Текст книги "Три поколения"
Автор книги: Ефим Пермитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 58 страниц)
Глава XXV
В горах и на полях было безлюдно: покос кончился, жатва еще не наступила. Алеша шел четвертую ночь и не встретил ни одного человека. Несколько раз он выходил к деревушкам, но, заслышав собачий лай, обходил их стороной и снова спускался из пади в падь, переваливая хребет за хребтом.
Голод не страшен только тогда, когда человек уверен, что скоро утолит его. За эти четыре дня Алеша хорошо узнал, что такое голод. Цветы шиповника, поглощенные в неумеренном количестве, вызвали мучительную рвоту и такую слабость вслед за нею, что он долго лежал недвижимый, с закрытыми глазами.
Зато на следующий день у него был праздник. Он наткнулся на покинутый покосниками балаган и, обшаривая углы, нашел краюху настоящего черного, ржаного хлеба. Правда, хлеб сильно заплесневел сверху, но это все-таки был самый ароматный, самый питательный и вкусный хлеб, какой когда-либо ел Алеша.
Вначале он даже не поверил глазам, когда, приподняв пласт сена, в темном углу балагана наткнулся на что-то черное и упругое на ощупь. Но, выскочив с караваем на свет и рассмотрев его, он не сдержал радости и закричал ликующе громко.
Да, это действительно был счастливый день. Вблизи балагана, в овражке, прямо из утеса бил родник. Покосники вставили в расселину скалы зеленую, полую внутри маралку, и из сочной, прозрачной дудки лилась кристальная струя воды. Алеша устроился на обомшелом камне и подставил рот под холодную струю.
Счастье весь день сопутствовало ему. Тут же, у потухшего костерка с грудой голубоватого пепла и сизо-черных углей, беглец нашел обглоданную покосниками большую кость. Кость лежала в траве и была влажной от росы. Мяса на ней не было, но внутри кости был янтарный жир. Алеша схватил находку и, согнувшись, побежал с ней в овражек.
В этот день он впервые убедился, как немного надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым.
На шестую ночь Алеша подошел к тайге. Деревни и заимки встречались теперь совсем редко. Алеша решил идти днем. Ночью легко натолкнуться на зверя или погибнуть при переправе через быстрые горные реки.
Краюха хлеба была давно съедена. Несколько раз в прозрачном воздухе высокогорной тайги Алеша замечал кудрявый дымок, как синяя шерстинка вьющийся от костра, но тотчас же забирал в сторону и уходил от него.
«Люди!» Алешу тянуло к ним, но он боялся их больше зверей. Боялся и хотел встречи с ними. Еще в тюрьме не раз слышал он, что в тайге, в глухой непроходимой ее части, формируются партизанские отряды. К ним и держал путь. Других путей не было у Алеши.
В тайге стояли вечные сумерки. Зеленые кроны прямых высоких сосен шумели над головой. Цепкие лапы пихт хватали за лицо. Под ногами мягко пружинил мох. Ручьи и речки встречались в каждом ущелье. Прозрачные и голубые, они были переполнены проворными хариусами, ускучами, красноперыми тайменями.
Часто из-под ног с громом вырывались пепельно-серые глухари. Алеша вздрагивал и голодными глазами смотрел, как улетало от него мясо. Прекрасная и богатейшая природа южного Алтая окружала его, а он уже третьи сутки питался лишь водой и воздухом.
Как Алеша ненавидел себя! Он, перечитавший сотни книг, не умел поймать рыбу в пенистом потоке, отличить съедобные корни и травы от вредных. Как жалел Алеша, что утратил способность предков добывать себе пищу всюду, где бы они ни находились.
Тайга пугала Алешу каждым поворотом, пещерой, зарослью. Первый день измучил его страхами. Алеша с ужасом думал, как проведет он первую ночь в тайге, в соседстве с хищными зверями.
Он срезал березку и решил нож свой насадить на конец ее, подобно рогатине. С рогатиной провозился не менее двух часов, но зато ручку ножа так прочно вогнал в хорошо оструганный березовый черенок, что у него получилось надежное оружие.
Вскоре путь преградила порожистая река. Крутое падение воды Алеша услышал издалека. Он подошел к высокому утесу, с которого огромной живой стеной прыгала река на каменистое ложе и, разбиваясь на тысячи радужных струй, неслась, белая, клокочущая, меж мокрых черных валунов в ущелье.
Захваченный величием водопада, Алеша стоял не менее часа и смотрел то на бушующий поток, то на прибрежную, почти сухую, пену. В омуте он увидел высоко выпрыгнувшую рыбу, а подкравшись к камням, рассмотрел в прозрачной до дна воде крупного розовоперого тайменя.
Алеша взобрался на валун и, дрожа от нетерпения, стал целить в сине-стальную спину рыбы. Но или сильно волновался он, или руки и ноги его ослабели от усталости и голода, только во время удара он не сохранил равновесия и упал в омут.
Алеша выпустил оружие из рук, схватился за камень и стал выбираться к берегу. Только на берегу он вспомнил о своем ноже. Алеша бросился к воде и увидел, как течение, подхватив его, стремительно несло по волнам.
Алеша бросился вдоль берега, но на первом же повороте ему преградил путь густой кустарник и бурелом; он запутался в нем.
Обессиленный, Алеша опустился у подножия огромной сосны.
Близился вечер. Небо заносило черными тучами.
Беда не живет одна: Алеша обнаружил, что, упав в омут, он утратил и второе свое сокровище – спички.
Глава XXVI
Алешу поразила какая-то особенная тишина. Травы, цветы как будто оцепенели.
Несмотря на близкий вечер, прохлада не только не наступала, но воздух стал гуще и удушливей. Алеша тревожно озирался по сторонам. Он только теперь заметил, что птицы исчезли. Мокрый, в прилипающей к телу одежде, Алеша пошел искать укрытие на ночь. Но не успел он дойти до первой лужайки, как услышал взволнованный шорох листьев над головой: казалось, деревья задрожали от страха.
Тьма сгущалась. Вечер разом перешел в черную слепую ночь. Едва Алеша успел перебежать лужайку и прислониться к дуплистому стволу сосны, как с неожиданной силой налетел ураган. Большое дупло, где затаился Алеша, внутри выгорело от удара молнии, но сила жизни, заключенная в корнях дерева, поборола огонь, и старая искрученная сосна упрямо зеленела. В глубине дупла, под ногами, Алеша почувствовал мох и листья.
«В чужую чью-то квартиру вскочил…» – подумал он, но, ослепленный оранжево-красной молнией, закрыл глаза. Следом ударил гром. Шум урагана, треск ломающихся деревьев – все покрыл удар оглушительного грома. Казалось, небо и земля раскололись, горы сдвинулись с места и обрушились в пропасть. Алеша никогда не слыхал такого удара. Громовые раскаты усиливались горным эхом, обвалами скал, подмытых хлынувшими потоками. Непрерывные зигзаги молний были огромны и причудливы. Нестерпимо яркий накал их мгновенно вырывал из мрака ночи и высокий скалистый увал за рекой с согнутыми соснами, и близкие деревья, освещенные от корня до вершины так ярко, что блестел и выделялся каждый листик, и белую от пены, стремительную реку.
Ливень, как и ураган, был страшен. С неба падали тяжелые потоки воды, словно скопившиеся в воздухе океаны обрушились на землю.
В один из взмахов огненного крыла Алеша услышал плеск поспешных ног по залитой водой лужайке.
«Медведь!»
Юноша раскрыл глаза и увидел, как к дуплу, в котором схоронился он, вприпрыжку бежал ночной бродяга – барсук. Барсука секли алмазные розги ливня. Ураган бросал его из стороны в сторону. Промокший, перепуганный, под ливнем барсук выглядел жалким. От страха он закрыл маленькие свиные глазки. Каждая шерстинка его блестела.
Но свет молнии потух так же быстро, как и возник. Алеша не успел отодвинуться от входа в дупло, как почувствовал, что вскочивший в логово барсук ткнулся ему в ноги.
Алеша так растерялся, что стоял недвижно, затаив дыхание. Перепуганный барсук в первый момент тоже не учуял гостя в своей квартире, но в следующую секунду так громко фыркнул и с таким шумом шлепнулся на залитую водой землю, что Алеша не выдержал и громко вскрикнул: ему показалось, что вслед за барсуком в спасительное дупло ломится застигнутый грозой медведь.
Страх все сильнее и сильнее охватывал Алешу. Каждую минуту ему слышалась тяжелая поступь зверя. При вспышке молний широко раскрытыми глазами Алеша оглядывал лужайку. И лишь только свет гас и чернота смыкалась вокруг, как он за каждым стволом представлял медведя.
Беспрерывно бил гром, земля содрогалась. Алеша дрожал, прижавшись к дуплу. Казалось, рассерженное небо в исступлении топтало землю, деревья, разрушало скалы, дробило горы. Обрушившийся на землю ливень был так грозен, что шумевшие с гор потоки переполнили одичавшую реку и она вырвалась из каменных берегов.
Неистовствующей ночи не виделось конца. На мокрое от водяных брызг лицо Алеши упали выбившиеся из-под шляпы волосы. Сырая рубаха и штаны прилипли к телу, покрытому «гусиной кожей».
Глава XXVII
Утром все показалось обычным.
«Одного человек должен стыдиться – страха».
Алеша вылез из дупла на залитую водой лужайку. Голод мучил его, и он пошел добывать пищу.
С деревьев каскадами обрушивалась вода. Чаши цветов были полны до краев. На широких листьях лопуха крупные капли дрожали, перекатываясь, блестели, как ртуть. От продолжительного ливня воздух был полон дождевой пыли.
Алеша промок и продрог до костей. Он решил пойти вниз по течению реки, рассчитывая найти прибитую к берегу рогатину. Голод теперь не оставлял его в покое ни на минуту. Алеша начал разбирать густую, спутанную ураганом и ливнем траву руками, пытаясь найти грибы. Из-под ног с тревожным квохтаньем взорвалась глухарка и, отлетев до первой сосны, села на нижний сук. Алеша бросился к ней, но глухарка переместилась на другое дерево и села еще ниже. Алеша сообразил, что глухарка отводит его от выводка, и вернулся к месту взлета птицы, Припав на колени, осторожно разбирал мокрую траву и пристально всматривался. Он решил вершок за вершком обследовать лужайку. Глухарка, вытянув шею, беспокойно квохтала.
Наконец Алеша увидел ржаво-коричневого глухаренка, лежащего между двух кочек. Спина птицы сливалась с прошлогодними желтыми и блеклыми стеблями травы.
Алеша подвинулся и осторожно протянул к нему дрожащую руку.
Глухаренок смотрел на Алешу круглыми, черными, как черемуха, глазами и только плотнее прижимался к земле. Надбровные дуги птицы были уже карминно-красного цвета, и на хвосте заправилось длинное дымчато-серое перо.
От страха глухаренок на мгновение закрыл глаза тонкими голубоватыми пленками. Рука Алеши подвинулась еще ближе, но глухаренок вдруг взлетел, оставив в сжатых пальцах Алеши горсть мягких теплых перьев.
Алеше показалось, что он потерял равновесие и падает в пропасть. Он опустился на траву и в изнеможении закрыл глаза. Но оцепенелое равнодушие длилось не более минуты.
«Где был один, должен быть и другой. И этого-то обязательно поймаю!..»
Алеша снова принялся разбирать мокрую густую траву. На неудаче с первым глухаренком он убедился: «Нужно действовать быстрей. Надо упасть на птицу всем корпусом…»
Однако, как он ни искал, глухарята пропали. Мысль о мясе ни на минуту не оставляла его. Алеша решил вернуться к дуплу и подстеречь барсука: «Должен же он снова явиться домой». Алеша выломал дубинку и залег вблизи дупла. Но веки его тотчас же слиплись, и он уснул. От сырости и холода проснулся ночью и заглянул в дупло. Там никого не было.
«Бросил свой дом барсук», – решил Алеша и сам забрался в мягкое логово.
Проснулся на рассвете и ходил по открытым полянам в надежде вспугнуть глухарку от выводка.
– Мяса! Хочу мяса! – разговаривал вслух Алеша, чувствуя, как с каждым часом слабеет все более и более.
Вечером вновь вернулся к дуплу и решил еще раз попытать счастья с барсуком. Алеша так сильно хотел этой встречи, что несколько раз перед воспаленными его глазами барсук появлялся то лениво бегущим через лужайку, то просовывающим свиной свой пятачок в логово.
«Убью же я тебя, проклятого, когда-нибудь…»
Алеша больше всего боялся отчаяния и все время боролся с ним.
«Утром пойду вниз по реке и отыщу нож…»
Но утром дошел до полянки и снова разыскивал глухариный выводок. Попутно собирал ягоды костяники, но, сколько ни ел, не мог утолить голод.
