Текст книги "Три поколения"
Автор книги: Ефим Пермитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 58 страниц)
Агрономов в подчинении у Андрея на восемь огромных колхозов только три. Одного из них, Петра Павловича Творогова, бывшего до этого главным агрономом, назначили плановиком МТС.
Творогов не имел специального образования, но был неплохим практиком. Болезненный, желчный, рано состарившийся, Петр Павлович знал все о всех в МТС. Труженик, худощавый, со сморщенным, маленьким личиком и густыми бровями, он, не разгибаясь, днями и ночами сидел за составлением отчетов.
Крайсельхозуправление завалило МТС бумагами. Андрей подсчитал, что в среднем ежедневно поступало до десяти пространных запросов. Ответ на каждый многовопросник иной раз занимал полдня.
– Андлей Никодимыц, бумазное дело лекомендую соследотоцить у меня: мне уз заодно пылиться… – Творогов не выговаривал «р», прицокивал и присюсюкивал.
Андрей с радостью согласился с его предложением.
Умный старик в первые же дни оценил горячую заинтересованность молодого агронома в деле и без особого труда распознал, что Андрей лишен опыта.
«Поклонишься и кошке в ножки: твое время, Петр Павлович, прошло, – не без горечи размышлял старик. – Ты и стар и опытен, но у тебя ни образования, ни диплома, следовательно, помогай молодому влезать в оглобли. Только подсказывай незаметно: горяч, не стал бы взбрыкивать…»
И Петр Павлович чем мог помогал главному агроному. Из женщин, кроме Веры Струговой, в зоне Войковской МТС была еще агроном Татьяна Михайловна Ошкурникова, девица тридцати трех лет, нервная, рано остывшая и, очевидно, разочаровавшаяся в своей профессии. Выглядела она всегда какой-то скорбной, обиженной. При встречах с Андреем ее печальное, «великопостное», как говорил о ней не лишенный юмора Творогов лицо нервно передергивалось, и она поднимала истерический крик:
– Увольняйте! Сейчас же увольняйте меня, не то сама сбегу! Я без организаторских способностей!
По-детски коверкая слова, Творогов объяснил Андрею:
– Мать у нее в городе, вот она и рвется туда… Ей в кино хочется и на работе кабинет, хоть немудрященький.
Многие из подсказок Творогова Андрей принимал с благодарностью, а кое с чем не только не соглашался, но и яростно восставал против и делал по-своему.
Целые дни главный агроном разъезжал по полям, а ночами разбирался в таблицах севооборотов.
– Переходки ломаны-переломаны, без пол-литры не разберешься, – снисходительно улыбаясь, пояснил Творогов. И тоном старшего заключил: – А потому рекомендую строго держаться последних таблиц.
– Но ведь они же филькина грамота, Петр Павлович!
– Филькины эти грамоты составлял я. Вы, Андрей Никодимыч, теоретик, я – практик. У меня вот за этими самыми плечами, – Творогов показал на свою сутулую спину, – агрономической работенки двадцать три годика, как одна копеечка, уложены.
– И все равно я не могу помириться, Петр Павлович, чтобы на одном и том же поле четыре года подряд зерновые сеять. Как не соглашусь и с тем, чтобы планы составлял один плановик. Неужто я вам должен еще доказывать, что в составление колхозных планов нужно вовлекать массы колхозников?
И таблицы севооборота, и рабочие планы Андрей начал переделывать, как того требовали правила агротехники и изученные им почвы ближайших колхозных полей. В эту работу главный агроном вовлек и председателей колхозов, и полевых бригадиров, и стариков землеробов, отлично знавших каждую пядь своей земли.
На одной из таких встреч Андрея с практиками в колхозе «Красный урожай» белобородый семидесятилетний Агафон Беркутов, все еще крепкий, прямой старик, сказал:
– Чужая душа не вода в ковше, сразу не разглядишь. А вот тебя, сынок, насквозь видно. Не робей, дело у тебя пойдет.
– Это по чему же вы определили, Агафон Микулович? – спросил Андрей, покраснев до самых корешков волос.
– По ноздре! – Старик помолчал и разъяснил: – Ноздря у тебя чувствительная, а это хошь в коне, хошь в человеке – первое дело.
Вера Стругова за осень еще больше загорела и похудела – «выездилась», как говорила о ней ее подруга, жившая с ней на одной квартире, учительница Валя Теряева.
Действительно, Вера не слезала с седла: территория ее трех колхозов занимала несколько десятков квадратных километров. План пахоты под зябь ей хотелось выполнить и высококачественно и раньше других, чтобы своевременно поставить тракторы на капитальный ремонт.
«Ему, бедняге, и без моих колхозов забот хватает. Пусть хоть за меня-то, свою помощницу, не мучился бы», – думала Вера об Андрее. Первая из агрономов она организовала изготовление щитов для снегозадержания и вовлекла в это дело учащихся старших классов. «Ему будет приятно, что до снега у нас уже все готово», – радовалась она.
Вера полюбила Андрея с первого взгляда. В любви, утверждают психологи, «первый взгляд» – второе зрение. Ей казалось, что уж если такой человек, как Андрей, скажет «да», так это действительно будет «да».
Думать об Андрее, находить в нем все новые и новые качества Вере, как всякому любящему человеку, доставляло огромную радость.
«Любви, огня да кашля от людей не спрячешь…» Как ни пыталась Вера скрыть свои чувства, любовь ее люди приметили. Ничего не замечал только Андрей. Он ценил старательность Веры, ее жадность к знаниям. Для него это была норма, без которой он не представлял себе человека, отдавшегося пытливому, творческому делу агрономии. И то, что Вера Стругова, быть может, чаще других заглядывала к нему в кабинет, Андрей считал естественным. Встречам с ней он радовался, но, как ему казалось, с деловой точки зрения.
Для Веры же ее любовь была напряжением всех сил, могучим взрывом энергии, когда кажется, что нет ничего невозможного. Смех ее звучал счастливей, чем прежде, а в словах было больше тепла. Вера на глазах расцветала, как расцветает под ярким солнцем весна.
Агрономия была страстью Веры с детства. Зародилась эта страсть, когда Вера была юннаткой: вместе с подругой, девятилетней Галей Зайцевой, она вырастила в школьном саду луковицы весом по триста граммов. Пытливых юннаток в сороковом году отправили на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Там Вера и решила стать агрономом.
Отец ее, старый судоремонтный рабочий Александр Стругов, мечтал видеть единственную свою дочь капитаном парохода, мать – врачом. Старики до ожесточения спорили о будущем дочери.
– При ее росте ты только представь нашу Верушу на капитанском мостике большого, белого, как лебедь, пассажирского парохода! «Отдай чаа-алки-и-и!» – Старик рупором складывал у рта руки и басом командовал: – «Носо-о-ву-у-ю-у отда-а-ай!» Вся наша струговская порода у судов, на воде, выросла.
– И где это видано, – возражала мать, – чтоб образованная, красивая девушка в капитанах ходила! Чего доброго, еще и косы обрезать заставят, и фуражку на голову нахлобучат… Нет и нет! То ли дело, войдет она в белом накрахмаленном халатике, в белой, чуть подсиненной косыночке, с кожаным чемоданчиком в дом: «А где у вас тут больной?» – «Проходите, товарищ доктор», «Пожалуйте, товарищ доктор!..»
Но Вера стала агрономом.
В разговорах с Андреем ей не приходилось скрывать свои заветные мысли: каким-то тайным чувством она всегда верно угадывала, как он охотно отзывается на все, связанное с работой. А говорили они почти всегда только о работе. И в этом не было никакой искусственности. Говорить о семенах, об удобрениях, о почвах и их обработке было для нее такой же потребностью, как для музыкантов говорить о музыке, для литераторов – о книгах.
Встречались они довольно часто. И хотя говорили почти всегда только о работе, дома Вера вспоминала каждое слово, сказанное им.
Еще недавно Валю Теряеву Вера считала и веселой и остроумной, а теперь она совсем не слушала ее болтовни: подруга казалась ординарной, скучной.
Однажды Валя, заглянув в окно, пошутила:
– Верка, к нам Андрей идет!
Вера вздрогнула и, побледнев, выбежала на улицу. Долго она стояла на холодном ветру, ждала. «Я с ума схожу», – думала она, стыдясь возвращаться в комнату.
Как-то Андрей попытался заговорить с Верой о последней из нашумевших книг, но попытка его оказалась неудачной: она даже и не слыхала об этой книге.
– Как можно, ну как можно не следить! – невольно вырвалось у него.
Вера густо покраснела, а Андрей замкнулся и уже больше не начинал разговора о книгах.
Узнав о том, что Андрей любит художественную литературу, Вера тоже стала брать книги в библиотеке и внимательно читать их, стараясь, как и он, о каждом из прочитанных произведений составить собственное мнение, хотя бы оно и шло вразрез с мнением Вали и ее подруг-учительниц, – Вера не раз убеждалась, что девушки не имеют своего суждения о книгах, а повторяют вычитанное из газет. Ей это было так же противно, как щеголять в чужом, не по фигуре сшитом платье.
Еще в первые дни, поймав ироническую улыбку Андрея, Вера спрятала свой зеленый джемпер. Ей хотелось делать только то, что нравится ему.
Заметив, что Андрей прямо и резко высказывает свои мысли людям в глаза, Вера решила поступать так же. Как-то, выслушав восторженную тираду Вали о музыке, она сказала:
– Твоя болтовня о музыке – поза. Музыку ты не чувствуешь и не любишь. Твои любимые пластинки, все эти сладкие романсы, еще не музыка!
Как и Андрей, Вера незаметно для себя в разговорах с трактористами и колхозниками стала часто повторять любимую его фразу: «Трудно сделать только то, что мы не хотим сделать».
Они возвращались с проверки зяблевой вспашки. Андрей ехал молча и вдруг оживленно заговорил:
– Я перечитал все статьи Мальцева. И мне стыдно… – Андрей взглянул Вере прямо в глаза. – Мне очень стыдно того, что я тогда нагородил вам о Мальцеве… Не доверять тому, что доказано практикой, нельзя. Я… просто болтал тогда о нем с чужих слов: в министерстве так его поносили… Нынче мы уже запоздали, а с будущего года я обязательно, обязательно добьюсь разрешения на опыты по безотвальной пахоте… Я уже написал ему письмо…
Вера старалась скрыть свою радость и не могла.
Ехали по давно убранным полям, а ни на одном из них стерня не была взлущена. Андрей замолчал, лицо его нахмурилось, и Вера поняла: рассердился, что поля не взлущены сразу после уборки.
– Казалось бы, такая азбучная истина, – заговорил Андрей с раздражением, – а потом сами же плачут: «Сорняки задавили!»
Пытаясь отвлечь его, Вера завела речь о любимейшем его ученом, Тимирязеве, о котором Андрей всегда говорил охотно и как-то особенно радостно:
– Я вчера снова перечитывала главу Климента Аркадьевича о росте. Помните, Андрей Никодимович, как она начинается? Я дословно помню: «В поэтических сказаниях некоторых народов Севера богам и вещим людям приписывается способность не только видеть, даже чутким ухом «слышать травы прозябание»…»
Расчет Веры оправдался: Андрей быстро повернулся к ней и заговорил с увлечением:
– Меня больше всего потрясают четвертая и пятая главы – о корне и листе растения…
В эту минуту спокойный буланый меринок Андрея неожиданно подпрыгнул и рванул в сторону так, что чуть не сбил с ног горячего, норовистого Курагая. Андрей вылетел из седла на скользкую, глинистую, усыпанную мелкими камнями тропинку крутого спуска. Правая его нога застряла в стремени.
Под крутиком шумела речка Бобровка, вздувшаяся после осенних дождей; она сорвала мост, и на его месте зиял провал с кипящей меж валунов водой. Вскидывая задними ногами, маштак волочил Андрея к провалу.
Вера спрыгнула с Курагая и повисла на поводу взбесившегося буланого конька. Мгновение ей казалось, что она вместе с волочащимся в стремени Андреем и храпящим маштаком скатится в пролом. Но вот ноги ее уперлись во что-то твердое, и она, напрягая все силы, почувствовала, что удерживает на своей груди непомерную тяжесть.
Близость провала Вера ощутила только тогда, когда ей удалось повернуть скользящего с крутика коня на отвороток к броду и когда она высвободила из стремени ногу Андрея. Остальное происходило словно во сне. Как промывала Андрею раны и, разорвав косынку, бинтовала ему голову, Вера плохо помнит.
Доставить раненого ей помогли возвращавшиеся по той же тропинке с колхозной пасеки два старика. С трудом усадив Андрея на лошадь, пасечники хотели везти его в больницу, но он неожиданно запротестовал и успокоился, только когда Вера сказала:
– Хорошо, хорошо… – Вере хотелось добавить «милый», но она сдержалась. – Я повезу тебя домой.
У пойманного буланого меринка обнаружили несколько ран под брюхом: оказывается, конь наступил на конец колючей боярышниковой ветки, и она, спружинив, ударила маштака по животу.
– Бывает, что и до кишок распарывает таким случаем, В рубашке, видать, родилась, дочка, уберегла мужа. На эдаком крутике в таком разе только бы мокренько осталось, – сказал старый пасечник.
Она ничего не ответила старику, лишь опасливо покосилась на Андрея. Но тот, казалось, ничего не слышал.
В сумерках добрались до МТС. Всю дорогу Вера поддерживала ослабевшего Андрея, ощущая под своей рукой каждое движение его сильного, горячего тела. Старики помогли Вере снять больного с седла и ввести в комнату. Она готова была ухаживать за ним, кажется, всю жизнь, но приехала врач Софья Марковна. Опытная женщина лишь только взглянула в глаза Веры – и поняла все.
Глава VIПрисланного вместо пьяницы Шпанова нового главного инженера, курносого белокурого Игоря Огурцова, все мастера ремонтной мастерской, точно сговорившись, стали звать «Огурцом». В его «зелености», в наивной доверчивости, в манере лихо носить шапчонку – во всем его облике было что-то задорное, как у молодого петушка. И, как петушок, он часто срывался с голоса.
Уж очень он был молод, не только годами, а и сердцем и характером, обидно неустойчив: быстро соглашался с чужим мнением, если только оно было высказано авторитетным тоном. За всякое дело Игорь брался, не обдумав его как следует, но с неизменным жаром.
– Мигом! Эт-то мы мигом! – говорил он обычно.
И только много позже убеждался, что дело, за которое так легко брался, «мигом» сделать нельзя. И когда ему намекали на это, он смущенно краснел и забавно, по-ребячьи, шмыгал носом.
Многое искупал юношеский его задор, горячее желание как можно быстрее наладить захламленное, расстроенное хозяйство ремонтных мастерских. И частые ошибки прощались ему за искренность добрых намерений.
– Старанье-то у него золотое, а вот розмыслу не хватает. Разок-другой расшибет нос – повзрослеет. У молодого учеба на боках, – говорили о нем механизаторы.
Хозяйство же Игорю Огурцову действительно досталось «аховое». Мастерская – четыре стены. Тракторный парк в подъем зяби наполовину не работал. Надвигалась зима. С покрытых первым снегом полей трактористы потащили «Огурцу», по фигуральному выражению мастеров, «трактора в мешках» – на ремонт. А над мастерской – морозное небо.
Стали «мигом» крыть крышу, делать и вставлять рамы и двери в большой кирпичный корпус. Но нагрянула новая беда.
Своего предшественника, горького пьяницу, мстительного, вконец разложившегося человека, доверчивый Огурцов оставил на должности контролера по ремонту. И Шпаков с первых же дней стал обдуманно пакостить.
– Начинай ремонт с колесных тракторов, – посоветовал Шпанов Игорю.
– Очень хорошо! – согласился Огурцов и отдал приказ о ремонте колесных тракторов.
Мастерские завалили деталями разобранных колесных тракторов, и тут оказалось, что к ним нет запасных частей, заявку на которые составлял Шпанов. Все наличные средства он загнал на «неликвиды». Одних только «шпор» выписал пятьсот штук, а их требовалось всего пятьдесят.
Шпанов посоветовал Огурцову оборудовать мастерскую новыми верстаками и стеллажами. Огурцов загорелся: «Мигом!» – и приказал все старые верстаки и стеллажи выбросить. Выбросили, а новые сделать было не из чего. И «Огурец» отдал новый приказ: «Затаскивать старые верстаки и стеллажи».
– И вот, Андрей Никодимович, денежную статью мы на ненужные запчасти ахнули: остались, как говорится, без копья. Да и нужных запчастей в Гутапе, будь он тысячу раз проклят, этот распронесчастный Гутап, никаких нет. Кочкин уехал на совещание в край. По слухам, чертит на свободе спирали. – Игорь любил щегольнуть подхваченным на лету хлестким словцом. – Что мне теперь делать, Андрей Никодимович?
– Первым долгом выбей из мастерской Шпанова. Второе – немедленно иди к секретарю партийной организации. Собирайте всех партийцев, комсомольцев, стариков мастеров, – одним словом, большой хурал. Посоветуйтесь. Выход найдется.
Все еще сильно припадавший на правую ногу, Андрей, поддерживаемый Верой, направился в мастерскую, откуда доносился гул множества голосов.
О кадрах надежных механизаторов, о ремонте тракторного парка главный агроном не раз думал во время своей болезни.
«На Игоря надежда маленькая, значит, и на этот участок необходимо налечь. Главный агроном с хромающими тракторами в посевную – все равно что командир с подбитыми пушками…»
С волнением Андрей открыл дверь мастерской. Собравшиеся разместились на верстаках, на грудах тракторных деталей. Посредине – стол, за столом – председательствующий Огурцов в сбитой на затылок шапчонке, рядом – секретарь партбюро слесарь Евстафьев и несколько усатых стариков в засаленных до блеска фуфайках. Тут же был и курчавый черноволосый «Поль Робсон» – Шукайло.
На скамье потеснились: Андрей с Верой сели за некрашеный, испачканный маслом стол.
В мутные окна мастерской били струи сухого, сыпучего снега: разыгрывалась первая пурга. Вместе с входящими она врывалась в большое помещение облаками морозной пыли.
Холодно и грязно было на дворе, холод и грязь царили в неотапливаемой мастерской. Пар от дыхания людей вспыхивал султанчиками и таял. Механизаторы негромко переговаривались. Кое-кто пробовал шутить, но веселья не было: все отлично понимали серьезность положения МТС. Игорь объявил собрание открытым.
– Слово предоставляется секретарю партбюро товарищу Евстафьеву.
– Он, конечно, пообедал и теперь разведет на два-три часа, – услышал Андрей насмешливый бас Шукайло. Видимо, он имел в виду Евстафьева.
Губастый, с обветренными темными скулами, невозмутимо спокойный, Евстафьев неторопливо снял кепку и положил ее на стол. Потом выжидательно помолчал и, не повышая голоса, точно читая по написанному, начал:
– Партийная организация совместно с комсомольцами и беспартийным активом ставит перед вами, товарищи механизаторы, вопрос о ремонте тракторов. Положение на сегодняшний день, товарищи механизаторы… – и утомительно подробно стал перечислять то, что было известно всем. – Тракторы надо ремонтировать, потому что уже сейчас колхозы каждый день требуют подвозить корма… Потому что тракторы надо…
– В постный понедельник в погребе зачала тебя мама! Что надо, это мы и без тебя знаем, – опять услышал Андрей тот же насмешливый бас Шукайло.
Злился на Евстафьева и Андрей.
«Не с того конца… Не так. Нет у тебя ни огня, ни соображения», – нервничал главный агроном.
– Темпов мы набрать не можем, – продолжал меж тем докладчик. – Партия и правительство в сентябрьском решении говорят нам…
Наконец Евстафьев сел, и все облегченно вздохнули, задвигались, негромко заговорили.
– А ну-ка, Игорь, дай мне словечко! – раздался молодой женский голос.
К столу быстро пробиралась маленькая девушка с приятным лицом. Стремительная энергия сквозила в каждой ее черте, в изломах тонких губ, в подвижных темных бровях. Несмотря на ватник и тяжелые сапоги, она выглядела собранной, легкой и стройной. На загорелом ее лице выделялись умные, строгие глаза.
То была назначенная вместо Шпанова на должность механика-контролера бригадир комсомольско-молодежной женской бригады Маша Филянова.
Имя Маши Филяновой уже хорошо было известно в Алтайском крае: год тому назад ее бригада завоевала первенство. Тогда Маша работала в другой, передовой МТС, теперь переехала в отсталую Войковскую, но добрая слава шла за ней следом и опережала ее.
– А ну-ка, Маша, белый груздок, поживей, поконкретней, – не удержался опять Шукайло и оскалил зубы в улыбке. – А то тут ехал Ананьин внук из Великих Лук… У меня от его бурды что-то в животе закрутило, – под общий смех закончил Иван Анисимович.
Огурцов и Евстафьев сердито покосились на шутника, но тот, казалось, не замечал их взглядов и продолжал улыбаться, то ли Маше Филяновой, то ли тому, что, как всегда, нашел в себе мужество сказать в глаза «присяжному водолею»: «Болтун!»
– Нет, товарищи, бобы разводить и рассаду садить я не буду, – начала Маша. – Я скажу по-комсомольски: худо у нас дело, все видим, а вот с какого конца к худу приступиться? – Маша оглядела внушительную рать механизаторов. – По-моему, надо начинать с создания человеческих условий для работы людей на ремонте.
– Справедливо, Машутка! – закричал сивоусый токарь Созонтыч; его, как и Шукайло, любили за прямоту и резкость. – В мастерских сейчас волков морозить: без рукавиц ни резца, ни ключа в руки не возьмешь. В кузню к горну греться бегаем. Стоят люди, как у костра в пещере, и закоченевшие пальцы над огнем оттаивают. Каменный век какой-то, – сердито сверкнув глазами из-под мохнатых серых бровей, закончил Созонтыч.
– Как в пещере! Картинно отмочил старик! – крикнул кто-то из трактористов с места.
– Котельная у нас есть, а трубы нет, – перекрывая шум, усилила голос Маша. – Поставим трубу, отеплим мастерские…
– В самый клин бьешь, Машенька! – не утерпел Шукайло.
– Второе: прекратить ремонт колесных тракторов и начать с дизелей. Шеф – Алтайский завод – запасные части даст.
– Правильно.
– И надо, товарищи, немедленно браться за укрепление производственной дисциплины… Предлагаю ввести заводские бирки явки и ухода, время приучаться по-заводскому счет вести – на минуты, а не на дни, как это делается у нас…
Машу Филянову проводили дружными аплодисментами.
Игорь Огурцов, в начале собрания растерявшийся, теперь был неузнаваем: озирал всех с видом победителя.
– Чуешь, как расшевелили рабочий класс? – склонившись к Андрею, шептал он. – Вот подожди, я еще подбавлю пороху в заключительном.
Услыхавший эти слова Шукайло попросил:
– Не надо, Игорь Романович! А то еще начнешь чересчур густо кадить – и святых закоптишь.
– Оно и верно, что, пожалуй, нечего теперь на долото рыбу удить, – охотно согласился Игорь. И, поднявшись, сказал: – Товарищи механизаторы! Вносите деловые предложения.
Мастерские отеплили. В начале декабря девятнадцать тракторов вышли из ремонта и были отправлены в колхозы на подвозку кормов.
Окрыленный Игорь Огурцов снова носился из цеха в цех. Андрей радовался не менее Огурцова: он уловил более ускоренный ритм жизни МТС. Ему уже виделось то большое, что должно было прийти на истомленные трехлетней засухой алтайские поля.
В эти дни главный агроном работал над новыми картами полей севооборотов; приближалась пора разобраться с семенами. Но как ни был он занят, ежедневно заходил в мастерские.
– Самое главное – наращивать темпы, друзья, – говорил он Маше Филяновой, Игорю и особенно полюбившемуся ему переведенному в мастерские опытному ремонтнику Ивану Анисимовичу Шукайло, державшемуся всегда почему-то поблизости от Маши.
Андрея «Поль Робсон» встречал шуткой:
– Не засохли еще за планами? А Маша тут без вас тосковала, убивалась, да с горя и родила двойню сегодня…
На языке Ивана Анисимовича это значило, что механик-контролер Филянова выпускает из ремонта сразу два трактора.
– Воздух у вас тут здоровый, рабочий: звон, шум, маслом, железной окалиной попахивает. Весело, как на заводе! – подбадривал Андрей промасленных с ног до головы людей, возившихся в синих пыльных сумерках мастерской у разобранных тракторов.
Но первый маленький успех был омрачен язвительной наметкой, напечатанной в районной газете под кричащим заголовком: «Ни туда ни сюда». В заметке был разруган главный инженер Огурцов за нераспорядительность, техническую неграмотность и неудовлетворительный ремонт тракторов. Попало и Маше Филяновой за отсутствие достаточного контроля за ремонтом.
«…А новый главный агроном Корнев с первых же дней приезда на работу занялся охотой. На охоте упал с лошади и сломал себе ногу. Дела в Войковской МТС, как говорится, «ни туда ни сюда». Подпись: «Г. Мухоморов».
Прочитавший заметку первым, веснушчатый токаренок Витька Барышев прибежал с газетой к Огурцову:
– Смотри, как тут нас возвеличивают!
Игорь прочел и с газетой поспешил к Андрею. Еще на пороге он закричал:
– Братка!.. (Последние дни Игорь часто называл Андрея «браткой».) Братка! – потрясая газетой, повторил Игорь. – Прославились! На весь район прославились! На, читай!
Гнев и стыд охватил Андрея, когда он дважды перечитал заметку: «Сейчас эту гнусную ложь читает множество людей!»
– Как ты думаешь, кто это состряпал? – ничем не выдавая своего волнения, спросил Андрей Огурцова.
– И думать нечего: Шпанов.
– Этот пьянчужка?
– И еще, братка, – не в силах больше таить, перебил Огурцов, – свеженькая новость. – Как всегда, когда собирался сказать что-либо особенно важное, Игорь округлил глаза, таинственно помолчал и только тогда досказал: – Наш Кочкин получил по шапке. Едет новый директор.
Андрей выжидал: по глазам Игоря он видел, что тот еще не все сообщил ему.
– Говорят, инженер Ястребовский с АТЗ и с ним шефы шлют чуть ли не два вагона нового оборудования и запасных частей! – выпалил Огурцов.
Новость так обрадовала Андрея, такие розовые дали открылись за ней, что он мгновенно забыл и о Мухоморове и о заметке.
– Как говорится, не бывать бы счастью, да несчастье помогло: видно, кто-то и впрямь поверил в заметку Шпанова и распорядился насчет директора (о своем письме в райком Андрей не говорил никому). Это здорово, Игорище! – Андрей на радостях встряхнул Огурцова. – И новый директор, и новое оборудование, и запасные части. Спасибо Мухомору! Теперь жми на все педали! Жми! – и Андрей шутливо подтолкнул Игоря к двери.
С Огурцовым на пороге столкнулась Вера с тем же номером газеты в руках. Впервые Андрей увидел девушку такой возмущенной: брови Веры сбежались к переносью, в трясущихся от гнева руках она комкала газету.
– Что случилось?
Вера швырнула газету на стол.
– Нет, какой подлец! Эт-то же Шпанов…
– Вера!
Но Вера, казалось, не слышала Андрея. Все негодовало в ней, все было оскорблено: умный, деятельный, чистый Андрей, которого она любила, который казался ей самым талантливым агрономом и самым нравственным человеком… Андрей, весь смысл жизни, все желания которого, как казалось ей, сводились к единственному – работе, – и вдруг его поносят как бездельника!..
И кто? Отъявленный негодяй. Вера готова была сейчас же бежать к Шпанову и тащить его к прокурору.
– Слушай, Верочка! Игорю звонили: едет новый директор, везет оборудование… Заметка Шпанова выеденного яйца… Верочка!
– Нет, ты должен, Андрей! – закричала Вера. – Ты обязательно должен написать опровержение. Ведь это же вылазка, это же на весь район!
«Нет, какая, какая она!..» – думал Андрей, невольно любуясь горячностью Веры. Он улыбнулся: гнев его окончательно прошел: зачем волноваться по поводу явно лживой заметки, когда вместо алкоголика Кочкина едет новый директор, идут запасные части и оборудование, когда в МТС есть такие люди, как старик Созонтыч, Иван Анисимович Шукайло, Маша Филянова и вот эта взбешенная Верочка Стругова?
Но он видел взволнованное лицо Веры и, решив успокоить ее, с улыбкой сказал:
– Клеветника, Вера, мы, конечно, поставим на место…
– Нет, ты должен, ты обязательно должен написать опровержение! – твердила Вера.
Андрей подошел к ней вплотную и положил ей руки на плечи.
– Успокойся! Хотя Пушкин и сказал: «Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца!» – но мы его так оспорим, что и другим неповадно будет.
