Текст книги "Изначальное желание"

Автор книги: Дмитрий Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц)

– А еще золотом можно мерить. То есть устанавливать, сколько гульденов стоит та или иная вещь. Ты не обязан покупать что-либо, но тебе достаточно узнать цену, как у тебя складывается представление о вещи. Ведь «цена» и происходит от слова «ценить». То есть, какое место в списке человеческих ценностей занимает та или иная вещь. Насколько ее ценят люди относительно других вещей, работ, услуг или чего-то неосязаемого, но очень нужного. Вот в этом, мой дорогой Пудила, сокрыта одна из глубинных ценностей денег. Это мера труда. Ибо все материальные… да и нематериальные ценности, что окружают нас, созданы посредством труда. Но труд – есть устремление человека улучшить сою жизнь. Облегчить ее, приукрасить, разнообразить… или понять. То есть – его желание жить и радоваться жизни. В этом сокрыта еще более глубокая суть денег. Я бы даже отметил – здесь она граничит с таким понятием, как смысл жизни. Но о том мало кто задумывается. А к деньгам относятся лишь как к желтым круглякам, которые для многих стали символом чего-то порочного и низменного. Но это не так. Это лишь отношение к жизни тех людей, кто так думает. Или лицемерит. Кто взирает на жизнь и видит лишь порочное и низменное, не замечая всей волнительной красоты ее. Кто не разгадал в ней чей-то высокий замысел. Разумеется, такие и страдают в первую очередь от нехватки чего-то недоступного и ценного. Такие и слагают песни о рае и о несбыточном светлом будущем, где все будет так, как они хотят. И не могут понять, что рай таковой давным-давно существует. Стоит лишь приложить усилия и увидеть его, то есть разгадать в жизни чей-то замысел. Тогда и жизнь преображается.

– Ох, лучше о том не думать, – честно признался кузнец. – А то и вовсе желание трудиться отпадет.

– Да, не все любят трудиться, – вторил я. – Я бы сказал – большинство. Хотя делают это, но лишь потому, что вынуждены. Однако считать золото любят все без исключения. Причем, как свое, так и чужое. И не понимают, что золото и есть труд. Чужое иной раз волнует больше, чем свое. Не странно ли?

– А я трудиться больше люблю, – с гордостью отметил кузнец. – А золото, то уж потом. Оно ж само собой приложится. Я попросту о нем не думаю, когда тружусь.

– Но считать-то все равно приятно, пусть и после? Ты ж никогда не станешь работать задаром? – уверенно спросил я.

– Да, Роберт, считать всегда приятно, – сдался таки он. – И задаром никто работать не станет.

– Но скажу тебе по секрету, Пудила… вернее, я тебе это уже говорил, что ты все-таки работаешь задаром, – печально напомнил я. – Ты всецело посвящаешь себя работе, не задумываясь о том, что зарабатываешь ровно столько, сколько требуется на самое простое существование. Но… не бери в голову. Работай и радуйся своей работе. Ведь в том и заключен смысл твоего существования. Пусть все идет своим чередом.

Он смерил меня недовольным взглядом, что-то пробурчал в бороду. Но громкий стук и цоканье, усиленные эхом тоннеля, поглотили его слова. Свет силился, рос, и, наконец, мы въехали в сам город.

Столица встретила нас обширной площадью, ограниченной рядами статуй и фонтанов – живой пример того, как здесь ценят скульпторов – камнетесов. Пудилу они никак не трогали, но вот меня очень заинтересовали. Ведь все они – отголосок прошлого. Все они – герои древних легенд, или минувших событий. И пока мы трусили через площадь, я внимательно изучал эти творения.

В площадь, словно в озеро, впадало множество улиц и улочек. Пудила, не раздумывая, выбрал самую широкую, и мы покатили в сторону дворца, слившись с разноликой и шумной толпой. Я постоянно озирался, приглядывался к раскинувшемуся во все стороны городу, напоминающему огромный муравейник. Он кишел тысячами ликов, сверкал тысячами глаз, гудел тысячами голосов и наполнялся тысячами запахов. Я сделал глубокий вдох и едва не потерял сознание. Запахи тысяч желаний резко ударили в голову, словно ядовитые испарения. Покачнувшись, я завалился набок, но в последний миг все же ухватился за борт. Пудила порывисто развернулся и ухватил меня за плечо.

