355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Федор Елисеев » Лабинцы. Побег из красной России » Текст книги (страница 25)
Лабинцы. Побег из красной России
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 12:51

Текст книги "Лабинцы. Побег из красной России"


Автор книги: Федор Елисеев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 42 страниц)

И довела всех до почетного положения в своей станице, вознагражденная Всевышним за свои труды и страдания, заслужила полный покой и радость перед смертью. Как вдруг катастрофа родной семьи, и всего Казачества, и Кубани, вне которых ее жизнь уже не представляла не только радости, но и пользы. А другие разбойники – красные – убили и ее единственного 50-летнего сына.

Всех посетителей пропускают. Я веду бабушку не в свой сарай, чтобы не показывать ей наше «звериное логовище», а в пустой, предназначенный для посетителей. Вызываю старшего брата. Андрюша смущенно, но очень нежно обнимает ее, целует и усаживает на сырой песчаный пол.

– Ну, как это случилось, деточки? – спрашивает она.

Этими словами она спрашивала не о нас лично, а «как это могло случиться, что вся Кубанская армия сдалась красным?».

Спросила – и лицо ее, всегда строгое и серьезное, редко когда улыбающееся от полувекового горя и забот, вдруг стало таким беспомощным, передернулось гримасами, голова поникла, и она заплакала своим бесслезным плачем. Слез у нее уже давно не стало. Она их давно выплакала.

Как могли, мы коротко, успокаивающе рассказали ей о трагедии нашей Кубанской армии.

– Что же дальше будет с вами, деточки? – печально, тревожно спросила она.

Мы сознательно врали, что «все будет хорошо», своей бабушке, чтобы успокоить ее. Выслушав нас, беспомощно качая головой, она вновь плачет своими сухими слезами и печально произносит:

– Ох, не верится мне что-то, чтобы все окончилось благополучно...

Провидица была наша умная бабушка.

Красный командир

Она вернулась в станицу, а через сутки прибыла наша мать, старшая замужняя сестра (наш первенец из 12 детей) и жена брата. Они принесли нам и радость, и многие новости из станицы. Мать рассказала: «Когда вы отступили, красная конница с обнаженными шашками неслась по Красной улице. Пленные красноармейцы, которых раньше захватили Лабинцы, помещались в Отдельском дворе. С криками «ура» они выскочили навстречу конным. Один эскадрон красных остановился у нашего дома. Их командир строго спросил меня:

– А где Ваш сын Федор?

– Ушел с войсками, – отвечаю.

– Жаль, хороший он был офицер, и он должен был служить народу.

Потом он молча вошел в залу и, увидев твой бинокль на стене, говорит:

– А, военный предмет!

– Да он пробит пулею, – отвечаю ему.

– Ничего, пригодится, – сказал и взял себе. А потом, увидев твой портрет на стене, весело произнес: – А вот и сам Федор Иванович!

Я заинтересовалась и спросила – откуда он знает моего сына?

– Я бывший урядник одной сотни с ним на Турецком фронте Гречишкин, казак станицы Тифлисской, а теперь командир красной бригады».

Мять удивилась этому, не поверила и теперь спрашивает меня – правду ли он сказал?

Гречишкин сказал правду. Младшие урядники Асеев и Гречишкин, казаки станицы Тифлисской, окончили в Ташкенте окружную гимнастическо-фехтовальную школу и по весне 1914 года вернулись в полк, в город Мерв. Как гимнасты, они приходили в нашу учебную команду и конкурировали с казаками-«учебнянами» в разных гимнастических номерах на турнике и на параллельных брусьях. Работали они хорошо, чисто, но были крупные ростом, мужественного телосложения, почему «стойку на руках» на брусьях не могли постичь. В этом отношении я для них стал авторитетом, а отсюда и образовалась между этими урядниками и мной как бы профессиональная дружба.

Они окончили полковую учебную команду в 1913 году, вахмистром которой был тогда старший урядник Никифор Иванович Бородычев294, в Гражданской войне войсковой старшина, в эмиграции проживавший недалеко от Нью-Йорка.

На Великую войну оба этих урядника вышли в 3-й сотне подъесаула Маневского. Я командир 1-й полусотни, а они младшие урядники 1-го взвода, то есть мои непосредственные подчиненные.

Гречишкин – костистый, сильный казак. Крупное лицо с прямым профилем. Серые, холодные глаза. Лицо волевое. Сухой в обращении и с казаками, и с офицерами. Под ним отличный конь светло-гнедой масти, костистый и мощный, как и сам хозяин. Ровно 2 года в походах, в боях, в многократных разъездах в глубь Турции рядом со мной был Гречишкин. В месяцы революции держался молча. С мая 1917 года дивизия стояла в Финляндии. В самом начале декабря, уже при большевиках, когда полки нашей дивизии возвращались на Кубань, оказывается, Гречишкин остался в Петрограде.

Полки дивизии прибыли в свои отделы перед самым днем Рождества Христова и на праздники были отпущены по своим станицам, в отпуск.

После праздника Крещения казаки нашего 1-го Кавказского полка собрались в станице Кавказской для получения жалованья и выяснения дальнейшей судьбы полка. Власть была еще казачья, Войсковая, на всей территории Кубани. И вот во дворе управления Кавказского отдела, где собрались казаки при полковой канцелярии, на каком-то возвышении появился Гречишкин, который заявил, что он «прибыл из Петрограда, имеет мандат на набор казаков-добровольцев в Красную гвардию и предлагает казакам записываться у него».

Стояла непогодь. Казаки считали, что война окончена, и ждали официальной демобилизации «старых годов» от Войскового Атамана, а тут

}&-свой казак-урядник предлагает «набор добровольцев», да еще в «Красную гвардию». Его они не только что взяли на смех, но предложили идти ему туда, «куда он хочет».

Под смех толпы человек в двести Гречишкин заявил, что «вернется в Петроград, доложит, кому следует, и еще посмотрим – чья возьмет».

Все это было тогда для всех нас очень странно и непонятно. Поведение урядника и это его выступление посчитали смешным, почти анекдотичным, как и не обратили на него никакого внимания. Способности кадрового урядника Гречишкина, его грамотность, боевой опыт, как и сочувствие красным, оказались настолько видными, что через 2 года войны на свою Кубань он вернулся командиром конной бригады Красной армии. Но этим он не украсил нашу Кубань казачью!

«А Федю Короткова заставили насыпать пшеницу в чувалы из амбаров, отвезти в Романовский и сдать государству, – рассказывает дальше мать. – Насыпал, запряг восемь пар быков в мажары и повез, а они, проклятые, отобрали и быков, и мажары, и Федя вернулся домой пешком только с кнутом. Вернулся домой с Красной армией и мужичонок Семка Папинов, ты его знаешь. На митинге он много говорил, «дергал» некоторых стариков за бороды и угрожал за старое, – с возмущением продолжает она свой рассказ. – А Соломон (наш работник, пленный красноармеец) забрал всех четырех рабочих лошадей, мажару, хомуты и уехал к себе домой, что теперь мы будем делать без лошадей, я и сама не знаю, сыночек», – повествует она.

Слушаю свою мать и молчу. И пропали все мои мечты вернуться в станицу, заняться хозяйством и обеспечить жизнь бабушке, матери и трем сестренкам-подросткам. И ежели мужичонок Семка «дергал стариков за бороды», как высшее для них оскорбление, то что же он сделает с нами, офицерами?!

Бежать!.. Бежать надо в Крым, в армию, и продолжать борьбу, как уже предрешил в Сочи и Туапсе.

Но как достигнуть Крыма? Судьба наша полностью находилась в руках красной власти.

Кубанский съезд Советов

Он назначен в Екатеринодаре, по два делегата от станиц и сел и по одному коммунисту от них же.

От нашей станицы прибыл станичный комиссар, казак Горин и младший урядник 2-го Кавказского полка Великой войны Аев Колышкин.

Оба староверы. Их подворья позади нашего, через улицу. Колышкина я хорошо знал еще со школьной скамьи, а Горина мимолетно, когда я был мальчиком, а он уже с рыжею бородою. Сады над Кубанью, наш и его, были почти по соседству.

Великую войну он провел на Турецком фронте в 3-м Кавказском полку, в котором наш старший брат Андрей был офицером. На удивление последнего – в месяцы революций Горин стал «красным». Его я не видел лет пятнадцать.

В одном из сараев он собрал всех наших станичников, чтобы «поговорить». Я не пошел. Говорить с ним мне было не о чем. За мной пришел брат, и от его лица «просил пожаловать дорогого станичника, которого он знает с малых лет», – так сказал мне брат Андрюша. Пришлось согласиться.

Когда я вошел в сарай, все станичники молча слушали Горина. Там были молодые офицеры военного времени, не выше чина сотника, урядники и казаки. Я был не только старшим среди них, но и единственным кадровым офицером. При моем появлении все они повернули голову в мою сторону.

– A-а!.. Федор Иванович!.. Пожалуйте! Что же Вы сразу не пришли? И не бойтесь. Мы все станичники – свои люди. Здравствуйте! – сказал и протянул мне руку, не вставая с земляного пола. – Садитесь, Федор Иванович, возле меня, – предлагает он и продолжает: – Я вот рассказываю станичникам о съезде. На съезде мы (то есть казаки) возьмем верх и не дадим коммунистам распоряжаться по казачьим станицам. Казачьих представителей будет ровно в два раза больше, чем коммунистов, почему мы и возьмем верх своими голосами. И всех вас выручу из лагеря, после чего вы будете жить спокойно в станице, и я не позволю никому вас и пальцем тронуть.

Горин – типичный казак-старовер. Светлый блондин. Аицо белое, чистое. Прямой, сухой профиль. Длинная, в четверть, ярко-рыжая борода. Он в широких казачьих черных шароварах с красным войсковым кантом. Белая широкая чистая рубаха вобрана, по-станичному, в «очкур». От жары – бешмет нараспашку.

Когда станицу заняли белые, дроздовцы, он был арестован, во дворе станичного правления выпорот плетьми своими же станичниками, препровожден в Екатеринодар в тюрьму для суда. Это было летом 1918 года. При оставлении Екатеринодара белыми войсками был выпущен на свободу, вернулся в станицу и автоматически вновь стал комиссаром ее. Все это я знал, и теперь я рассматриваю и изучаю его. Безусловно, умный казак, не злой и не мстительный. Говорил искренне своим станичникам, и они ему верили. Поверил и я его словам, но я уже не

ЛАБИНЦЫ. ПОБЕГ ИЗ КРАСНОЙ РОССИИ „

_-1_

верил красной власти, как и не поверил, что они, казачьи делегаты, на съезде «возьмут верх». Вся сила была уже в красной Москве, но не на местах.

Так и оказалось. Съезд единогласно признал власть народных комиссаров и послал приветственную телеграмму Ленину. После этого началась сортировка капитулированной Кубанской армии. Нам доставляли газеты. Прочитали, что все члены Кубанской Рады отправлены в Москву. Сообщение заканчивалось злым и ехидным стихотворением под заглавием «Вбит осиновый кол в Кубанскую Краевую Раду».

Началось «очищение Кубани от вредного элемента». А Горин, разочаровавшись во власти, отойдет от нее и умрет в станице своей смертью.

О сотнике Веприцком. Наш лагерь

– Господин полковник, Вас спрашивает какая-то барышня, – говорит мне кто-то.

Я иду к воротам и вижу одинокую, робко стоящую девушку лет шестнадцати. Она очень скромно одета, но чистенько. Лицо приятное, благородное. Стоит сиротиночкой.

– Я полковник Елисеев, что Вам угодно? – говорю ей.

– Вы командир 1-го Лабинского полка? У Вас в полку был наш брат, сотник Веприцкий, где он? – спрашивает.

«Вот новое испытание», – подумал я. Сотник Веприцкий убит у села Садового и похоронен в Туапсе. Могу ли я сообщить такую ужасную весть этому тихому, робкому существу?!. Да она тут же может умереть от удара.

– У Вас есть мама? – спрашиваю.

– Да, и еще меньшая сестра, – тихо отвечает.

– Попросите прийти сюда Вашу маму, а я к этому времени наведу справки – где он? – оттягиваю роковой удар.

К вечеру приходит мать. Лицо энергичное, чем-то недовольное или чем-то обозленное. Одета скромно. Видимо – во всем нужда. С нею обе дочки, как оказалось, наши екатеринодарские ученицы Мариинского института. Отец их, подъесаул, состоял старшим адъютантом Кавказского отдела, когда я был юнкером, жил, снимая маленький домик рядом с нашим подворьем на Красной улице, но при нем тогда семьи не было.

