Текст книги "Лабинцы. Побег из красной России"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)

На обед я посадил его рядом с собой. Первый мой тост за столом был поднят «за наши семьи, оставшиеся в беспомощности там, за горами, у красных». Я произнес его очень горячо, и мне так стало больно и жалко всех своих в станице, что у меня не выдержали нервы. Это было неожиданно не только для присутствующих офицеров, но и для меня лично. У многих появились слезы, а сестренка Надюша, впервые бросившая отчий дом, – она как-то особенно вскрикнула, словно кто-то уколол ее чем-то острым и очень глубоко. Момент был тяжелый. Он показал, что у всех нас, для которых семья, отчий дом дороже всего на свете, бьется одинаково сердце.

Но это был «только момент». Извинившись «за малодушие», я продолжил свой тост словами:

– Но мы воины, и наше дело – кровавая борьба до конца против наших поработителей, чтобы освободить наши семьи, нашу Кубань.

Второй тост был обращен к гостю, к Литвиненко:

– За славный Корниловский конный полк, который по своим боевым качествам не уступает даже 1-му Лабинскому полку.

Я говорил не любезность, а истинную правду. Литвиненко не замедлил ответить следующими словами:

– Под Ставрополем, отступая от Маныча, мы слышали о подвигах славного 1-го Лабинского полка. Мы были рады, что есть еще Кубанские полки, как и наш Корниловский-Бабиевский, не потерявшие сердце. Но, кроме того, нам было приятно знать, что славным 1-м Лабинским полком командует наш бывший командир-корниловец, доблестный полковник Елисеев, которого мы «доси любымо и уважаемо».

В самые интересные моменты, радостные или печальные, Литвиненко, как истый черноморский казак, для легкости изъяснения своих чувств, всегда переходил на родной язык. Дальше он продолжал:

– Ия надеюсь, что, если бы наши полки были под командою доблестного генерала Бабиева, мы показали бы красным свою силу. А покы шо (опять он перешел на свой язык) – поднымаю бокал ций за славный ваш полк и за вашего командыра полковныка Елысиива.

Напоминание о Бабиеве меня взволновало. У меня было два чувства к нему: одно – восхищение его молодецкой доблестью в боях, всегдашним его воинственным задором, беспредельной преданностью воинскому делу, коннице, Казачеству, а другое – личная незаслуженная обида, которую я описал¹⁸⁷. Я тогда еще не знал, что Литвиненко был послан Бабиевым ко мне «разведать» о моих чувствах к нему.

Литвиненко был умный самородок. Образование – городское училище, а потом школа прапорщиков. Но он так полюбил военное дело и так ему нравился Бабиев, как и Бабиеву Литвиненко, будучи еще хорунжим на Маныче, что последний стал для него «как ударный офицер» – правдивый, прямой, бесхитростный, воински отчетливый. Зная, что я люблю и ценю Литвиненко, он и прислал его ко мне, как бы случайно.

После тоста Литвиненко я сказал о Бабиеве в ответном тосте, подчеркнув, что он наш коренной Лабинец, сказал о его геройской 3-й сотне 1-го Лабинского полка на Турецком фронте с 1914 года, когда он был в чине сотника, закончив о его настоящем положении, что мы его ценим, любим и восторгаемся.

Тост был принят восторженно. Литвиненко сиял. Потом, наклонившись ко мне, тихо спросил:

– Ну а Вы, Федор Иванович, как Вы лично к нему относитесь?.. Пошли бы под его командование?

Вопрос был праздный. Воинская дисциплина такого вопроса не ставит. Все должны идти под командование старшего в чине, хотя бы он лично кому и не нравился.

Я и раньше слышал от офицеров-корнидовцев, что Бабиев сожалел о своем поступке со мной. Я знал, что духовного удовлетворения в каза-команстве, будь то гарцевание в седле, широкая пирушка с лезгинкой и песнями, азиатский шик в одежде, он не мог найти. Недаром же с самого начала нашего знакомства в Турции, когда он был сотником, а я хорунжим, назвал меня «младшим братом», дав имя «Джембулат». Отвечая взаимностью и видя в нем исключительно интересного и оригинального офицера, с пафосом старых Линейных казаков, я, при интересных и веселых времяпровождениях, всегда называл его (и при посторонних) «мой старший брат Хаджи Мурат», то есть сравнивал его с героическим соратником Шамиля. Это Бабиеву очень нравилось. Такие взаимоотношения продолжались до производства его в генералы в самом начале 1919 года. И как оказалось в жизни, власть и большие чины портят человека. Это касается не одного генерала Бабиева.

Пасхальный обед прошел отлично. «Веселых» не было, но все были в хорошем, повышенном настроении. Казачий борщ, отварное и жареное мясо, фруктовый взвар, вино, хор трубачей – все это, вместе взятое, конечно, не могло не размягчить любую душу, да еще после того, как мы ровно 3 недели жили и воевали в горах по-звериному и впроголодь.

Войсковой старшина Литвиненко сразу же уехал после обеда в тыл, обнадеженный моими положительными чувствами к генералу Бабиеву.

Воинская этика. Казачья слабость

Обед закончился с темнотой. Все офицеры разошлись по своим квартирам. С начальником штаба мы пошли в нашу маленькую комнатку. Хозяюшка-гречанка лет под тридцать, статная, веселая, с правильными чертами матового лица брюнетка, извинилась перед нами за свою бедность, приготовив на ночь единственную кушетку.

Быстро снимаю свое оружие впервые за месяцы отступления и приказываю казаку раскинуть бурку на полу.

– Федор Иванович, Вы будете спать на кушетке, – вдруг говорит мне генерал Арпсгофен.

– Что-о?!.. Ну нет, Ваше превосходительство, кушетка только для Вас, – отвечаю ему. – Я молод, буду спать на полу.

– Нет!.. Вы не будете спать на полу! Вы мой начальник дивизии, а я только начальник штаба дивизии, почему Вы будете спать на кушетке, а я на полу, – сухо, серьезно говорит он.

–■ Ну нет, Ваше превосходительство!.. Этого совершенно не будет, и не будем об этом говорить. Ложитесь и отдыхайте, Ваше превосходительство, – сказал и повернулся к бурке, уже разостланной на полу.

Генерал быстро схватил меня у локтей и вновь серьезно, безапелляционно повторяет: •

– Федор Иванович, Вы этого не сделаете Г Вы начальник дивизии, и для престижа Вы должны спать по-человечески, на кушетке!

– Да что Вы, генерал! – вмешивается вдруг неожиданно Надюша. – Федя никогда не ляжет на кушетке!.. И не упрекайте Вы его, Вы ведь старше! – также безапелляционно говорит сестренка, воспитанная в строгости, патриархально.

– Надюша!.. Вы молода и ничего не понимаете! Ваш брат должен спать там! – сказал и указал рукой на кушетку.

Чтобы окончательно урезонить старика генерала, весело-шутливо говорю:

– Ваше превосходительство! Мы обратимся к посреднику вот, к есаулу, нашему начальнику команды связи. (Фамилию его не помню; два брата, офицеры из учителей станицы Ново-Троицкой, давно служили при штабе дивизии.)

Есаул, выше среднего роста и склонный к полноте, при револьвере, кинжале и шашке у пояса поверх гимнастерки, молча слушал наш диалог.

– Как по-Вашему, есаул?.. Кому спать на кушетке? – спрашиваю.

Он по-семейному отставил ногу вперед, склонил голову книзу, правой рукой взялся за ус и медленно, философски произнес:

– Канешна, начальник штаба генерал и старый человек. Все это правда. Но он все же только начальник штаба, а Вы, господин полковник, начальник дивизии, поэтому кушетка на ночь должна принадлежать Вам.

Сказал – ив той же меланхоличной позе остался. Генерал, словно ужаленный, принял положение «смирно» и, обращаясь к есаулу, ответил с таким достоинством и гордостью, которых я от него никак не мог ожидать:

– Я не только что генерал и начальник штаба дивизии!.. А я есть отпрыск старинной рыцарской австрийской фамилии баронов Арпсго-фен. И Вы, есаул, – невежа!

Мне стало неловко за есаула, так неумно и грубо обошедшегося со старым генералом.

– Вы, есаул, ничего не понимаете. Идите к себе и оставьте нас с его превосходительством, – говорю ему.