– Эй, Роберт, ты чего?

– Я…

– Чего, сердце прихватило?

– Нет… ничего, – отмахнулся я, стараясь сохранять спокойное выражение. – Бывает.

– Да, бывает, – протянул Пудила, с явным недружелюбием оглядываясь по сторонам. – У меня тоже бывало, когда впервые в город попал. Но ничего – привык. За это вот я город большой и не люблю. Душно здесь.

Я выпрямился, еще раз глубоко вздохнул и успокоился.

– Свыкся, – довольно отметил кузнец. – Все свыкаются. Я так просто внимания ни на что не обращаю. Отдам броню, получу гульдены, и снова назад.

– А назад не страшно с золотом ехать? – осторожно полюбопытствовал я.

Он указал на ближайшую фигуру конного стража.

– Так сам Грапа меня провожает, вместе с отрядом. Недалеко, правда, но все же. А дальше лихого люду уже мало. Они ж все здесь, возле стольного града снуют. Ведь все золото именно здесь скоплено. Какой смысл по задворкам разбойничать? Хотя, иной раз бывают неприятности, но то дело поправимое.

Он демонстративно погрозил кулаком в неопределенную даль.

– Да и хлопотное это дело – кузнецов обирать, – продолжал он, – Наш труд ведь самый ценный и нужный, а потому сам король за нас горой. Да и просто кузнецы самые сильные. Так что разбойники довольствуются то бортником, то кожевником, то плотником. А нас как-то все стороной обходят. Хотя, скажу честно, случаев разбоя у нас очень мало. Король наш, Вальгред Третий, бдительно следит за порядком, и каждый раз жестоко расправляется с возмутителями спокойствия. Так что разбойник задумывается – а стоит ли совершать злодейство? Стоит ли рисковать головой во имя мимолетного скоротечного богатства? И не проще ли ремеслом заняться, или торговлей. Словом, я не сильно обременен такими думками.

– А зря, – тихо уронил я. Поодаль как раз прошло несколько подозрительных людей, уж очень похожих на меня. Они смерили мою скромную особу надменными взглядами, чем вызвали улыбку. Я подмигнул и оскалился. Лица разом побледнели, и они умеючи растворились в толпе. Нет, до меня им все же далеко. Я поискал их глазами, усмехнулся, и снова обернулся к кузнецу.

– Ведь это дело одного случая. И сражаться с тобой, Пудила, вряд ли кто станет. Они ж на большую дорогу выходят не силами мериться, не ратной славы изведать, не честь родовую в бою отстоять. А чтоб обирать проезжих. Ни один разбойник не вызовет тебя на поединок, не станет биться с тобой на равных. Они могут засесть гурьбой в придорожных кустах, взвести арбалеты, и преспокойно нашпиговать тебя стрелами. Заберут золото, и поминай, как звали. Поэтому, почтенный мой кузнец, не теряй бдительности. Особенно, когда золото в руки получишь. И старайся в одиночку не ездить, да и проходимцев, вроде меня не подбирай.

Пудила вздохнул, нахмурился и недовольно проворчал:

– Ладно, будет уже жути нагонять. Знаю я все.

– Раз знаешь, так чего ж не следуешь этому? – не унимался я.

– Бог с ним, – в очередной раз отмахнулся он. – Думать еще об этом не хватало!

– В том-то и проблема, что не думаешь ты, – устало произнес я.

Он снова махнул рукой. Я снова пожал плечами. Что ж, нет у меня ни права, ни сил, а главное – желания, менять таких людей. И даже жалости не испытываю, когда жизнь таковых наказывает. Иначе вмешаюсь я тогда в естественный и извечный круговорот, пошатну равновесие и брошу вызов замыслу Творца. Нет, я не делаю этого – не Творец я. А потому, пусть все будет так, как есть. Мне очень часто доводилось слышать фразу: «Учит жизнь, но не ты»! Я пытаюсь втолковать, что, мол, я всего лишь делюсь опытом и мудростью, а в ответ снова презрение, насмешки и непонимание. Что ж, остается единственный правильный выход – пусть таких людей учит жизнь.