Подхожу к ним, здороваюсь и чувствую себя отвратительно. Что я им могу сказать утешительного?!. Какой ужасный удар я должен нанести матери и этим двум неискушенным подросткам-дочкам. Подхожу

и обдумываю – с чего начать и как все рассказать? Но меня предупредила мать.

– Вы командир 1-го Лабинского полка? – недовольно, зло спросила она, видимо предчувствуя беду и все сваливая на меня, как командира полка. – Где мой сын, сотник Веприцкий?

Сказать коротко, всего лишь два слова – «он убит», да еще в присутствии его сестренок, таких милых, молоденьких, придавленных нуждой, у которых старший брат был всей надеждой в жизни, я не мог.

– Он тяжело ранен, мадам, – вру я. – А как и где он теперь, я могу сказать Вам только одной, – продолжаю лгать.

– Говорите здесь же – где он? Ранен?.. Убит?.. Уехал в Крым? – резко, зло, даже оскорбительно бросает она мне.

Меня это задело, словно я был виновен в его гибели. Но мне и ее, и в особенности ее дочерей безумно жаль. Я отлично понимаю, какое это горе для них. Я бросаю взгляд на барышень, стараясь прочесть в их глазах – какое впечатление произведет на них мое жуткое сообщение?

Младшая робко смотрит на меня, словно предчувствуя что-то ужасное, а старшая более спокойна. Мать же буквально съедает меня своими злыми глазами и ждет. И я решил сказать правду:

– Тогда извините меня, мадам, Ваш сын убит в бою под селом Садовым и похоронен в Туапсе.

При этих словах младшая дочка как-то передернулась, резко заклокотала своей маленькой грудью и с беспомощным криком ужаса «мам-ма!» повалилась матери на грудь.

– Хорошо!.. Спасибо Вам!.. Идемте, дочки, домой! – стальным голосом произнесла она, все так же зло глядя мне в глаза, не попрощавшись, резко повернулась и, поддерживая младшую дочку, направилась к воротам.

Я печально смотрел им вслед и не обиделся на мать. Я также плакал в душе еще по одному казачьему семейству на Кубани и точно представлял весь их ужас и горе, когда они придут домой!.. Там они будут горько и долго плакать, и не один день.

У ворот лагеря стоял только один красноармеец с винтовкой, но пропуск за ворота свободный, и многие из нас выходили через него к Кубани. Там, в Кубани, мы умывались по утрам, а некоторые казаки и купались. Бежать можно было совершенно свободно. Но куда бежать? Не в станицу же, где каждого офицера немедленно арестуют, и тогда что?!.

Возможно, еще в дороге на Екатеринодар, да и отсюда, казаки бежали в свои станицы. Там же не всем было известно, кто ушел в горы из казаков. Но офицеры – они все на счету.

Когда мы сдали оружие и лошадей у Сочи, я почувствовал себя так, будто неожиданный мрак спустился над нами, полностью заволок все бывшее светлое, и мы оставлены судьбой на полную неизвестность или гибель.

Я почувствовал, что у меня отобрали самое ценное в моей жизни, после чего не стоит и жить.

Я почувствовал себя тогда совершенно беспомощным, пойманным разбойниками, ограбленным начисто и сброшенным в темную, глубокую яму, из которой трудно выбраться.

Мы перешли тогда черту, отделяющую свет от тьмы, рай от ада, которую обратно перейти было рке невозможно. Я тогда точно понял, что мною потеряно все то, для чего учился, к чему стремился, чего достиг, и вернуть все это нельзя. Так, сильный зверь зажимает свою жертву в когти, играется с ней для того, чтобы ее потом умертвить.

Я ощущал всей своей душей только горе, свое или чркое, очень остро. Всякая же радость скатывалась с моей души как вода с масла, не оставляя своего следа.

После обеда и по вечерам офицеры и казаки одним большим кругом пели дивные песни черноморских казаков, больше грустные. Основой песенников был Войсковой хор. Но регент хора, сверхсрочный вахмистр-черноморец, наотрез отказался управлять нами, заявив:

– Я знаю только Царские песни, их петь сейчас нельзя и опасно, а другие я петь не хочу.

Но среди офицеров-черноморцев нашлись самородки-регенты, и песни пелись громко, долго и отлично. Одним из регентов был Корниловского полка есаул Андрий Бэх. Лирический тенор, тонкий слух. К тому же он окончил семинарию. При мне, в конце 1918 года, был еще прапорщиком. И вот из лагеря бежал домой в свою Незамаевскую или Кал-ниболотскую станицу, там немедленно был арестован местной властью для препровождения обратно в лагерь. А конвоир за станицей пристрелил его.

Из станицы Темижбекской прибыл длиннобородый старик Маслов, отец двух сыновей-сотников, находящихся здесь. С ним и жена младшего сына, Феди295. Этот Мафусаил, за 70 лет, был почтителен со мной, но я заметил в его глазах грусть и боязнь за нас. Старые люди видели все гораздо глубже. Мне же перед ним было стыдно.

Казачье население Кубани было удивлено и огорчено «сдачею Армии», на которую так надеялось, что «она вернется и вновь установит Казачью власть». Люди не верили красным, что сдалось 60 тысяч казаков. В плен казаки редко попадали во всех войнах, вот почему и не верили красной печати. Генерал Морозов сообщил потом, что официально у него зарегистрировано на приемном пункте 34 тысячи строевых казаков. Беженцы не регистрировались, а некоторые части прошли самовольно.

Пришло распоряжение: «Всем офицерам выйти на работы, перенести доски с одного места на другое». Не сговариваясь, никто из нас не вышел на работу, но генерал Морозов со своим штабом вышел и «таскал на плечах доски».

«Ну конечно, популярничает перед красными», – перекидывались мы между собой. Мы тогда еще не изжили своего офицерского привилегированного положения, и черный труд нам казался непозволительным и оскорбительным.

По дороге в Чека и на поезд

На второй или третий день после областного съезда пришло распоряжение: «Всех генералов и штаб-офицеров выделить из лагеря и немедленно же отправить в Ростов, в штаб Северо-Кавказского военного округа, для назначения на командные должности в Красной армии на Польский фронт».

Мы знали, что польская армия перешла в наступление и заняла уже Киев. Защищать красную Россию мы не собирались, но через Польшу попасть в Крым, к генералу Врангелю, прельщало некоторых.

Нас так быстро выделили, что те штаб-офицеры, кои были в отпуску у своих семейств, не вернулись еще из города. К ним относились командир Корниловского конного полка, войсковой старшина Безладнов и мой помощник, полковник Ткаченко.

Командир Сводно-Кубанского полка, полковник Лиманский и второй мой помощник, войсковой старшина Сахно заболели и отправлены были в госпиталь. Этими событиями судьба их была совершенно иная, чем наша.

Собравшихся вывели за ворота, перевели на пустырь, что между кирпичными сараями Стахова и Дубинкой, и остановили. На глаз, нас было человек восемьдесят. Мы кого-то ждем.

Издали справа приближаются в направлении лагеря две крупные фигуры в длинных черкесках нараспашку, в больших папахах. Один из них часто вытирает папахой пот на лице. За ними небрежно идет плюгавый красноармеец с винтовкой. К нашему удивлению и жалости, в этих двух фигурах мы опознали генералов Косинова и Серафимовича. Узнав некоторых из нас, они приветствовали взмахами рук и с напускной беззаботностью, дружески улыбаясь, прошли мимо нас в 50 шагах.

Подошел конвой, человек в тридцать красноармейцев, окружил нашу группу с ружьями «наперевес» и приказал быстрым шагом двигаться к Дубинке.

Прошли ее. Идем по Почтовой улице, справа проходим Атаманский дворец. Нас сопровождают родственники и знакомые, шедшие к нам на свидание. Среди них обнаружил я и нашу бабушку. Мать уехала в станицу, и больше я не видел ее на этом свете.

С Почтовой свернули на Красную улицу. Второй этаж Атаманского дворца задрапирован красным полотнищем. Памятник Императрице Екатерине II и запорожцам снят. На душе мрак и оскорбление Войскового достоинства.

Какая-то маленькая женщина с грудным ребенком на руках старается как можно ближе идти с левофланговым командиром 1-го Кавказского полка, полковником Хоменко.

– Не подходи близко! – кричит на нее один конвоир зло.

– Это моя жена, позвольте ей идти рядом со мной, – просит Хоменко.

– Жена-а?.. Пусть идет, но не так близко, – отвечает страж.

– Ваня!.. А где Коля? – вдруг прорезывает нас женский окрик из публики.

– Там, – коротко отвечает войсковой старшина Храмов и указывает рукой на запад.

– Не разговаривать!.. А то я вас штыком! – кричит левофланговый конвоир и женщине, и Храмову.

Крик женщины был настолько острый своим беспокойством, что я невольно глянул в ее сторону. Высокая, стройная, красивая и нарядно одетая молодая женщина с грудным ребенком на руках не отставала от нас.

– Кто это? – тихо спрашиваю Храмова, сверстника по военному училищу и однополчанина по мирному времени.

– Жена Коли Черножукова, – отвечает он.

Черножуков, екатеринодарский реалист, в 1911 году окончил Тверское кавалерийское училище и вышел в 1-й Черноморский полк. Красавец и богатый человек. Я его хорошо знал. Будучи командиром сотни Корниловского конного полка, в средних числах октября 1918-го, когда полком командовал полковник Бабиев, он был тяжело ранен в ногу. Долго лежал в госпитале и стал хромым. Какова судьба его супруги-красавицы – неизвестно.

Дойдя до Екатерининской улицы, мы повернули на нее и остановились на углу Барсуковской, у здания областной Чека. Генерала Морозова вызвали в здание.

Мы стоим. Прибыли родственники войскового старшины Семенихи-на из станицы Безскорбной и сообщили ему, что его жена неожиданно умерла и они не знают, что делать с двумя его маленькими дочками. Семенихин заволновался. Он просит власть дать ему разрешение съездить в станицу и устроить сироток. Власть соглашается, но просит письменное поручительство 10 человек из нас, что он потом вернется в лагерь. Мы даем свои подписи, он едет в станицу, вовремя возвращается, потом бежит в станицу Лабинскую, узнает о движении генерала Фос-тикова, бежит к нему, ведет борьбу против красных.

По выходе из госпиталя бежит к Фостикову и полковник Игнат Ли-манский. Во Франции я связался с ним письменно. И доблестный командир полка в былом ответил мне, что «давно вложил свою шашку в ножны».

Окончившего ускоренные курсы Академии Генштаба есаула Якова Васюкова вызывают в здание и назначают в какой-то штаб.

Вышел Морозов с документами, и мы уже без конвоя идем к вокзалу, чтобы следовать в Ростов. На вокзале много провожающих, все женщины. Здесь и наша бабушка. Она не отходит от нас, жалостливо-ласково заглядывает в глаза нам, обоим внукам, словно хочет насмотреться в последний раз. Я ее успокаиваю, как могу.

– Ах, Федюшка, чует мое сердце, что будет горе, – говорит она и бесслезно плачет.

Потом бросилась куда-то и приносит полное ведро нашего кубанского борща. Все голодны, Кавказцы и Лабинцы, как ближайшие, обступили ведро со своими деревянными ложками, и – о, как вкусен был наш родной борщ!

Полковника С.И. Земцева провожает семья со многими родичами. Жена и дочь упрашивают его взять с собой большую столовую серебряную ложку и салфетки. Он отказывается, те настаивают, и он, наконец, соглашается.

Подали два пассажирских вагона 3-го класса. Пронеслось распоряжение «о посадке». Услышав эти слова, наша бабушка вся передернулась. Чуяло старческое сердце, что в последний раз она видит своих дорогих внуков. Мы с братом обнимаем ее, целуем в щеки, в глаза. Я боюсь, как бы она не упала в беспамятстве, поддерживаю ее, успокаиваю, целую ее сухую морщинистую руку и на ходу вскакиваю в вагон.

Она, поняв «все», наше «последнее прости» в жизни, скорым шагом идет, бежит рядом с отходящими вагонами, сгорбившись еще сильнее, и на бодрящие наши слова и слова друзей-кавказцев, плача, в какой-то неестественной гримасе горя, твердила только одно слово: «детки-детки», а потом и приотстала за поездом.

С тех пор я ее больше уже не видел на этом свете. В голодный год, когда Кубань замученно стонала «иод продовольственным налогом красных», она поехала вдаль «за хлебом», в Невинномысскую станицу и там, среди чужих людей, подрезанная безжалостным тифом, в чумном бараке, среди сотен ей подобных, отдала Богу душу свою и как ненужный хлам была сброшена в могилу-яму общую.

Опрос

В Ростов прибыли перед заходом солнца. Генерал Морозов с пакетом пошел по указанному на нем адресу. Вернулся с проводником и возмущенно сообщил нам, что пакет был по адресу ростовской Чека и нам приказано идти в концентрационный лагерь, за городом.

Нагрузившись тем, кто что имел, мы двинулись по Ростову. В сумерках выйдя из города и поднимаясь на перекат, на пустыре, по немногим огням и гомону тысяч людей, мы поняли, что приближаемся к лагерю. В глубине три-четыре длинные постройки. Весь пустырь охвачен проволокой. Через ворота нас пропустили в месиво людей. Темнота, ничего не видно. Не разбиваясь, мы кучно поместились под открытым небом. Ночью пошел дождь и спугнул нас. Мы, группа Лабинцев и Кавказцев, кое-как укрылись под каким-то навесом.

Наутро регистрация в канцелярии охранной роты лагеря. Оказывается, в Екатеринодаре, в Чека, видимо при содействии генерала Морозова, был составлен список всем нам в порядке чинов и бывших должностей. После фамилий пяти генералов моя фамилия почему-то была поставлена следующей, видимо, по должности самой сильной в нашей армии тогда 2-й Кубанской казачьей дивизии, состоящей из шести полков.

И вот, в порядке старшинства, вошли мы в узкий коридор канцелярии и остановились в затылок один другому. За столом сидели три человека. Перед средним – список и наши анкеты.

Первым стоял генерал Морозов. Здесь я помещу полный диалог чекиста и Морозова, вопросы, которые потом задавались абсолютно всем.

– Морозов – Ваш чин?

– Генерал-майор.

– Должность в Белой армии?

– Командир корпуса.

– В Белую армию поступили добровольно или по мобилизации?

– Добровольно.

– Где проживает Ваша семья?

–■ В Тифлисе. (Грузия была тогда самостоятельная республика.)

– Адрес семьи?

– Не знаю.

Чекист молчит, что-то думает и вновь спрашивает:

– Как же Вы это не знаете адреса Вашей семьи?

– Не знаю, вот и все, – отвечает Морозов резко.

Чекист молчит, а потом что-то говорит рядом сидящим. И вновь, достаточно вежливо, как бы упрашивая не скрывать адрес семьи, продолжает:

– Очень странно, товарищ, что Вы не знаете адреса своей семьи. Ведь Вы с нею переписывались же?

– Не знаю, вот и все, и не желаю Вам больше отвечать, – вдруг резко, вызывающе говорит Морозов, самовольно поворачивается кругом и скорым шагом уходит мимо нас.

Это была большая смелость генерала. Наше мнение о нем повысилось. Мне подумалось, что чекист вскочит, схватит генерала за воротник и притянет к столу «для точного ответа». Испугался я, что он может пустить ему и пулю вслед, в спину. Но этого не случилось. Еще немного посидев молча и шепотом переговорив со своим соседом, он выкликнул «следующего». Им был генерал Хоранов. На последний вопрос он ответил, что в Белую армию был «мобилизован».

Ответили и следующие три генерала – Орлов, Мальчевский и Боб-ряшев, что и они были «мобилизованы», и дали адреса своих семейств.

В эти страшные и томительные минуты во мне боролись два чувства – совесть и страх. Все мы, конечно, хотя и подлежали мобилизации, но в Белую армию поступили добровольно, по убеждению. И вот я, поддаваясь чувству страха, также ответил, что «был мобилизован».

И оказалось потом, что все, около 80 офицеров, ответили, что они были «мобилизованы». Нельзя было поверить, что среди нас не было храбрых в боях и смелых граждански, но в данном случае вредно и опасно было делать такую браваду.

В дальнейшей тюремно-лагерной жизни, продолжавшейся около года, если кто из нас хитрил перед красной властью, умно ускользал от нее, он не только не подвергался нашему товарищескому осуждению, а наоборот – мы его хвалили за это. Это было совершенно правильное поведение тогда. Между собой мы не изменились в воинских взаимоотношениях, все были почтительны к старшим, помогали физически слабым. «Друзья познаются только в несчастье» – было нашим девизом. И офицерское воспитание, как никогда и нигде, проявилось у всех нас тогда в высшей мере.

В лагерях было очень много донских казаков, много офицеров Добровольческой армии, оставшихся в городах, то есть не ушедших с армией. Мы были главной группой кубанских офицеров, прибывших сюда компактно, к которой немедленно присоединились одиночные кубанские офицеры и урядники.

Офицерский список

Для исторической справки приведу полный список нашей группы по чинам и должностям, кои были записаны мною сразу же, когда я попал за границу в июне 1921 года, то есть на свежую голову.

1. Морозов Н.А., Генерального штаба генерал-майор, командир корпуса Кубанской армии. 2. Хоранов В.З., генерал-майор, командир 2-го Кубанского конного корпуса. 3. Мальчевский Н.Г., генерал-майор, командир Кубанского Войскового учебного конного дивизиона. 4. Боб-ряшев, генерал-майор, командир одной из Кубанских пластунских бригад при отступлении на побережье; скоро умер в Москве. 5. Орлов, генерал-майор, служивший в Войсковом штабе; пожилой, высокий, сухой, его служба мне не известна. 6. Елисеев Ф.И., полковник, командующий 2-й Кубанской казачьей дивизией. 7. Земцев С.И., Генерального штаба полковник, начальник 4-й Кубанской казачьей дивизии. 8. Бойко А.М.296, Генерального штаба полковник, на Черноморском побережье одно время был начальником штаба всех войск у генерала Шкуро; спокойный, замкнутый человек. 9. Жуков С.С., полковник. 10. Кочергин, полковник, командир артиллерийского дивизиона 2-й Кубанской казачьей дивизии. 11. Борисов П.А.297, полковник, командир Полтавской бригады; высокий, стройный, строгий человек, родом не казак. 12. Дударь И.Ф.298, полковник, командир 2-го Полтавского полка; милейший человек. 13. Хоменко В.Н., полковник, командир 1-го Кавказского полка; старый наш Кавказец, маленький, сухой, жилистый, умный и приятный человек. 14. Кротов А.П., полковник, командир 2-го Аабинского полка, терский казак. 15. Богдан П.299, числил себя командиром 1-го Уман-ского полка; офицер военного времени. 16. Кононенко Г.А., полковник, бывший командир 1-го Черноморского полка; спокойный, тихий человек. 17. Евсюков И., полковник, вр. командующий Аинейной бригадой; вел себя замкнуто. 18. Ратимов300, полковник; очень старый офицер. 19. Бобряшев И.И.301, полковник; старый офицер одной из Лабинских станиц, комендант города Майкопа. 20. Май-Борода302, полковник, командир 1-го Таманского полка; старый офицер, стройный брюнет, бородка клинышком, в бурке, в косматой папахе, и в плену он был словно «горец Кавказа». 21. Захарьин И.П.303, полковник; старый офицер, бывший щеголь «под черкеса», но теперь болен желудком, страдал; мы ему помогали. 22. Захаров304, полковник; старый офицер, суровый, не гнущийся в плену. 23. Колесник И.К.зи войсковой старшина, вр. командир 2-го Черноморского полка; маленький ростом, милый, добрый казак. 24. Богомаз Иван306, войсковой старшина, вр. командир 1-го Линейного полка. 25. Несмашный К., войсковой старшина, помощник командира 1-го Кубанского полка. 26. Семейкин Я.П.307, войсковой старшина, вр. командир 3-го Уманского полка; вахмистр-инструктор молодых казаков в своей станице в мирное время, джигит-танцор, песенник, небольшого роста, аккуратный и молодецкий во всем. 27. Бе-резлев308, войсковой старшина, командир одной из Кубанских конных батарей; богатырь ростом, умняга, прост, добр. 28. Москаленко А.Ф.309, войсковой старшина, служба неизвестна; высокий, стройный блондин, любящий поговорить. 29. Ламанов П.А.310, есаул, интендант одного из корпусов на побережье. 30. Боровик С., полковник, служил в Войсковом штабе; казак богатой фамилии, имел собственный дом в Екатери-нодаре, заболел в Ростове и был отправлен в госпиталь. 31. Певнев С.И., полковник, командир Войсковой учебной батареи; держался замкнуто и скромно. 32. Певнев К.И.311, полковник, командир батареи; родной брат предыдущего. 33. Мальчевский Г.Г., войсковой старшина, младший брат генерала Мальчевского.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю