Текст книги "Три поколения"
Автор книги: Ефим Пермитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 58 страниц)
Глава XVI
На полном карьере, соблюдая дистанцию между сотнями и равнение, как на параде, несся казачий полк по улицам Усть-Утесовска. И сотрясающий землю топот конских копыт, и бряцание оружия, и густое облако пыли над головами всадников – все было пугающе необычно.
Прохожие в страхе прижимались к заборам.
Впереди первой сотни на вороной английской кобыле с коротко подрубленным хвостом скакал хорунжий Серебряный. Лошадь под хорунжим была высоких кровей и редкой красоты: все четыре ноги глянцево-вороной кобылы от бабок до коленных суставов были белы, точно на них были надеты чулки. Кобыла играючи несла молодого офицера, затянутого, как в корсет, в белоснежный китель.
Радостен и весел был хорунжий: вместо упившегося в гарнизонном клубе есаула сотню по тревоге вывел он, хорунжий Серебряный. И как вывел! На сборный пункт они прискакали на три минуты раньше срока. Командир полка, так же как и есаул Мокроусов, был «не в параде» и поручил полк старому, страдающему одышкой заике, подполковнику Брыжжину.
– К-к-к-командуйте, х-х-х-хо-рунжий, – покраснев от напряжения, с трудом выговорил наконец подполковник Брыжжин и, как на печь, кряхтя полез на своего гнедого мохноногого маштака.
Так что полком фактически командовал он – хорунжий Серебряный. Молодой, сильный, хорунжий Серебряный чувствовал, что им и его лошадью любуются в окна женские глаза. Впереди приятно щекочущее опасностью «дело», могущее отличить его по службе. Радовало хорунжего и то, что по тревоге, как на бал, он выехал в белом кителе и в белых перчатках.
Место для засады Гордей Мироныч выбрал на выезде из города, в узком крепостном переулке, за плетневым забором.
– Лучше не сыщешь! – одобрил выбор Корнева Семен Старцев. – В эдаком рукаве да гранатой промеж рядов, да на прибавку картечью по картузам!..
Еще дорогой Корнев наметил это место: в тесноте полку не развернуться в боевой порядок, лошади не пойдут на высокий плетневой забор, если казаки вздумают броситься в шашки. Маленьким своим отрядом Гордей Мироныч решил намертво «заклепать» узкое горло переулка.
Вдоль длинного забора, на огороде, в картофельной ботве, легли на три шага друг от друга. Старцев роздал часть гранат, остальные положил в канавку между грядками моркови.
За решетчатым палисадником дома, как у всех усть-утесовских мещан, в садике сирень с пропыленными, пожухшими от зноя листьями. У многих через квартал родной дом, дети, исплаканные, высохшие от горя матери, жены.
Надвигающуюся лавину полка услышали за несколько кварталов. Гордей Мироныч приподнялся на локте, подтянулся к забору и расширил щель между прутьями на уровне глаз. Что и в какой момент скомандует он товарищам, что будет делать сам, об этом Корнев не думал, но что все будет сделано вовремя и совершенно точно, Гордей Мироныч не сомневался.
Ггук-ггук, – близился вместе с надвигающимся столбом пыли скачущий полк. Гудела земля под копытами лошадей. Офицера в белом кителе, скачущего на вороной белоногой лошади, увидели, лишь только полк с улицы повернул в крепостной переулок. Офицер был уже на дистанции броска ручной гранаты, но Корнев не поднимал руки.
Бледное лицо хорунжего с черной прядью волос, выбившейся из-под фуражки, белоснежные ноги кобылы промелькнули мимо партизана. «Еще! Еще!» – словно нашептывал ему кто-то в уши. Уже две трети полка втянулось в узкую горловину переулка. Уже чувствуется острый запах потных лошадей, скрытых в облаке пыли.
– Пора! – Корнев взмахнул рукой с зажатой в ней гранатой.
Головная сотня, разметанная гранатами, расстрелянная картечью из двустволок, запрудила узкий переулок. Вторая и третья сотни налетели на завал из людей и лошадей, смешались и, заливаемые потоками огня, увеличили давку и панику. Гордей Корнев, сквозь грохот и крики, услышал отчетливый выкрик команды:
– В атаку! За мной!
