Текст книги "Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов"
Автор книги: Евгений Добренко
Соавторы: Мария Майофис,Илья Кукулин,Марк Липовецкий
Жанр:
Литературоведение
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)
При этом строка «И делал множество дел» обнаруживает совершенно различную предметную отнесенность в зависимости от субъекта действия: общие слова могут означать что угодно: множество делкошки, беса, страны существенно различаются.
В последней строке каждого из текстов меняется последнее слово: И я заплакал, как маленький( маленькая, маленькое) … кошка, чудодей, поэт, Иисус, свинья, козлик, диво, Фауст, ворон, бык, сосед, ответчик, сынок.Серия демонстративно искусственных «маленьких» субъектов заканчивается субъектом максимально естественным в стихотворении о матери: И я заплакал, как маленький сынок.Таким образом, слово в разных стадиях его абстрагирования и метафоризации как будто проверяется на осмысленность контекстами строки, стихотворения, цикла.
Синонимический повтор кушал и ел,демонстративно нелепый в текстах Пригова, вполне привычен, когда он фразеологизирован в языке – ср. пары грусть-тоскав фольклоре, стыд и срамв обиходной речи, целиком и полностьюв официальной. В фольклорных текстах имеется самая прямая аналогия приговскому словосочетанию:
Когда-то члены подобных пар различались по значению, в частности, естьозначало ‘насыщаться’, а кушать —‘пробовать’ (ср.: кусать, покушаться, искушать).Отдельный смысл каждого из этих слов растворился в их обобщенном смысле: глаголы, став синонимами, теперь обозначают действие, а не способ его осуществления. Язык стремится к новому расподоблению этих слов, устанавливая стилистическое ограничение на слово кушать, которое характеризует не действие, а говорящего в его отношении к социальному статусу и культуре речи или намерению иронизировать.
Проверка слова на осмысленность часто осуществляется и в приговских оксюморонах. Противоречивые сочетания во многих случаях имеют разную природу и разный смысл:
Слово немножков первом примере, теряя значение наречия, обнаруживает свойство модальной частицы, выражающей намерение говорящего быть скромным. Вероятно, литературный источник этих строк – строфа О. Мандельштама Я от жизни смертельно устал, / Ничего от нее не приемлю, / Но люблю мою бедную землю / Оттого, что иной не видал(«Только детские книги читать…» [684]684
Мандельштам О.Полн. собр. стихотворений / Вступ. статьи М. Л. Гаспарова и А. Г. Меца. Сост., подгот. текста и примеч. А. Г. Меца. СПб.: Академический проект, 1995. С. 89.
[Закрыть]). Обратим внимание на то, что в этих строках Мандельштама тоже есть оксюморон: от жизни смертельно.
Слово полнаяво втором примере представляет отсутствие как материальную субстанцию, соединяясь с существительными, обозначающими свойства (запах, цвет), а не предметы или вещества. И тут обнаруживается условность языковой нормы: вполне привычны сочетания запах сирени наполнил всю комнату, синий цвет заполняет все пространство картины.В строке сын с улыбкою дочернейприлагательное из относительного превращается в качественное.
Все эти сочетания, внешне абсурдные, имеют внутреннюю логику, обусловленную подвижной семантикой слова. И в этом случае можно вспомнить фольклор, в котором встречаются сочетания, алогичные для современного языкового сознания: аленький мой беленький цветочек, розовый, лазоревый василечек;на дубу листочки бумажные,про арапа говорится, что у него руки белые [685]685
См.: Хроленко А. Т.Об одном свойстве фольклорного слова // Вопросы стилистики. Вып. 13. Саратов, 1977. С. 95.
[Закрыть]. Такие сочетания оказывались возможными согласно логике фольклорной системы, в которой постоянными эпитетами обозначались идеальные качества, соответствующие эстетической норме [686]686
См.: Никитина С. Е.Устная народная культура и языковое сознание. М.: Наука, 1993. С. 140.
[Закрыть]. В этом случае постоянный эпитет фольклора вполне сопоставим со словом-симулякром или концептом, объектом инсталляций.
Логика идеала порождает у Пригова абсурдное объединение несовместимого и на сюжетном уровне:
Вот великий праздник праздничный
У окошка я сижу
В небо высшее гляжу
И салют там вижу праздничный
А над ним цветочек аленький
Невозможный расцветает
Следом сходит Будда маленький
Всех крестом благословляет
Показательно, что в этом тексте перед упоминанием Будды, благословляющего крестом, назван цветочек аленький– предмет сказочной мечты. В стихотворении представлены символические знаки идеальных сущностей, сакрализованных в совершенно разных культурах: и в советском ритуале с его праздничным салютом, и в фольклоризованной литературной сказке С. Т. Аксакова «Аленький цветочек», и в буддзме, и в христианстве. Примечательно, что абсурдное смешение разнородных символов имеет свою мотивацию в стихотворении: цветочек аленькийвполне можно увидеть в фигурах фейерверка; слова небо высшеемогут быть поняты и как искаженное сочетание небо высокое(с постоянным идеализирующим эпитетом), и как указание на мистическое прозрение. Небо оказывается и пространством салюта, и местом обитания божественных объектов поклонения.
Архетипические представления о мире проявляются как в общей тональности многих текстов Пригова, имитирующих примитивное сознание и примитивный язык, так и в конкретных чертах поэтики, предлагающей объединять живое с неживым, человека с другими существами и с предметами:
Вот самолет как светлая душа
По воздуху ступаетне спеша
Он легкою ногойступает
И в земные споры не вступает
Но вверх глядит и видит жуткий танец:
Метафизический американец
Как бес с нейтронной бомбою кружит
И небеса вокруг себя крушит
И бедный босоногийсамолет
Бежит, бежит,прикрыв рукою рот
Конечно, оживление предметов характерно для сказок, разнообразных художественных фантазий, кинематографической анимации. Но здесь имеется не только общекультурная, но и специально концептуалистская обусловленность странных образов: ситуацией, когда эти слова употреблялись в отрыве от реальности. Так, сочетание босоногий самолетможно объяснить нерасчлененными представлениями о босоногомдетстве, о том, как дети бегут,глядя на пролетающие самолеты.Эпитет в фигуральном выражении босоногое детствочаще всего употребляется как слово, утратившее прямой смысл, поэтому оказывается, что вообще безразлично, к чему его присоединить, хотя бы и к самолету. Прилагательное бедныйв строке И бедный босоногий самолетпроявляет два своих значения: ‘несчастный’ и ‘живущий в бедности’, а глаголом бежитназвано не только быстрое движение (при обозначении которого бежатьи лететь– синонимы), но и бегство. Самолет у Пригова движется прикрыв рукою рот,возможно, потому что праздных наблюдателей называют зеваками (это метафора: любопытствуя, люди на самом деле не зевают в современном смысле этого слова), а когда зевают, полагается прикрывать рукой рот.
По существу, строчками И бедный босоногий самолет / Бежит, бежит, прикрыв рукою ротПригов изображает небольшой фрагмент языковой системы с ее приобретениями (метафорической образностью) и потерями (обессмысливанием слов). Первая строчка Вот самолет как светлая душаи последняя Не то сгоришь, как белый голубь-птицаобъединяют традиционный символ «птица-душа» и возникшее в XX веке уподобление самолета птице. При этом метафорическая птица конкретизируется, но конкретности оборачиваются серией очередных концептов: это и сгорающая птица-феникс, и голубь мира, и бумажный голубь, который действительно может гореть.
Обратим внимание на структуру фразеологизма птица-феникс: лексической единицей является парное сочетание, объединяющее родовое и видовое название, что Пригов и пародирует конструкцией голубь-птица.Инверсия подчеркивает избыточность родового наименования, так как именно второй элемент словосочетания является уточняющим.
Возможно, в последней строфе смешиваются два эпизода из известных текстов культуры: библейский сюжет о жене Лота, которая была наказана за то, что обернулась на горящий Содом (Быт.: 19: 26), и рассказ о мести Ольги древлянам из «Повести временных лет»: чтобы сжечь древлян, княгиня Ольга собрала дань – с каждой избы по голубю и воробью, – привязала к ногам птиц горящие труты и отпустила лететь обратно.
Одушевление предметов, восходящее к мифологическому сознанию, имеет разную мотивацию в разных художественных системах. В постмодернистском тексте Пригова одушевление мотивировано не сходством предметов с живыми существами по внешнему виду или функции, а возможностями самого языка: слова, теряющие прямой смысл, оказываются способными вступать в новые соединения.
3
Если словосочетания типа босоногий самолетпорождаются фразеологическими ассоциациями общеупотребительного языка, то многие другие, нарочито нелепые словесные конструкции и тексты Пригова обусловлены фразеологией литературного происхождения. Некоторые примеры, демонстрирующие превращение слова из цитаты в концепт, уже приводились. Теперь обратим внимание на поведение заимствованной метафоры:
Здесь очевидна пародийная трансформация строк Ветер, ветер! Ты могуч, / Ты гоняешь стаи тучиз «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях» Пушкина. Но если в источнике множество было обозначено только словом стаи,то у Пригова количественным показателем становится сочетание стаи туч.В языке слово тучаи само по себе может обозначать множество. При этом пушкинская метафора ‘тучи как птицы’ совсем обессмысливается, так как тараканы по небу не летают.
И сам Пушкин изображается Приговым как концепт, то есть продукт мифологизированного массового сознания, сформированного не чтением произведений Пушкина, а идеологией, в которой все ценности заранее утверждены и приписываются культовому объекту вопреки реальности:
Внимательно коль приглядеться сегодня
Увидишь, что Пушкин,который певец
Пожалуй скорее, чем бог плодородья
И стад охранитель, и народа отец
Поэтому, когда Пригов и самого себя, точнее, созданный им образ Дмитрия Александровича Пригова представляет гротескным симулякром «поэта-пророка», он провозглашает, что Пригов – это и Пушкин сегодня, и Лермонтов, и кто угодно из пантеона культурных и идеологических символов:
Я Пушкин Родину люблю
И Лермонтов ее люблю
А Пригов – я люблю их вместе
Хоть Лермонтова-то не очень
(«Большое лиро-эпическое описание в 97 строк») [691]691
Пригов Д.Большое лиро-эпическое описание в 97 строк // Третья модернизация (Рига). 1989. № 11/12 (переиздано в антологии материалов этого журнала: Третья модернизация. М., 1993. С. 22; см. также Интернет-версию журнала: http://emc2.marpl.com/tm/nll/prigovs.html“stih4).
[Закрыть]
Пригов не просто провозглашает себя Пушкиным сегодня, но и вмешивается в его тексты (как и в тексты других поэтов): например, комментирует, пересказывает хрестоматийные стихи своими словами (как бы следуя постулату соцреализма о приоритете содержания над формой), меняет слова местами, сочиняет буриме на пушкинские рифмы, внедряет в текст слова безумный, безумно, безумец, безумство:
Кто он такой, что матом кроет
Все чем мы жили и крутя
Пустые словеса, завоет —
Что улыбнется и дитя
Фразеологьи обветшалой
Антикоммунистической
Блеснет безумнолуч денницы
Безумныйзаиграет день
А я – безумныягробницы
Сойду в безумнуюже сень
И вот безумногопоэта
Безумнаяпоглотит Лета.
Придешь безумнаяли ты
Безумнадева красоты
Последний пример представляет собой обновление пародии: в романе «Евгений Онегин» монолог Ленского – пародия на канон романтической «унылой элегии». Современный читатель вряд ли может без литературоведческих комментариев почувствовать пушкинскую иронию, и Пригов именно эту иронию модернизирует, подробно объясняя свои намерения в авторском «Предуведомлении»:
Естественно, что за спиной переписчика, как и за моей, стоит его время, которое прочитывает исторический документ с точки зрения собственной «заинтересованности» или же «невменяемости», т. е. как текст, непрозрачный даже в отрывках, знаемых наизусть. Так же и упомянутый пушкинский Онегин прочитан с точки зрения победившей в русской литературной традиции – лермонтовской (при том, что все клялись и до сих пор клянутся именно именем Пушкина). Замена всех прилагательных на безумныйи неземной, помимо того, что дико романтизирует текст, резко сужает его информационное поле, однако же усугубляет мантрическо-заклинательную суггестию, что в наше время безумного расширения средств и сфер информации вычитывается, прочитывается как основная и первичная суть поэзии [696]696
Пригов Д. А.«Евгений Онегин Пушкина». С. [2].
[Закрыть].
Языковой критике у Пригова подвергается и фонетический образ слова. Цикл «Изучение сокращения гласных», состоящий из пяти текстов, начинается с передразнивания чешского языка, в котором сохранились слоговые плавные согласные:
Лёт мртвогоптаха
Над чрноюжитью
Он мртвеллетаха
Над Влтавойжидкой
Далее автор испытывает границы возможного в русском языке, фонетически уподобляя русские слова чешским и, естественно, нарушая эти границы:
Вот я птцули глькули льтящу
Иль про чрвяразмышляю плзуща
Или звряли бгущав чаще
Я змечаюли дльныуши
Слова, сокращенные таким неестественным образом, гротескно отражают вполне естественное явление: редукцию слова в разговорной речи, а затем и в языке – как следствие не столько экономии усилий, сколько восприятия слова целиком, а не по морфемам, утрачивающим самостоятельную значимость.
Насмешки Пригова часто направлены и на синтаксис:
В развитии русского языка существует весьма активная тенденция: признаки и отношения все чаще обозначаются не относительными прилагательными, а родительным падежом существительных (сочетания типа солнечный лунвытесняются сочетаниями типа луч солнца).В сфере, самой нечувствительной к языку, – официальной речи, как письменной, так и устной (а также в плохой научной речи), – выстраиваются длинные цепочки конструкций с родительным падежом. И совсем не случайно эта отупляющая последовательность родительных падежей благополучно соседствует у Пригова с пародийным искажением патетических строк из стихотворения Маяковского «Товарищу Нетте, пароходу и человеку»: Мне бы жить и жить, / сквозь годы мчась. / Но в конце хочу– / других желаний нету– / встретить я хочу / мой смертный час / так, / как встретил смерть / товарищ Нетте [700]700
Маяковский В. В.Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. 7. М.: Гос. изд-во худож. лит., 1957. С. 164.
[Закрыть].
Стихотворение «Сестра Жены Друга Поэта…» входит в цикл «Новая метафоричность (и Приложение)», содержащий 18 подобных текстов. В «Предуведомительной беседе» «Милицанера» и персонажа «Я», относящейся к этому циклу, говорится:
Эта книга, товарищ Милицанер, об этом, как его, о генезисе реалий <…> в метафорической поэзии удивительное ощущение взаимосвязанности явлений и вещей мира. Но в ней сильна эвфемистическая функция <…> мне и хотелось сохранить взаимосвязанность явлений мира, но не путем переназываний, а путем выстраивания генеалогического ряда <…> Оно [приложение – Л.З.] [ – ] о том, как, начинаясь от простого, наша жизнь обретает фигурную стройность, обрастает всякими пояснениями, дополнениями, дополнениями, поправками, инструкциями, как она усложняется и гармонически развивается [701]701
Пригов Д. А.Собрание стихов: В 4 т. Т. III. S. 122–123.
[Закрыть].
«Приложение» представляет собой серию пародий на словообразование. Вот один из примеров «фигурной стройности» и «гармонического совершенства» слова в казенном языке:
Грамматическая форма или словообразовательная модель [703]703
Вопрос о формообразовательной или словообразовательной природе видовых пар глагола является спорным (см.: Перцов Н. В.Русский вид: словоизменение или словообразование? // Типология вида. Проблемы, поиски, решения. М., 1998. С. 138; Зализняк Анна А., Шмелев А. Д.Введение в русскую аспектологию. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 343–355), но в данном случае я не вижу необходимости определять свою точку зрения.
[Закрыть], доминирующая в тексте, тоже становится у Пригова концептом. Следующее стихотворение содержит перечислительный ряд неологизмов, образованных по аналогии с нормативным глаголом засовыватьи устоявшимся техническим термином запрессовывать:
Как меня этот день упрессовывает
Как в какую-то щель запрессовывает
Как в какую-то банку засовывает
Икакую-то гадость высовывает
Итак ярко ее разрисовывает
Странно так ее располосовывает
Словно жизнь мою он обрисовывает
Ико мне это все адресовывает
Ина жизнь мою все нанизовывает
Как заране меня колесовывает
Почти все глаголы этого текста соединяют в себе приставки совершенного вида и суффиксы несовершенного. Противоположное значение разных морфем внутри слова делает эти глаголы изобразительными: по своей лексической семантике они обозначают насилие. И длинный ряд однотипных окказиональных форм, и то, что сами эти формы длиннее соответствующих словарных, увеличивает изобразительность насилия.
Стихотворение это иллюстрирует один из главных постулатов Пригова – о том, что языковые явления стремятся к тоталитарной власти над сознанием: «…любой язык в своем развитии стремится перейти свои границы и стать тоталитарным языком описания. Это моя основная презумпция» [705]705
Пригов Д., ШаповалС. Указ. соч. С. 96.
[Закрыть].
Исходя из недоверия к «готовому» языку Пригов заменяет слова (например, осина, ива, женщина, чех, грузин, кот) описательными словосочетаниями:
В подобных текстах действуют те же механизмы вычленения признака, что и в истории языка, и в современных языках при назывании новых предметов или явлений. В приведенных примерах со словом человекструктурная архаизация наименования основана и на современных употреблениях слова или его синонима, то есть на контекстах, в которых оно стало обозначать концепт. Так, на сочетание женский человек,вероятно, повлияли контексты типа курица не птица, баба не человек; женщина – тоже человек,а на сочетания Человек Чехословацкий и Грузинский Человек —расхожие фразы типа грузины (евреи, татары и т. д.) – тоже люди; человек с большой буквы.Возможно, Пригов здесь пародирует и фразеологию, порожденную этноцентризмом русской и советской культуры: этническое происхождение человека указывает на набор его определенных моральных или психологических качеств (ср. у Пригова: хоть и вспыльчивой Породы).Кроме того, подобное преобразование слов в словосочетания отсылает к обычаю бюрократического языка обозначать многие маркированные явления или проблемные сферы не прямой номинацией, а словосочетаниями, как бы амортизирующими их «неудобность»: женский персонал, лица еврейской национальностии т. п.
4
Концептуализм, как и постмодернизм вообще, скептичен, но не тоталитарен: он не предлагает заменять ложные представления истинными, потому что в этой системе представлений отсутствуют понятия истины и не-истины. Поэтому всякое пародийное высказывание может читаться и как сообщение в прямом смысле, а неуклюжесть выражения, вместо того, чтобы дискредитировать содержание речи, может и повысить доверие к ней.
В русском языке есть специальное средство для обозначения нейтрального пространства между истиной и не-истиной – выражение как бы.
Как пишет Б. Л. Борухов, «как бы» – самая существенная для Пригова категория: у него «как бы стихи», «как бы сюжет», «как бы размер», «как бы рифма», «как бы объекты», «как бы причина», «как бы следствие», «как бы истина», «как бы ложь» [711]711
См.: Борухов Б. Л.Категория «как бы» в поэзии Д. А. Пригова // APT. Альманах исследований по искусству. Саратов, 1993. Вып. 1. С. 111–117.
[Закрыть]. Когда в одном из телеинтервью ведущий спросил Пригова, какой текст мог бы быть написан на его мемориальной доске, Пригов ответил: «Здесь как бы жил и работал Дмитрий Александрович Пригов» [712]712
Пригов Д., Шаповал С.Указ. соч. С. 6.
[Закрыть].
Но этот оборот речи, ставший очень популярным во второй половине XX века, двусмыслен: являясь оператором приблизительности, примыкая к слову, а не к предложению, он не столько обозначает мнимость изображаемого, сколько смягчает категоричность высказывания, «осуществляет семантическую коррекцию» [713]713
Арутюнова Н. Д.Модальные и семантические операторы // Облик слова. М.: Ин-т русского языка РАН, 1997. С. 22–40.
[Закрыть].
В. П. Руднев пишет:
«Как бы» и «На самом деле» – выражения, характеризующие различные поколения сегодняшних русских интеллигентов и, соответственно, их картины мира. Привычка через каждые пять предложений добавлять «Н[а] с[амом] д[еле]» характеризует поколение, выросшее в 1960-х гг. и реализовавшееся в 1970-х гг. «К[ак] б[ы]» говорит поколение, выросшее в 1980-х гг. и не реализовавшее себя в 1990-х.
«Н[а] с[амом] д[еле]» – выражение мыслящих позитивно физиков, кибернетиков, семиотиков-структуралистов (см. семиотика, структурная поэтика).«К[ак] б[ы]» – выражение современников постструктурализма и постмодернизма [714]714
Руднев В. П.«Как бы» и «На самом деле» // Руднев В. П. Словарь культуры XX века. М: Аграф, 1997. С. 123.
[Закрыть].
Возможно, что именно понятие «как бы» оказывается важнейшим звеном, связывающим не только истинное с неистинным, но и десемантизированное слово со словом, содержащим его исходный и потенциальный смысл.
М. Айзенберг пишет о стихах Пригова середины – конца 1970-х годов:
Их мнимый дилетантизм воспринимается очень интимно и прочитывается одновременно и как пародия, и как трогательная неловкость.Это слово не мертвое, а как бымертвое: притворившееся мертвым, чтобы не тронули, не склевали [715]715
Айзенберг М.Слышите вы – Пригов! // Сайт «Культура. Открытый доступ». 2008. 4 сентября ( www.openspace.ru/literature/projects/130/details/2286/).
[Закрыть].
Плановое и сверхплановое ироничное многописание Пригова под маской графомана оказалось не только художественной акцией, но и, как ни парадоксально, борьбой с девальвацией слова. Манипулируя опошленными и обесцененными словами, Пригов восстанавливает их смысл.
Так, банальное выражение Все мы временныон помещает в контекст, нетипичный для этого высказывания:
Мама временно ко мне
Въехала на пару дней
Вот я представляю ей:
Это кухня, туалет
Это мыло, это ванна
А вот это тараканы
Тоже временно живут
Мама молвит неуверенно:
Правда временно живут? —
Господи, да все мы временны!
Здесь слово временнопроверяется на осмысленность, причем не в единственно подразумеваемом бытовом контексте, но и в более широком. Субъект речи отвечает на вопрос столь уклончиво, что ответ одновременно и присутствует, и отсутствует, он и правдив, и ложен. Причина такой двойственности оказывается в предметной отнесенности слова. Трюизм, типичный для фразеологии похоронного ритуала, перемещается Приговым в тот дискурс, в котором банальность либо утрачивается, либо значительно ослабляется.
Итак, демонстрируя обессмысливание слов (помещением их в нетипичный контекст, абсурдирующим сталкиванием разных лексических значений, тавтологией, фонетической деформацией, синтаксической позицией и другими способами), Пригов освобождает языковые единицы от их фразеологической, ситуативной, идеологической, эстетической обусловленности, а человека освобождает от власти языка – в том смысле, что побуждает его воспринимать привычные речения не бездумно, так как «любой „готовый“ язык – это язык вчерашний: не просто дидакт, но и еще носитель минувшего дидактизма» [717]717
Айзенберг М.Оправданное присутствие: сборник статей. М.: Baltrus; Новое издательство, 2005. С. 17.
[Закрыть].
Примечательно, что деавтоматизация достигается у Пригова чаще всего демонстративно гипертрофированной автоматизацией.
Пригов сам говорил, что его тексты – имитация стихов, но в них «есть интенция к истинной поэзии, и она, как пыль, сидит в таком стихотворении» [718]718
Пригов как Пушкин. С Д. А. Приговым беседует Андрей Зорин // Театр. 1993. № 1. С. 120.
[Закрыть].
Вероятнее всего, имидж не-поэта и псевдопафос были нужны Пригову для того, чтобы освободить сообщение от скомпрометированной поэтической патетики, косноязычие – для того, чтобы вернуть слову доверие, языковые маски – чтобы, испытывая разные возможности языка, обнаружить в нем возможность быть живым и действенным.
Имиджевая стратегия, оказавшаяся в поэтических текстах Пригова столь совершенно воплощенной, привела к результату, противоположному по отношению к декларированному замыслу: интересными и содержательными стали именно тексты Дмитрия Александровича Пригова.