Неожиданно слева ударила новая могучая волна, порожденная неисчислимыми желаниями. Но я уже свыкся, а потому лишь незаметно повел носом. Приподнялся и присмотрелся. Поодаль галдела шумная толпа, слышались звуки музыкальных инструментов, что-то трещало, скрежетало и звякало. Пудила приметил, как я вытягиваю шею, и тоже взглянул в ту сторону.

– Там рынок, – наконец, пояснил он. – Там можно приобрести все, чего только душа пожелает.

– То есть желания воплотить, – кратко отметил я. – А значит, и познать их. Эх, почтенный мастер-кузнец, остановился бы ты. Пожалуй, пришла нам пора прощаться.

Пудила натянул вожжи и Гриворыл остановился. Кузнец с некоторым сожалением поглядел на меня. Он чувствовал, что прикоснулся к великой загадке, которой я стал для него. Равно как и для всех остальных, кто со мной сталкивался. Пусть и не каждому по нраву умственная пытка, да все равно она благотворна. И люди это чувствуют.

– Я просто хочу по рынку прогуляться, – чистосердечно пояснил я, всматриваясь вдаль, откуда доносились шум и гам. – Наверняка отыщу там много интересного.

– Отыщешь, – пообещал Пудила, – в этом я тебя, братец, уверю. Туда ведь со всех окрестных земель купцы съезжаются. Да и наши мастера тебя приятно удивят.

– Уже удивили, – я многозначительно похлопал деревянные борта, за которыми покоились доспехи. – Мало где встречал я столь великое мастерство.

– Будет уже, – польщенно поморщился Пудила, пытаясь хоть как-то прикрыть гордость. Но у него получалось очень неумело. Глаза самодовольно блестели и лучились, несмотря на яркое дневное солнце. В них таилась легкое волнение, что возникает всякий раз в глубине души, когда нас искренне хвалят. Когда нас ценят. Когда есть за что ценить.

– Так ты на турнир собираешься? – напоследок бросил он.

– Само собой, – кивнул я. – Разве можно такое пропустить?

– Да, турнир – великое зрелище! Но то завтра. Тебе ночь скоротать есть где?

– Найду.

– Там за рынком двор постоялый имеется, за ним еще один, чуть выше по Медовой улочке, – перечислял он. – Лучше ночевать в дальнем – там подешевле. Возле рынка ведь купцы одни останавливаются, а у них золота всегда в избытке.

Я кивнул и в последний раз взглянул на него.

– Спасибо тебе, Пудила, – искренне поблагодарил я. – За все спасибо. За то, что довез, за беседу, а главное – за мудрость.

– Тебе спасибо, – довольно отозвался он. – Я тоже завтра на турнире буду. Мне только броню отдать, пару родственников да друзей посетить и все.

– Хорошо, – я легко спрыгнул на гладкую дорожную брусчатку. – Там может и свидимся.

– Там народу тьма, – предупредил кузнец.

Я лукаво взглянул на него.

– Если там будешь, то непременно увидишь меня.

Он удивленно похмыкал, поворчал что-то под нос, с новым интересом заглянул мне в глаза. Я улыбнулся. Он протянул руку и хлопнул меня по плечу.

– Эх, Роберт, и все ж ты какой-то… э…

– Какой?

– Да… не от мира сего, – наконец, выразился он.

– Напротив, мой дорогой Пудила, – мягким голосом поправил я. – Я принадлежу этому миру, равно как и все мы. Просто… я вижу мир глубже, шире и разнообразнее. И взываю к сердцу каждого: раскройте глаза шире, мыслите глубже, улавливайте истинную суть вещей и явлений. И определяйте свое место в этом мире. Словом, не стану более тебе голову морочить. Ведь и так заморочил ее знатно.

– Сойдет, – посмеялся он. – Я ведь мало что понял. А значит, и не заморочил ты мне ничего.

– Эх! – только и мог вздохнуть я.

– Бывай! – сказал Пудила.

– Буду! – кивнул я.