Повернувшись, невдалеке на дороге он увидел красивого офицера на пляшущей, разгоряченной белоногой лошади. Голубая сталь клинка сверкала у офицера над головой. Всадник, хищно посунувшийся на шею лошади, всадил в бока кобылы шпоры и, подняв ее, птицей взметнулся над полутораметровым забором.
Прижавшегося к плетню молодого венгра офицер зарубил с непостижимым проворством и точностью.
Не оглядываясь на смешавшийся, расстроенный полк, на зарубленного им венгра, хорунжий повернул кобылу вдоль плетня и, сильно перегнувшись с седла вправо, точно падая, достал склонившегося в канавке над грудой гранат Семена Старцева.
Детски удивленно моргнули большие голубые глаза кожевника на отделившейся от туловища голове.
И смерть двух своих товарищей от руки лихого офицера, и кинувшихся на забор вслед за командиром с десяток смельчаков из охваченного паникой полка – все это Корнев увидел, покуда досылал застрявшую обойму в магазинную коробку трехлинейки.
Бросив бесполезную винтовку, партизан кинулся на офицера с такой силой, что вышиб его из седла. Падая на залитую кровью грядку моркови вместе с врагом, Гордей Корнев не разжал сомкнувшихся пальцев на горячей шее офицера, пока не смолкло прерывистое, сиплое хрипение.
– Ур-ра! – услышал он за спиной.
Ощетинившиеся штыками большевики не только отбили натиск всадников, но в азарте бросились через забор на казаков.
– К-куда? Куда вы? – крикнул им Корнев, но никто не слышал его слов.
В засаде на огороде он остался один. Умное животное, раздувая шелковистый розовый храп, обнюхивало мертвого хорунжего. Вместе с перчаткой Гордей Мироныч вырвал из крепко зажатой мертвой руки офицера шашку и, не дотрагиваясь до стремени, вскочил в седло.
Горсточку увлекшихся храбрецов, покинувших надежное укрытие и бросившихся с криком «ура!» на целый полк, стрелявших на бегу, – только их видел Корнев.
И безумная ли дерзость полуголых людей, гибель ли офицера, паника ли, охватившая всех, но только оправившиеся было после первого удара молодые казаки третьей и четвертой сотен круто осадили коней и, топча один другого, кинулись вспять.
– Ур-ра! – закричал Гордей, догоняя пригнувшихся всадников.
На мохноногом гнедом мерине тяжело скакал, все время поливая коня плетью, грузный старый офицер, в пылу бегства потерявший фуражку.
Гордей Мироныч чуть пошевелил повод, и послушная кобыла, заходя с правого бока, поднесла партизана к скачущему офицеру на короткий, верный удар. Испуганно выкаченный глаз, желтую, дряблую щеку, как в дыму, в облаке пыли увидел Гордей Корнев в момент взмаха, и кобыла уже вынесла его к группе всадников, скачущих разрозненно.
Трижды с правой стороны заходила послушная лошадь-птица, и трижды опускалась шашка – наотмашь, с оттяжкой, как удар лихого офицера.
Захлёбистый лай пулемета из соседнего переулка остановил партизана.
Гордей Мироныч увидел из-за угла казаков-пулеметчиков, осадил лошадь и повернул к своим.
– Стойте, чертовы дети! – сжимая бока лошади, кричал он на всем скаку бегущим товарищам. – В засаду! В засаду!
Корнев завернул тяжело дышащих, разгоряченных боем людей в чей-то купеческий двор на углу крепостного переулка, с красным кирпичным домом в глубине. Витая железная решетка была укреплена на каменном цоколе. Тяжелые ворота закрыли на засов.
– Стрелять только по команде! И ежели кто за решетку выскочит!.. – Гордей Мироныч окинул суровым взглядом уменьшившуюся горсточку своих людей и погрозил клинком сабли. – Держаться до невозможности… И ни один чтоб патрон даром не пропадал.
Гордей Мироныч вспомнил об оставшихся неиспользованных гранатах у морковной грядки на огороде.
– Джолдас![4]4
Джолдас – товарищ (казахск.).
[Закрыть] – повернулся он к казаху со стянутым оспой, страшным лицом и твердыми раскосыми глазами. – Ужом проползи, но гранаты доставь.
Казах положил винтовку к ногам Гордея Мироныча, вынул из кармана засаленных штанов две обоймы патронов и, быстро перебежав двор, скрылся за углом дома.
Глава XVII
В крепости оставались добровольцы, но их было больше, чем винтовок, и Варагушин в первую очередь стал готовить к переправе всех малоопытных в военном деле.
Алеша Белозеров уцепился за украинца Демченко и старался спрятаться от Варагушина: он боялся, что его отправят в группу первоочередных на переправу. Под взглядом командира руки и ноги его дрожали.
– Да не трусись, не трусись ты, Леша, – тихонько ободрял его друг по камере – Демченко.
Алеша расправил грудь, сурово сдвинул пушистые брови, стараясь казаться как можно воинственней. Варагушин направился к нему, но не успел он сказать и слова, как юноша сам подбежал к командиру.
– Можно мне остаться здесь? Можно?.. – Губы Алеши дрогнули, а на глазах выступили предательские слезы. – Я стрелял в дни Октябрьской!.. Я… – торопился Алеша. – Товарищ Варагушин! Хоть без винтовки… – Алеша умоляюще посмотрел на Демченко.
Украинец подошел к Ефрему Гаврилычу:
– Оставь. Наблюдателем, связным будет…
Варагушин махнул рукой. Лицо Алеши засияло; он не удержался, бросился на шею Демченко.
Окаемов увел колонну к переправе. Бойцы рассыпались в цепь, щелкая на бегу затворами.
Жаркая перестрелка, разгоревшаяся вскоре снова, пулеметные очереди и редкие разрывы гранат в глубине крепостного переулка приковали внимание бойцов за крепостным валом. От волнения Алеша выскреб ногами борозду на земляном валу.
Но вот огонь заметно стал ослабевать. Возбуждение сменилось напряженным ожиданием. Минуты текли медленно. Время, казалось, остановилось.
Алеша высунулся за бруствер по самые плечи.
– Подходят! Смотри! Вон, вон! Они… – Мальчик радостно повернулся к своим.
Но не успел он договорить, как из рощи застрочил пулемет. Зернистым крупным градом сыпанули пули, облачками вспыхнули по горбу крепостного вала, защелкали по крыше тюрьмы.
– Та сховайсь! Вот провалиться – сшибут!..
Демченко рванул мальчика за ногу. Алеша сполз и удивленно посмотрел на друга. Лицо «наблюдателя» пылало. Столько счастья, отваги, соединенной с детски восторженной наивностью, было в его длинных серых глазах, что украинец озлобленно сплюнул.
– Убьют за дурничку чертову дитыну!..
Но через минуту кудрявая голова Алеши Белозерова снова высунулась над бруствером. «Наблюдатель» подчеркнуто храбро держался под пулями, мысленно считая до пяти: «Четыре!.. Пять! Вот же, вот же вам!»
Алеше показалось, что остаться с добровольцами разрешили ему из милости, и он решил «доказать всем», кто он такой. Роль наблюдателя Алеша считал ответственной. И, хотя большевики, лежавшие на валу, сами видели все, он то и дело высовывался и передавал:
– Слева в переулке кавалеристы спешиваются!.. Поползли!..
Осажденные берегли патроны, решив подпустить врага на верную дистанцию.
Было восемь часов вечера. Закатное косое солнце заливало крепость и ярко-зеленый луг перед нею с мелкой, выщипанной телятами и козами, травой.
Свет бил в глаза. Алеша лег на бок, и ему стал виден изгиб Иртыша, весь в зыбких золотых пятнах. Дальше – контуры желанных гор в сиреневой дымке и над ними белые облака.
Большевики с минуты на минуту ждали извещения об окончании переправы.
Алеша подполз к Варагушину:
– Товарищ командир, разрешите разведать…
Но со стороны Иртыша загремела частая перестрелка. Головы всех невольно повернулись туда: от перевоза бежали люди. Они останавливались, падали и стреляли в сторону переправы.
– Обошли! – пролетело по цепи страшное в бою слово.
Коммунисты поняли, что и противоположный берег Иртыша тоже оцепили белые. Встав во весь рост на крепостном валу, Алеша закричал бегущим от переправы бойцам и женщинам:
– Сюда! Сюда, товарищи!
Ему обожгло кончик левого уха. Алеша упал и схватился за щеку.
– Та я ж казав ду… – упрекнул было его большой, ласковый и ворчливый, как нянька, Кирилл Демченко, но захлебнулся на полуслове.
И когда мальчик округлившимися, изумленными глазами взглянул на товарища, по длинному телу Демченко пробегали судороги: пуля попала украинцу в переносье.
Не страх, а опьяняющий азарт и жажда мести за убитого товарища властно овладели всем существом Алеши. Трясущимися руками мальчик взял винтовку из мертвых, еще теплых пальцев друга, лег на бруствер и с упоением начал целиться в одного из ползущих по зеленой луговине казаков.
Варагушин и вернувшиеся от переправы о чем-то совещались, но Алеша уже не слышал, не замечал вокруг никого. Азарт его был настолько велик, ощущение силы и молодости так огромно, что ему казалось: он, Алексей Белозеров, с горсточкой храбрецов на валу, как древние греки, сомкнувшиеся фалангой, удержат какой угодно напор, а кинувшись в гущу врага, сомнут и опрокинут его.
Рядом с Алешей на бруствере лежали три матроса. Не чувствуя волнения прибежавших от реки товарищей, не замечая посеянной ими паники в рядах прикрытия, они, громко и страшно ругаясь, били на выбор перебегающих, ползущих по лугу белых…
Выделенные на переправу коммунисты решили прорваться из крепости бродом через реку Гульбу. И снова у крепостных ворот осталась только небольшая группа бойцов. Колчаковцы под прикрытием пулеметов подползли еще ближе.
– Задержим до темноты! – сказал Варагушин и окинул всех строгим взглядом.
Большинство ушедших к Гульбе оставили подсумки с патронами. Алеше подкинули несколько обойм. Он быстро подвинул их к правому боку, благодарно взглянул на товарищей и снова открыл стрельбу. Древняя Греция, Фермопилы, Парижская коммуна – все это вихрем пронеслось в голове Алеши Белозерова, решившего умереть, но ни на шаг не отступить с земляного вала заброшенной уездной крепостцы.
И снова, уменьшившийся наполовину, вернулся отряд большевиков, встреченный заслоном белых и на броду у берега Гульбы. Осажденные заметались по двору крепости, пытались отыскать лазейку к спасительным просторам заречья.
Кольцо белых сжималось.
– Продержимся еще полчасика и в темноте ударим на правый фланг, – передал по цепи Ефрем Варагушин.
И вот тогда не слышавший и не видевший ничего, расстрелявший патроны Алеша Белозеров, в синих трусах и полосатой майке, вскочил на бруствер и, размахивая винтовкой, крикнул:
– Ура! Ура!..
Горсточка оборванных, наполовину безоружных людей поднялась и бросилась за ним на превосходящего во много раз по численности врага.
Пулемет широким стальным веером сметал большевиков. Люди спотыкались, падали. Некоторые поднимались и снова бежали, некоторые ползли с судорожно сжатыми винтовками.
Дрогнувшая было в первый момент цепь белых оправилась и с торжествующими криками стала смыкаться вокруг тающей на глазах группы большевиков.
Впереди других, с обнаженной шашкой, с широко раскрытым ртом, бежал густобородый, приземистый вахмистр Никита Солнцев. Он уже успел зарубить раненного в руку татарина Рамазана Алимова, бежавшего справа от Алеши Белозерова.
Ефрем Варагушин, расстрелявший все патроны, перехватил винтовку за ствол и, выдвинувшись в сторону вахмистра, приготовился к встрече. Солнцев тоже увидел Варагушина. Не опуская занесенной над головой правой руки с шашкой, левой он расстегнул револьверную кобуру. Варагушин прыгнул к нему, но Солнцев, точно споткнувшись, упал лицом вниз, и шашка, гремя, отлетела к ногам Ефрема. Бежавший на Алешу молодой черноусый казак и рядом с ним двое казаков тоже упали. И тут только Варагушин увидел выскочившего из-за штабелей леса у берега Иртыша Гордея Корнева с десятком уцелевших бойцов.
– Ур-ра! Ур-ра! – радостно закричал Варагушин.
– Ур-ра! – подхватили все, кто только еще мог кричать.
Храбрость сильнее оружия, грознее численного превосходства. Сомкнувшуюся было цепь белых прорвали. Берег Иртыша был рядом. В поводу у одного из бойцов засады Варагушин увидел прекрасную белоногую лошадь. На нее двое большевиков безуспешно пытались посадить раненного в живот Михаила Окаемова.
– Товарищи, бросьте… Бросьте, прошу вас… – чуть слышно шептал он помертвелыми губами.
Красивое, гордое его лицо от потери крови и нестерпимой боли было, неестественно бледно. Правой рукой Окаемов указывал на штабеля леса и что-то шептал. Левую прижимал к ране, и по ней, между пальцами, сочилась кровь.
– Бревна… плахи… – услышал склонившийся к нему Ефрем Гаврилович чуть внятный шепот Окаемова.
– Бросайтесь в воду! С плахами! С бревнами!.. – закричал Варагушин скопившимся за штабелями леса товарищам.
Михаил Окаемов вскинул на Варагушина налитые страданием девически прекрасные свои глаза в густых черных ресницах, и радость мелькнула в них.
Варагушин с Гордеем Миронычем решили привязать Окаемова к седлу и вплавь перебивать быстрое течение реки. Но совсем было ослабевший Окаемов, собрав все свои силы, вырвался у них из рук.
Приседая и вновь поднимаясь, он пошел навстречу бегущим колчаковцам. В правой руке он держал поднятый с земли булыжник, левой по-прежнему крепко вжимал простреленный живот.
Вот Михаил повернулся к товарищам мертвенно-белым лицом и кивнул им головой в последний раз.
Вот он снова сделал шаг в сторону колчаковцев и присел на корточки от пронзившей все его существо неимоверной боли. Казаки уже окружили его со всех сторон. Уже бросились вязать его, стараясь захватить живым. Но Михаил Окаемов поднялся во весь рост и с непостижимой силой дважды взмахнул рукой и опустил тяжелый булыжник на обступивших его врагов. Два казака упали к его ногам. Сбоку, сзади, над головой Михаила Окаемова взвились сабли, приклады, и он медленно-медленно стал падать на вытянутые вперед руки, точно собираясь нырнуть в воду. А освирепевшие белогвардейцы все еще рубили шашками и кололи штыками уже мертвое красивое, сильное тело Окаемова.
Алеша Белозеров не умел плавать, но, прижатый к крутому берегу Иртыша, он вместе с товарищами кинулся в воду и схватился за брошенную кем-то доску.
Он помнил, как после залпа ему обожгло плечо, а двое товарищей оторвались от доски, и на месте их голов расплылись густые черно-багровые пятна по воде… Сцепившиеся вокруг доски руки Алеши так зашлись, что он с трудом разомкнул их, когда в непроницаемой темноте течением реки его выбросило на незнакомый берег.
Глава XVIII
Алеша лежал вниз лицом, вдыхая запах облитых росою трав.
И на берегу ему все еще казалось, что земля колышется под ним. Такое же ощущение он испытывал после первого продолжительного плавания на пароходе.
В лугах скрипели коростели, били перепела. Алеша повернулся на бок и от боли в плече вскрикнул. Рука от пальцев до ключицы распухла и одеревенела. Входное отверстие пули, у венчика плеча, чуть прощупывалось, но выходное было велико, из него сочилась кровь. Алеша с трудом снял мокрую майку и кое-как перевязал рапу.
«Где я? Куда меня унесло?..»
Цепляясь за кочки, за траву, он пополз на крутой берег. Но, вспомнив о доске, вернулся и спустил ее на воду. Течение подхватило доску, повлекло ее в туманную зыбь. «Утром будут искать вдоль берега…» Алеша расправил прибрежную осоку.
Над лугами плавал туман. После тюрьмы запах скошенных трав бил в голову, как крепкое вино.
Алеша сделал несколько неуверенных шагов по лугу. Из-под ног с испуганным кряканьем сорвалась утка. Алеша похолодел. «С крыльями!.. Летает…» Ему тоже захотелось скорее уйти от берега, где его обязательно будут искать утром. Но туман был густ, а луг изрезан озерками, усыпан кочками. Полчища комаров набросились на него. Алеша решил укрыться где-нибудь до рассвета.
Вскоре он наткнулся на копны и забрался в одну из них. Теплое сено пахло чем-то мирным, знакомым с детства. На мгновение Алеше показалось нелепым сном, что его, безобидного, доброго, кто-то будет разыскивать, как хищного зверя. Но вчерашний день сделал его намного старше. Алеша осторожно высунул голову и посмотрел, не оставил ли следов, взбираясь на копну.
В тепле и покое он ощутил голод. Взял в рот былинку, пожевал и выплюнул. «Главное – не распускаться, держать тело в подчинении духу».
Алеша не помнил, откуда он взял эту фразу. Ему даже показалось, что она неожиданно пришла ему в голову, чтоб заглушить голод. Он задремал.
Утро объявили проснувшиеся птицы. Алеша открыл глаза. Ветерок колыхнул пелену тумана, и она, как сказочная молочная река, потекла вдоль луга. С удивлением горожанина Алеша наблюдал, как обнажалась от тумана луговина, оставляя на кошенине дымчатые капли росы, как выступали кустарники, темно-зеленая осока и луговые озерки. Точно невидимая рука медленно совлекала полог с большой, ярко выписанной картины.
«Пора!» Алеша хотел выпрыгнуть из копны и перебежать в дальние кусты, но на только что освободившейся от тумана дороге увидел фигуру всадника.
«Казак!»
Юноша затаился, точно застигнутый врасплох зверек. Конь всадника шел скорым, «проездным» шагом, поматывая длинной сухой головой. Новое седло поскрипывало кожей. Сквозь просвет в копне Алеша не мог оторвать глаз от круглого лица кавалериста с длинной, благообразной бородой. Ничего страшного не было в лице человека, но зубы Алеши начали выбивать дробь.
Казак проехал мимо.
Алеша не мог понять, почему именно сзади всадник выглядел еще страшнее. И даже больше: ему показалось, что, только рассмотрев спину кавалериста, он по-настоящему почувствовал страшную тупую силу в покатых его плечах, в длинных узловатых руках.
Сердце Алеши не переставало учащенно биться, хотя белогвардеец отъехал уже порядочно. Алеша почему-то ждал, что вот сейчас всадник, остановив коня, повернет и обязательно подъедет к копнам.
И действительно, кавалерист повернул лошадь и, подъехав к копнам, спрыгнул на землю. Закинув поводья на луку седла, казак вынул из ножен шашку и воткнул в копну.
Голубоватый клинок вошел в сено по самую рукоятку. Потом кавалерист направился к следующей копне и тоже проткнул ее клинком.
Алеша не мог оторвать глаз от кавалериста. Белогвардеец переходил от копны к копне. Струйки пота сбегали по спине Алеши, волосы шевелились на голове.
Копен на лужке было много, и кавалерист решил прощупывать только более крупные. Это Алеша предугадал необыкновенно обостренным чувством и твердо был убежден, что, пропустив справа небольшую копну, казак направится к нему. Так и случилось.
Алеша сжался в комок, решив прыгнуть на кавалериста сверху, как только он подойдет ближе.
Но казак остановился и повернулся к реке. Потом он быстрыми, крадущимися прыжками побежал к лошади. И только тогда Алеша услышал крик, а через минуту выстрел и вслед за ним еще два выстрела.
Кавалерист вскочил в седло и помчался по лугу. Топот лошади смолк. Алеша услышал еще выстрел и понял, что кто-то из товарищей, как и в реке, своей гибелью спас его. В копне ему стало душно. Сухое сено прильнуло к потной спине, набилось в волосы, в уши, щекотало в носу. Алеша выставил голову и облегченно вздохнул.
Солнце выкатилось из-за синего хребта далеких гор. Роса из дымчато-серебряной стала огнисто-золотой.
Как хорошо!..
Алеша блаженно закрыл глаза. Но и с закрытыми глазами он отчетливо видел и траву в росе, и солнце, и ультрамариновые на горизонте горы.
Он решил просидеть в копне до темноты.
Вскоре на лугу появились женщина и мальчик-подросток. У копен они выпрягли лошадь. Женщина была одета в холщовые мужские штаны и, как молодуха, повязана белым платком. Мальчик прикрутил к гужу хомута толстую, длинную веревку и поехал к копнам, где скрывался Алеша. Обвязав копну веревкой, мальчик повел лошадь под уздцы. Копна медленно поплыла по кошенине, оставляя темный след и тугие жгуты сена из нижнего пласта.
Копновоз остановил коня рядом с женщиной.
Вслед за первой он подхватил еще копну и поставил ее там же. Алеша думал, что теперь они будут складывать сено на телегу, но мальчик снова вскочил на лошадь и рысью погнал к копне, в которой затаился беглец. Алеша похолодел: «Значит, он и меня потянет!..»
А копновоз уже соскочил с лошади, быстро и ловко заправил веревку и тронул коня. Лошадь напружинила крестец, и Алеша вместе с копной поплыл к стогу.
«Спрыгнуть и бежать!.. Спрыгнуть?..» Но все медлил.
Мальчик уже подводил лошадь к стогу. Алеша, взметнув верхний пласт сена, спрыгнул на землю.
Застигнутая врасплох, испуганная лошадь ткнулась на передок и уронила мальчика. Женщина пронзительно вскрикнула.
Алеша, не чуя земли под ногами, мчался к зарослям кустарников. Как перебежал колкую кошенину, как выбрался из топкого озера, в которое вскочил, стремительно несясь по лугу? Ничего, кроме спасительной заросли кустарников, не видел Алеша.
Ветер бил в лицо; казалось, что он распирает, жжет легкие и грудь. До кустарников не менее километра, а они были уже рядом. Еще десяток прыжков – и он спасен. Но сердце готово лопнуть, ноги путаются в густых травах. Сделав последние два прыжка, Алеша повалился в кустарник и пополз через тальник, сквозь шиповник, обдирая колени, лицо, руки. Заросли хмеля остановили Алешу. Он упал навзничь и прислушался: не скачет ли по лугу погоня, не раздается ли дозорный свист? Но все было тихо, жарко млеющие кустарники недвижимы.
Алеша отдышался.
«Кулачка или батрачка у копен?.. Может, проработают до вечера?.. А может, уже послала за казаками в станицу?.. Дотянуть бы до темноты…»
Но жаркий день был бесконечен. Прямые огненные лучи солнца раскалили листву кустарников, и Алеша обливался потом. Голова кружилась от запаха хмеля. Чувство опасности и усталости на время убило все другие чувства, но лишь только успокоился Алеша, как голод вновь стал мучить его. «Только бы добраться до гор…» – пытался отвлечься от мыслей о еде Алеша.
Багровое сквозь дым, как кровавое око, солнце наконец медленно опустилось.
«Минут через десять пойду…»
Но двинулся Алеша много позже. Уже выбираясь из кустарников на кромку луга, понял, что босому ночью без дороги идти невозможно.
Исколотые подошвы при каждом движении причиняли нестерпимую боль… Удерживаясь от вскриков, он с трудом пробирался по кочкарникам.
«Город на юг, горы на восток – буду держаться на юго-восток».
Казак на север держит путь.
Казак не хочет отдохнуть
Ни в чистом поле, ни в дубраве,
Ни при опасной переправе… —
попробовал подбодрить себя стихами Алеша, но наколол подошву о корень, от боли присел и страдальчески улыбнулся: «Хорошо было казаку держать путь на лошади».
…Шел мучительно долго. Первому камню обрадовался, как другу.
«Значит, горы близко…»
Поднявшись на холм, увидел огни города. Широкой подковой они растекались по равнине между двух рек.
Крепость, тюрьма, бой, гибель товарищей…
«Где-то, где-то уцелевшие мои друзья?» – вздохнул Алеша, повернул на юг и пошел прочь от страшных огней.
Боль в распухших подошвах была уже настолько острой, что с занесенной ногой Алеша стоял в нерешительности, прежде чем поставить ступню в предательскую траву: колючки мерещились ему всюду.
А горы были уже близко. Огромный массив их вырисовывался в сумраке.
…Восток уже зарозовел, когда Алеша добрался до первого ущелья и повалился у родника.
«Теперь спать, спать…»
