Текст книги "Лабинцы. Побег из красной России"

Автор книги: Федор Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)

– Ну, пойдемте ко мне. Поговорим еще там и напьемся чаю.

Мы в его штаб-квартире, в очень большом доме какого-то местного

богача. Генерал Науменко уже рад и весел, что «красные отбиты», стал мил и разговорчив.

– Чаю полковнику! – кричит он денщикам и вновь ко мне с вопросами об эвакуации, что меня удивило.

Я был молод, холост, верил, что это наш временный военный неуспех, и, конечно, ни о какой эвакуации и не думал. Он был откровенен о неустойчивом настроении некоторых полков и подкупал меня своей искренностью. Я почувствовал, что прибыл в родную семью и был обласкан самим генералом Науменко.

– У нас вакантный 1-й Лабинский полк, – говорит он, – но я это передам уже исключительно на усмотрение начальника дивизии генерала Фостикова.

Скоро прибывает «с мельницы», с наблюдательного пункта, и генерал Фостиков. Я его не видел со Ставрополя, ровно 15 месяцев. Он нисколько не переменился видом, разве вот стал более уверен в своем положении заслуженного в боях «старого генерала». В Ставрополе, у Шкуро, после прихода из гор, он был войсковым старшиной и командиром 1-го Кубанского полка. Знаком я был с ним с начала 1915 года в Турции, в Алашкертской долине. Он тогда был сотником и адъютантом 1-го Лабинского полка у полковника Рафаловича³⁴. Я же был хорунжим 1-го Кавказского полка. Наши полки стояли одно время в очень маленьком курдинском селе Челканы. Сотник Коля Бабиев был командиром сотни. Тогда там мы очень дружили с Лабинцами. И вот теперь – новая и приятная встреча.

Науменко «представил» меня ему, а он, узнав, по-доброму, по-братски пожал мне руку.

Его лицо очень обветренное, мужественно-молодецкое, без всякой натяжки на генеральскую важность, малодоступность. Ему было тогда 33 года от рождения, только на 6 лет старше меня и на 3—4 года моложе генерала Науменко. Мы были одной эпохи по выпуску из военных училищ, хотя и разных, следовательно, психологически мы были однородны в понятии воинской этики, службы и субординации.

– Только им мы и держимся, – спокойно и откровенно говорит мне Науменко, глазами указывая на Фостикова, – все же остальные в панике, – добавляет он.

Все это у Науменко получается так просто и бесхитростно, что мы все трое весело улыбаемся.

Среди офицеров, в особенности кадровых, такие слова, как «драп, паника, шляпа», не считались оскорбительными и обидными, и они, в своей краткости, точно выражали и настроение, и события, и характеристику личности, к которому это относилось. Не в осуждение, а больше в похвалу, скажу, что на подобные слова и фразы особенно щедр был Бабиев, будучи и молодым офицером, и штаб-офицером, и уже генералом. Они, эти слова, точно попадали «в глаз» сплоховавшему в бою офицеру и заставляли его бояться больше Бабиева, чем противника.

Генералы между собою на «ты». Все это было только приятно, и я почувствовал, что попал не в официальный круг «штабов», а словно в семейный.

– Ну, Вячеслав Григорьевич, я поеду к себе в штаб... надо пообедать, – говорит Фостиков.

– Поезжай, поезжай, Михаил Архипович, и захвати с собой полковника. Там у тебя вакантный 1-й Лабинский полк. Ему надо дать полк, – как бы между прочим добавил Науменко.

– Ну, едемте со мною, – говорит мне Фостиков.

Мы прощаемся с Науменко и Егоровым, выходим из дома, садимся на лошадей и двигаемся по селу к югу. Мы идем.наметом (галопом, по-кавалерийски). Фостиков сидит в седле просто, безо всякого напряжения и щегольства, уверенно, по привычке. Под ним добрый конь рыжей масти, довольно высокий против кабардинских коней.

Бросив несколько взглядов на мою кобылицу, которая, промерзши, «просит повода», он спрашивает – где я ее купил? Этот, казалось, праздный его вопрос показал мне, что он понимает в лошадях и любит верховую езду.

За нами скачут его ординарцы с флагом его дивизии, на котором красуется белый конский хвост, как у нас было в Корниловском полку на Маныче. Явно было, что перенял это он у нас, корниловцев, заменив наш черный хвост на полковом флаге и сотенных значках на белый.

Белый хвост на флаге очень красиво отдает своей белизной на ярком зимнем солнце. Он заметил, что я обратил внимание на его оригинальный флаг, и говорит мне, не укорачивая быстрого аллюра наших лошадей:

– Казаки говорят, что я ввел хвосты на значках потому, что моя фамилия Хвостиков, но это не так. Я видел при наступлении на Царицын в прошлом году конские черные хвосты на значках в Корниловском полку; мне это понравилось, и я ввел их у себя, но белые, – закончил он.

Идя все тем же аллюром и перебрасываясь отдельными фразами, я впервые ощущаю мышление Фостикова, и он мне очень понравился. В нем виден настоящий мужчина – умный и бесхитростный, а главное – безо всякой генеральской фанаберии.

Правее его скачет его начальник штаба дивизии, очень пожилой «солдатский генерал», как говорят казаки, на небольшой лошади и на кавалерийском седле. Одет он во все английское обмундирование. Всю дорогу он молчал. .

Мы в его штаб-квартире. Вестовые подхватили наших лошадей. Войдя в дом, Фостиков моментально сбросил с себя шубу, потом черкеску и остался в одном черном длинном бешмете.

Меня подкупила ненатянутая простота генерала Фостикова. Он по-казачьи, как хозяин дома, первым сел за стол, жестом показав мне место против него, и предложил «снять черкеску», если она стесняет меня за обедом. Но нас, бабиевцев, она никогда «не стесняла», а только украшала.

Сел и начальник штаба, очень милый и слегка тонный генерал-лейтенант. Он обращается к Фостикову по имени и отчеству, а Фостиков его титулует «ваше превосходительство». Как его фамилия – я еще не знал.

– Ну, давайте нам, што там у вас есть? – крикнул Фостиков денщикам на кухню.

Нам подали борщ, мясо и что-то соленое. Все было просто, наваристо и вкусно. С нами за столом сидит какая-то фигура в штатском, но в сапогах, с подстриженной бородкой; а лицо наше, кубанское.

Мы аппетитно едим. Нашлась и рюмка водки. Наливает и говорит сам Фостиков, генерал-майор, что является чисто по-казачьи. Он ведь хозяин стола!

Денщики что-то заругались на кухне. Один из них напал на другого за то, что тот – «денщик тавричанина, не офицера, черти зачем притулившегося до нашего штабу». Это было так громко сказано на кухне и так было ясно услышано нами, что «тавричанин» смутился. Фостиков улыбается, посмотрел на тавричанина, потом на меня и, по-семейному, не зло, выкрикнул на кухню:

– Ну, вы там, замолчите!.. А то я вас, – и не договорил, что именно заключалось в словах «а то я вас», но мы все поняли и улыбнулись.

Казаки сразу же притихли, но шепотом все же продолжали спорить. Потом, в полку, мне сказали, что это был родственник супруги Фости-кова. Мы пообедали.

– Ну а теперь, полковник, езжайте и примите 1-й Аабинский полк. Вам посчастливилось. Он самый лучший, самый стойкий и самый многочисленный во всем корпусе. В нем свыше 550 шашек, не считая пулеметной команды полного состава. И хорошие офицеры, как и в достаточном количестве.

– Ваше превосходительство, – обращается он к начальнику штаба, – напишите полковнику предписание о вступлении в командование 1-м Лабинским полком.

В 1-м Лабинском полку

Получив предписание, следую в его расквартирование. На душе неспокойно. Я иду в незнакомую мне семью офицеров полка. Как они примут меня? Временный их командир, полковник А.П. Булавинов³⁵, летами и по выпуску из военного училища старше меня лет на пять.

– Он ничего, но – «шляповатый» и многоразговорчивый. И командовать полком не умеет, – аттестовал его мне генерал Науменко.

Такого же о нем мнения и Фостиков. Оба просили меня – «сразу же поставить его на место» (?!). Хорошо это сказать, но вот сделать это новичку, незнакомому с офицерами полка и младшему его в чине, это не совсем удобно и... легко.

Командирский опыт у меня большой, но все же... И с этими мыслями я въехал в очень широкий двор крестьянина-земледельца. Двор большой, много сараев и других хозяйственных построек, но сам дом хозяина стоит во дворе и представляет «одну хату» иод крышей, с продолжением конюшни, сараев и пр.

Переступив порог у самой земли и открыв следующую дверь, я увидел трех офицеров за столом и произнес:

– Можно ли войти?

– Заходи! – не поворачиваясь ко мне, произносит кто-то.

Я захожу и сразу же определяю, кто командир полка.

Полковник Булавинов сидит за столом лицом к двери. Он в крытой шубе-черкеске, при полном вооружении. Видно, что полк находится «начеку». Рядом с ним сидят два обер-офицера. Все в серебряных погонах. Они что-то рассматривали на столе, возможно, карту местности.

Булавинову 35 лет. У него тонкие черты лица блондина. Он, видимо, не брил бороду несколько дней, да и не интересуется этим, так как обстановка боевая была не для щегольства молодостью.

Как ему сказать, «кто я» – думаю. Нельзя же войти и сказать: «Я есть вновь назначенный командир 1-го Лабинского полка. Прошу сдать мне полк»... Если бы он был моложе меня, еще допустимо такое обращение, но вижу, он действительно старше, чем я.

Я в черной черкеске, так же как и они, в серебряных погонах. Кинжал и шашка в скромной серебряной оправе «под чернью». Не торопясь подхожу к ним, беру руку под козырек и произношу:

– Командир 1-го Лабинского полка, полковник Елисеев – представляюсь.

При моих словах все встали и также взяли руки под козырек. Здороваюсь за руку. Булавинов очень вежливо произносит: «Очень рад» – и просит садиться за стол, как гостю, как будущему однополчанину.

Я вижу, что он меня не понял. Его жесты и слова были как обращение к младшему. Я немедленно же «поправляюсь» и спокойно поясняю:

– Я назначен командиром 1-го Лабинского полка, почему и прибыл сюда.

– Ах, извините!.. Я не понял, – совершенно не растерянно и безо всякой обиды говорит он, берет «под козырек» и представляется так: – Временно командующий 1-м Лабинским полком, полковник Булавинов.

Он тут же уступает мне свое командирское место за столом и спрашивает:

– Что прикажете, господин полковник, для приема полка?

– Пошлите за всеми офицерами полка, я хочу познакомиться с ними в комнате. Где канцелярия, обоз и хозяйственная часть полка? – добавляю.

И как всегда и во всех полках, все это оказалось в тылу, а где – он и сам не знает.

За офицерами послано. Вдруг входит очень красивый и бравый есаул, брюнет, хорошо сложенный и «хорошо сшитый». Он рапортует Булавинову:

– Господин полковник, с 4-ю сотнею ив сторожевого охранения прибыл.

Булавинов, приняв рапорт, говорит ему:

– Рапортуйте теперь новому нашему командиру полка, полковнику Елисееву, – и жестом показал на меня.

Есаул от неожиданности повернулся ко мне, легкая, приятная улыбка озарила его смуглое лицо, и он, взяв под козырек, повторил:

– Господин полковник, есаул Сахно³⁶ с 4-й сотней из сторожевого охранения прибыл.

Я жму ему руку, и что-то знакомое мною замечено в его лице, главное – в его улыбающихся черных ясных глазах.

– Вы меня не узнаете, господин полковник? – спрашивает он, при этом мягко улыбаясь,

– Право, не знаю, что-то знакомое, но не помню, – отвечаю ему.

– Да, я тот казак Сахно, учитель, что прибыл на пополнение в Турцию в наш 1-й Кавказский полк. А потом, при Вас, когда Вы были полковым адъютантом, командирован в школу прапорщиков и ее окончил вместе с Вашим братом, Андреем Ивановичем... и потом с ним вышли офицерами в 3-й Кавказский полк. Мы с ним были большими друзьями, – пространно пояснил он.

Я «все вопомнил». Да, это он, Сахно. Но какой он стал мужественный видом. И красивый, и уверенный в своем офицерском положении, и уже есаул!

Я вторично жму ему руку, как приветствие от своего старшего брата, его друга и однополчанина в былом, и... официальность моего появления среди неведомого мне 1-го Аабинского полка тут же рассеялась.

Сахно отлично знает все наше семейство, не раз бывал в нашем доме. Как все это было приятно и вовремя, к моменту, знать! Я повеселел.

Офицерский состав 1-го Аабинского полка

Офицеры прибыли. Все испытывающе смотрят на нового и неведомого им командира полка.

Все они молоды. Воински подтянуты. Из них – три есаула, а остальные сотники и хорунжие. Почти все коренные Аабинцы. Большинство стали офицерами из урядников. У всех заметен тот «гиковый» вид, специально лабинский, который внедрили в них офицеры мирного и военного времени. Все они, своей воинской подтянутостью, напомнили мне храбрых офицеров Корниловского конного полка. Среди них не было ни одного офицера «не казака». Все они были исключительно «ли-нейцы», почему мне было очень легко взять соответствующий тон с ними. Вот их состав к этому дню:

1. Полковник Елисеев – командир полка.

2. Полковник Булавинов – помощник по строевой части.

3. Войсковой старшина Баранов Лука³⁷ – помощник по хозяйственной части.

4. Есаул Бобряшев Минай³⁸ – командир 1-й сотни.

5. Сотник Луценко³⁹ – командир 2-й сотни.

6. Сотник Ковалев⁴⁰ – командир 3-й сотни.

7. Есаул Сахно – командир 4-й сотни.

8. Командир 5-й сотни (на тот момент не помню).

9. Хорунжий Меремьянин 1-й⁴¹ – командир б-й сотни.

10. Есаул Сапунов⁴² – начальник пулеметной команды.

11. Сотник Севостьянов Сергей⁴³ – полковой адъютант.

12. Сотник Щепетной Николай⁴⁴ – полковой казначей.

Младшие офицеры:

13. Хорунжий Лаптев⁴⁵.

14. Хорунжий Диденко⁴⁶.

15. Хорунжий Маховицкий⁴⁷.

16. Хорунжий Копанев Михаил⁴⁸.

17. Хорунжий Конорез Иван⁴⁹.

18. Хорунжий Шопин⁵⁰.

19. Хорунжий Меремьянин 2-й⁵¹ – пулеметчик.

20. Сотник Гончаров⁵² – начальник обоза 1-го разряда.

Некоторых младших офицеров не помню. Для полка времен Гражданской войны этот численный состав офицеров надо считать очень большим.

Сдача и прием полка был краток. Приказом по полку я уведомил о своем вступлении, а полковника Булавинова назначил своим помощником. Последний совершенно «не закусился» (таков и еще есть военный термин), а скорее обрадовался, что вот, мол, «гора свалилась с плеч». Он оказался отличным и опытным офицером, интеллигентным и умным, как и авторитетным в полку. Он был правдив и склонен к критике «всего высшего начальства». Много правды было в его словах. И он дальше, глубже видел будущее, чем офицеры полка, в том числе и автор этих строк. У меня никогда с ним не было недоразумений, и взаимоотношения вне службы были дружеские и доверительные.

2-й Кубанский конный корпус.

Начальники

Чтобы не впасть в ошибку, я запросил своих бывших начальников, генералов Науменко и Фостикова, как и где переформировался корпус на Кубани после отхода с Северного Донца и его новый путь на фронт? Расхождение у обоих генералов было только в мелочах и в датах. Генерал Науменко вел записки, они сохранились, и я приведу поэтому его выдержки. От себя добавлю – ввиду образования Кубанской армии дивизии формировались по своим отделам. Так, 2-я Кубанская дивизия по-прежнему выставила 1-й и 2-й Кубанские и 1-й и 2-й Лабинские полки – из Аабинского отдела.

4-я Кубанская дивизия выставила полки из Кавказского отдела —

1– й и 2-й Кавказские и 1-й и 2-й Черноморские.

Оба генерала пишут, что 2-я дивизия формировалась в станице Гри-гориполисской, штаб корпуса в Армавире. О 4-й дивизии они не пишут, но надо полагать, что она формировалась в отдельской Кавказской станице.

Генерал Науменко пишет, что до 21 января 1920 года дивизии оставались на местах формирования и только 21 января перешли —

2– я дивизия в станицу Новопокровскую, а 4-я – в Калниболотскую и числились в резерве главнокомандующего.

26 января корпус перешел в село Песчаноокопское Ставропольской губернии, а 27 января был смотр корпуса генералом Деникиным. Генерал Фостиков так пишет о смотре: «Стояли сильные морозы. Утром в день смотра была гололедица. Конь под генералом Деникиным поскользнулся, и Главнокомандующий упал на землю и разбился. Его отвезли в поезд, а начальник его штаба, генерал Романовский закончил напутствие.

Вечером в вагон Деникина были приглашены генералы – Науменко, Косинов⁵³ и я. Он пожелал нам успеха, но его падение, показалось, предвещало падение Добровольческой армии; и настроение, у кого оно было, пало»⁵⁴.

О случае с генералом Деникиным генерал Науменко пишет: «Он действительно разбился, но не так серьезно. После смотра он разговаривал с представителями частей корпуса в зале станции Песчаноокоп-ской и напутствовал их добрыми пожеланиями»⁵⁵.

О первых боях корпуса генерал Науменко в том же письме пишет: «30-го января, из хутора Жуковского, через Сандату, корпус подошел к селению Новоегорлыкскому и, после 3-х часового боя с красными, овладел этим селением.

31-го января, после боя с той же конницей, были заняты селения Баранниковское и Новомарьевское».

На этом я закончу движение корпуса «вперед», но через 6 дней, когда я прибыл в его ряды, весь корпус уже отошел в селение Ивановка, откуда и начинается мое описание событий, участником которых был лично.

Наутро 7 февраля корпус покидает село Ивановка. Полки выстроили за селом. Я впервые подъезжаю к своему 1-му Лабинскому полку. И каково же было мое удивление, когда я увидел перед собой многолюдный полк, выстроенный в резервную колонну, с полковым знаменем и с хором трубачей на правом фланге, встретившим меня «встречным полковым маршем», как и полагалось всегда в мирное время.

Знаком руки останавливаю оркестр и здороваюсь с каждой сотней отдельно. По опыту я хорошо знал, как казаки любят «рассмотреть и оценить» каждого нового своего начальника.

Поздоровавшись, объехал все сотни по рядам. Вид казаков был отличный и совершенно не уставший. Казаки были хорошо и тепло одеты и не обременены вьюком. Лошади были свежие и в хороших телах. В общем, полк был в отличном состоянии и очень порадовал мою душу. В строю было 550 шашек и 8 пулеметов системы «Максим» на санях. После осмотра скомандовал «вольно», так как полки ждали своего начальника дивизии.

Я стою в седле впереди своего полка и изучаю другие полки. Вдруг вижу впереди 4-й Кубанской дивизии нашего бывшего командира 1-го Кавказского полка после Февральской революции 1917 года, когда полк был переброшен в Финляндию, генерала Георгия Яковлевича Косинова. Мы тогда искренне его полюбили. Я в то время был командиром сотни, подъесаулом.

От радости такой встречи, нарушая воинскую дисциплину, рысью подхожу к нему, беру руку под козырек и почтительно произношу:

– Здравия желаю, ваше превосходительство!

Он тепло одет и глубоко закутан башлыком. Под ним все та же его рослая темно-рыжая кобылица, на которой он командовал нашим полком и на которой совершил 1-й Кубанский поход.

Я подъехал к нему облически сзади. Не видя меня, он словно был недоволен тем, что кто-то потревожил его, когда он в одиночестве думал о чем-то. Повернулся ко мне, и вдруг у него прорвалось:

– Федор Иванович!., дорогой!.. Откуда Вы взялись здесь?

– Вчера прибыл в корпус и вчера же принял 1-й Лабинский полк, – улыбаясь, говорю ему по-свойски.

– Очень рад, очень рад!.. Дайте Вашу руку!.. Командуйте на славу, а я... я совсем пал духом, – вдруг говорит он. – Не удержимся мы... И что будет дальше – сам не знаю, – продолжил он.

Мне было очень жаль этого безусловно храброго и очень большого, с широкой душой, кубанского казака, который видел гораздо глубже и дальше нас, и меня в частности, грядущие события.

Вдали показался наш начальник дивизии генерал Фостиков, и я быстро вернулся в полк.

Фостиков ехал без башлыка, но в овчинной шубе. Его свободная манера здороваться с полками показала мне, что генерал хорошо знает свои полки, уверен в них, уверен и в себе и знает, что полки верят ему, ценят и любят его.

За официальными приветствиями Фостиков «отпускал» и полкам, и сотням, и некоторым офицерам «вольные фразы», направленные исключительно на то, чтобы подтянуть, подбодрить людей.

Казаки любовно смотрели на своего «генерала Хвостика», как они называли его и, видимо, совершенно не боялись, а только любили и готовы были слушаться его беспрекословно. С ними он провел всю Гражданскую войну, много раз раненный.

Весь его внешний вид хотя и «не кричал» по-бабиевски, но был очень прочен и выглядел только положительно, с черточкой народного вож-дя-генерала, мало заботящегося о себе и своей внешности.

Казалось, ему важнее было то, чтобы хорошо и тепло быть одетым, иметь под собою добрую сытую лошадь, а у себя лично – светлую голову. А остальное все – само приложится. С этим он и подъезжал к своим полкам дивизии, чтобы внушить им свою волю и вести их в бой.

«За время, когда генерал Фостиков командовал дивизией, я о нем плохого ничего сказать не могу. Он был храбрым и всегда бодрым. Этот дух бодрости передавал казакам»⁵⁶, – писал генерал Науменко.

Корпус выступил в село Красная Поляна. 1-й Лабинский полк шел правой, северной колонной. В снежной степи, на железнодорожном полотне в сторону Песчаноокопской, стоял какой-то штабной поезд. На площадке одного пассажирского вагона высокий, стройный ротмистр в гимнастерке с подвернутым воротником умывался теплой водой, которую лил ему на руки денщик-казак. На мой вопрос ротмистр ответил, что это есть поезд командира 1-го Кубанского корпуса генерала Крыжановского⁵⁷. Я удивился, что в такое тревожное время нашего общего отступления они живут как бы безмятежно. С этим чувством я и оставил поезд Крыжановского позади себя, с долей критики. И моему удивлению и сожалению не было конца, когда мы узнали,

что на второй или третий день весь этот состав поезда штаба 1-го Кубанского корпуса во главе с генералом Крыжановским был отрезан красной конницей Буденного, и все чины его погибли в неравном бою вместе со своим генералом. Жуткая история, как и героическая, которая никогда не была освещена в нашей печати и о которой мы узнали потом из красных источников.

Полковой врач и полковой казначей

Корпус два дня стоит в Красной Поляне. Из Екатеринодара прибыл в наш полк сотник Веприцкий⁵⁸, переведенный из Гвардейского дивизиона. Он был сын подъесаула Веприцкого, старшего адъютанта управления Кавказского отдела, который жил на квартире рядом с нашим домом, в бытность мою юнкером. Сотник – бывший кадет, хорошо воспитанный, отчетливый. Назначил его временно полковым адъютантом, так как действительный адъютант, сотник Севостьянов, болен и эвакуирован.

Верхом проезжая по селу, вижу в одном дворе полковую санитарную летучку. Какой-то мужчина свыше 50 лет, в штатском черном тяжелом пальто и неуклюже закутанный в башлык, по-штатски козыряет мне, при этом низко кланяясь. В нем я узнал своего полкового врача, которого видел впервые сутки тому назад.

– Почему Вы так одеты? – по-сыновьи спрашиваю его.

– Да я ведь не военный врач... и под Купянском перебежал к белым... прямо в 1-й Лабинский полк, ну в нем и остался служить, как убежденный политический противник большевиков, – говорит он мне просто, умно, хорошо и по-штатски. – А что одет не по форме, то – где же взять?.. Да это и не так важно! И я с удовольствием служу среди казаков, которых так полюбил, – продолжает он.

– Так чего же Вы одеты по-походному ? Выступаем же мы только завтра!

– A-а... господин полковник! Это не лишнее. Надо всегда быть начеку. А красным попасться я не хочу, – добавляет он.

Заинтересованный этим оригинальным и, видимо, очень умным человеком, я прошу зайти его ко мне на чай. И он пришел.

Оказывается, что он не только что врач, но и политический деятель. «Левее кадет», – как он сказал о себе. И вот – не выдержал «совето-державия», сознательно бежал от них, чтобы бороться против них.

– Если бы Вы знали, господин полковник, как крестьяне, да и рабочие, ненавидят красных! Казалось бы, еще раз толкни, и власть падет. И вот не знаю, почему мы отступаем? Мне-то, как врачу и человеку штатскому, у крестьян секрета не было. Но я верю, что наше отступление только временное, —• закончил он.

С полковником Булавиновым мы остановились в одной комнате и сразу же подружились. Мы говорим между собой, словно старые знакомые, и говорим откровенно, как это бывает среди кадровых офицеров, прошедших одну школу. Говорим искренне, бесхитростно.

Неожиданно в полк прибыл полковой казначей сотник Николай Ще-петной с авансом и жалованьем для всех чинов полка. Это было больше чем неожиданно. Щепетной так отчетливо отрапортовал мне о своем прибытии и был так легко и подтянуто одет, что я выразил ему свое удивление – как это он, такой молодецкий офицер, а занимает столь непочетный пост.

– Я готов всегда в строй, господин полковник, – отвечает он.

– Хорошо. Раздайте жалованье и останетесь в полку. И я, при первом же случае, казначеем назначу чиновника, – ответил ему.

Щепетной был очень щупленький и казался молодым. Учился в духовной семинарии, отлично пел в хоре, и мы с ним подружились надолго. Удивило меня, что он так молод и был женат. Дальнейшая судьба его очень интересна, она будет описана.

9 февраля, с утра, от полка приказано было послать офицерский разъезд силою в один взвод казаков в направлении на северо-запад, для связи с частями 1-го Кубанского корпуса генерала Крыжановского.

Назначен был хорунжий Михаил Копанев. Разъезд выступил, как часа через два была поднята тревога, что красная конница наступает на наше село. Приказано покинуть его.

Крупной рысью полки шли по главной улице на запад. 1-й Лабин-ский полк в хвосте всего корпуса. От генерала Фостикова получено приказание – в конце села выдвинуться прямо на север и обеспечить отход его дивизии.

Наша улица заканчивается площадью, которая замыкается с запада рядом крестьянских дворов. К югу – деревянный мостик через замерзшую речку, а к северу – снежный перекат, из-за которого ничего не видно – что там на севере?

Полк во взводной колонне идет широкой рысью. Из дворов спешно выскакивают запоздавшие казаки и присоединяются к общей колонне. На мостике закупорка хвоста колонны дивизии: конные казаки, артиллерия, обозные сани.

Не уменьшая аллюра лошадей, повернул полк прямо на север, чтобы быстрее ориентироваться в обстановке, карьером выскочил на гребень перевальчика и – что я увидел?!.

Густая масса красной конницы, во много превышающая численность нашего полка, в резервной колонне, широким наметом с севера шла на село в каких-нибудь 500 шагах от перевальчика. С шашками «наголо» и с дикими победными криками они неслись вперед, готовые сокрушить все на своем пути. Вижу, что наша контратака будет «смята» и их численностью, и уверенностью в победе. Я сорвался с переката вниз и бросил полк к мостику, который уже освобождался от хвостов дивизии, но где еще находился генерал Фос-тиков.

Скача с последней сотней своего полка, около моста вижу брошенные сани и некоторые наши орудия, перевернутые на неровностях. Было страшно, что красные врубятся в остатки наших рядов с печальным концом для нас.

Почему – неизвестно, но красные, заняв тот перевальчик, открыли по казакам только ружейный огонь. Кажется, здесь был ранен ружейной пулей генерал Фостиков.

Отходя с полком в юго-западном направлении от села, на перевале вижу генерала Науменко и являюсь к нему за распоряжениями. Он спокоен, но в недоумении. «Как все это случилось?» – спрашивает меня, командира арьергардного полка. Но я и сам не знал – как это случилось?

Приказав занять здесь спешенными сотнями все бугорки и к вечеру отойти в село Кулишевка, где будет сосредоточен весь корпус, Науменко покинул наши новые позиции. К удивлению, красная конница, заняв село, не стала преследовать нас. Этот бой произошел у села Жуковского.

Поздно ночью 1-й Лабинский полк вошел в село Кулишевка и присоединился к корпусу. Иду с докладом к начальнику дивизии, к генералу Фостикову, не зная еще, что он ранен. Генерал лежал посредине хаты, на полу, на сене, покрытый буркой. Картина была достойная художника, по своей фронтовой образности после боя. С ним был и начальник штаба дивизии, генерал-лейтенант, писавший какие-то распоряжения дивизии. Здесь же находился и командир 1-го Кубанского полка, молодой полковник А.И. Кравченко³⁹. Он назначался временным начальником 2-й Кубанской дивизии.

Кравченко – выпуска 1911 года из Оренбургского казачьего военного училища, вместе с Атаманом Семеновым⁶⁰ и полковником В.Д. Га-малием⁶¹.

Генерал Фостиков был эвакуирован на Кубань на следующий день. В тот же день весь корпус выступил в станицу Успенскую, в первую станицу на Кубани от Ставропольской губернии.

Трагическая гибель генерала Крыжановского со штабом

Чтобы были понятны причины отхода нашего корпуса, приведу разъяснения в послевоенной печати о событиях того дня:

«8-го февраля 1920 года поездной состав 1-го Кубанского корпуса стоял в станции Белая Глина. Тут же были и два бронепоезда.

По получении донесений о нахождении в тылу красной конницы штаб корпуса и бронепоезда двинулись на Тихорецкую, но путь уже был перехвачен красными, и у взорванного моста поезда застряли. Скоро на них вышла конница Буденного – 4-я и 6-я кавалерийские дивизии. Сгоряча командир 2-й бригады 4-й дивизии Мироненко повел части своей бригады и 35-й полк 6-Й дивизии в конную атаку на бронепоезда. Атака была отбита командами бронепоездов и присоединившимися к ним офицерами штаба корпуса. Мироненко и командир 35-го полка были убиты. Красная конница отхлынула. Тогда, по приказанию прибывшего к месту боя Буденного, были вызваны на открытую позицию конные батареи, начавшие бить прямой наводкой по белым.

Держаться далее в бронепоездных составах было нельзя. Вооружившись винтовками, штаб корпуса и команды бронепоездов, с генералом Крыжановским и инспектором артиллерии корпуса генералом Стопчанским⁶² во главе, стали отходить от железной дороги. Сразу же они оказались окруженными красной конницей. Несмотря на совершенно безвыходное положение, белые не сдавались и пытались пробиться в степь. Конные атаки красных встречались и отбивались выдержанным залповым огнем. Попытка захватить штаб корпуса живьем не удалась – мы теряли убитых и раненых. Тогда вылетевшие вперед пулеметные тачанки открыли огонь по группе белых, а минуты через две эскадроны 2-й бригады с товарищем Городовиковым пошли в атаку. Штаб корпуса с командами броневиков были целиком зарублены на месте. В этом бою был убит командир корпуса генерал Крыжановский, начальник артиллерии, а с ними до 70 офицеров»⁶³.

Окрыленная успехом, эта конница красных обрушилась потом и на 2-й Кубанский конный корпус. Все эти события произошли 9 февраля.

А что же пластуны Крыжановского?! Где они были? «В это врелгя две стрелковые дивизии красных – 50-я и 20-я – атаковали Кубанских пластунов в Песчаноокопской – встретив стойкое сопротивление белой пехоты. В 3 часа дня, после короткого боя, противник (пластуны) все же не выдержал наступления наших превосходных сил и отступил на Белую Глину»⁶⁴.