маршами бросал душу воина в поднебесье, к победе. Все это, вместе взятое, толкало на подвиг даже и не храбреца.

Я не поскакал с полками, а остался наблюдателем у пулеметов. По горячности я бросил в атаку все четыре полка и, когда они «вырвались» у меня из рук, остался без всякого резерва. Вот почему я остался с пулеметами как с самым надежным резервом, который, был уверен, никто «не сомнет».

Красные не выдержали, повернули назад, и все слилось в головокружительной скачке по чистому, ровному, сухому полю – одних удирающих, а других преследующих.

В это время южнее нас версты на три рысью вышла на бугорки 4-я Кубанская дивизия полковника Хоранова и остановилась. Не было ли возможности атаковать красную пехоту во фланг, или еще что другое заставило Хоранова не принять участие, не знаю, но дивизия остановилась и не двинулась дальше. Артиллерии при дивизиях не было. Вместе с незначительным обозом полков она оставалась при штабе корпуса, так как было приказано не втягиваться в затяжной бой. И этот бой был совершенно случайный.

Я стою верхом и наблюдаю дивную картину дикой скачки казаков, рассыпавшихся по всему широкому полю. Красные почему-то уходили на северо-восток, но не к своим наступающим пехотным цепям, оказавшимся к этому моменту юго-восточнее боевого поля конницы, почему весь удар пришелся на Лабинскую бригаду, бывшую на левом фланге.

Казаки прижали красных к паханому полю. Извиваясь змеями по нетронутым плугами участкам, зигзагообразными лентами распластались они в спасающем карьере, настигаемые казаками. Полки были уже так далеко от меня, что я, оставив есаула Сапунова с пулеметами, приказав быть «настороже», поскакал к каким-то остановившимся группам казаков. Прискакал и вижу – четыре тачанки красных с пулеметами строчат по своим. Возле каждой тачанки несколько урядников с револьверами в руках угрожающе требуют от пленных пулеметчиков «лучше целиться». С перекошенными от страха за свою жизнь лицами, пленные «добросовестно» исполняли свою роль.

Полки вышли красным в тыл. Вдруг со стороны станицы Кавказской, из балки, меж длиннейших, облегающих станицу цепей, показалась свежая конная группа красных человек в пятьсот и широким наметом двинулась на поддержку разметанной своей конницы на правом фланге. Полки дивизии разбросаны, и дело могло повернуться в неблагоприятную для казаков сторону. Штаб-трубачу Василию Диденко приказал трубить «Сбор». И залилась труба в утренней тишине степи:

Соберитеся всадники ратные

Слушайте, всадники-други —

Звуки призывной трубы-ы...

Такой теплый, весенний, приятно-растворяющий день выпал 27 февраля 1920 года, что казаки, разбросавшись в дикой победной скачке по широкому полю, видимо, и не думали присоединяться к своим разметавшимся сотенным значкам.

После головокрркительной скачки, наспех повязав полушубки в торока, разгоряченные, беспечно и сладостно, мелкими группами маячили они везде, словно стараясь в последний раз и во всю свою молодецкую грудь надышаться и насладиться свежим весенним воздухом в последнюю свою удалую конную атаку, на своем казачьем поле, вне строя и вне слов «команд».

А тут еще жаворонок, взвившись в воздух и остановившись «на мертвой точке», так сооблазнительно пел и переливался над казаками. Ну, куда же было там казакам «до строя»!

Неожиданно прискакал ординарец от генерала Науменко, наблюдавшего всю эту картину с высокого плоскогорья перед станицей Казанской, с приказанием: «2-й дивизии свернуться и, оставив сторожевое охранение у железной дороги, на ночлег войти в станицу Казанскую».

Далеко-далеко на юго-восток, в мареве очень теплого весеннего дня, когда «играет горизонт», три длиннейших цепи красных, видимо выждав конец конного боя, поднялись и двинулись к моей станице Кавказской, где осталась одна женская часть семьи отца. Я знал, что их никто не может защитить. И тут же острой болезненной струйкой пронеслась мысль – не навсегда ли я покинул свою родную станицу?.. И я почувствовал полную слабость в своем теле, а в душу вошло какое-то гнетущее уныние.

Дивизия отходила через железнодорожный мост у разъезда Рогачев-ского, что перед станцией Мирская, в направлении Тихорецкой. И вновь так знакомые еще с детства места. Здесь стоит все тот же колодец у будки, из которого на сенокосе казаки брали воду «в очередь», курили, говорили о делах и немного ругались из-за этой очереди, так как больше колодцев здесь, в степи, не было, от станицы 17 верст, а Кубань «с водою» была еще дальше.

Об этом дне генерал Деникин написал потом: «К 27 февраля северный фронт отошел на линию реки Бейсуг. Тихорецкая и Кавказская были уже оставлены нами, и связь с Северным Кавказом – утеряна»119.

За нами оставалась только левобережная Кубань. И что «это» было по сравнению с необъятной территорией всей России, занятой уже красными ?!.

Приезд генерала Улагая

Степью 2-я дивизия поднялась на высокое Казанское плато. Впереди нас движутся отсталые обозы и одиночные казаки пешком. Мы обгоняем их.

– Федя-а!.. Возьми меня с собою! – слышу я знакомый, чуть шепелявый голос сотника-пластуна, станичника Гриши Белоусова120.

Он старше меня летами и по Майкопскому техническому училищу. Окончив последнее, стал станичным учителем с двумя своими сестрами. Уважаемая семья в станице. Отец их был атаманом Романовского хутора и, искореняя конокрадство, был убит ворами.

– Ты почему здесь, Гриня? – удивленно спрашиваю его.

– Да почему разбежались пластуны, не захотели идти дальше, ну, вот мы, офицеры, и остались одни, – весело отвечает он.

Я дал ему заводную лошадь, и он вошел в Казанскую с нами.

2-я дивизия была расположена в северной части станицы, ближе к противнику. Станица была хозяйственная и богатая. Штаб корпуса расположился на церковной площади у богатого коммерсанта.

– Ну, теперь отдыхайте. Больше, думаю, таких боев уже не будет, – как всегда, ласково и весело говорит мне генерал Науменко, когда я явился к нему.

Я выражаю ему свое недоумение, почему полковник Хоранов не продвинулся вперед, когда 2-я дивизия атаковала конницу красных? Науменко улыбается и, хотя немного недоволен Хорановым, говорит:

– Все это было почти что ни к чему, мы будем теперь отступать, не принимая боев.

В Казанской корпусу назначена дневка. Вечером генерал Науменко вызывает меня к себе и дружески говорит:

– Елисеев, завтра поездом на станцию Милованово приезжает командующий Кубанской армией генерал Улагай смотреть наш корпус. Почетный караул для встречи, сотню, я назначаю от 1-го Аабинского полка, как самого достойного во всем корпусе. Вы довольны? – закончил он.

– Покорно благодарю, Ваше превосходительство, но не обидится ли на это полковник Хоранов? 1-й Кавказский полк гораздо старше Ла-бинского и более заслуженный по наградам, да и Хоранов гораздо старше меня, – докладываю я «свой резон».

– Ну нет!.. Старшинство тут ни при чем. 1-й Лабинский полк единственный, достойный этой чести. И Вы не беспокойтесь о старшинстве. Этого я хочу! – уже серьезным тоном заканчивает он. – А Хоранов, Вы же его хорошо знаете, – добавляет он, не уточняя ничего и не ставя точку над «i».

28 февраля, утром, сотня почетного караула 1-го Аабинского полка, все в той же своей серой боевой форме одежды, то есть в серых истрепанных черкесках, при полковом знамени и хоре трубачей, выстроилась на маленькой станции Милованово, что при станице Казанской. На правом фланге генерал Науменко с начальником штаба корпуса, полковник Хоранов и старшие офицеры.

Ждать пришлось недолго. Скоро со стороны Екатеринодара подошел паровоз с одним небольшим пассажирским вагоном и мягко остановился у вокзала. В дверях вагона немедленно же показался генерал Улагай и мягко, упруго соскочил с порожек. Все это у него вышло так мягко, красиво, благородно, словно приехал не командующий армией, а простой молодецкий казачий офицер, в гости, на дачу, которого все с нетерпением ждут на вокзальчике глухой провинции. И он, чтобы не терять времени, быстро соскочил, чуть ли не на ходу, с поезда, чтобы обнять своих, так ему близких и дорогих друзей.

Он был в темно-серой дачковой черкеске, при черном бешмете и черного каракуля небольшой папахе. И – никаких украшений и знаков отличия на скромной черкеске. Ему тогда было, думаю, около 40 лет от роду. Чисто выбритый, брюнет, типичный горец, кубанский черкес благородной семьи – уздень.

Весной 1919 года на Маныче он был нашим командиром 2-го Кубанского конного корпуса. И в боях он был одет так же, как и сейчас – стильно, по-черкесски. Но на Маныче, когда красная конница перешла длинную греблю у села Кистинского и уничтожила на нашей стороне заставу 1-го Черноморского полка полковника Н.И. Малышенко121, он вызвал на курган командира сотни, от которой была застава, ротмистра и, в присутствии нас, командиров полков и начальника дивизии генерала Ба-биева, очень коротко, спокойно, на очень чистом русском языке и «кавалерийским цуком» пристыдил очень приятного и отчетливого кавалериста, молодого ротмистра, не задевая его личного достоинства. Мне тогда эта манера генерала Улагая очень понравилась.

Теперь я встречаю Улагая в иной обстановке и при иных воинских обстоятельствах. И когда он ступил на землю, скомандовал:

– Шашки вон, слушай, на кра-УЛ! – и, взяв свою «под-высь», подошел к нему с рапортом.

Выслушав рапорт и пожав руку, Улагай жмет руку всем офицерам. Потом идет к строю Лабинцев. Строй – ровный, двухшереножный, обыденно серый. Но то, что это стояли Лабинцы, говорило генералу о многом. С ними, со 2-й Кубанской казачьей дивизией, начиная с июля 1918 года, он прошел вдоль и поперек всю Ставропольскую губернию с победными боями! Потом – движение с ними на Царицын и на Камышин в 1919 году. Везде был успех, победа и слава. И теперь, в годину крупного несчастья, они вновь пред ним, храбрые пред храбрым.

Бросив взгляд на строй казаков, Улагай остановился. Потом, быстро пройдя перед ними, стал посередине, взял руку под козырек и громко произнес:

– Здравствуйте, мои храбрые Лабинцы!

Я не хочу описывать, как могуче и радостно ответили казаки – «мои храбрые Лабинцы» – своему долгому старшему начальнику. Это нужно понять без слов.

Опустив руку, Улагай обратился к почетному караулу, как представителям от всего полка, с горячими словами похвалы и закончил так:

– Верные, храбрые, благородные Лабинцы!.. Вашу кровь и стойкость никогда не забудет Кубань!

Штаб корпуса с генералом Науменко, штаб дивизии и все другие старшие офицеры корпуса затаенно слушали редкие слова похвалы замкнутого, храбрейшего в Кубанском Войске черкеса-рыцаря. Это было лучшей и самой ценной наградой 1-му Лабинскому полку за его последнюю боевую доблесть и пролитую кровь.

Я стоял позади него и внимательно слушал. Генерал Улагай хочет посмотреть полк, который был выстроен в конном строе позади вокзала. Почетный караул, знамя и оркестр трубачей немедленно отправлены в строй.

Улагай хочет представиться перед полком в седле. Полковнику Булавинову, моему заместителю, бросил три слова: «Дать хорошего коня». Генералу подвели кабардинца светло-гнедой масти. Он очень легко, «как молодой хорунжий», вскочил в седло. Конь оказался нервный и вьюном завертелся под ним. Что-то было неладное и с казачьим седлом, с длиной стремян и подушкой. Как известно, у казака в седельной подушке по арматурному списку должно быть уложено носильное белье. Это уродовало подушку и делало ее очень жесткой, негладкой, неэластичной. Поправляя что-то под ногой, Улагай с наивной детской улыбкой неискушенного горца смеется и, бросив на меня взтая^, поясняет коротко:

– Никак не приспособлюсь в седле!

Улыбаюсь и я ему, словно говорю: «Да, конечно, к чужому седлу не всегда можно приспособиться сразу, я это понимаю».

1-й Лабинский полк встретил генерала Улагая с полным церемониалом. Став перед строем, он повторил те слова, которые сказал почетному караулу. Вселял надежды. А потом объехал ряды, осматривая состояние лошадей.

Несмотря на жуткое время, на походы, на переходы, на бывший холод, потом дожди и грязь, конский состав полка, как и всего корпуса, был хороший, незаморенный. Жили и кормились ведь по своим богатым станицам! Конь у каждого казака собственный, и он за ним ухаживал с большой заботой.

Обыкновенно в донесениях очень и очень многих начальников-конни-ков вечные жалобы на «худобу лошадей», отсутствие фуража, подков и прочее, что всегда вводило высшее начальство в заблуждение о подлинном состоянии конницы. Эта манера была недобросовестная, чтобы оправдаться за неудачи или чтобы не посылали его части в бой. Смешно читать теперь и в [донесениях] очень высоких чинов – генералов-конников, что «их полки так обессилены в конском составе, что в атаку ходят только рысью». И тут же доносят о богатых трофеях: и пленными, и орудиями, и пулеметами. Но атакой «рысью» никакую пехоту не возьмешь в плен с пулеметами и пушками! Или доносят: «Столько-то порублено красных, все поле усеяно трупами, брошенным оружием, подводами и пр.».

В данный период не только 1-й Лабинский полк, коим я командовал, но и все остальные части 2-го Кубанского конного корпуса генерала Науменко имели хороший конский состав и «тела лошадей» были гораздо лучше, чем имели те же полки на Турецком фронте 1914—1917 годов.

Проведший все годы этих двух войн в строю и на ответственных должностях, фиксирую для беспристрастной истории.

После этой процедуры встречи командующий Кубанской армией генерал Улагай удалился в штаб корпуса, где, надо полагать, имел с генералом Науменко обстоятельный разговор об общем боевом и моральном состоянии армий генерала Деникина, как, думаю, и планов на будущее. Частично о них мы услышали на второй день от генерала Науменко, о чем будет сказано потом. В тот же день генерал Улагай вернулся в Екатери-нодар.

Офицеры 1-го Лабинского полка

Не в одной доблести казачьей или их командира полка заключалась храбрость и доблесть 1-го Лабинского полка. Связующими начальниками между командиром и казаками были командиры сотен. О них должен оповестить Войсковую Историю.

Полковник Александр Павлович Булавинов, старый Лабинец. По выпуску из военного училища – сверстник генералам Бабиеву и Фости-кову. Умный, исполнительный офицер. Рассуждающий всегда, то есть вначале все взвешивающий, а потом уже действующий. Часто недовольный высшим начальством, критикующий его. С подчиненными офицерами корректен, авторитетен у них. Хотя он и не рвался вперед, но и не оглядывался назад. Старше меня и летами, и по выпуску из военного училища – вел себя прекрасно, и у меня с ним никогда не было недоразумений, как никогда он и «не закусывался», что стал в подчинение младшему.

Командир 1-й сотни есаул Минай Бобряшев, казак Лабинского отдела. Интеллигентный офицер со средним образованием, с полным сознанием своего офицерского достоинства, гордости и благородства. Быстрый во всем, сноровистый, жаждущий славы полку. Умный, влюбленный в свой 1-й Лабинский полк, который, казалось, по одному моему жесту мог броситься на самый подвиг. Это был типичный удалец, для которого слово «Лабинец» было выше и милее всего на свете.

Неожиданно был смертельно ранен при оставлении станицы Дмитриевской 24 февраля и умер в нашем доме на руках нашей матери и Надюши. Он так их просил спасти его от смерти, желая жить, жить. Тело его было отправлено в родную станицу несчастной вдове-матери.

Командир 2-й сотни сотник Михаил Луценко. Он из урядников мирного времени. Храбрый, упорный, строгий к казакам и жестокий к красным. Последним он мстил за разрушение Казачества. Высокого роста, сухой, жилистый брюнет за 30 лет – он был уважаем казаками. Мною тоже.

Командир 3-й сотни сотник Ковалев. Из урядников-лабинцев мирного времени. Небольшого роста, хорошо сложенный, отчетливый. В черной черкеске, в маленькой белой папахе, сдвинутой на глаза, он во всем копировал «своего бога», сотника Колю Бабиева, и уже одно это заставляло его быть храбрым.

– Селям! – слышу я его голос на станичной площади, перед набегом на станицу Темижбекскую, когда спешенный полк стоял сотнями разрозненно за малым местом.

– Чох саул! – громко отвечали казаки его сотни.

– Еще раз!.. И громче отвечайте. Селям! – кричит он.

– Чох саул! – пронизывает сотня площадь.

– Кто это? – спрашиваю полковника Булавинова.

Булавинов улыбается и отвечает:

– Да это командир 3-й сотни, сотник Ковалев, копирует Бабиева. Такой поклонник его, что ужас!

Ковалев в чине есаула, полученного им на Черноморском побережье, в 1921 году из Константинополя в группе офицеров-разведчиков был переброшен на Кубань. Много горя причинил он красным, сформировав там партизанский отряд. Был окружен красными в одном доме и погиб в неравном бою.

Командир 4-й сотни есаул Сахно, из станичных учителей. Среднего роста, мускулистый, с мужественным лицом брюнета и умными, веселыми черными глазами. Во всем твердость, рассудительность, умелость, смелость – непререкаемый авторитет и в своей сотне, и среди офицеров. Даром не потеряет казака в бою, но если надо – в схватке будет стоять до конца. Храбр и добр с казаками. На крупном, мощном гнедом коне – перед своей сотней – словно олицетворял силу и твердость своих подчиненных. Как хорошо грамотный офицер, проведший две войны, боевым опытом постигший военное дело, вполне мог командовать тогда полком.

Командир 5-й сотни сотник Николай Щепетной. Окончил духовную семинарию, имел отличный слух и голос в песнях казачьих. В малом и хрупком, казалось, его теле была умная голова и проницательная душа. Он все изучит, все рассмотрит, объяснит казакам и потом хитро, тихонько идет со своей сотней к цели. Я его полюбил, как младшего брата, который, боясь ошибиться, так внимательно прислушивался ко мне, изучал вопрос. Что непонятно – расспрашивал и, усвоив все, шел уже наверняка. Ему было не свыше 25 лет, но выглядел он еще моложе.

Командир 6-й сотни хорунжий Меремьянин 1-й. Молодой, 22-летний, чистенький мальчик, рыжеватый, с веснушками на лице. По-станичному – «конопатый». Он был кумиром сотни, которая наполовину состояла из его станичников-константиновцев, многих родственников по фамилии также Меремьяниных. У него было «молодое дерзание», и сотня его была монолитна, где все управлялось не словами воинской дисциплины, а по-семейному, и нарушить это «семейное право», не поддержать друг друга никому и в голову не приходило. И командир-мальчик с нежным лицом для них был словно «знамя», слушаться которого надо беспрекословно.

Начальник пулеметной команды есаул Сапунов. Из урядников-пуле-метчиков мирного времени. Это был исключительно интересный образ воина Гражданской войны. Высокий, крупного телосложения, с резкими чертами смуглого лица, он мог походить на черкеса, грузина, даже на цыгана. В косматой белой папахе, в длинной шубе-черкеске, на небольшом светло-сером коне, он ярко выделялся в массе конных казаков. Фанатик-пулеметчик, храбрый и упорный в боях, он метался позади своих пулеметных линеек верхом, что-то кричал, указывал своим казакам, следил за каждым казаком-пулеметчиком, был весь поглощен работой своих пулеметов. За глаза казаки посмеивались над ним, но любили его, уважали и верили ему. В бою они боялись его больше, чем противника, так как после боя он так высмеет струсившего, так его устыдит, «разыграет» при всех, что уж лучше «погибнуть в бою», чем все это слышать или потерять доверие своего храброго начальника, такого же простого казака в офицерских погонах.

Качества младших офицеров не буду описывать – они были молодецкие. Но главное, что их крепко связывало с 1-м Лабинским полком, – все они, за единичными исключениями, были кровными Лабинцами, почему вне своего полка они не мыслили жить, служить, воевать. Это был совершенно однородный элемент, молодой возрастом, в полном расцвете своих физических сил, совершенно не потерявший сердце. И теперь, с такими боевыми успехами полка, еще больше встряхнувшийся и жаждущий подвигов.

Почему Лабинцы были таковыми?

Все полки Кубанского Войска одинаковы. Психологическую разность можно провести только между полками бывшего Черноморского Казачьего Войска и бывшего Кавказского Линейного Казачьего Войска122. В Черноморских полках стойкость, спокойствие, дивное пение, виртуозный танец гопак – все от Запорожского казачьего Войска. У Ли-нейцев – молодечество, лихость, подражание черкесам – в седле, в манере носить черкеску, пронестись в лезгинке.

Но главное – состояние каждого полка всех армий и народов зависит от личности командира полка и отчасти от состава общества офицеров. Это есть истина, которой не нужно доказательств. Какой-то полководец сказал: «История конницы – это есть история ее вождей», что совершенно верно.

В мирное время в 1-м Лабинском генерала Засса полку был отличный офицерский состав. Это не значит, что в других полках был «плохой офицерский состав», но семья офицеров была дружная и работала над своими казаками. На Турецком фронте наш полк (ф.И. Елисеев говорит здесь о Кавказском фронте Великой войны и о 1-м Кавказском полку ККВ. – П. С.) одно время сосредоточенно стоял в очень маленьком курдинском селе вместе с 1-м Лабинским полком, и мы могли беспристрастно оценить его офицеров. В Гражданской войне, за период 1918 —1919 годов, их полк дал родному Войску четырех генералов: Абашкина (см. приложение 1), Венкова123, Бабиева и Фостикова, которые, кроме Абашкина, на войну 1914 года вышли в малых обер-офицерских чинах124. Лабинцы могут этим гордиться.

Но главное, чем вызвана стойкость Аабинцев, даже в последнее дыхание вольной Кубани, так это тем, что летом 1918 года, после восстания против красных, их станицы подверглись жестокому террору, погибли многие сотни казаков. Террор красных был необыкновенный. Согнав на площадь станицы арестованных, их рубили шашками. И ни в одном отделе Кубанского Войска не было такого массового восстания против красных, как и террора над казаками, как в Аабинском полковом округе.

Генерал Шкуро в своей книге «Записки Белого Партизана» рассказывает о Аабинцах так:

«18 июня 1918 года я перешел с Отрядом в район Белого Ключа, верстах в 16-ти от станицы Бекешевской. Сюда прибыл ко мне разъезд Аабинцев, доложивший, что он послан подъесаулом Солоцким (см. приложение 1), пробивающимся на соединение со мною из Аабинского Отдела через станицы Вознесенскую и Отрадную.

21 июня мои разъезды донесли, что Солоцкий приближается. Мы все бросились к нему навстречу.

Сотня за сотней, с песнями ехали лихие Лабинцы. При моем приближении бывшие в их отряде трубачи грянули Войсковой марш. Далеко покатилось, оглашая леса и горы, могучее «Ура». Папахи полетели в воздух. Мои казаки обнимали и целовали вновь прибывших. Это был незабываемый момент.

Солоцкий привел с собою около 5000 годных к бою казаков – два конных полка – 1-й Лабинский и 1-й Хоперский, и два пластунских батальона того же наименования (около 4000 шашек и 1000 штыков). Все люди имели хорошее вооружение, как холодное, так и огнестрельное. При Отряде насчитывалось с десяток пулеметов, но патронов было мало. Офицеров в Отряде тоже было мало. Командный состав больше из вахмистров и урядников».

Далее Шкуро продолжает свой рассказ о самом Солоцком:

«Подъесаул Солоцкий происходил из казаков станицы Владимирской. Он был инженером по образованию. Призванный под Знамена с начала Германской войны – дослужился до чина подъесаула. После большевистского переворота, когда на Кубани тайно образовалось «Общество Спасения Кубани», растянувшееся по всему Краю и подготовлявшее вооруженную борьбу против красных, Солоцкий примкнул к этой организации и деятельно работал в своей станице.

Когда слухи о поднятом мною восстании докатились до Лабинского Отдела – Солоцкий поднял восстание в свою очередь.

Вокруг Солоцкого объединились до 10 000 казаков. Отряд его принял название «Южно-Кубанской Армии». Солоцкий захватил Армавир, однако, не имея артиллерии, был скоро выбит оттуда.

Преследуемый большевистскими отрядами, он долго метался по горам Лабинского Отдела, то нанося большевикам поражения, то неся сам потери и восполняя их казаками, примыкавшими к нему из станиц, по которым он проходил.

У станицы Исправной Баталпашинского Отдела Солоцкий потерпел серьезное поражение, главным образом вследствие отсутствия у него патронов, в его войсках начались распад и митингование. Объединив вокруг себя 5000 твердых казаков – он решил пробиться ко мне. Остальная часть отряда, шедшая самостоятельно, напоролась под станицей Андреевской на превосходные силы красных и потерпела вторичное поражение. Остатки этого отряда пробились позже на соединение со мною, но не застали меня, ибо к тому времени я ушел в пределы Ставропольской губернии. Тогда, через Клухорский перевал, отряд направился к Сухуму, где был обезоружен Грузинскими войсками и интернирован в Грузию»125.

Так пишет о доблестных Лабинцах наш дорогой Андрей Григорьевич Шкуро. От себя должен добавить следующее. Сотник Луценко, командир 2-й сотни 1-го Лабинского полка, рассказывал мне, что «их отколовшийся отряд в 400 конных казаков перешел Клухорский перевал, вошел в Грузию, где их не только что не обезоружили, но приняли исключительно сочувственно, тепло. В это же лето их конный отряд в 400 казаков с грузинскими войсками наступал на красных вдоль Черноморского побережья под начальством генерала-грузина и занял Сочи и Туапсе, жители которых принимали их восторженно».

Таковы были казаки-лабинцы в самом начале борьбы против красных, таковыми и оставались до конца, до самой гибели Кубанской армии на Черноморском побережье в апреле 1920 года. Как последний командир 1-го Аабинского полка на родной земле – описываю все то, чему сам был и свидетель, и участник. :

Новые офицеры полка

В самый разгар боя 24 февраля, при оставлении станицы Дмитриевской, неожиданно представился мне хорунжий Косульников126, офицер нашего 1-го Кавказского полка по Турецкому фронту. Войсковым штабом он был назначен в 1-й Лабинский полк.

Он терский казак. Учился в одной из гимназий в Петербурге. Торопясь стать офицером и принять участие в войне, поступил в Екатерино-дарскую школу прапорщиков и летом 1916 года прибыл в наш полк, в Турцию, имея на погонах одну звездочку. Хорошо воспитанный светски и воински, аккуратно одетый в черкеску, крепко и стильно сидевший в седле, он был принят нами, «старыми хорунжими» мирного времени, как родной.

Я был очень рад его прибытию и оставил при штабе дивизии, как хорошо грамотного офицера.

27 февраля в станице Казанской представился мне войсковой старшина Ткаченко127, назначенный Войсковым штабом в 1-й Лабинский полк. Это было также очень неожиданно и приятно, так как самый его внешний вид производил выгодное впечатление. Кроме того, я о нем много слышал от полковника Коли Бабиева, его станичника и двоюродного брата по женской линии. Два раза я его видел в Майкопе, где он был командиром сотни Кубанского Войскового конно-учебного дивизиона.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю