Текст книги "Фабрика драконов"

Автор книги: Джонатан Мэйберри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 37 страниц)

Глава 41

Дом Воплей, остров Дос Диаблос.

Утро пятницы, 27 августа.

Мальчика звали Восемьдесят Второй, или сигом, в зависимости от того, кто с ним говорил. Отто всегда называл его по номеру, а Альфа, когда в хорошем настроении, звал сигомом. Возможно, у него было и настоящее имя, но наверняка такое, какое ему употреблять будет не дозволено, или же он сам того не захочет.

Бесприютно сгорбившись, он сидел на покатой черепичной крыше в дрожащей тени крон двух больших, вздымающихся колоннами пальм. Восемьдесят Второй был маленьким и хорошо поднаторел в искусстве прятаться. Здесь, в «Улье», большинству людей разговаривать с ним не разрешалось, а те, кому это было позволено, его по большей части игнорировали. Люди, которым вменялось в обязанность уделять мальчику внимание, вызывали у него тихий ужас, и он предпочитал их избегать. Среди них мальчик жил – они что ни день десятками проплывали у него перед глазами, но все общение, иной раз неделями, ограничивалось лишь мимолетным замечанием насчет погоды. А с десятого ноября прошлого года по второе марта нынешнего он вообще ни с кем и словом не перекинулся. Тестирующие доктора и те перебрасывались с ним фразами лишь по необходимости, от случая к случаю. Хватали, щупали, кололи какими-то иглами, брали образцы, заставляли лежать под сканнерами – и все это так, походя, даже не обращаясь напрямую. И им, и мальчику в равной степени было известно, что от него требуется. Зачастую они просто указывали жестами: сесть, встать, лечь.

Одиночество давно тяготило, однако с некоторых нор он даже стал его предпочитать. Все лучше, чем из раза в раз мусолить происходящее в «Улье». И точно лучше, чем когда люди Отто волокут его на эту их охоту. Восемьдесят Второй ходил с ними лишь потому, что того ожидал Альфа и требовал Отто, но сам сигом ни в одно из животных до сих пор не стрелял. Через год-другой, когда он подрастет, от него наверняка будут добиваться активного участия, вместо того чтобы просто таскаться с оператором.

Никто – в том числе и оператор – не знал, что у Восемьдесят Второго имеется своя собственная камера: маленькая пуговка, украденная из сумки предыдущего видеосъемщика.

Как-то раз охотники решили съездить на денек в Сан-Пауло, оторваться, и он из зоны бассейна ускользнул на сорок минут в интернет-кафе, что через улицу от отеля. Отправить имейлом видео было, пожалуй, единственным храбрым поступком в его жизни, а те сорок минут – самыми тревожными. Он сидел как на иголках, думая, что вот-вот придет ответ. Он и просил, и молился, и представлял, что на выручку уже спешат американцы.

И вот теперь он снова в «Улье»; опять в Доме Воплей. Это он сам его так назвал, хотя сдается, что многие из Новых Людей думают точно так же. В конце концов, чем, как не визгом и воплями, изо дня в день, из ночи в ночь оглашаются коридоры этого здания?

Мальчик сидел в одних трусах. Кожа у него была светлая. Загорать сигому не разрешалось, а если ослушаться или, чего доброго, облезть на солнце, Альфа приказывал Отто сечь его у себя на глазах. Отто сек долго, со вкусом. Восемьдесят Второй подозревал, что ему это очень нравится, и он грустнел, когда Альфа велел ему остановиться. После каждой такой порки губы Отто покрывала слюна, ноздри излучались, а глаза горели, как светляки.

Внизу на территории трое Новых Людей рыли ямы под сваи для курятника. Мальчик зачарованно их созерцал. У Новых Людей были грубые черты и жесткие рыжие волосы, а когда рядом никого не было, они переговаривались меж собой до странности высокими голосами. Двоих из них мальчик уже как-то встречал. Один – самый старый в поселении – почему-то все еще жил на острове. Ему, наверное, было лет двадцать пять, волосы уже с проседью, а кожа на лице изрыта морщинами; прямо старик лет семидесяти. Рядом с ним работал молодой – не намного старше, чем сам мальчик, хотя выглядит лет на тридцать. Возраста Новым Людям придавала еще и их небывалая мускулистость.

Третьей была женская особь, одетая, как и все остальные, в хлопчатые штаны и майку с лямками. За работой она вспотела, и ткань прилипла к ее грудям, демонстрируя темные круги сосков.

Восемьдесят Второй ощутил невольное шевеление в паху и отвел глаза, мысленно стыдясь своего шпионства, а также того, что оно так на него действует.

Лопата женщины внезапно ткнулась о камень; проворно согнувшись, она вытащила его из земли и машинально бросила через плечо, прежде чем снова начать копать.

В эту секунду со стороны забора раздался резкий окрик. Обернувшись, мальчик увидел одного из охранников – блондинистого верзилу с короткой солдатской стрижкой и кобурой на боку. Он вразвалку шел к работникам.

– Ты че это тут себе позволяешь, сука, а? – кричал он на ходу с не вполне понятным мальчику акцентом, наверное, австралийским.

Тройка работников застыла на месте с ужасом на лицах. Причина испуга была еще и в том, что они толком не понимали, какие такие правила нарушили, но что нарушили – это факт. С приближением австралийца-охранника они дружно попадали на колени, потупив головы. Сейчас он надменно возвышался над ними, а со стороны забора, где у караульных веранда, подтягивались еще трое его товарищей. Все криво улыбались. Австралиец поддел камень носком армейского ботинка.

– Вот это че за хрень? – спросил он.

Новые Люди, понуро глядя вниз, не шелохнулись. Австралиец осклабился еще шире.

– Я еще раз спрашиваю: что – это – за – хрень? А?! – В голосе появились стальные нотки.

В ответ молчание. Даже со своей позиции на крыше Восемьдесят Второй различил, что женщина начинает плакать: по округлым щекам из глаз катились серебристые слезинки.

– Ты! – позвал австралиец. – Я тебе, рожа обезьянья, говорю. Смотреть на меня, когда с тобой разговаривают.

Женщина медленно подняла глаза; остальные так и смотрели вниз, судя по всему трепеща от леденящего страха.

– Тебе кто говорил засирать тут всю территорию? Глянь, какой кусок дерьма! – Он еще раз поддел этот камень размером с яйцо. – Давай жопу в горсть и мигом все прибрала. Ну?!

Женщина несколько раз спешно поклонилась, после чего метнулась выполнять приказание, напуганная своим проступком так, что побежала чуть ли не на четвереньках. Но, приближаясь к охраннику, она замедлила ход и почти остановилась, нерешительно протянув руку к камню, на который австралиец наступил теперь ботинком. Его взгляд – мальчик видел – остановился на тонкой майке, облепившей ее увесистые груди. Выражение лица у него сменилось с глумливого на какое-то иное, непонятное сигому. Мальчик знал, что охранник может изнасиловать женщину; для него такие надругательства были уже не в диковинку: изнасилование спереди, сзади, избиение, а то и убийство. Но сколько бы раз Восемьдесят Второй ни видел это или последствия этого, он не мог до конца понять происходящее. Даже по темноте своей, даже в глубокой странности своих искаженных снов, он не мог проникнуться дикарским зовом, голодом этого.

Восемьдесят Второй подался вперед. Мышцы у него – уже в который раз – напряглись в мучительном предвкушении того, что будет, если сейчас вдруг взять и заорать на этих негодяев, прямо за их постыдным занятием. Остановятся ли они, если увидят, кто он такой? Или подобный поступок всего-навсего обернется лишней поркой со стороны Отто? Нерешительность сковывала мальчика в тот момент, когда женщина все же подняла камень и, рабски склонившись, слезливо забормотала в нос что-то неразборчивое своим высоким голосом.

Австралиец, недолго думая, пнул ее в живот – резким ударом кованого башмака в мягкое подбрюшье, отчего женщина враз лишилась дыхания. Она свернулась в пульсирующий от боли клубок. Охранники в этот момент развязно смеялись; стоящие на коленях Новые Люди беспомощно плакали.

Отпустив на этот счет пару-тройку шуточек, охранники отвернулись и пошли к себе на веранду, обратно к домино и пиву. Женщина осталась лежать посреди двора, по-прежнему сжимая камень в руке. Мальчик все время неотрывно смотрел на происходящее. Шмыгнув носом, он смахнул навернувшуюся слезу и тут вдруг поймал на себе взгляды Новых Людей, которые там, внизу, повернулись в его сторону. Восемьдесят Второй застыл. Они что, его услышали? Или, не дай бог, увидели?

Даже женщина, медленно подняв голову, посмотрела в его направлении. Охранники, пересмеиваясь, разговаривали в это время о футболе. Они ничего не слышали. Глаза у мальчика налились слезами; он поднял руку их отереть.

Внизу, во дворе, старший из Новых Людей пристально смотрел на него, сдвинув брови. Вот он поднял руку и сымитировал движение мальчика. Или же он просто смахнул собственную слезу? Затем то же самое проделал его младший напарник.

Восемьдесят Второй не двигался, затаив дыхание.

Наконец старший повернулся к женщине. Бросив осторожный взгляд на охранников, он тихонько подобрался к несчастной и, обхватив руками, помог ей подняться; вместе они возвратились к своим ямам. Теперь и старший, и младший попеременно обнимали и целовали ее, причем все время с оглядкой на ржущих на веранде охранников: один следит, двое обнимаются. Затем они вернулись к работе.

Мальчик смотрел на руку женщины, надеясь, что она припрячет камень. Он бы при случае мог им воспользовался. Угостить того же Картерета, пока тот спит. Восемьдесят Второй уже давно хотел это сделать и даже составил план, но так пока его и не осуществил. Однако женщина, видно, ни о чем таком не думала, а просто бросила камень в кучу вырытой земли и взялась за лопату.

Через пять минут мальчик, пробравшись по козырьку крыльца, залез в окно своей спальни, сел там на краешек кровати и стал думать, как быть дальше.

Глава 42

Хранилище «Глубокое железо».

Суббота, 28 августа, 16.06.

Остаток времени на Часах вымирания:

91 час 54 минуты (время местное).

Вообще-то нагромождения хлама бессмысленны лишь на первый взгляд. Имея соответствующий навык, можно мысленно воссоздать картину, придав ей первоначальный вид. Смотришь на завалы, сопоставляешь, что изначально лежало снизу, что сверху, и так постепенно выстраиваешь все в обратном порядке. Когда я работал в криминальном отделе полиции Балтимора, мне как-то попался один из тех классических случаев, когда труп лежал среди груды битой посуды и разбросанных книг. Новичок бы сказал, что жертва пришла домой в тот момент, когда там царил связанный с убийством кавардак, поэтому комната или уже была разгромлена, или все разнесли в результате потасовки. Однако ковер под трупом был абсолютно чистым – не истоптанным, не замусоренным, – так что убийство произошло в самом начале. Разумеется, мы обдумали и вариант, что тарарам можно было учинить потом, но, рассматривая и по фрагментам восстанавливая картину с учетом расположения предметов, установили, что кто-то расхаживал по комнате, специально все круша: по кругу, систематично, преднамеренно. Тогда мы внимательней пригляделись к жене, сообщившей о том, что она нашла мужа мертвым. Схема разброса вещей, а также угол удара тупым предметом, ставшего причиной гибели жертвы, дали нам доскональную картину преступления. После этого лишь оставалось расколоть алиби жены и спалить ее в течение ряда допросов. Это уже было рутинной полицейской работой; я же лишь сэкономил копам время, использовав метод дедукции. Я, понятно, не Шерлок Холмс, но воссоздавать сцену преступления вполне умею.

Десятки коробок были опрокинуты и перевернуты. Исходя из протяженности перестрелки, мы знали, когда и в какой примерно последовательности они падали. Большинство из них было запечатано широким скотчем. На каждой третьей скотч при падении лопнул, а бумажное содержимое высыпалось в кровавые лужи. Мы начали с того угла, где суше.

Пришлось вспомнить школьную арифметику: если кипа из десяти коробок падает под таким-то и таким-то углом, встречая при этом препятствие (назовем его объективности ради моей головой), а затем рушится на пол с силой «икс», а их содержимое по такой-то и такой-то траектории… Вычислять, каким именно образом разлетались бумаги, было сродни тому, как рассчитывают траекторию разбрызгивания крови баллисты. Эта мысль, в свою очередь, заставляла снова и снова вспоминать о растерзанных телах, скрытых под картонками, и тогда ужас побуждал или завизжать, или подпрыгнуть.

Коробки оказались изрядно пожеваны выстрелами. Русские опустошили здесь каждый по паре обойм, не меньше. Стены из шлакоблока были изрыты пулями; они же пропороли и содержимое ящиков. По счастью, бумага хорошо гасит выстрелы, так что урон наблюдался более-менее сносный. Гранаты вполне могли бы поставить на наших усилиях крест.

Все ящики были из гофрированного картона, в основном темно-коричневого, со стилизованной под орех рамкой, где указывался порядковый номер, очевидно, по каталогу хранилища. Алгоритм кодов первым вычислил Старший. Держа в руках карточку с указателем «ГХ/1/3/6 – 8/051779», он сказал:

– Литеры – это, как видно, инициалы нашего парня Генриха Хекеля. Так что данная коробка, видимо, из того угла. Эта, другая, двумя рядами выше: видишь, на ней римская «три», указывает ряд. Усек?

– А то, – рад был согласиться я.

– Дальше идет «шесть дробь восемь». Шестая коробка в штабеле из восьми штук. А? А другое число, должно быть, дата. Коробки лежат здесь уже долго, поэтому особого ума, чтобы вычислить, не надо: пятое семнадцатого семьдесят девятого. А через это и каждую из них можно на нужное место поставить, даже не будучи комиссаром Мегрэ.

– Ну что, Старший, зарплату за этот месяц, считай, отработал, – констатировал я. – А заодно и добрую бутыль вискаря. Это уже от меня. Как насчет шотландского?

– Давай ирландского, и мы в расчете.

– Позволь угадаю, – чувствуя, что пахнет поживой, попробовал подольститься Банни. – Тебе нравится «Блэк Буш»?

– Ишь ты какой, – с видом прорицателя хитро сощурился Старший. – Я знаю сорок три способа, как от тебя отмазаться, но так и быть, налью.

– Ловлю на слове, – поднял руку Банни.

Мы вернулись к работе, и единственной загвоздкой теперь было установить, в какие именно коробки определить выпавшие бумаги.

– А что это вообще за записи? – поинтересовался Банни, беря в руки собранные скрепкой страницы.

– Осторожнее, – предупредил я. – Надо все рассовать по нужной таре.

– Да это понятно, – сказал он. – Просто что это за материалы?

Он постучал по верхней странице, и я наклонился посмотреть. Листок покрывали колонки бессмысленных цифр.

Вверху каждой из них – указатель из букв и цифр, тоже ни о чем не говорящий. Я просмотрел одну страницу, затем другую. То же самое; в смысле, ничего внятного.

Бумаги были старые, заполненные от руки.

– Бухучет? – спросил Банни.

– Не знаю, – признался я.

– О, – окликнул Старший. – Кажется, чего-то нашел. – Он занимался коробками, что ближе к двери. – А вот это не бумага. Больше похоже на микрофиш.

Он подал мне несколько отрезков пленки, на которых были десятки фотографий со страничками, каждая меньше почтовой марки. Без считывающего устройства нельзя было определить, аналогичные ли это страницы или что-то иное. Поискав, мы нашли лишь восемь отрезков пленки, брошенные здесь как бы случайно.

– Если на них дубляжи всей этой халабуды, – заметил Банни, – то тогда пленка точно не приближает нас к разгадке. К тому же те двое друзей вполне могли утащить с собой остальное.

– Да, черт возьми, – нехотя согласился я, берясь за очередную коробку.

Мы, как могли, систематизировали штабеля, рухнувшие с момента нашего вторжения. Все они, похоже, были заполнены подобными рукописными заметками. Затем Банни нашел в одной из коробок что-то похожее на аннотацию.

– Глянь-ка, шеф, – подозвал он меня. Я присел рядом на корточках.

Над одной из колонок было подписано карандашом: «Zwangs/Trauma».

– На немецком? – спросил он. – Что бы это значило?

Я, кивнув, вынул сотовый и внес в него номер этого ящика. Что-то робко забрезжило в мозгу, но пока весьма смутно. Мы продолжили свое занятие. За дверями стояла тишина – ни братской кавалерии, ни звука труб.

– А это что за фигня? – спросил Старший, показывая несколько карточек. На каждой был указан какой-то медицинский код, а вверху слева стоял отпечаток пальца. Старший вгляделся внимательней.

– Это не чернила, кэп. Похоже на давным-давно засохшую кровь.

– Смотри не запачкайся, – предостерег я. – Черт знает что вообще здесь содержится.

Через несколько минут меня опять окликнул Банни:

– Глянь-ка. Тут еще одна со словами. И еще… какая-то пара имен.

Мы со Старшим пробирались через свои участки завала. Он передал мне старомодный деревянный планшет с зажимом, положив флягу на то место, где он прежде лежал. Здесь цифры были проставлены явно не одним пером, а справа внизу на каждой странице значились инициалы «Й. М.». Надпись сверху стояла все та же – «Zwangs/Trauma», – а над каждой колонкой было написано по одному или по нескольку слов: «Geschwindigkeit», «Winkel», «Druck in Pfund pro Quadratzoll».

«Скорость. Угол. Фунты давления на квадратный дюйм».

Слева по вертикали шло:

«Kette», «Schlager», «Pferde – Peitsche», «Faust», «Barfuss», «Gestiefelt».

Я сглотнул пересохшим горлом.

«Цепь. Дубинка. Кнут. Босая нога. Обутая нога».

– Бог ты мой, – выдохнул я под озадаченные взгляды моих товарищей.

Они, не сговариваясь, посмотрели на страницу через мое плечо. Я перевел им написанное. В глазах у парней читалось постепенное осмысление.

– Драть его ети, – произнес Старший, как-то даже постарев. – Если это то, о чем я сейчас подумал, тут речь идет о маниакальном извращении.

Я молча пролистал остальные бумаги и возвратил ему планшет.

– Перепакуй этот ящик, – сказал я. – Проверь все как следует. Хотелось бы видеть что-нибудь со словами, особенно написанными от руки.

Однако ничего рукописного в коробке не оказалось. А вот в следующей… Это меняло все. Я сидел на полу, перебирая страницы с цифрами, и тут наткнулся на единственный рукописный листок. Он был на немецком, так что понять содержание проблемы не составляло. Я читал, а ум у меня наполнялся чем-то тошнотворным:

«Генрих, третья фаза завершена сегодня утром, и у нас достаточно материала, чтобы приступить к следующей части наших исследований. Результаты анализов я в грядущий четверг предоставлю герру Вирцу. Надеюсь, ты сможешь к нам присоединиться.

Должен признаться, что волнуюсь, как школьник, от достигнутого и того, что мы еще сможем осуществить. Мой друг, мы здесь делаем работу Бога. Благодарю за комплименты насчет моих занятий с близнецами. Твои заметки и предложения на этот счет поистине неоценимы, равно как и наблюдения по передающемуся от животных человеку зоонозу, а также номе.

Пожалуйста, дай знать, сможешь ли ты ко мне присоединиться на представлении. Твои наблюдения могли бы составить колоссальную ценность для аудитории, равно как и для меня лично».

Письмо датировалось 22 февраля 1942 года. Адресовалось оно Генриху Хекелю. Я сидел и не отрываясь смотрел на конверт, к которому оно было пришпилено. Проживал Хекель в Берлине. А отправлено письмо было из польского Биркенау. Кровь застыла у меня в жилах.

Святый боже, Биркенау! Городок в Польше, где нацисты построили лагерь смерти Аушвиц.

Под письмом стояла подпись: «Йозеф Менгеле».

Доктор Смерть.

Глава 43

Дом Воплей, остров Дос Диаблос.

Вечер пятницы, 27 августа.

Весь остаток дня Восемьдесят Второй раздумывал над тем, что же произошло там, на заднем дворе территории. Нет, не о том, что охранник пнул женщину – такое в «Улье» случалось по полсотни раз на дню, а о том, как трое Новых Людей посмотрели на сигома. Если, конечно, они его разглядели, а думается, что да. Или почувствовали. Или еще что-то.

Они, вероятно, расслышали, как он шмыгнул носом. А когда он смахивал слезы, то изобразили его движение. Почему? Что это значило? Был ли смысл у этого поступка или они как бы действовали по наитию? Восемьдесят Второй однажды подслушал Отто, который говорил, что это в них вживлено, они – мимики от природы, вроде обезьян, только посообразительней, все же ближе к человеку. Примерно так разъяснял Отто одному из докторов.

Но только ли в этом дело? Что, если тут кроется нечто иное? Восемьдесят Второй на это надеялся. Если Новые Люди способны мыслить и действовать самостоятельно, то, может, когда сюда придут американцы, им удастся вырасти из их нынешнего состояния?

Если американцы сюда доберутся. Ведь видео с охотой он послал уже два дня назад. Ужас как хотелось украдкой пробраться в узел связи и проверить свой акаунт на входящие имейлы.

А что, если техники все раскусят? Установят ли они, вернее, могут ли установить, что видео послал именно он? А если да, то что сделает Альфа? Или, вернее, что он позволит сделать Отто?

Чем больше мальчик над этим задумывался, тем страшнее ему становилось. И тем сильнее хотелось что-нибудь предпринять, чтобы как-то связаться с человеком по имени Дьякон.

Медленно клонилось к закату августовское солнце. Восемьдесят Второй сидел на полу в углу между кроватью и тумбочкой, бездумно уставясь в экран. Телевизор ему вменялось смотреть ежедневно по шесть часов на дню. Разумеется, не на свое усмотрение. Отто составил расписание и зарядил соответствующую программу на ДВД. На этой неделе были сплошь фильмы о войне. Восемьдесят Второй относился к ним более-менее неплохо; во всяком случае, лучше, чем к фильмам на секс-тематику, которой его тоже усердно пичкали. Он так и не мог взять в толк, почему и в тех и в других столько насилия. Оно было почти во всем, что для него планировал Отто. Даже фильмы с хирургическими операциями полонило насилие. Кровь, истошные вопли привязанных к столам пациентов… Зрелище отвратительное даже при выключенном звуке.

Причем закрывать глаза было бесполезно. Отто всегда задавал вопросы, требующие знания просмотренного материала. Восемьдесят Второй успел усвоить, что на вранье лучше не попадаться. Солнце уже село, но лампу он не включал. До слуха доносились разнообразные шумы. Подойдя к окну, он вслушивался в звуки, едва ли не каждую ночь наполнявшие окружающее пространство. Крики. Вопли экстаза, вопли боли; иной раз они наслаивались друг на друга, выворачивая чуть ли не наизнанку. Вопли из лабораторий и из бараков, где обитали Новые Люди.

Подумалось о том камне, из-за которого женщину пнули в живот. Ну почему, почему она не подобрала его и не взяла с собой? Вот было бы здорово оставить его себе, а может, и… использовать.

Но она бросила его в кучу вывороченной из ямы земли, не пожелав – или не додумавшись – найти ему лучшее применение. Вот досада.

Несправедливость случившегося упорно не покидала мозг, горела в мыслях, как жжет кожу брызнувший со сковороды раскаленный жир. Почему она не подумала унести камень, из-за которого над ней надругались? Что в Новых Людях мешает им заступаться за себя? Ведь их здесь, на острове, сотни, а охранников всего шестьдесят и восемьдесят три техника. Новые Люди были очень сильны, и, хотя громко кричали при избиениях, было ясно, что они могут терпеть и куда более жестокую боль (Восемьдесят Второму самому доводилось сносить порки, так что он знал, каково это, когда тебя лупцуют). Они стонали, вскрикивали, извивались и плакали, даже теряли сознание, но через считаные минуты после истязаний вполне могли возобновлять свой тяжелый физический труд. Было не совсем ясно, утрируют ли они свои страдания намеренно, отчаянно стеная лишь потому, что так угодно охранникам, а их удовлетворение было, по сути, частью того, для чего существовали Новые Люди. Эту мысль Восемьдесят Второй крутил у себя в голове на протяжении недель; собственно, и инцидент с камнем был важен по той же причине.

В снах и грезах мальчика Новые Люди в один прекрасный день дружно набрасывались на охранников и разрывали их в клочья, примерно как обезьянолюди из уэллсовского «Острова доктора Моро». Идеалом грез Восемьдесят Второго было то, как Новые Люди наконец сбрасывают с себя ярмо угнетения и расправляются с двуногими зверями. Вот бы услышать, как Дом Воплей когда-нибудь огласится такими же криками свирепого, справедливого торжества, сотрясшего «Дом Боли» Герберта Уэллса. Так что лучше бы та женская особь все же прихватила с собой чертов камень. Вечер наполнял Восемьдесят Второго таким неугасимым желанием действовать, что слоняться или валяться без дела на протяжении еще одной ночи было для него поистине невыносимо.

Он оставил комнату и по покатой черепичной крыше дополз до самого конца строения, где дождался, когда отвернется в сторону объектив камеры слежения. Восемьдесят Второй уже давно выучил наизусть каждое движение, каждый огонек камер на всей территории. Пока объектив будет смотреть в другую сторону, у него окажется двадцать девять секунд, чтобы пробраться к водостоку на той стороне крыла здания. Это получилось без труда; надо было лишь дождаться, когда пройдет свой цикл другая камера. Двигаясь пошагово, с неизменно размеренным, просчитанным терпением, Восемьдесят Второй проделал путь от окна своей спальни до того пятачка, где он сегодня сидел на крыше. Участок внизу подернули лиловые тени.

С угла крыши Восемьдесят Второй спрыгнул на ближнюю из двух пальм, ухватился в знакомом месте за ствол и легко, привычно съехал вниз. Достигнув земли, он остановился, подождал, покуда проедет мимо наземная камера, и припустил вдоль строящегося курятника к цветочной клумбе на той его стороне. На нее была набросана жирная почва из ям. Восемьдесят Второй нагнулся и напряг ночное зрение, доводя его до нужной интенсивности. Нетерпеливо роя, он в конце концов ощутил рукой твердый комок. Пальцы, стиснув, вынули из взрыхленной почвы камень величиной с куриное яйцо – черный вулканический базальт, гладкий, как стекло.

Сидя на корточках, Восемьдесят Второй повертел его в ладонях, перекочевав взглядом на веранду, где охранники после обеда рубились в домино.

Верзилу австралийца звали Картерет. Восемьдесят Второй живо его представил: вот он дремлет в своем гамаке, отупев от выпитого пива; на экране крутится порнуха, из сонно обвисших губ торчит сигарета. Образ был так ясен, будто Восемьдесят Второй и в самом деле видел перед собой этого самого Картерета.

Другая часть его мозга воспроизводила образ той женщины, судорожно скрючившейся на земле от боли, и ржание охранников, когда Картерет с презрительным высокомерием отходил, будто бы она была… даже не вещью, а вообще ничем. А то и того меньше. Камень был как раз по руке.

Мальчик поднял глаза к небу – этой бескрайней, изъязвленной россыпью бриллиантов вечности над купами деревьев – и с досадливым удивлением подумал, почему же до сих пор не приехал человек по имени Дьякон. Или он не получил имейл? И вообще, приедет ли он? Приедет ли хоть кто-нибудь?

Восемьдесят Второй сомкнул ладонь вокруг камня, чувствуя незапамятно древнюю, увесистую твердость породы. Ну что, рискнуть?

А если не получится… что тогда?

Где-то в Доме Воплей пронзительно вскрикнул женский голос. Может, это та самая особь? Стоит ли она перед глазами этого самого Картерета, беспокоит ли его так же, как изводят Восемьдесят Второго мысли о камне? Мальчик, сузив глаза, посмотрел на лабораторный корпус. Дом Воплей. Наверху, в купах пальм, сиренами зашлись динамики: собачники готовятся на ночь выпускать псов. Пора уходить.

Он пригладил взрыхленную землю там, откуда достал камень, подождал, пока бесшумно проскользнет мимо камера, и из безмолвной неподвижности пришел в стремительное движение. Пробежал через полоску сада, без усилия взобрался по пальме и спрыгнул на крышу. Камень лежал у него в кармане.