Текст книги "Три поколения"
Автор книги: Ефим Пермитин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 58 страниц)
Одернуть! Сразу же одернуть, чтоб другим неповадно было…»
Молчание затянулось.
Все вокруг тоже молчали. Даже весельчак «Поль Робсон» потупился, словно и он считал себя виноватым.
Андрей поднял голову и сказал:
– Составимте акт, товарищи. И на комбайнера и на агронома Стругову. За попустительство.
Напряженность момента сломал все тот же шутник «Поль Робсон». Он снова показал ослепительные свои зубы в доброй улыбке:
– Кого один раз хорошо обдерет медведь, тот и пня бояться будет. Так-то, Никанор Алексеич. Плакали, видно, твои премиальные.
– Ну, это еще бабушка надвое сказала, – огрызнулся комбайнер, и на бледном его лице еще отчетливее проступили корявины.
Вера Стругова подошла к Андрею и, глядя на него в упор своими чистыми, светлыми глазами, хотела что-то сказать, но в самый последний момент не решилась и так застыдилась этой новой своей робости, что у нее покраснели маленькие уши.
И снова выручил веселый шофер.
– Ничего, товарищ Стругова, без спотычки и конь не бегает. Ну, а ты хоть и отворотила от пенька, да по молодости, видно, наехала на колоду. Ничего! – И шутник отечески похлопал девушку по плечу.
Первый воскресный день в Войковской МТС запомнился Андрею на всю жизнь.
С полудня пошел мелкий затяжной дождь. В мокрых полях было пустынно, неуютно, но еще неуютнее показалось ему большое запущенное здание конторы, куда он вернулся.
Долго разбирал Андрей сваленные в углу комнаты, пропыленные агрономические журналы за несколько лет, а вечером вышел на высокое затоптанное крыльцо. Темнело. Горы заволокло не то туманом, не то сеткой дождя. На душе было невесело.
Рядом с конторой, на занавоженном, грязном дворе, – ларек сельпо с гостеприимно распахнутыми дверями. У стойки толпились комбайнеры, трактористы, мастера ремонтной мастерской из ночной смены, прибывшие на усадьбу МТС по разным делам, бригадиры. «Грелись» у стаканов зеленого стекла.
Над стойкой горела висячая лампа с железным абажуром. В свет ее подходили незнакомые Андрею люди. Каждый со своей повадкой, с шуткой.
– А ну-ка, залей мне двести с прицепом! – Судя по проворному выполнению заказа продавщицей, это означало стакан водки и кружку пива.
– А мне триста сразу, пожалуй, многовато, а двести маловато, так ты уж для начала налей три раза по полтораста… Выпить на том свете не поднесут…
У стойки становилось шумно.
К ларьку на большой скорости подкатил трактор. Из кабины выскочили два немолодых, измазанных, пропыленных тракториста и испуганно закричали:
– Выглохтали! Все выглохтали! Оставьте нам, братцы!
Андрей вернулся в контору, и Матильда принесла ему кофе. Он достал московские запасы, поужинал, угостил старуху мамиными крендельками и, как вчера, лег на жесткое свое ложе.
За окном слышались громкие разговоры, озлобленная ругань, чавкающие удары, чьи-то пьяные слезы…
Просунув в дверь голову на длинной сморщенной шее, добрая Матильда сказала:
– Ви, тофарищ клавни акроном, не пугайте… Там пьяный мусик полсаит…
Этот ползающий пьяный мужик за окном долго не давал Андрею спать.
В понедельник молодой агроном познакомился с директором МТС Игнатом Петровичем Кочкиным.
Андрей вошел в кабинет, когда Кочкин из графина, прямо через горлышко, пил принесенный ему Матильдой мутный огуречный рассол. Опорожнив графин, Игнат Петрович крякнул и так тяжело опустился в старое кресло, что пружины застонали.
– Будем знакомы, товарищ главный агроном. Мне и Матильда доложила и вообще сказывали, – вяло, точно ему стоило это большого труда, произносил каждое слово флегматичный Кочкин. Крупное, безусое, какое-то мягкое, бабье лицо его, казалось, не знало, что такое волнение.
Помолчали. Андрей попросил разрешение поселиться в маленькой, в одно окно, комнатке конторы. Раньше в ней были свалены журналы и устаревшие бланки отчетности.
– Поставлю стол, стул, койку, под койку – чемодан. Матильда выбелит, и мне будет удобно.
Преимущество жизни здесь, а не в большом селе Предгорном, где жили все работники МТС, для Андрея было бесспорно.
– Всегда на работе – раз… – он загнул мизинец левой руки.
– Это не плюс, а минус, – вяло улыбаясь, возразил Игнат Петрович. – После работы отдых требуется, а тут вам одни телефоны покою не дадут…
Не слушая директора, Андрей загнул безымянный палец.
– Постоянная телефонная связь с преседателями колхозов, с агрономами – два, электрический свет и радио, чего нет в селе, – три…
– Габер суп из семи круп в столовой МТС, – лениво пошутил Кочкин, – четыре… В нашей столовой, Андрей Никодимович, в лучшем случае щи и каша, а в деревне вам хозяйка и оладушек, и яишенку, а то и пирожишко какой-нибудь завернет… У нас даже слесарята и те из дому завтрак в добавку к столовским обедам прихватывают. А в праздники? Ведь столовая в выходные дни вообще закрывается! – Этот аргумент Игнат Петрович приберег к концу и считал его неотразимым.
– Ну, в праздники мне Матильда будет кофе варить, а хлеба, в крайности пряников каких-нибудь, я и в нашем ларьке достану. Ведь ларек-то по выходным дням торгует…
– Когда же ему и торговать, как не по выходным? – многозначительно улыбнулся Кочкин. – Вообще не возражаю, Андрей Никодимович. Должно быть, верно мне «Поль Робсон» сказал: «Молодость на крыльях летает и мечтой питается…» Есть у нас здесь свой доморощенный прибаутошник. Мужик на все руки. И что вообще удивительно – водку не пьет… – Кочкин раздумчиво пожевал толстыми, мягкими губами, еще раз окинул Андрея большими бесцветными глазами с какими-то тяжелыми, как у вола, веками и закончил: – Уж больно вы ему понравились.
Всегда хмурый, необщительный, директор ласково посматривал на Андрея. Вспоминал ли Кочкин свою юность, или и ему понравился рассказ Ивана Анисимовича Шукайло о случае у комбайна с прославленным на весь район Никанором Фунтиковым, только он искренне отговаривал главного агронома от такого, как ему казалось, чрезмерного усердия.
Но настойчивость Андрея победила.
– Вообще-то я не возражаю, – после продолжительного молчания повторил Кочкин, – только думаю, что вы это по неопытности так рассуждаете. Что же касается меня как директора, то, по совести скажу, мне даже выгодно иметь в конторе круглосуточного ответственного работника: вечерами и даже ночами частенько из райкома, из райисполкома звонят, а к телефону и Матильда-то не всегда случается… Да и вообще, вы представляете, как старуха говорит по телефону: ее только безъязыкий да святой не пошлют к черту.
Андрей Корнев в тот же день еще раз увидел Кочкина.
– Игнат Петрович, мне кажется, вы допустили большую ошибку в МТС…
Лениво вскинув на агронома набрякшие, воловьи веки, Кочкин не спеша спросил:
– Какую?
– Как это можно было ларек с водкой относить на пять метров от крыльца конторы? Его следует поставить в коридоре и как раз против окошечка кассы, чтобы пьяные трактористы осенью и весной ползали бы не в грязи и на холоде, а хотя бы под крышей.
Кочкин еле заметно улыбнулся.
– Пьют здесь вообще зверски. Пьяные гробят технику, с опохмелу по нескольку дней не выходят на работу. Пьяные возчики горючего загоняют лошадей, случается, и бочки теряют… А вообще-то насчет ларька вы как сговорились с Лойко – это лучший председатель лучшего нашего колхоза, – он мне, знаете, то же самое сказал: «Уберите, говорит, этот соблазн подальше от трактористов…»
От непривычки говорить много директор долго отдувался, точно поднялся на высокую гору.
– Да, как видите, у нас не все плохо: есть и у нас той колхоз-миллионер, «Знамя коммунизма» называется. Из равнинных он самый дальний. И в нем, на удивленье, не только председатель, а и рядовые колхозники, почитай, все трезвенники. Так эти самые лойковцы смеются над красноурожаевцами, говорят: «Люди в «Урожае» хорошие, да только рот у них плохой». – Директор попыхтел, помолчал, подумал и, тряхнув головой, закончил: – Не скрою: вообще и я пью. Глушь. Кино раз в два месяца.
Андрей не стал больше вести речь с директором на эту тему: опухшее с воскресного перепоя лицо Кочкина говорило само за себя.
Но пьянка в выходной день меркла перед гульбой в дни получек и особенно в торжественные праздники.
Андрею сказали, что молодой учитель школы-семилетки и его жена, тоже учительница, попытались начать борьбу с пьянством в Предгорном и даже написали об этом заметку в районную газету, но пьяные хулиганы пригрозили избить их до полусмерти, и они опустили руки. Пили тут действительно «зверски». Не рюмками, не стопками, а чайными стаканами, соревнуясь, кто больше выпьет. Закусывали, как образно выражались пьяницы, «мануфактурой» – рукавом. В этом установился какой-то свой, предгорновский шик.
Вот почему даже на почту, чтобы послать домой поздравительные телеграммы, Андрей не пошел. Да, гулял и почтарь, в обычное время тихий и скромный человек. На дверях почты три дня висел замок. Лишь на четвертый в ремонтные мастерские явились рабочие, но и они больше «углублялись» в сладостные воспоминания о празднике, чем занимались ремонтом.
Как ни вызывали отдельных мастеров, не помогало. Гулял главный инженер Шпанов, пил и не показывался в контору опухший, с багрово-сизыми подтеками под глазами, директор Кочкин. В конторе МТС, кроме секретарши Кати, уборщицы Матильды и двух сторожих, никого не было.
Потрясенный молодой агроном написал письмо в райком партии. В письме были слова о чудовищном разрыве между производственной дисциплиной на заводах и в таких МТС, как Войковская, в таких колхозах, как «Красный урожай».
«Судьбы колхозников, благополучие страны – в руках механизаторов. Но почему в такое напряженное время, когда дорог каждый день, на полях простаивает техника МТС? Почему безнаказанно гуляют главный инженер и директор?
Рабочий день нашей Родины – большое, весомое мерило. В один день Алтайский тракторный завод выпускает около пятидесяти отличных тракторов. И каждый трактор в одну только смену может вспахать шесть – восемь, а иногда и двенадцать гектаров. И можно пропьянствовать этот день, а сев на трактор – вывести машину из строя, пустить на ветер труд большого человеческого коллектива».
Закончил письмо фразой: «Товарищи партийные руководители, помогите!!!»
Глава IVАндрей знал, как важно рабочие планы в колхозах составлять заблаговременно, чтобы подготовку к севу начать сразу же по окончании зяблевой вспашки. Поэтому до снегов он спешил ознакомиться с колхозными посевными площадями и сенокосами. Вместе с агрономом Верой Струговой, прикрепленной к колхозу «Красный урожай», он с утра до вечера находился в полях.
И рельеф, и почвы, и растительность в восьми колхозах зоны Войковской МТС, на ста двадцати тысячах гектаров, были разные: ровные, как пол, степи в северо-восточной части, елани и гривы – в лесостепных южных предгорьях, глубокие лога и высокогорные крутые склоны – на лесном юго-западе. Отменно тучные, интенсивно-черного цвета черноземы сменялись каштановыми почвами, серопесками. На северо-восточных границах зоны поражало обилие старых залежей, заросших густой, могучей полынью. Она напоминала подлесок, сообщавший всей степи светло-сизую окраску.
«Уж и лисиц же здесь, наверно!» – подумал Андрей.
Кое-где поднятые пары и зябь, черные с лоснинкой пласты целины в серой смушке бурьянов выглядели жалкими заплатками на неоглядных полынных просторах залежей: старосибирская система земледелия! От горького духа полыни кружилась голова, першило в горле и щипало глаза.
Андрей хмурился: его раздражало лежащее втуне богатство.
– Вот эти полынные джунгли в первую голову выводить придется. Каждый гектар – закром хлеба. Эдакий капиталище пропадает!
Вера так быстро повернулась в седле, с такой готовностью кивнула Андрею, что горячий рыжий жеребец Курагай вздрогнул и рванулся вперед.
– Балуй! – одернув Курагая, грозно прикрикнула девушка и для острастки обожгла коня поводом.
Жеребец взвился на дыбы, попытался сбросить всадницу – сделал длинный прыжок, но, осаженный сильной рукой, пошел вперепляс, зло кося огненным глазом, жуя удила и отфыркиваясь пеной.
Андрей, ехавший сзади, невольно залюбовался спутницей, мягко покачивающейся в седле.
– Вы где же казаковать выучились?
Вера натянула поводья, и Андрей поравнял буланого своего маштака с Курагаем.
– На практике, Андрей Никодимыч, где ж больше? Два лета подряд я была в колхозе-миллионере. А конеферма у них… Я таких и не видывала больше… Там я и подружилась с конюхами. Мне они даже «дикарей» объезжать доверяли. Не раз падала, конечно. – Вера счастливо засмеялась. Она смеялась не только воспоминаниям о практике, но и тому, что услышала похвалу Андрея.
Залежи и полынь кончились, начались холмистые серопески, заросшие проволочно-жесткой просянкой и темно-зеленым даже осенью катуном, или, как еще называют это растение-шар, перекати-полем.
Андрей дотронулся рукой до фуражки, чуть надвинул ее, что было, как установила Вера, явным признаком: сейчас заговорит. И Андрей действительно заговорил: о катуне, о том, как, гонимый осенним ветром по степи, он высоко подпрыгивает, напоминая шарахнувшегося от пули дикого зверя. И несется, несется вскачь, покуда с разбегу не залетит в яму, в озеро, в куст и, плотно прицепившись колючками, останется там на всю мокрую осень и снежную зиму…
Почему-то всегда на грустный лад настраивал Андрея этот бесприютный, влекомый по степи холодным ветром катун. О мокропогодице, безлюдных, осиротелых полях, раскисших дорогах, близких зимних вьюгах напоминал он ему.
Андрей оборвал рассказ и задумался.
Лошади шли стремя в стремя, в такт ходу поматывая головами. Поскрипывала кожа седел.
Раскрасневшаяся от езды, с выбившимися из-под клетчатой косынки черными вьющимися волосами, Вера была красива. Но Андрей, казалось, не замечал ничего, кроме почвы и засохших, поблекших на ней растений.
Простой, скромной девушке Вере присуща была своя женская слабость: порисоваться красотой рук и ног. И сейчас руки ее были затянуты в узкие желтые перчатки, а ноги в маленьких, надетых на шелковый чулок сапожках. На осеннем ветру руки и ноги сильно мерзли, но она и мысли не допускала, чтобы надеть толстые вязаные рукавички или большие сапоги на теплый, шерстяной чулок. Выставляя напоказ руки, она часто перебирала, подтягивала поводья, дразня и без того горячего Курагая.
Андрей же ехал по землям «Красного урожая», а мысленно видел Москву, парк имени Горького, Сокольники, куда они часто уезжали с Неточкой слушать музыку… Обычно они шумно врывались в квартиру, проголодавшиеся, веселые, и, пока Дарьюшка накрывала на стол, Неточка садилась за рояль и пела, а он устраивался рядом, смотрел на нее и всегда отыскивал в ней что-нибудь новое. И вот рядом с Неточкой возник танцор, по-хозяйски взявший ее под руку.
«Теперь уже тебе не в чем больше отказывать мне, моя златокудрая Диана!» – снова послышалась та же фраза, так оглушившая его тогда.
Андрей тряхнул головой, но видение не исчезло. Он стиснул зубы и с силой пришпорил коня стременами. Меринок рванулся. Андрей осадил его, и покорный маштак растерянно затоптался, затряс толстой, тяжелой головой.
«Отчего ты злишься? Ну можно ли так?» – мысленно упрекала главного агронома Вера. Несколько встреч, включая и обидный случай у комбайна, прочно привязали ее к Андрею. Он казался ей старым другом, с которым она увиделась после долгой разлуки. Но его слова: «Да вы же в таком случае не агроном, а огородное чучело!» – долго не давали ей покоя. «Ведь я не только агроном, но и девушка! И ты не имел права так грубо обзывать меня…» Но потом она оправдала и этот его поступок: «Будь я на его месте, поступила бы в точности так же. Конечно, он горяч, но это только хорошо, тепленьким здесь быть нельзя…»
Вере было тягостно его молчание. Хотелось как-то развеселить Андрея, отвлечь от мрачных дум, которые, как она замечала, часто не давали ему покоя.
– На этих песках только арбузы сеять. Вырастут, как мой дед говорил, – «под один кавун пару волов запрягай». Правда, Андрей Никодимыч?
Андрей молча кивнул головой.
Вера отвернулась и закусила губу: «Ну чего надулся?» И через минуту заговорила снова:
– А красноурожаевцы никогда не сеяли бахчи. Я интересовалась: почему? Говорят, земля неподходящая. Давайте посмотрим поближе, какая она…
Неожиданно, словно падая с седла, всадница склонилась вправо, решив, не останавливая коня и не слезая с него, достать горсть земли. «Достану – все будет отлично, не достану – ничего не будет», – загадала Вера.
Свесившись до предела, казалось, вот-вот готовая выскользнуть из стремян, она рывком схватила полную горсть земли и, с налившимся пунцовой краской лицом, с рассыпавшимися по плечам кудрями, торжествующе протянула землю Андрею:
– Вот смотрите!
Андрей обратил внимание на красивую, затянутую в перчатку руку Веры. «Такая маленькая и такая сильная», – подумал он и с руки невольно перевел взгляд на оживленное лицо девушки.
«Достала! Достала!» – ликовала Вера.
Справа показался холм. Андрей повернул к нему. Кони легко взобрались на его вершину. С холма открылась широкая картина степи.
– Давайте позавтракаем здесь. Я захватил кое-что из московских запасов.
– Я с радостью! – сказала Вера чуть приглушенным грудным голосом и тихонько чему-то улыбнулась.
Они спешились. Вера спутала, разнуздала коней и пустила их на попас, потом сняла с головы косынку и расстелила ее на земле.
Андрей вынул из сумки сверток со сдобными кренделями и ломтиками твердой московской колбасы, и они принялись за еду.
Черные, в крупных завитках волосы Веры шевелил ветер. Они падали ей на шею, на уши.
Радость, не покидавшая девушку во время поездки, все нарастала. Ей казалось, что ее душа готова навсегда вобрать в себя и эту необозримую даль степи, и небо, и терпкие запахи осенних трав. Она готова была сидеть на этом холме долго-долго и слушать, как растет, ширится ее душа, но Андрей поднялся.
– Ну вот, а теперь поедемте дальше, Вера.
– Поедемте, – слабо отозвалась девушка.
Они спустились с холма и поехали по равнине.
– В этой засушливой части степи преобладают узколистые злаки. Вот смотрите, Вера: невысокий типчак и серенький тонконог. А вон и перистый ковыль-волосатик… Замечательное, высоковитаминное степное сено дадут эти низинки, если мы к ним приложим руки. – Андрей сделал какие-то отметки на своей карте. – Это не то, что вымахивающая в рост человека лесная травища: в ней много клетчатки, но мало протеинов…
Они ехали по степи около часа, а Андрей все говорил и говорил об особенностях засушливых почв, о способах их увлажнения, о засухоустойчивых культурах и травах. Все изученное, познанное им за многие годы послушно вспомнилось, как будто он прочел об этом только что.
Степные кустарники – таволга, дикий миндаль-бобовник – все привлекало его внимание, обо всем он говорил и увлекательно и ново для Веры.
– Борьба! Какое чудесное это слово, Вера! Бороться за то, чтобы на выжженных этих пространствах вместо ненужной таволги зацвели сады, заколосились хлеба, расплеснулись бахчи… Агрономы не боги, но им подвластно то, что не подвластно богам. – Андрей засмеялся.
Засмеялась и Вера.
Наконец он повернул коня к горам. Отсюда они казались синим табуном туч. Андрей не отрываясь глядел вдаль.
– Мы с вами, Вера, богачи, – возобновил он прерванный разговор. – Да, да, богачи как агрономы: такое редчайшее сочетание почв, рельефов, растительности, как в нашей МТС, трудно встретить где-нибудь еще. Видите вон ту темную границу леса?
Вера кивнула.
– Выше ее – альпийские луга. На них я десятки раз бывал еще мальчишкой, когда жил в этих краях. Ну, это уже сплошные ковры цветов. Крупные темно-голубые аквилегии, ярко-оранжевые огоньки, фиалки, крупноцветные горечавки, душистые ирисы… Кажется, рука художника-цветовода создает на этих лугах гигантские мозаичные газоны. Не случайно один из писателей, впервые побывавший здесь, сказал: «Сравнивать силу и глубину впечатления от земли, от красок, от звуков, от запахов горного Алтая ни с чем нельзя. Природа здесь все устроила на «превосходную степень». Можно только сказать, что в этой жемчужине Сибири сочеталось лучшее, чем гордится Тироль: лесные ущелья, горные реки, водопады, – с лучшим, что есть у Швейцарии: озерами, снеговыми вершинами и долинами цветов». Алтайские сыры, вырабатываемые из молока коров, пасущихся на этих цветах, превосходят прославленные на весь мир швейцарские. Вы заметили, Вера, – Андрей всем корпусом повернулся к девушке, – что мы, агрономы, совсем по-иному смотрим на природу и на окружающий нас пейзаж!.. По крайней море я, – поправился он и замолчал, а Вера снова не могла скрыть радостной улыбки, так чудесно преобразившей загорелое ее лицо.
– Говорите, говорите, Андрей Никодимович… Вы так изумительно, так поэтично рассказываете обо всем…
Андрей не переносил лести: комплимент восторженно настроенной Веры в этот момент показался ему ненатуральным. Может быть, только потому, что весь этот день его мучила тоска. Он сердито нахмурился: «Как же она все-таки бестактна!» И ему захотелось сказать резкость. Но он удержался и только, подстегнув меринка, с места поскакал в галоп.
Возвратились они поздним вечером. На отвороте дороги к Предгорному Андрей довольно сухо попрощался. Вера так растерялась от этого подчеркнуто сурового прощанья, что не нашла сил стронуть коня. «За что?» Сознание чего-то непоправимого охватило ее. «Такой чудесный день вдвоем, и вдруг это холодное: «Прощайте, Вера Александровна».
В течение дня ей все хотелось спросить Андрея о Терентии Мальцеве, показать главному агроному, что и она, несмотря на то что окончила только техникум, тоже следит за передовой мыслью, но все почему-то робела, стыдилась.
И вот сейчас, когда Андрей уже порядочно отъехал от нее, Вера, сама не зная, как это произошло, крикнула:
– Андрей Никодимович, на минуточку!
Андрей повернул коня и, все такой же хмурый, подъехал к ней.
Вера не знала, с чего начать, и в ее взгляде было столько страха, смущения и трепетной нежности, что Андрей удивленно поднял брови.
– Вы, конечно, отлично знаете, Андрей Никодимович, Терентия Семеновича Мальцева… – волнуясь и спеша, заговорила Вера, вовсе не вдумываясь в то, что говорила, и только пристально следя за нахмуренным лицом Андрея.
Андрей внезапно покраснел. Он силился вспомнить, что слышал о колхозном самоучке в министерстве, но, вспомнив, заговорил развязно:
– Ах, это вы об этом доморощенном изобретателе деревянного велосипеда! Он просто вульгаризатор.
– Андрей Никодимович, не говорите так! Прошу вас, не говорите! – неожиданно страстно воскликнула Вера. – Я два раза еще студенткой ездила к нему…
Андрей засмеялся.
– Вера! Ваша страстность в защите Мальцева мне нравится, но в науке я привык доверять проверенным авторитетам. И эмоциями меня не поколеблешь.
Андрей видел, как лицо Веры потускнело. Ему показалось, что ей стало и больно и стыдно за него.
– Статьи его я, конечно, прочту, – поспешно добавил он, – и мы с вами еще вернемся к Мальцеву. До свиданья, Вера.
– До свиданья, Андрей Никодимович, – отозвалась Вера.
Ночью Андрей попытался найти в журналах что-нибудь из статей Мальцева или хотя бы о Мальцеве, но ничего не нашел. «Придется попросить у Веры. На сбережения от стипендии два раза ездила…»
Впервые Андрей видел Веру такой взволнованной.
«А как вскинулась! Как засверкали глаза! Вот ты, оказывается, какая!» – подумал Андрей, опускаясь на свою жесткую койку.