Уйти с того места, где встретил глухариный выводок, и от дупла с барсуком оказалось очень трудно. Алеша снова и снова принимался отыскивать птиц и еще ночь прокараулил барсука.
– Уйду! Будь же ты проклято, это место! – решительно сказал он и, не дождавшись рассвета, поплелся вблизи реки.
Алеша прошел уже порядочно, когда вспомнил о погибшем ноже.
«Кажется, начинает ослабевать память. Ну и пусть!»
Равнодушие подкралось незаметно. Алеша лег на берегу. В голове не было ни одной мысли. Он закрыл глаза.
Потом усилием воли заставил себя подняться и снова пошел.
– Вниз по реке… Вниз… – твердил Алеша.
Решив идти по течению реки, он рассчитывал встретить людей.
Голод пересилил чувство страха.
Впереди, справа, слева, за рекой была тайга: сосны, пихты, березы, изредка осины. Лес угнетал Алешу бескрайностью и однообразием. Захотелось лечь и полежать с закрытыми глазами, чтобы хоть ненадолго не видеть опостылой тайги.
Потом снова пошел, запинаясь за скрытые колодины, разбирая высокую траву руками, заплетаясь и падая.
Так прошел до полудня. В полдень, у небольшого ручья, вошел в заросли черной смородины и наелся до оскомины на зубах. Тут у ручья увидел зеленую крапчатую травяную лягушку и убил ее камнем. Малиновая кровь из разбитой головы смешалась с грязью и стала синевато-черной. Алеша обмыл лягушку. Лягушка была холодна и скользка.
«Едят же китайцы, французы…»
Алеша вырвал заднюю ножку, положил в рот и, преодолевая отвращение, стал жевать. Но проглотить белое липкое мясо не смог.
Он перешел ручей и пошел отыскивать место для ночлега: спать на открытой поляне было холодно. Вскоре нашел промоину в каменистом берегу реки, нарвал травы и сделал мягкое ложе. Другой охапкой укрылся с головой. Согнулся калачиком, худой, тоненький, жалкий, и тотчас же закрыл глаза.
«Спать… спать…»
«Добуду огонь трением. Согреюсь, высушусь у костра и три часа без отдыха буду идти. За три часа сделаю десять верст. За трое суток – тридцать. Не может быть, чтобы на этом пути я не встретил у реки людей… Я знаю, первый вопрос будет: «Кто ты и куда идешь?» – «Участник экспедиции. Заблудился в тайге…» Утром найду грибов и поджарю в углях…» При мысли о грибах у Алеши засосало под ложечкой.
Тяжело опираясь о края промоины, Алеша поднялся. Серые толстые тучи разносило, и на небе кое-где проглянули звездные окна.
Всякое новое дело поднимало дух Алеши. Он нашел поваленную бурей старую березу, наломал сучьев, выбрал сучки посуше, ободрал с них бересту, уселся поудобнее и стал «добывать огонь».
Вскоре лоб и спина его взмокли, сердце так забилось, что захватило дыхание, а не только огня, но даже и дыма не было. Он дотронулся до мест, по которым тер. Сучки нагрелись, но сил не было больше.
Алеша лег на землю:
«К людям как можно скорее…»
Сырое, холодное утро лениво занималось. Алеша поднялся и побрел.
Чтоб заставить себя идти, он рисовал радужные перспективы во время отдыха: «Согреюсь, высохну в пути, а потом найду глухарей, поймаю одного и съем всего зараз…»
«Доберусь до поворота реки и лягу на одну минуточку… На одну минуточку…»
Медленная ходьба не согрела, а утомила.
Попутно Алеша срывал чашечки цветов, семена трав и жевал их. Во рту у него было горько, губы растрескались до крови.
Шум реки то пропадал, то вновь возникал, хотя река все время была рядом. Он шел уже в забытьи, не видя трав под ногами, не отдавая себе отчета, сколько времени идет. Порою ему казалось, что он идет вечно. Красные, воспаленные глаза его были опущены в землю.
«Дойду и лягу…»
Алеша поднимал голову и смотрел на изгиб реки. Намеченный им рубеж то отодвигался, то подступал почти вплотную. Он напрягал все усилия, чтобы одолеть последнюю долинку.
«Не менее шестисот шагов… Шестьсот раз нужно передвинуть ноги…»
Алеша начал считать, но счет скоро утомил его, и он бросил. Все тело его молило об отдыхе, но он шел. Шаги становились все короче и короче. Алеша наметил для остановки новый, более близкий рубеж, но, чувствуя, что израсходовал еще не весь запас сил, брел.
Выскочил саврасый ветвисторогий марал. Зверь сделал огромный прыжок и встал. Малиновые его ноздри раздувались и дрожали, как лепестки мака. Тонкие сильные ноги, казалось, были сплетены из жильных струн. Орехово-темные глаза удивленно смотрели на человека. Но ничего не видел Алеша, кроме мягкой, жирной, лоснящейся спины зверя: «Впиться бы зубами и рвать кусок за куском…»
И когда исчез марал, в воспаленных глазах юноши долго еще стояла мягкая, колышущаяся спина зверя. Идти дальше Алеша не мог. Волнение, охватившее его при виде зверя, убило остатки сил. Он опустился на траву и закрыл глаза.
Алеша пролежал до полудня, под всякими предлогами увеличивая минуты отдыха. Озноб, начавшийся ночью, не проходил, несмотря на то что день был жаркий.
«Значит, я заболел все-таки… А осталось совсем-совсем пустяк», – пытался он подбодрить себя во что бы то ни стало.
Алеша лежал с закрытыми глазами, бессильный подняться, чтобы идти дальше.
Вдруг ему почудился отдаленный лай собаки. Алеша перестал дышать и в напряженном ожидании раскрыл рот.
«Ну конечно же лает…»
Он долго поднимал отяжелевшее тело с земли, встав сначала на четвереньки. Потом, схватившись за дерево, поднялся на ноги и побрел дальше. Через каждые три шага останавливался и слушал, но лай не повторялся.
«Может быть, это почудилось мне?! – испуганно подумал он. – Но нет же, нет!.. Я слышал… слышал, – с дрожью в голосе твердил Алеша. – Не буду отдыхать, пока снова не услышу лая».
Мучительное ощущение голода вдруг пропало, и его заменило новое для Алеши ощущение физической легкости. Как будто тело его утратило вес и ноги ступали по воздуху. Это новое состояние удивило Алешу, но он так ослабел за эти дни, что мысли и чувства подолгу не могли сосредоточиваться на чем-либо одном.
И вдруг Алеша набрел на узенькую тропинку.
Вышел он на нее, ступил и, пораженный, остановился. От волнения он не мог сделать ни одного шага. Алеша опустился на колени и стал гладить выбитую в высоких травах землю исхудавшими ладонями. Потом он поцеловал тропинку.
«Теперь усну на ней до завтрашнего утра. Вот она, родная…»
Алеша еще раз пощупал тропинку и лег, прижавшись к ней пылающей щекой. Худое, землисто-серое лицо его блаженно улыбалось.
Глава XXVIII
Никодим с тревогой взглянул на солнце.
«Медвежонок больной, голодный, в наморднике, а тут никак из дому не вырвешься… – беспокоился мальчик. – Ах, если бы вы знали о моем пестуне!.. Но о Бобошке я ни бум-бум… Чего доброго, встречаться с ним запретите. Медведь! Зверь!.. А мой зверь смирнее и понятливее любой собаки. Вот погодите, я его выучу дрова носить, сено возить выучу…»
Никодим придумывал самые невероятные вещи, которым он выучит своего Бобошку.
«За мед, за овес всему выучу…»
На повороте тропинки из-под ног у него с шумом вырвался старый глухарь и замахал над мелколесьем. Глухарь забирал все круче и сел на высокую сосну. Ветка, на которую опустилась птица, закачалась; закачалась и грузная птица.
Никодим упал на тропинку и пополз. Колея была глубоко выбита, и по бокам ее росла трава. Птица была уже недалеко, но мальчик решил подползти ближе, чтобы выстрелить наверняка. Никодим наметил себе рубеж – крутой поворот тропинки. Полз, не поднимая головы.
Птица спокойно пощелкивала крепким клювом, издавая отчетливый звук: «цо-о, цо-о, цо-о…»
«Сейчас начнет клевать хвою».
Никодим передвинул локти, бесшумно подтянул распластанное тело. Но словно его кто в бок толкнул. Он поднял голову и вздрогнул: не далее как в пяти шагах от него, поперек тропинки, вниз лицом, лежал человек.
Забыв о глухаре, мальчик испуганно вскочил. Первой мыслью его было – бежать. Он сорвался было с места, но неожиданно негромко и робко окликнул!
– Эй!
Человек не отозвался, даже не поднял головы. Никодим подбежал, склонился над самым ухом Алеши и о отчаянием и страхом в голосе закричал:
– Дяденька! Проснись!
Алеша чуть поднял голову и невидящими, тусклыми глазами посмотрел на Никодима. Вид исхудавшего незнакомца с бессмысленно остекленевшими глазами был так страшен, что мальчик отпрянул от него.
– Кто ты такой? – преодолевая страх, еще громче прокричал Никодим.
Алеша оторвал голову от земли и пошевелил сухими, растрескавшимися губами. Серо-землистое, ссохшееся лицо умирающего вызвало такую жалость и боль, что Никодим, забыв всякий страх, стал поднимать его. Алеша тоже делал усилия встать. С трудом он выкинул костлявую руку и попытался опереться, но рука тотчас же опустилась. Больной ткнулся лицом в землю.
Никодим повернул Алешу навзничь и увидел, что из закрытых глаз его по ввалившимся, худым щекам текут слезы.
«Года на полтора-два – не старше! Никак не старше меня…» – подумал Никодим.
И, хотя ясно было, что больной был старше, Никодим продолжал уверять себя, что он не старше, чем на полтора-два года…
– А ты не плачь! – сказал Никодим и вытер рукавом мокрые свои глаза. – Не плачь! – Мальчик положил руку на лоб незнакомца.
Голова больного горела. Никодим не знал, что ему делать. Алеша опять зашевелил губами. Никодим скорее догадался, чем услышал, что Алеша произносит слово «есть».
Дрожащими руками мальчик стал выжимать осотину в раскрытый рот незнакомца, измазал подбородок и щеки больного, но немного меда Алеша все-таки проглотил.
– А ну-ка, братша, давай подниматься да потянемся потихоньку! – вдруг решительно сказал Никодим.
Мальчику казалось, что тон его слов вольет бодрость в больного, прибавит сил ему самому, чтобы поднять незнакомца с земли и повести его на заимку.
Никодим схватил Алешу за плечи.
– А ну, ну еще, еще! – поощрительно закричал он, как кричал отец, помогая старому Пузану в гору.
Никодим окончательно убедился, что больного ему не поднять и уж конечно не довести до заимки.
«А что, если сделать плот и уплавить?..»
Мальчик вынул из-за опояски топор и побежал к реке. Перерубить сухостоину, накрутить виц и связать небольшой плот – все это казалось очень легким Никодиму, но, когда взялся за работу, дело оказалось и тяжелым, и сложным, и длительным.
Березовые вицы рвались, и их пришлось заменить ветвями акации. Даже затесать клин нужной величины и формы было не так просто. Еще труднее было удержать на быстром течении реки бревна, пока Никодим не догадался привязать их деревянными кручеными веревками.
Чтобы не замочить одежду, Никодим разделся. Его больно кусали слепни, но плот он все же сплотил.
Мальчик вернулся к Алеше. Незнакомец лежал все так же с закрытыми глазами.
– Ну, брат, подвода у нас с тобой готова. Надо подниматься…
Он с трудом сдвинул больного, чувствуя, что у него не хватает сил, чтобы протащить его хотя бы шаг. Никодим опустился рядом с Алешей и заплакал от злобы и обиды.
«Мураш в пять раз больше себя мертвую пчелу тащит, а ты?! Вот тебе и на полтора года старше… Надо бежать за матерью!..»
Но после того, как он сделал плот и уже представлял себя подплывающим на нем с найденным в тайге спасенным человеком, бежать на заимку за матерью Никодиму казалось невозможным.
«Попробую кόтом».
Мальчик опустился на колени и, напрягшись изо всех сил, перевернул больного на бок. Алеша застонал. Никодиму вновь удалось перевернуть его – сначала вниз лицом, потом лицом кверху.
Тропинка осталась позади…
Через час Алеша лежал на плоту. Винтовка, натруска, сапоги, штаны и шляпа уложены рядом. Никодим, босой, в одной рубахе, стоял на плоту с шестом в руках.
Покачивающиеся на волнах бревна рвались с привязи. Мальчик собрался было перерубить крученый деревянный канат, но свесившаяся с плота в воду рука Алеши натолкнула его на мысль привязать больного.
Мальчик перерубил причал и схватил шест.
«Вот теперь в добрый час, Никодим Гордеич!»
Плот рванулся и, качаясь на волнах, помчался мимо мелькающих берегов.