И когда он вышел, я ласково, по-сыновьи, извинился перед ним за неучтивость есаула и просил занять кушетку.

– Федор Иванович, я сказал, кто я. Но Вы для меня всегда начальник дивизии. Вас я также понимаю. И благодарю Вас за это. Но так как вопрос стал на острую точку, пусть на кушетке спит Надюша. А мы с Вами будем спать на полу, – закончил он.

И на кушетке спала Надюша. .

Этот случай я привожу для того, чтобы показать тонкость немецкой дисциплины. И только позавчера, когда шрапнельным огнем красные гнали нас в гору, я видел, как этот генерал-старик не отставал от меня с лошадью в поводу, весь мокрый от пота, без фуражки, которую потерял в лесу, но на лице его была улыбка, а не растерянность. И он почему-то прильнул ко мне, когда полковник Жуков дал мне «власть» – пробить дорогу и уйти полкам.

Наутро весь корпус выступает дальше на юг. Позиции занимают пластуны генерала Морозова. Полк уже выстроился, как офицер-ординарец из штаба корпуса привез мне от генерала Науменко записку, в которой сказано, что «вчера ночью казаками 1-го Лабинского полка разграблено и выпито вино у одного грека». Он предлагает уладить этот вопрос по моему личному усмотрению.

Кровь бросилась мне в лицо. Сам Науменко пишет, что «казаки храброго полка ограбили жителя-грека». Это если и не упрек со стороны генерала, то, во всяком случае, неприятность лично для меня. Тут же стоит и хозяин-грек, по-восточному смиренно сложив руки на груди. От него я узнал, что взято три-четыре ведра вина и не уплачено. Скрывать нечего.

Полковой оркестр гремит встречным маршем. Жестом руки останавливаю его, здороваюсь с казаками, густой массой раскинутыми по долине в резервной колонне. В полку было уже до 1 тысячи шашек. И сразу же громко говорю:

– Славный и храбрый 1 -й Лабинский полк, который так любят генералы Улагай и Науменко, оказался грабителем! – режу ряды казаков. – И если бы взяли хлеб, зерно – я понимал бы... и не осудил бы... потому что мы голодны! Но взять вино – непростительно!.. И я не хочу знать – какая сотня это сделала!.. И весь полк здесь невиновен! Все уплачено будет из полковых сумм. Славный, храбрый полк не должен быть запачкан тремя ведрами вина!

Грек-хозяин долго и молча кланяется, а полк, под звуки хора трубачей, вытягивается в поход.

Генерал Хоранов. Полковое братство

Как красиво Черноморское побережье! Я здесь впервые. Справа – казачье запорожское «Сыне море» (как они называли Черное море). Слева – массивные кряжи, покрытые густым лесом. Шоссе извивается длинной змеей. Полк спускается в широкую долину. Везде видны былые биваки прошедших полков. Здесь стоят и еще войска. Наш корпус считается арьергардным.

Меня вызывает к себе генерал Науменко на дачу-дворец герцога Лейх-тенбергского. Дворец стоит в глубине, у самых гор. К нему ведет перпендикулярное шоссе, обсаженное деревьями. Рысью иду туда и на полдороге встречаю Науменко, начальника штаба полковника Егорова и с ними генерала Хоранова, нашего «Кавказского Уджуко» по мирному времени. В чине генерала я вижу его впервые. Соскочив с седла, козыряю генералу Науменко и поздравляю Хоранова.

– За что?.. С чем? – недоуменно спрашивает он.

– Да с чином генерала, Валентин Захарович! – обращаясь к нему, как однополчанин по Мерву.

– A-а, да это было уже давно, – будто нехотя, «по-генеральски», отвечает он, словно и не хочет говорить с «молокососом-полковником».

Я вижу, что он и с генералом Науменко теперь говорит «просто», держа руки за спиной, и глубоко размышляет «о том и о сем». У него на груди почему-то офицерский [Георгиевский] крест IV степени, которого я никогда не видел и не слышал, чтобы он был награжден в Великой войне. Мы-то, офицеры трех Кавказских полков, знаем, кто и какие боевые ордена заслужил!

Генерал Науменко все это заметил. Он улыбается и, подморгнув мне незаметно для других, как бы загадочно говорит:

– А помните станицу Ладожскую?

Я помню ее, и знал от Науменко, что Хоранов там требовал от него представления в чин генерала¹⁸⁸.

4-я Кубанская дивизия генерала Хоранова стоит здесь. Здесь же остановился и штаб корпуса. 2-й Кубанской дивизии приказано пройти в следующее ущелье и там стать биваком. А мне приказано лично проехать в Сочи, «почистить» обозы от казаков всей дивизии. По сведениям – где-то там находятся 1-й и 2-й Кубанские полки и четыре сотни 2-го Лабинского полка. Их надо найти и привести сюда.

Прощаюсь с присутствующими, возвращаюсь назад к полку и, оглашая широкую долину хором трубачей, иду к перевальчику.

Слева от шоссе биваком стоит какой-то полк. Издали вижу воткнутые в землю сотенные значки с черными конскими хвостами на них. Это стоял Корниловский конный полк. На звуки хора трубачей казаки подошли к шоссе, чтобы послушать музыку и узнать, «какой это полк идет?» – так бывает всегда в частях.

Зная ревность Корниловцев, что их полк самый лучший в Кубанском Войске, посылаю ординарцев, чтобы каждая сотня проходила с песнями. На шоссе уже много офицеров и казаков-корниловцев. Кто-то командует «смирно». Не выдерживаю и громко здороваюсь с былым, родным мне полком и потом, подойдя к ним, с седла жму руки офицерам. А 1-й Аабинский полк идет и идет с музыкой, с песнями, и кажется, ему нет конца.

– Да и большой же Ваш полк, господин полковник! – говорит кто-то из офицеров.

– Да, ведь это 1-й Аабинский! – поддеваю их, улыбаясь (Корниловский полк тогда насчитывал около 400 шашек). – А где Жорж? – спрашиваю.

– Он в Сочи поехал обмывать чин есаула, – отвечают.

– Разве?.. Произведен в есаулы? – удивленно спрашиваю и в душе рад за брата, младшего меня на 4 года.

– Так это же Корниловский полк! – острит кто-то, вторя моей шутке.

– Знаю, знаю, – поощряю их, и мы все весело улыбаемся, понимая, что каждый любит свой полк и гордится им.

Откозырнув храбрым соратникам и повернув круто кобылицу, поскакал в голову колонны Лабинцев.

В Сочи. Войсковой старшина Баранов

Полк расположился биваком в каком-то ущелье. 28 марта, рано утром, я выехал в Сочи «собрать дивизию». По птичьему полету до него 50 верст, а по змеинообразному шоссе гораздо дальше. Верхом идти долго и утомительно. Ординарцы где-то достали двухместный экипажик «в дугу» на резиновых шинах, и я решил ехать в нем. В Сочи находился и наш старший брат Андрей, войсковой старшина 1-го Кавказского полка. Надюше очень хотелось повидаться с ним, и я взял ее с собой. За начальника дивизии оставил генерала Арпсгофена, а полком назначил командовать полковника Булавинова.

Приятно гарцевать в седле перед полком, но в тот день, когда я выехал в экипажике на резиновых шинах «дуга с пристяжною», окунувшись в мягкое сиденье, беззаботно преданный своим мыслям, а порою совершенно ни о чем не думая, я получил новое и неведомое мне удовольствие – удовольствие «свободы», удовольствие существа, не думавшего ни о себе, ни о казаках, ни о лошадях, которые голодают ежедневно.

К вечеру прибыли в Сочи. Следую в комендантское управление, чтобы получить комнату в гостинице, так как город переполнен. Комендантом города был генерал Кося кин, соратник Шкуро, после которого, под Воронежем, я принял в командование 2-й Хоперский полк. Комната дана незамедлительно.

Умывшись, отправился искать исчезнувшие полки. Они оказались за городом.

– Почему вы здесь? – спрашиваю командиров полков А.И. Кравченко и И.В. Гетманова.

Они не оправдываются, а возмущаются – как полковник Жуков мог допустить такую западню своей дивизии 25 марта! Они, невольно оторвавшись в лесу от дивизии, всю ночь шли куда-то на юго-запад, пока не дошли до моря, и село Лазаревское, как оказалось, осталось позадц них. Думая, что и остальные полки пробиваются так же, двинулись дальше и на второй день прибыли в Сочи. Но дивизии здесь не нашли и ждут ее.

Их оправдание было больше чем наивное. Они просят дать отдых полкам на 3 дня и тогда вернутся на фронт, к дивизии.

Телефонограммой все сообщаю генералу Науменко, получаю удовлетворительный ответ и оставляю своих друзей-полковников «отдыхать».

Нахожу свой обоз 2-го разряда, который вижу впервые. Им командует войсковой старшина А. К. Баранов – старый Лабинец, отличный офицер. С ним я был знаком по Турции, но с тех пор не видел.

Здесь интересно привести мнение о нем Бабиева, когда он был командиром Корниловского полка, рассказывая мне на досуге о былых временах его 1-го Лабинского полка: «Лука (так называли его в полку) – отличный офицер. Окончил взводным портупей-юнкером Елисаветградское кавалерийское училище в 1911 году и прибыл в наш полк. Перед войной 1-й Аабинский полк был в Персии, ведя воорркенную борьбу против курдов племени шаксевен, восставших против своего Шаха¹⁸⁹. За бои, Лука был награжден орденом Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом, что в мирное время считалось исключительно высокой наградой, – и добавил: – Даже я не получил такого ордена».

«Но вот настала война 14-го года, и Лука не только что «отвинтил» все свои гайки, но и разбросал их, став полковым казначеем¹⁹⁰. А ведь какой отличный офицер!» – закончил он.

Лука Баранов – высокий, стройный, рыжий, лицо с веснушками. Веселые, умные, чуть смешливые глаза. При этой встрече мы вспомнили старый их полк по Турции. Вспомнили и многих офицеров – Рафа-ловича, Абашкина, Венкова и других. Остановились и на Коле Бабиеве, тогда только сотнике, а теперь генерал-лейтенанте ровно через 5 лет.

После отступления от Оскола 2-го Кубанского корпуса 2-я дивизия, в январе 1920 года, пополнялась в своем Лабинском отделе. Обоз оставался до конца там и отошел на Черноморское побережье самостоятельно. Умный Баранов все предусмотрел, и у него есть запасы муки и другого провианта. Меня это очень порадовало.

Я прошу его не держать при обозе лишних казаков и направлять их в полк. Он улыбается и даже повел рукой в воздухе, отвечая:

– Ни-ни, господин полковник! И не беспокойтесь об этом. Я-то знаю казаков! Я им просто не выдаю пищи. И кормлю лишь тех, кто у дела при обозе.

И действительно – обоз был короток казаками. Заботливый Баранов, получая, где только возможно, продукты, довольно прилично по тем временам снабжал ими свой полк, стоявший на фронте.

Опять в своем полку. Войсковой старшина Ткаченко

Из Сочи даю телефонограмму в полк о часе своего прибытия. На усталых своих кобылах «дуга с пристяжной» въехал в полковое ущелье, когда начинало темнеть. Вдоль линии сотенных биваков горели костры высоко пламенем вверх. Они горели так потому, что сухие поленья были поставлены пирамидально, почему пламя вилось к небу.

«Что такое?» – думаю. Вижу – казаки быстро бегут и строятся в резервную колонну. Из палаток выскакивают офицеры, бегут к своим сотням, на ходу пристегивая оружие. Войсковой старшина Ткаченко очень активно распоряжается. Бежит на мой фланг хор трубачей. Потом я слышу громкую команду:

– 1-й Лабинский полк СМИ-ИР-НО-О! ГОС-СПОДА ОФ-ФИЦЕ-Е-РЫ-Ы!.. – И хор трубачей грянул «Встречный полковой марш».

Ткаченко, в гимнастерке и при полном оружии, скорым шагом идет в мою сторону. Я останавливаю усталых лошаденок, выскакиваю из своего дачного фаэтончика, быстро направляюсь к нему, тревожно думая: «Уж не случилось ли что в полку неприятного?»

Ткаченко, по всем правилам уставного параграфа, останавливается в 6 шагах и рапортует:

– Господин полковник, в 1-м Лабинском генерала Засса полку...

Я слушаю рапорт, смотрю на него удивленно-тревожно, думая, что вот-вот он скажет что-то ужасное, случившееся в полку за время моего отсутствия. Но он лаконично, отчетливо закончил:

– ...происшествий не случилось.

Я легко вздохнул, даю ему руку, не сводя с него глаз, и спрашиваю:

– Что это за церемония?.. Почему?

– Так решили господа офицеры, – отвечает он и улыбается в свои умные серые глаза.

– А где же полковник Булавинов? – спрашиваю.

– Занездоровил, – отвечает.

Я все понял и, улыбаясь, говорю:

– Это Ваша фантазия, зачем это?

– Никак нет, господин полковник. Это хотели все офицеры.

Но я-то знаю, что это не так! Он отличный офицер. Все годы Гражданской войны провел в должности командира сотни Войскового учебного конного дивизиона и любит военную службу, со всеми ее артикулами.

Церемонию не отменишь. Полк стоит в положении «смирно». Оркестр уже в третий раз повторяет «Встречный марш». Надо здороваться с полком и что-то ему сказать, и сказать хорошее, бодрящее, потому что в те дни многие уже не хотели воевать. А 1-й Аабинский полк оставался до конца вполне боеспособным.

На мое приветствие полк ответил бравурно. Поблагодарив за порядок на биваке, где было, действительно, все выметено и вычищено, я их порадовал, что в Сочи жизнь бьет ключом и наша дивизия скоро усилится прибытием 1-го и 2-го Кубанских полков. Это были простые слова, но их надо было сказать – иначе казакам было бы скучно.

Господ офицеров, оказывается, ждал общий ужин. Достали где-то барашка и приготовили шашлык. Все это была работа моего второго помощника, войскового старшины Ткаченко. За ужином я заметил, что он, словно еще «глава полка», очень цукательно распоряжался офицерами. А сотник Косульников, сослуживец по Турецкому фронту и теперь мой полковой адъютант, с кем я был в очень доверительных взаимоотношениях, потом сказал:

– За четыре дня Вашего отсутствия, Федор Иванович, он нацукал нас всех.

Ткаченко был отличный офицер. Умный, гордый, хорошо воспитанный и воински, и светски. И он останется с полком при капитуляции Кубанской армии, чтобы разделить всю горечь поражения со своими казаками.

ТЕТРАДЬ СЕДЬМАЯ

Поощрение от Атамана Букретова.

В 1-м Черноморском полку

Еще до оставления Гойтхского перевала получена циркулярная телефонограмма от командира корпуса генерала Науменко следующего содержания: «В полках – представить для производства в первый офицерский чин хорунжего достойных подхорунжих, вахмистров и урядников, не стесняясь в количестве, приблизительно 10—15 человек на полк».

Такая щедрость меня удивила. Собрав своих помощников и командиров сотен – прочитал телефонограмму и запросил их:

– Есть ли подходящие урядники для получения офицерского чина?

Все командиры сотен сами из бывших урядников. Они замялись и докладывают, что все урядники отличные боевые начальники, но для производства их в офицеры – не знают, как быть. Да и до производства ли теперь, в такое время?..

Явился к генералу Науменко и доложил и свое мнение, и сотенных командиров.

– Атаман Букретов после соединения со своими корпусами, чтобы завоевать симпатии армии, решил сделать этот щедрый жест. Его поддержали командиры корпусов, вот почему и сделано такое распоряжение, – услышал я от генерала Науменко. – Ваш 1-й Лабинский полк самый сильный в корпусе, и Вы, Елисеев, можете представить 20—25 человек, – закончил он.

Вновь собрал сотенных командиров, и совместно едва набрали по два урядника от каждой сотни и пулеметной команды. Представлен был в хорунжие знаменный урядник и из команды ординарцев подхорунжий Трофим Науменко¹⁹¹, «мой учебнянин». Последний дорого заплатит при допросе красными за этот свой офицерский чин.

Вернувшись из Сочи «после сбора полков дивизии», на второй день являюсь к командиру корпуса с докладом – «что мною сделано». Науменко до сих пор не успокоился по адресу полковника С.С. Жукова и досадливо говорит:

– Ну и шляпа же этот Жуков!.. Так в один бой растрепать дивизию!

Я с ним был вполне согласен. Он приглашает меня проехать в 1-й Черноморский полк.

– Вы знаете – я назначил командиром этого полка Вашего друга, полковника Тарарыкина. Он, правда, из урядников, но на меня произвел хорошее впечатление, – добавляет.

Мы в Черноморском полку. «Мой Вано» (как я его всегда называл) – в коричневой бикирке, подтянут. Он в чевяках, при дорогом кавказском оружии, с офицерским Георгиевским крестом на груди и с Георгиевским темляком на эфесе шашки. Весь его внешним вид очень импозантный. Блондин, чисто выбрит и без усов – он выглядел молодо. Тогда ему было около 30 лет от роду.

Его полковой бивак вычищен и выметен. Науменко, внимательно рассматривая все, говорит мне, идущему с ним рядом:

– Смотрите, Елисеев, как Тарарыкин навел порядок. Не то что эта старая шляпа полковник Кононенко!¹⁹² (Кононенко старый офицер 1-го Екатеринодарского полка. В 1910 году он был в чине подъесаула.)

Нас здесь, в полку Тарарыкина, при генерале Науменко, человек десять старших офицеров всего корпуса. С нами и генерал Хоранов, который очень много говорит и совершенно «своеволен» со своим командиром корпуса, так как они равные в чине – оба генерал-майоры. Но полковник Тарарыкин держится в стороне от нас, словно боясь вступить в общий разговор. Науменко призывает его к себе и весело, чуть с упреком или с удивлением, говорит:

– Что Вы прячетесь, полковник?.. Я осматриваю расположение Вашего полка, а Вы где-то там позади стоите!

«Мой Вано» выдвигается вперед. Он стоит перед Науменко, держа руки «по швам», и на все вопросы генерала отвечает только лаконично: «Никак нет, Ваше превосходительство», «Так точно, Ваше превосходительство» .

Видя и слыша это, я сразу же определил, что Вано находится «не в своей тарелке». Вижу, что и генерал Науменко как-то этим недоволен, так как перед ним стоял не командир полка, который может и должен доложить, и рассказать, и доказать что надо, а стоял очень хороший, расторопный и исполнительный урядник.

Осмотр расположения полка окончен. Вано отзывает меня в сторону и спрашивает – сколько урядников от 1-го Лабинского полка я представил для производства в офицеры? И, услышав цифру 16, удивился. И запальчиво произнес:

– А я нарочно их «напек» много!.. По крайней мере, они будут меня слушаться!.. Я им дал офицерский чин, поставил на должности офицеров и требую от них службы и исполнения моих приказаний «как от урядников». К тому же они не будут думать о мире с красными, так как теперь и они офицеры, – добавил он и тут же некрасиво выругался по-солдатски.

Такое рассуждение, а в особенности «о мире», меня удивило. «Чтобы они не думали о мире», – такую фразу произнес и генерал Науменко, когда я заметил ему «о ненужной щедрости Атамана Букретова».

Думаю, тогда Атаманом Букретовым в Кубанской армии было произведено в чин хорунжего до 500 урядников, беря во внимание все роды оружия. Но не пройдет и одного месяца как все эти новые офицеры в составе Кубанской армии будут оставлены на Черноморском побережье теми старшими начальниками, кто их представлял в офицеры, и самим Атаманом Букретовым.

И никто из этих новых офицеров в 1-м Лабинском полку не надел офицерских погон, так как их не было, как и жили они вместе со своими взводами казаков, коими командовали раньше, будучи урядниками. Мы все были ободраны в обмундировании, и им было «не до офицерских погон» тогда. Поплатятся потом они перед красными за свой офицерский чин.

Войсковой старшина Логвинов. Обед с дамой

После осмотра 1-го Черноморского полка генерал Науменко, обращаясь ко мне, вдруг говорит, глядя на меня исиытывающе:

– Полковник, я хочу Вам дать в 1-й Лабинский полк еще одного штаб-офицера.

– Кто он таков? – спрашиваю.

– Войсковой старшина Логвинов¹⁹³, – отвечает, остро смотря мне в глаза. – Он из моего штаба, как штаб-офицеру ему теперь в штабе делать нечего.

– Нет, не надо, Ваше превосходительство. Вы разве забыли его случай со мной в Филипповском хуторе? – докладываю.

– Нет, не забыл. Но он ведь извинился перед Вами! – говорит Науменко. – Право, он хороший офицер. Он тяжело ранен в голову, а если на него иногда «что находит», то Вы сумеете его остановить. К тому же он сам хочет к Вам, в 1-й Лабинский полк, – уговаривает он меня.

Я уважал генерала Науменко, не хотел его огорчать и согласился.

Логвинов – бывший кадет, окончил сотню Николаевского кавалерийского училища в Петербурге в июле 1914 года, то есть накануне войны. О нем я слышал еще в своем 1-м Кавказском полку в Турции от его сверстников, что он был тяжело ранен в голову и у него иногда случается «заскок», несдержанность. Было же дело так.

В Филипповском хуторе я прибыл в штаб корпуса по делам службы и в передней комнате вижу его, в чине есаула. На мое обращение доложить генералу Науменко он, не встав со стула, небрежно бросил мне:

– Генерал занят.

– Я Вас прошу, есаул, доложить командиру корпуса обо мне, и потом, когда к Вам обращается штаб-офицер, надо встать, – говорю ему.

– Ну-у, вас много таких будет! – вдруг отвечает он, продолжая сидеть на стуле.

– Что Вы сказали?!. Да встать! – крикнул я на него.

Он встал нехотя и не принял положенную военную стойку. Быстро открылась дверь, и в ней показался генерал Науменко, удивленно спрашивая меня:

– Что случилось, Елисеев?

Я доложи/, «что, именно, случилось».

Науменко горячо «напустился» на Логвинова. Тот немедленно же «вытянулся смирно». Генерал заметил, что его обязанность состоит именно в том, чтобы исполнять разные поручения.

– Пришел начальник дивизии по службе, он в чине полковника, и Вы так ему ответили?! – очень строго, внушительно, ясно, коротко и определенно подчеркнул ему генерал Науменко и заставил тут же извиниться передо мною.

Логвинов был смущен, извинился. И теперь, месяц спустя, дает его в мой полк. И только из чувства уважения к генералу Науменко я согласился на это.

Логвинов представился мне хорошо. Ехце раз извинился и добавил, что это у него – «как результат тяжелого ранения в голову» и что он иногда говорит то, что и сам не знает.

Я обласкал его и назначил командиром 1-й сотни. О Логвинове я написал потому, что при гибели Кубанской армии он совершит один положительный поступок и останется с казаками.

Штаб корпуса проходит нашу дивизию. Науменко заехал ко мне. Я предлагаю ему пообедать у нас, «чем Бог послал». Он согласился.

Надюша – моя хозяйка. Женской рукой она сервировала «что могла». Науменко шутит с ней и называет ее «казачонком». Надюша с бритой головой, в бешмете, в ноговицах. Казачок, да и все. Да и сама хочет быть «казаком».

Она без конца, щебечет, накрывая стол, и, закончив, произносит:

– Федя, можно садиться.

Мы подходим к столу. Науменко идет к председательскому стулу и берет его за спинку, чтобы сесть.

– Нет, генерал, это мое место хозяюшки, а Ваше – рядом со мною, – вдруг говорит она так смело.

Науменко немного опешил. Да опешил и я. 17-летняя барышня в штабе дивизии – и «хозяюшка»? Я немного смущен, но Науменко быстро «находится»:

– Ах ты, постреленок! – отвечает он и туч же ущипнул ее за щеку.

Надюша краснеет, бьет его по руке и теперь уже активно просит его

занять место рядом с нею, правее. Мы все смеемся и соглашаемся. Я сажусь левее ее. Наши начальники штабов меняются местами: полковник Егоров рядом со мной, а генерал Арпсгофен – рядом с Науменко.

– Мы обедаем с дамой, – любезно острит старик Арпсгофен и тут же «жалуется» Науменко, что «Надюша заставляет его бриться ежедневно» .

– Ах, неправда!.. Неправда, генерал, – пищит она. – Я Вам никогда этого не говорила, – оправдывается.