– Ннооо, пшел! – он отвернулся и вскинул вожжи. Гриворыл затрусил вперед, и телега с прощальным скрипом покатила к высокому дворцу с островерхими крышами. Я улыбнулся вслед кузнецу, от души пожелал удачи и здоровья. Ведь, чего скрывать, сам когда-то был таковым, чем искренне горжусь. И радуюсь, что выпала мне доля стать тем, кем я стал. Но я немного опечален – Пудила никогда не станет таким, как я, сколько ни пытай его. Он всю жизнь будет работать на высокородных, получать достойную, по его меркам, плату, и радоваться этому каждый день, каждый миг своей жизни. Но в том и заключается мудрость круговорота.

Я развернулся, и лениво побрел по заросшей улочке в направлении рынка, блаженно щурясь встречному солнцу. Но, пройдя шагов двадцать, обернулся и посмотрел назад. Обернулся и Пудила. Мы порывисто помахали друг другу. Он радовался мне, я радовался ему. Он махал мне, но вот я махал своему прошлому. Донеслось ржание лошадки, и они медленно скрылись за поворотом.

7 Рыночная площадь

«Путь к истине познать легко,

но трудно сделать первый шаг»

Хранитель желаний

Толпа охватила мгновенно, точно морские воды утопающего, едва я ступил в пределы рынка. Они завихрились вокруг меня суетным водоворотом и потянули в бездонную пучину изменчивых людских желаний. Таких же глубоких, таких же ненасытных и неизмеримых. Таких же светлых у поверхности и темных в глубине. Таких же… интересных, таящих в себе древние затонувшие корабли, клады, и далекие седые легенды. И я самозабвенно окунулся в эту топкую подвижную массу.

Я неспешно брел по рыночной площади, посматривал по сторонам, прислушивался к местному говору и к желаниям. Тут и там громко кричали ярко разодетые зазывалы, на все лады нахваливая свои товары. Над головами полз призрачный дым, запахи жарящегося мяса и печеной сдобы, сладостей и пряностей. Время от времени попадались продавцы холодной воды, согнувшиеся под тяжестью бочки, притороченной за спиной. Кое-где громыхали литавры и бубенцы бродячих артистов – их повозки буквально облепляло людьми. Иногда переливчато пели арфы и мандолины, звучали голоса местных менестрелей.

Я останавливался у крытых лотков, разглядывал всевозможные товары, иногда расспрашивал про ту или иную вещицу. Мне отвечали, но без явной охоты. Зато придирчиво осматривали и молча отворачивались, норовя скрыть брезгливость. Хотя попадались и проницательные продавцы. Они хорошо знали – иногда люди сознательно прикидываются бедняками, дабы им не заламывали цену. Потому как сами поступают так.

Лица кружили и менялись перед глазами, точно листья в осенний листопад. Ветер подхватывал их, завихрял в новом танце, крутил и снова опускал. Неустанный ветер людских желаний. Он все время дул в спину, подталкивая к свершению того или иного поступка, к покупке той или иной вещи. Иной раз дул очень сильно – я слышал его яростные завывания. Ветер раздувал тлеющие угли, временами порождая настоящие пожары. Они вспыхивали яркими сполохами в алчных глазах людей, при виде различных дорогих безделушек. Однако, угли очень часто отзывались мучительным шипением, когда рассудок затапливал разрастающееся пламя водами реальности. А я все прислушивался, принюхивался, приглядывался… и радовался.

Продавцы громкими окликами зазывали покупателей, или просто нахваливали свое добро. Неопытные покупатели откровенно восхищались, если им что-то нравилось. Опытные же лицемерно морщились, снижая цену. Кто-то бойко торговался, кто-то сразу безропотно выплачивал требуемую сумму. Товары перетекали из рук в руки, равно как золотые, серебряные и медные монеты в обратном направлении.

И так бесконечно.

Тянулись длинные деревянные лотки, полосатые палатки и пологи, наспех сооруженные наметы и основательные каменные домишки. Иные поднимались в два и даже три яруса. У самого конца площади слышалось конское ржание – там выстроились рядами конюшни и загоны для скота. Еще дальше, под древесными кронами темнела крыша постоялого двора, о котором говорил Пудила. Там стояло множество повозок, телег, карет и двуколых колесниц. С другого конца доносилось кудахтанье, кряканье, клекот и щебет – там торговали домашней птицей.

Повсюду сновали бездомные собаки, городская стража и сборщики податей. Последние важно осматривали продавцов и содержимое их лотков, пересчитывали тот или иной товар, испрашивали какие-то пергаменты и бумажные свитки. Разворачивали их, пробегали глазами строки, затем начинали пересчитывать заново. Иной раз свитки заменялись увесистыми мошнами. Я неоднократно улавливал наметанные движения, когда сборщики ловко отправляли эти кошели себе в одежды. Тогда и вовсе обходились без подсчета, и продавцов тут же оставляли в покое. Меня это очень порадовало. Ведь они удовлетворяли взаимные желания. Иначе равновесие мировых сил могло бы пошатнуться и привести к всеобщей гибели.

Я же жаждал жизни.

Но были и иные сборщики золота, равно как и всего, что плохо лежало или охранялось. Они ничем не выделялись в толпе: ни одеждой, ни повадками, ни разговорами. Лишь тщательно скрытым желанием прибрать к рукам чужое добро. Оно отчетливо читалось в их бегающих настороженных глазках. Но такое доступно ощущать лишь проницательным. Вот почему никто не мог заподозрить подвоха. Вот почему такие сборщики промышляли, и будут промышлять всегда.

Я лениво шагал, и со стороны могло показаться – простой бродяга бесцельно гуляет. Но нет ничего бесцельного в нашей жизни. Каждый наш шаг наполнен какой-либо целью и порожден каким-то желанием. Мы всегда идем зачем-то и почему-то. Сильные желания заставляют ускорять шаги, и мы начинаем бежать. Слабые порождают вялое перебирание ногами, и человек медленно плетется позади остальных. Хотя все туда же, все к одной и той же цели. Но если нет желаний и нет цели, то мы топчемся на месте. И теряем весь смысл существования. Ведь вся жизнь есть движение.

Я остановился возле одного из прилавков. Здесь торговали седлами, сбруей, подпругами, стременами и прочими предметами упряжи. Сработанные из козлиных шкур, седла рядком выстроились на тесаных древесных плахах. Плетеные уздечки и обложенные серебром сбруи кипами возлежали рядом. За спиной торговца мерцали кованые стремена, висели чепраки, потники, темнели седельные сумы. На плетеном кожаном шнурке под дощатым потолком поблескивала тяжелая связка подков. На другом – несколько длинных кованых шпор. Резко пахло выделанными кожами. И желанием продавца больно унизить меня.

– Тебе чего, путник? – небрежно бросил хозяин лавки, с жесткой улыбкой осматривая мой рваный плащ. – Ты тоже отбился от обоза? Тоже потерял коня, золото и припасы?

– Нет, – спокойно ответил я.

– А то все так говорят, – с циничной ухмылкой пояснил он.

– Значит я – не все? – уточнил я.

– Такой же! – махнул рукой продавец. Чуть наклонился, придирчиво оглядел дырявые сапоги и подавился злой усмешкой.

Я присмотрелся к нему. Он был сухопар, высок и русоволос. Глубоко посаженные светлые глаза проникновенно охватывали и сразу отражали все его мысли. Он не любил церемониться с теми, у кого нет золота. Впрочем, как и любой другой торговец. И не потому, что брезгливо пренебрегал такими, а потому, что торговля – это обмен ценностями. Если же ценностей у кого-то нет, то попросту нарушался сам закон торговли – обмениваться становилось нечем. Но, видимо, торговля сегодня шла плохо – к нему подходили редко, и он изъявил желание поболтать. Я, правда, в том тоже вижу торговлю, пусть и неуместно здесь данное слово. Ведь общение тоже является обменом ценностями. Только ценности здесь иные. Но об этом мало кто знает. Точнее – не догадывается. А зря…

– Чего в тебе необычного, – он продолжал осматривать меня, поигрывая уздечкой. – Денег нет, это очевидно. Другое дело – глаза у тебя не завидущие. Как будто, все равно тебе: на седла дорогие ты смотришь, или на прилавок под ними. Но тогда, спрашивается, чего пожаловал?

Я оценивающе поглядел на седла. Да, действительно – дорогие. Не из-за цены, а из-за труда. Его вложено ох как много. (Собственно, это и определяет цену). Затем взгляд поднялся на продавца и вызывающе усмехнулся.

– За много лет торговли ты научился разбираться кое в чем.

– Еще бы, – глаза его польщенно сузились. Предвзятый холод в них чуть потеплел. – Основная мудрость торговли – не ждать, пока продастся товар, а найти человека, которому можно продать его за хорошую цену. А также отличить этого человека от простого ротозея. Как вот ты, к примеру.

– Но я не разинул рот, – резонно возразил я. (Люблю играть поверхностными значениями слов… впрочем, как и сокровенными). – Я просто остановился посмотреть на твой товар и на тебя.

– На товар, или на меня? – сразу насторожился торговец, делая ударение на последнем слове. Отложил уздечку и подобрался, словно желал выпрыгнуть из-за прилавка.

– Но твой товар и есть отголосок твоих устремлений, – вежливо продолжал я. Указал на рогатые седла и добавил, – не удивлюсь, если узнаю, что ты еще и сам мастеришь все это.

– Угадал, – он снова растянул довольную улыбку. Она потеплела еще больше. Но, ненамного.

– Выходит, ты в первую очередь не торговец, но мастер-седельщик, – провозгласил я.

Он задумчиво осмотрел свое добро, положил руку на высокую резную луку ближайшего седла, и вкрадчиво заговорил:

– Эх, скиталец. Тебя вот жизнь вынудила скитаться. А меня заставила торговать. Потому как торговцы наживались у меня на глазах, а я прозябал в нищете. Понимаешь? Те, кто с легкостью и без усилий перепродавал мои седла, жили припеваючи. Я же, который корпел над ними дни и ночи, подсчитывал жалкие гроши. Поначалу я радовался, что освоил хоть какое-то мастерство, и оно стало худо-бедно кормить меня. Это приносило внутреннее спокойствие и радость за себя. Ведь ремесло мое востребовано и нужно людям. По крайней мере, пока они передвигаются на конях и в каретах. Может и сбудутся пророчества предсказателей о том, что в далеком будущем кареты начнут двигаться сами, без помощи коней, но с помощью волшебной силы. Может быть. Спорить не стану. Ведь глупо спорить с предсказателями. Не то, чего доброго, они твою судьбу возьмутся предсказывать. Но пока такого не случилось, я и буду мастерить седла да упряжь.

– И торговать ими, – внес я существенное дополнение.

– И торговать, – кивнул он, бросая на меня осторожные взгляды. Похоже, я начал вызывать у него легкое благорасположение. – Сначала я думал: буду делать хорошо – буду жить хорошо. Но после в том разубедился. Хорошо сделать товар – это еще не залог процветания. Оказывается, его еще нужно выгодно продать. Первое время я не мог пересилить себя и называть людям высокую цену. Я был полон милосердия и доброты. Я старался во всем помогать ближним. Но после картина изменилась. Произошло прозрение. И я понял: если ты не называешь нормальную цену, то ее назовут другие. Те, кто за медяки скупает твой товар и перепродает его уже за золото. То есть, мало хорошо мастерить, нужно еще ценить себя и свой труд. Вот и занялся попутно торговлей.

Я взглядом пробежал по его седлам. Да, действительно, высокое мастерство. Все они как удобны, так и красивы. Вернее, они и выстроились по красоте: от простых, до изысканных и вычурных, украшенных резьбой, чеканкой, костяной инкрустацией, серебрением и позолотой.

– Да, столичные ремесленники славятся своим мастерством, – искренне отметил я, внимательно рассматривая последние седла.

– А ты чего, из глубинки? – тут же спросил он. Тон снова похолодел.

– Не совсем. Просто я везде бываю.

– Бродяга?

– Можно и так сказать.

– И чего бродишь?

– Нравится.

– Как это может нравится? – всплеснул он длинными руками.

– Попробуй – может узнаешь, – посоветовал я.

– Вот еще, – фыркнул седельщик. – Чтобы потом стать таким, как ты?

– Каким?

– Таким жалким, оборванным и нищим, – без тени сострадания перечислял он.

– Я не нищий, – тихо поправил я. И гордо взглянул ему в лицо. – А оборван… хм, как бы то лучше сказать? Я постоянно странствую. Это есть отражение моего долгого пути. Это символ моих долгих скитаний и поисков. Жалость же вызываю у таких же жалких. У сильных вызываю презрение. Поначалу.

– Да ладно, – судорога ломаной дрожью исказила его сухое желтоватое лицо. Он явно желал показать презрение. – Небось, тоже попрошайничать сюда подался. На задворках кости швыряют, а тут, наверняка, жирный кусок ждешь? Ха! Как бы не так! Не дождешься! Нет, это не я такой злой и жадный – просто здесь жизнь такая. Здесь тебе, путник, не то, что мяса – даже кости не бросят. Здесь все золото решает! Есть оно – будет и кость, и жир. Нет – подохнешь, как собака, и никто на тебя внимания не обратит. Обратят, когда уже совсем завоняешь. Но и тогда не жди снисхождения – выбросят, где за городом, и радуйся, если вообще закопают.

– А разве то плохо? – задал я неожиданный вопрос. Он на миг растерялся, потупился. Но потом оперся о прилавок и исподлобья уставился на меня. И как-то тихо заговорил:

– Чего-то я не пойму тебя?

– Это закономерно, – равнодушно отметил я. – Не всем доступно понимать меня.

– Но ты ж нищий? – едва не вскричал он.

– Таким видишь меня ты, – уточнил я.

– А другие, чего, видят иначе? – не унимался седельщик.

– Отнюдь, – мягко кивнул я. – Хотя, не следует делать выводов за кого-то. Но все же я согласен – все видят во мне нищего скитальца. По крайней мере, с первого взгляда. Но меня, признаюсь честно, то мало интересует. Главное – кем я себя вижу. И стремлюсь быть. И есть. Вот что для меня важно.

– Вон ты какой?! – нарочно громко поцокал торговец. – Надо же! Сплошная загадка!

– Ты прав, – блаженно кивнул я. Ведь он говорил искренне. А главное – истинно…

Торговец гордо выпрямился и скрестил руки на груди. Крыша навеса затеняла его, но он все же сиял гордостью и уверенностью. Снова окинул меня пытливым взглядом, вежливо сдержал пренебрежительную ухмылку. Но не до конца. Она таилась неприметными складками в уголках его рта.

– Да только, сколько ни гадай, а ответ очевиден. Нищий ты и есть нищий. И от загадок своих богаче не станешь. И голову мне не заморочишь. И медяка я тебе швырять не стану. Даже не старайся.

– Так я и не прошу, – поспешно отозвался я.

– И вряд ли кто здесь швырнет, – повторился он.

– Замечательно, – повторился и я. – Я лишь приветствую это.

Он снова замялся, на лице проступило сомнение. Светлые брови дрогнули, выгнулись, глаза распахнулись шире. Ухмылка побледнела. Уголки рта поползли вниз, оборачиваясь здоровым недоумением.

– Но… как можешь это говорить ты – оборванец, за душой у которого ни гроша?

– Да очень просто, – голос мой звучал веселее и радостнее. – Если не пособлять нищим, то им волей неволей придется чем-то заниматься, чтобы прокормить себя. Или умирать. Но пока будут те, кто милосерден и просто так, пусть и от души, дают подачки, будут и те, кто станет ждать этих подачек. И даже требовать. Да чего там – будут даже обижаться, за то, что ты не милосерден. И всегда будут прикрывать свою нищету то убогим сострадательным обликом, то дружбой, то любовью, то родством, то священными писаниями. Словом, всем тем, против чего трудно возразить. Но как ни крутись, нищета останется не пороком, а всего лишь проявлением слабости. Или зависимости от других. Я же назову это проще – отсутствием желаний. А еще точнее – отсутствием желания воплощать свои желания. Ведь желания есть у всех. Нет ни одного человека без желаний. А у нищих желания еще острее, потому что у них ничего нет. Нет тех материальных ценностей, которые можно пощупать, погладить, понюхать, съесть, выпить, или справить иную нужду. А вот если у человека из этого перечня есть все, то он волей неволей уже перестает быть человеком. И желания его становятся иными.

Он придирчиво осмотрел меня, и насмешливо спросил:

– И что? Ты хочешь сказать, мол, ты не человек?

Я засмеялся.

– Не просто хочу, но всегда говорю. Да, я таков.

Он долго разглядывал мою улыбчивую физиономию. Я стоял напротив и блаженно щурился. Над нами, на длинном дощатом козырьке ворковали голуби, щебетали воробьи. Они высматривали под ногами крошки хлеба и остатки зерен. Как только выпадала возможность, пернатые жители рынка смело бросались вниз. И гнало их все то же стремление получить желаемое. Причем – безвозмездно. Как, собственно, гонит многих людей на то же самое.

Я терпеливо смотрел на седельщика. Казалось, он ждал, как я сейчас скину плащ, и под ним окажутся одежды придворного вельможи. Разумеется, я этого делать не стал. И не потому, что одежд таковых не было, а потому, что истинный смысл уловит лишь проницательный. Кто больше доверяет мыслям, чем глазам. Кто зрит глубже и не ограничивается лишь очевидным. Седельщик, конечно же, мыслит, но, видимо, не столь глубоко. Он больше доверяет глазам. Хотя, по сравнению с тем же Пудилой, его ум гораздо острее и подвижнее. Но то лишь следствие проживания в большом городе, да опыт торговли. Ведь здесь, чтобы выжить, приходится изворачиваться всеми доступными способами. И чтобы торговать рядом с равным по мастерству и ценам, нужно бойко владеть языком.

– Хм, каков попался? – он подпер заросший подбородок и внимательно следил за мной. – Таких изощренных попрошаек еще ни разу не встречал. Да, видать, много где бывал, много с кем препирался. Да только везде тебя в шею гонят, ведь так? Так. Это очевидно. Ты что думаешь, я тут неделю торгую? Да уж лет пятнадцать. Так что научился вас распознавать. И знаешь, что я тебе скажу? Вы просто цену себе набиваете. Думаете, мы оценим ваше острословие, ваши советы, вашу мнимую мудрость, и воздадим должно? Ну да, правильно – воздадим! И всегда воздавать будем! Да только все тем же – своей мудростью. Хотя, ты, хвала небесам, сам ее осознал. Мы будем взашей вас гнать, чтобы не побирались тут, и не отбивали своим видом посетителей. Чтобы вы или умирали, или людьми становились. Тоже мне, «не человек» нашелся!

Я польщенно затих, слушая откровенный монолог, и принюхивался к его желаниям. Он пах внешним злорадством и внутренним самодовольством. Искренне насмехался (чем заслужил мое уважение) и продолжал:

– Поэтому, неудачное ты выбрал место, братец. Хоть ты и ловок на язык, да только одного его недостаточно, чтобы прожить здесь. И мой тебе совет – возвращайся в ту дыру, откуда ты родом. Там хоть есть те, кому ты не безразличен, даже без золота.

Я пристально взглянул на него, и про себя поблагодарил за повторную искренность. Ведь он искренне желал мне добра, а потому и давал дельные, по его меркам, советы.

– Такие есть везде, – поправил я. – А точнее – такой.

– Какой? – светлые глаза сверкнули живым ярким пламенем. Он приосанился, уперся рукой в бок, и вызывающе смотрел на меня.

– Которому ты не безразличен, даже без золота, – подмигнул я.

– И кто он? – выпучил бледные глаза седельщик.

– Хочешь знать? – усмехнулся я.

– Конечно, – облизнул он пересохшие губы.

– А зачем? – склонил я голову на бок. – Тебе то зачем? Ты же не бродишь по свету и не просишь милостыню? И у тебя есть те, кому ты не безразличен. Надеюсь есть…

Седельщик замялся, глаза забегали в поисках ответа.

– Ну… ну, да, правильно, я не попрошайка… просто интересно. Кто ж такой? Да еще и везде он выручает? Как так?

– Действительно интересно?

Он кивнул. В глубине его души полыхнуло неуемное пламя познания. Он чувствовал, как коснулся извечной древней тайны, что будоражит всех. В том числе и его. Поэтому, нельзя его разочаровывать. Я вздохнул, и спокойно заявил: