Текст книги "Изначальное желание"

Автор книги: Дмитрий Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 43 страниц)

– Чего-то я вас не пойму: вместо того, чтобы молить милостыню, вы тут непонятно о чем болтаете.

– Отчего же, – встрепенулся я. – Нам, по крайней мере, все понятно.

– И что вам понятно? – не терпелось ему.

– То, о чем мы говорим, – просто и доступно пояснил я.

– Хм, странные вы, – отметил парень. – Особенно ты. Этого-то я частенько тут встречаю. А тебя вижу впервые. Ты, вообще, кто такой?

– А разве это важно? – печально бросил я. – Особенно для такого важного человека, как вы. Ведь мое имя никак не повлияет на вашу жизнь. И даже в памяти не зацепится. А потому, смею повториться – важно ли оно?

– Нет, не важно, – искренне признался молодой охотник. – Но все ж… интересно. Первый раз встречаю такого попрошайку.

– Заметьте, – мягко остановил я его. – Я ничего у вас не попросил. Поэтому называть меня попрошайкой преждевременно.

– Ха, тоже мне, – с надменным хохотом взмахнул он рукой. – А зачем тогда ты здесь сидишь?

– Узнать кое-какую истину, – таинственно понизился мой голос.

– Какую?! – глаза парня сияли задором молодости и опьяняющим чувством собственного всесилия. Которое часто и губит молодых людей.

Я взглянул на Хвата. Он побледнел. Даже грязь и щетина не могли скрыть изменившегося цвета лица. Зато мои щеки подернулись гордым румянцем. Я подмигнул ему, и снова вернулся к своей «жертве».

– Просто мы с другом держим пари.

– Пари?

– Да, пари, – кивнул я. – Я утверждаю, что каждый подает ровно столько, насколько он ценит себя превыше остальных. Друг мой не верит. Он говорит, что больше медяка никто не подаст. И он был прав. Но… лишь до сегодняшнего дня.

– А что сегодня случилось? – желания парня запахли неподдельным любопытством. Сразу чувствовался азарт охотника. Он взял след. И тот неуклонно вел его в петлю моего силка. Я не спешил, так как знал: хочешь поймать – замани поглубже.

– Сегодня произошло удивительное событие, – продолжал я, искусно путая следы.

– Какое?! – он настойчиво следовал по пятам.

Я огляделся, словно загнанная косуля, вздохнул и указал на шапку.

– Я нашел самого достойного человека в вашем королевстве.

– Вот как? – густые брови удивленно поползли вверх. Я тут же повел чутким носом. Так и есть – пахнет глубинной ревностью.

– Да, именно так. Один знатный человек дал нам настоящий гульден. Вот он лежит.

– Хм, точно! – отметил охотник, бросив хмурый взгляд в недра шапки. – Гульден…

– Это не милостыня, – пояснил я, не сводя холодных хищных глаз с парня. – Это показатель достойности нашего благодетеля. Тем самым он вознес себя выше других, кто с презрением швырял медяки. Намного выше. Ведь никто другой ни разу не давал и серебра, не говоря уже о гульденах. Ни разу! И ни разу больше не подаст. Значит нет тех, кто был бы достойнее его. Нету! И быть не может. По крайней мере, я так думаю.

Молодого охотника едва не сломало пополам. Он нервно передернул плечами, сморщился, скривился, позеленел и мученически потянулся к кошелю, что висел под просторным дублетом. Мы ожидающе замерли. Глаза Хвата, казалось, сейчас выскочат. Рот его приоткрылся, лицо вытянулось. Он снова не верил в происходящее.

Силки затягивались. Я тоже округлил глаза в наигранном удивлении, но уголки рта все ж предательски усмехались. Однако никто не обращал на меня внимание. Ни Хват, ни молодой охотник. Каждого интересовало исключительно свое. Одного – деньги, второго – чувство собственного достоинства. Но никак не я. А потому сделка получалась честной и выгодной. Каждый получал свое.

Второй раз за сегодня солнце щедро вспыхнуло на золотых гранях увесистого гульдена. Оно ласково играло, отражая те желания, с которыми расставался охотник, и получали мы. Но с тем же парень приобретал одно из самых дорогих – достоинство. То есть мы попросту обменивались желаниями. Всех эта сделка устраивала в полной мере. И закон равновесия желаний не нарушался.

Цепкие сильные пальцы в прощальной тоске стиснули золотую монету. Синий дублет тяжело всколыхнулся. Он закусил губу, еще раз вздохнул, заглянул в шапку и разжал пальцы. Гульден скользнул в темное чрево, довольно звякнул и притих.

Но на этом сюрпризы не закончились. Парень достал еще и серебряк. И отправил его следом. Хвата заколотило. Он часто моргал и хватал воздух широко раскрытым ртом. Я тоже вытянулся в изумлении и восхищении. Да…

– Вот вам! – то ли с досадой, то ли с гордостью выдал молодой охотник. – Знайте, что есть тот, кто достойнее любого. Да, никто не подаст гульдена, лишь один нашелся таковой. Но уж тем более никто не подаст золота и серебра одновременно. Таков вообще лишь один. И это я!

– О… вы…вы… – силился произнести я, но никак не мог. Вернее – не хотел. – Вы… я право…

– Чего?! – парень победно выставил ногу, словно поставил ее на поверженную тушу медведя. В свете солнца ярко заблестел лоснящийся сапог, вспыхнули золоченые шпоры. – Не видали такого?!

– Поистине не видали! – честно признался я.

– И не увидите! – самодовольно добавил он.

– Боюсь, не увидим, – поспешно закивал я.

– То-то же!

– Но… мы должны помнить такого великого человека?

– Меня зовут Лоухорн! – высокопарно воскликнул он, воздев голову. – Лоухорн – Благородный Олень.

– Ваше благородство не вызывает ни тени сомнения, – учтиво кланялся я, бросая взгляд то на него, то на шапку. – Вы подлинно доказали его. Мы никогда не забудем столь великодушного поступка. И поведаем всем о вашем величии. А это куда ценнее, чем даже гульден. Ведь деньги тратятся очень быстро, а имя живет в веках.

– То-то же! – повторил Лоухорн, победоносно отставив ногу. – Так что пусть ваш «кабан» утрет свой пятак. Благородный Олень выше его в своем достоинстве.

– Так и есть, – закивал я. – Так и есть, почтенный Олень. Вы поистине утерли его сопливый пятак своим благородным… э… поступком.

– Так что запомните меня!

– Уже запомнили, – с восхищенной улыбкой признался я.

– Хорошо запомните! – уточнил он, потрясая пальцем. Ярким сапфиром вспыхнул большой перстень.

Я церемонно развел руками.

– Лучше не бывает.

Он еще раз окатил нас взглядом, исполненным величия, достоинства, гордости и всего того, что, по его мнению, возвышало его над остальными людьми. В том числе и над нами. По крайней мере, в рамках его сознания. А мы те рамки не спешили раздвигать до размера реальности. Ведь они укладывались в нужные нам размеры.

Лоухорн развернулся, метнул на нас прощальный косой взгляд, стиснул крепкие молодые зубы, триумфально усмехнулся, и поспешил дальше. Мы долго провожали его глазами – он был высок и приметен в толпе. А еще его шаги отдавались звяканьем шпор.

Но вскоре затихли и они. Остался лишь запах его распаленной гордости за самого себя.

Хват сидел, ни жив, ни мертв. Он судорожно сглатывал, издавал странные утробные звуки, какие обычно люди не издают, и глотал воздух. Я равнодушно откинулся на теплую стенку забора и посмотрел ввысь. Там лениво шествовали облака. Интересно, если бы они умели говорить и мыслить, как бы они оценили себя? Чего они достойны?

Но облака молчали. И не потому, что не умели говорить и мыслить. И даже не потому, что не знали своего достоинства. А потому, что никакое золота мира не сможет отразить их величия. Они измеряют его иными желаниями, нам, к сожалению, неподвластными.

Вернее тем, кто не задумывается о вечном.

И такие правы.

Вечность неизмерима.

11 Стремительный взлет

«Всяк думает, что он достоин,

да вот не всяк поймет – чего»?

Хранитель желаний

Молодой охотник скрылся в толпе. Но память о нем все еще удерживала горящее воображение Хвата. Он сидел с выпученными глазами и смотрел то на шапку, то на меня. Я же блаженно щурился и хранил полное безразличие к происходящему. Что мне то золото, которое вызывало у Хвата лихорадочный блеск в глазах. Ведь я могу иметь его столько, сколько пожелаю. Но не оно мне нужно, в отличие от этого нищего. А то, что много выше. И я снова посмотрел ввысь.

Хват, наконец, оторвался от созерцания своей дырявой шапки и взглянул на меня. Осторожно, ненавязчиво, с искренней благодарностью. С легкой завистью. Да, я показал ему, как заставить богачей расставаться с близкими сердцу гульденами. Но он прекрасно осознавал свои способности. А точнее их нехватку. Да, ему явно не под силу вести себя подобным образом с теми, кто выше его. Он не привык к подобной самоуверенности. Нищета растоптала ее без остатка. Он был нищим в полном смысле этого слова.

Хват украдкой поглядывал на меня. Он силился разглядеть во мне какой-то секрет. Мой же секрет в богатстве. В истинном богатстве. Оно-то и дает пьянящее чувство уверенности и превосходства. Даже над теми, кто богаче выглядит, ездит в дорогих каретах, владеет родовыми землями. Словом, имеет огромное, но все-таки ограниченное богатство.

Потому что мыслит ограничено.

– Ну как, Хват, ты уяснил урок? – я смотрел на него прямо и испытующе. Он поджал губы, нахмурился, задумался.

– Я… я понял, но…

– Что «но»? – попытался уточнить я.

– Но я не уверен, что тоже смогу так, – в его груди шевельнулась скорбь.

– Н-да! – со вздохом заключил я. – Я тут сижу с ним, время драгоценное теряю, а он ничего так и не понял.

– Но…

– Ты хоть понял, что подобное доступно каждому? Даже такому оборванцу, как ты? А ведь я еще хуже тебя выгляжу. Хотя в глазах тех, кто выше нас, мы равны. Вернее тех, кто считает себя выше нас с тобой.

Он послушно закивал. Я улыбнулся и продолжал:

– Мудрость здесь в том, что один человек всегда способен уподобиться другому. Достаточно лишь в своем воображении приблизиться к его образу.

– А вдруг ты и вправду «не человек»? – осторожно напомнил он, искоса поглядывая на мои бледные руки, на длинные пальцы. Его взгляд звучал уже по-новому. И пахло от него по-новому.

– Тогда уподобься «не человеку», – просто посоветовал я. – В мыслях своих можно уподобиться кому угодно. То есть, сравнить себя с кем-то, или даже с чем-то. И отыскать подобие. Или то общее, что есть изначально во всем.

Хват съежился, насупился и разочарованно поглядывал на шапку. Там поблескивало целое состояние. Удивительно. Впервые в жизни он смотрел на гульдены и не испытывал пьянящее чувство свободы. Неужели я похож на могучего атлета дразнящего ребенка своими мускулами. Неужели это достойно силача – насмехаться над слабым?

Нет. Так нельзя! Нельзя так!

Но ведь и он не дите малое. Он примерно моего сложения, роста, силы.

А самое главное – он умеет говорить. Ведь именно это умение стало причиной появления полновесных гульденов в этой изъеденной временем шапке. Хотя, слова есть отражение мыслей. Поэтому, главное не столько умение говорить – сколько умение мыслить.

– И что дальше? – призывно воскликнул Хват. От него запахло настоящим азартом. Да, пламя азарта напрямую зависит от улова. Я с вызовом посмотрел на него:

– Дальше? Дальше я предлагаю тебе попробовать.

– Но я не смогу, – голос его погрустнел, глаза печально опустились – он с тоской смотрел на шапку.

Я смял его осуждающим взглядом, точно пудовый молот тонкую жестянку. Он скорбно вздохнул, не сводя глаз с шапки. Но после украдкой взглянул на меня. Я усмехнулся.

– Эх, Хват, Хват! Вот тебе и еще один признак нищеты. Причем самый главный. И ты его в очередной раз подтверждаешь. «Не могу», и все тут. «Не могу», а значит, и делать не буду. Даже пытаться не стану. И какое из этого вытекает следствие? Причем единственное возможное. Правильно – у меня ничего нет. То есть у тебя. У меня-то много чего есть. Так много, что оно ни в один карман не влезает, ни в один кошель. Потому и нет мне нужды обременять себя чем-то. Я подобен путнику, идущему через волшебный лес изобилия. Под ногами полно ягод и грибов, по оврагам – орехи, на деревьях растут всевозможные фрукты. Я уже не пропаду от голода. Нужно лишь уметь видеть их среди густой листвы. Не лениться протягивать руку. И будешь сыт. Ну а хочешь чего-то повкуснее, тогда учись стрелять из лука – дичи и животных тоже не счесть? Учись бить острогой или удить – рыба бурлит в ручьях и сама просится в руки. Причем, чем выше твое мастерство, тем крупнее и сытнее станет добыча. Словом, волшебный лес неисчерпаем. Поэтому мне нет нужды набивать снедью суму в надежде на будущее. Я просто иду и иду вперед. Хотя не всегда вперед, но то уже неважно. Главное – я иду. И всегда у меня свежая еда и питье. Жадный, или недальновидный, непременно кинется собирать все, до чего дотянется. Тем самым он отяготит себя, замедлит ход, а то и вовсе прикует к одному месту. Причем съест он не больше моего, зато остальное протухнет. Лес, правда, от этого не обеднеет, обеднеет лишь жадный. Но это хорошо. Ведь если он умен, он осознает свою глупость. Ну, а если нет – увы, увы. Тогда его удел до конца дней сидеть на одном месте, видеть лишь крохотную часть леса, и вкушать истлевших припасов. А тот, кто понимает вечность леса, его щедрость и неисчерпаемость, безбоязненно блуждает по нему, совершенно не думая о голоде. Точно так же он не думает о хищниках, так как знает их повадки и легко предсказывает поведение. Точно так же не думает он о других скитальцах. Если встретит себе подобного, то возрадуется, и они продолжат идти вместе. Если наткнется на горстку насмешливых глупцов, то снова возрадуется – ему не по пути с ними. Они останутся ревностно оберегать кучу подгнивших фруктов и плевать путнику в спину. Ведь такой образ жизни – смысл их существования. Им нет нужды куда-то идти. Они нашли себе пропитание и довольны – большего им и не надо. Ведь в другом месте может ничего не оказаться. Зачем испытывать судьбу? А скитальца это не смущает. Он точно знает – еда есть везде, нужно лишь различать ее среди пышной зелени. И в отличие от глупцов, он не осуждает самих глупцов, лишь отмечает их недалекость мысли. Пусть глупцы обижаются и плюют ему вслед. Но он-то знает – если плюют в спину, значит ты впереди всех. Поэтому он все время куда-то спешит, не думая о голоде. Он думает о другом. О том, что толкает его блуждать по лесу. О том, что пытается он отыскать. О том, к чему должен прийти каждый.

Хват сосредоточенно слушал. Правда, он мало чего понимал, но то уже не важно. Важно то, что он понимал – речь идет о чем-то серьезном. Об очень серьезном. Но вот – о чем, он не понимал. Но и это уже немало. По крайней мере, для него. Как я уже говорил, началом понимания становится непонимание. Поэтому, если человек истинно захочет понять, рано или поздно он поймет.

Но Хват пока не понимал. Даже не задумывался. Он посматривал то на меня, то на шапку. Реже на прохожих. Зато если кто-то из них опускал глаза, то они тут же расширялись от небывалого удивления. И даже страха. В дырявой истлевшей шапке поблескивало золото…

– И все же я не пойму, как ты живешь? – ужаснулся он. – Что ты ешь, что пьешь, где спишь?

– Подобная мелочь недостойна внимания, если ты не человек, – пояснил я. – Я даже не задумываюсь об этих мимолетных вещах. Поэтому каждый раз ем, пью и сплю так, как захочу.

– О каких же тогда задумываешься? – обиженно засопел Хват.

– О вечных.

– Странно…

– Лишь для тебя.

– Но… как так? Как можно насытиться, думая о вечном? – заинтересованно хлопал он отекшими глазами. Мутная пелена в них начала неприметно проясняться. Да, тучи невежества способен разогнать лишь ветер желания – желания познавать. Лишь тогда можно согреться живительными лучами солнца. Я с улыбкой смотрел на него. Наконец-то он тоже начал задумываться о чем-то высоком, пусть и непонятном. Он уже сделал первый шаг, причем немалый. А тот, в свою очередь, порождает шаг второй – желание понять. Без первого невозможно второе. Поэтому глупо винить глупцов, кто чего-то не понимает. Хотя справедливо винить тех, кто упорно не желает понимать. В особенности очевидное и давно всем известное.

– Мысли о вечном уже есть насыщение пустоты, – глаза мои сомкнулись в блаженстве. – Ведь постигая вечность, постигаешь тайну времени. И тогда любой его промежуток подвластен тебе. Словно ты обретаешь все золото мира, и можешь распоряжаться любым гульденом. Но его никогда не обретешь, пока не начнешь ценить каждый гульден. А главное – видеть в нем не просто золотой кругляш, но человеческий труд. Соответственно и людей с их желаниями.

Я снисходительно посмотрел на Хвата. Он пусто хлопал глазами. Нищий. Но то не порок – то слабость. Возможно, еще и изменится. Разумеется, я с легкостью мог изменить его жизнь. Но ведь он тоже замысел Творца. Разве дозволено мне вмешиваться в его замыслы? Да и хватит ли моих сил? Мне проще сразиться с шайкой головорезов, чем вразумлять кого-то. Особенно неразумного. Ведь если у человека есть разум, он сам встанет на истинный путь. Пусть истинность определит для себя лишь сам…

– Ладно, Хват, – жалостливым голосом произнес я, – я посижу еще немного с тобой. Я покажу тебе, как работают мастера-попрошайки высокого класса. А ты смотри, слушай да запоминай. По уговору денег я не оставлю, лишь один гульден. Но тебе хватит. Ты, наверное, за месяц не выклянчишь столько. Но это уже не важно. Да только не забывай – все одно это нищета, даже если золото кидать будут. Ведь, как ни крутись, а нам дают подачки. Дают просто так, пусть мы и заманиваем богатых хитростью, и даруем им чувство превосходства друг над другом. Причем каждый считает себя самым достойным человеком во всем королевстве. За что, собственно, и платит.

Я потянулся к шапке, собрал серебро и второй гульден, сунул их за пазуху. Щедрость щедростью, но все же излишнее внимание привлекать не нужно. Представьте, что бы началось, если б все увидели, как два нищих утопают в золоте? Что станет, если все поймут, как мало они зарабатывают по сравнению с двумя ободранными попрошайками? Каким пламенем зависти вспыхнут их желания, когда они осознают свою мизерность по сравнению с нами? Ведь все здесь стоят в надежде заработать, да побольше. Каждый по-своему исхитряется, лишь бы только мошна его потяжелела. А тут вдруг дырявая грязная шапка нищего засверкает золотой горкой. И работать, главное, не надо. Сиди да проси. Нет – опасно. Не то, чего доброго, все разом кинутся просить милостыню.

Но если все будут просить, кто ж тогда будет давать?

К тому же, если богатые увидят много монет, то и чувство достоинства будет уже не то. Одно дело, когда ты переплюнул кого-то одного, кто решил утереть всем нос своим гульденом. А другое – когда таковых много. Какой смысл толстосуму вливаться в армию самых достойных, если их уже много? Самый достойный может быть лишь один. На это они и покупаются. И скорей всего богатые люди предшественников сочтут глупцами, увидав хотя бы несколько монет. Причем самого последнего сочтут самым глупым. Разумеется, глупее него быть никто не захочет. А вот одна монета уже может распалить дух противоречия и соперничества. Ведь она – яркое подтверждение чьей-то достойности, раз кто-то уже оценил себя. Поэтому многие захотят быть выше. При этом каждый истинно уверен, что другого такого не сыскать, и никто более так не расщедрится. Каждый станет считать себя последним. А значит и самым достойным.

Но не стоит забывать, что так считает каждый…

Шапка вновь заняла свое место. Мы закинули золотого живца, набрались терпения и принялись ждать. Я внимательно присматривался к ползущей толпе. Следовало удвоить бдительность – гульден как-никак. К тому же еще один признак нищеты, или слабости – безответность. Если ты слаб – тебя легко обидеть. И с легкостью отобрать то немногое, что сумел выпросить у жизни. Причем вина всецело ляжет на твои плечи, как бы нелепо это не звучало. Ведь ты, а не кто-то другой позволил допустить такое. Да, можно надеяться, что Бог покарает обидчика, что ему воздастся по заслугам. Причем, ему скорей всего и воздастся. Но все равно это злорадство. Ведь ты желаешь зла тому, кто подчеркнул твою слабость. Зато станет подлинным проявлением силы, если ты отнесешься к обидчику так, как он отнесся к тебе. И закон равновесия желаний не нарушится, и обидчику уже точно воздастся. И Творец облегченно вздохнет, освобожденный от ответственности. А самое главное – ты с гордостью осознаешь, что уже сам управляешь своей судьбой.

Время шаркало по булыжникам стертыми подошвами, постукивало каблуками, шлепало длинными носками мягких башмаков, звенело подковами, грохотало колесами. Мы молчали. Словно рыбаки в предрассветный час, боясь спугнуть рыбу, и напряженно смотрели на шапку, как на поплавок, как на последнюю надежду. Вернее так смотрел Хват. Я лишь следил, чтобы никто проворный не приближался слишком близко.

Однажды сработало. Стайка босых сорванцов заметила желтый блеск, замедлила ход. Кто-то даже с завистью присвистнул. Они начали ненавязчиво кружить вокруг нас, подбираясь все ближе и ближе, точно молодые волчата к спящему буйволу. Они чуяли запах теплой крови, но по неопытности не могли соизмерить силы. Хват хотел было с криками прогнать их, но я удержал его. Лишний шум мог помешать. Да и зачем детей обижать. Их надо любить. Поэтому я всего лишь улыбнулся. С любовью и от души.

Улыбка выдалась на славу. Яркое солнце коротко вспыхнуло на длинных клыках. Нет, на самом деле они не длинные, но когда я с любовью и от души улыбаюсь, они выглядят таковыми. Жаль, что нечасто я так улыбаюсь. Хотя, опять же – из-за любви к окружающим. Никто, почему-то не ценит искренности.

Волчат как ветром сдуло. Улыбка мигом слетела с моего лица. Вдруг кто еще увидит? Объясняй потом стражникам, что я добрый попрошайка, никого не трогаю и жду, пока шапка золотом не наполнится. Н-да. Говорю ж – не оценят правды.

Неожиданно свет дневной померк. Над нами нависла высокая тень. К нам подошел еще один состоятельный человек. Просторная золотисто-шелковая накидка свисала до колен и переливалась множеством складок. Рукава имели длинные прорези, потому всегда свисали. В прорезях проглядывала рубаха дорогого черного сукна с золотыми пуговицами на манжетах. На ногах плотные темные чулки и короткие длинноносые туфли. Иссиня-черные волосы коротко острижены по кругу. Карие глаза сверкали скрытой жестокостью. По ним читалось – он ничего не склонен давать, лишь желает выказать все свое презрение. Оно скопилось в его взгляде и силилось выплеснуться на нас. Мы с гордостью приняли вызов, вежливо поговорили. В итоге он лишился гульдена и одного медяка (оказывается, больше у него не было). Причем по собственной воле. А самое главное – он остался доволен. И пошел дальше, свысока поглядывая на окружающих. Хотя сами окружающие совершенно не обращали на него внимания. Им было не до него и его достоинства. Однако человека переполняло чувство собственного превосходства над всей толпой. Даже над всем королевством, включая самого короля. Ведь мы сделали его самым достойным человеком во всей огромной стране. Пусть лишь в его глазах, но то уже не важно. Ведь таких людей все равно не интересует чужое мнение. Главное – человеку истинно помогли. Настроение подняли, вызвали улыбку, напоили огромной самоуверенностью. Причем за такую смехотворную плату. За какой-то жалкий медяк. Ведь именно медяк, положенный сверху золотого, стал символом превосходства над теми, кто дал просто золотой.

Хват потерял дар речи. Его начал пробирать озноб. Я спрятал гульден, похлопал товарища по плечу, вселил заряд бодрости парой пылких слов и снова затаился. Главное – не ликовать преждевременно. Богачи – народ чуткий, многие из них действительно умны и прозорливы. Иначе не были бы богачами. Поэтому в любой улыбке они могли распознать откровенную насмешку. Я, правда, не насмехаюсь над ними. Просто желаю показать Хвату, что в любом деле необходимо высокое мастерство. Даже, казалось бы, в таком простом, как его. Но простота всегда обманчива своей показной легкостью. На самом деле все наоборот. Мы частенько видим как виртуозно и легко мастер добивается результата. Недальновидные видят очевидное – легкость. Прозорливые – долгий изнурительный путь к такому совершенству. И чем выше мастерство – тем выше результат. Поэтому глупо мечтать о втором, забывая первое. Так же, как глупо завидовать мастерам. Пусть некоторые из них и нуждаются в той зависти. Ведь она толкает их вперед, к новым непокоренным высотам.

Через некоторое время подошел еще один. Посмеялся, поиздевался. Мы болезненно повздыхали. Но потом человек увидел золото. Люди сразу меняются, когда видят золото. Чем больше золота, тем сильнее меняются. Ведь золото сильно пахнет желаниями. А если его много, то пахнет уже и далекими несбыточными мечтами. Но у нас был всего один гульден. Пусть у нас их больше, но на виду один. Невидимое золото не имеет запаха, поэтому мы не хотели злоупотреблять обонянием этого достойнейшего человека. Он долго удивлялся, хмурился, сопел. После тоже вздохнул, причем гораздо болезненнее, чем мы. Но что поделаешь – достоинство так легко не дается. В итоге он тоже купил право самого великого жителя королевства за один серебреный. Гульден, само собой, в счет уже не входил. Он подразумевался в любом случае, как самая мизерная плата за такой высочайший дар.

Достойнейший человек покинул нас в приятном расположении духа. А мы – жалкие и недостойные остались сидеть под забором. Пусть таковыми видит нас он, но то уже неважно. Главное – еще одно доброе дело сделали. Правда, так и не запомнили ни его имени, ни как он выглядит. Но разве важно для самого достойного человека, чтобы его помнили два каких-то босяка? Поэтому мы не стали тревожить его высокую особу просьбой занять место в нашей дырявой памяти. И со спокойной совестью позабыли его.

Хвата лихорадило. Он уже не говорил – он клекотал, как подбитый орел. Я вновь убрал золото в одежды, вновь ободрил его. Напомнил условия договора, чтобы он не обольщался и не счел все золото своим. Он мучительно кивнул, но все-таки от него пахло сильной завистью. Темной завистью. Благо, я хорошо вижу в темноте, иначе испугался бы. Вот вам еще один признак нищеты, из-за которого она продолжает оставаться нищетой. Да, зависть ужасна. Ведь она – ни что иное, как унижение самого себя на фоне того, кому завидуешь. И соответственно, возвеличивание его. Но мало кто об этом задумывается. Для них зависть – желание обладать тем, что принадлежит другому. Да, завидовать можно, и даже нужно, но лишь силе, уму, мастерству, таланту, упорству и трудолюбию. Тому, что толкнуло человека обрести желаемое. Тому, что можно и нужно развивать в себе, дабы обрести то же самое. Я называю это светлой завистью. Правда, она очень редка в наши дни, как впрочем, и во все дни была редка. Либо ею пытаются занавесить зависть черную. Да только запах текущих слюнок все равно пробивается через любые завесы.

Мы все сидели и сидели, а люди все подходили и подходили. Меня нисколько не удивляло, что все они разбрасывались золотыми. Ведь я ни капли не сомневался в своих способностях. Но что действительно удивляло – как много, оказывается, достойных людей. И откуда только гульдены берут? А впрочем, чего удивительного – наверняка они им достаются подобным же образом. Ведь если человек заработал тот гульден кровью и потом, то никогда не расстанется с ним так бездарно. Даже медяка не бросит. Для такого это столь же тяжело, как надрезать руку и пролить в шапку кровь. Хотя было бы интересно поговорить с таким.

Некоторые и вовсе превосходили всяческие ожидания – швыряли по два гульдена. Представляете?! Два гульдена! Нищему! Это ж неслыханно! Правда, лишь трое отважились на такой подвиг, но все же! Какой героизм, какая самоотверженность! Говорю ж, и на войну ходить не надо. Они-то и разделили первые места по достоинству. По крайней мере, в наших глазах. Причем по их одеждам и не скажешь, что они были состоятельны. Это еще больше укрепило мои предположения. Да, чем богаче человек, тем меньше он озабочен подчеркиванием своего богатства. Ему нет нужды надевать золотые цепи и перстни, шелка и бархаты. Да, он ценит дорогие вещи, но лишь те, в которых цена является отражением добротности и качества. Но никак не показного величия. К тому же такие люди не склонны привлекать излишнее внимание. Да и попросту смысл их жизни в ином, они гораздо мудрее просто богатых. Тех, кто достоинство покупает показными безделушками, или единственным завалявшимся медяком. На большее – духу не хватает.

Однако, вопреки ожиданиям, нашелся таки самый достойный. Он тоже выглядел не слишком приметно. На нем красовался простой коричневый берет, короткий темный плащ, синий камзол. При нем ничего не имелось, а потому он мог быть кем угодно. Я попытался принюхаться, но так ничего и не понял. От него пахло лишь каменным спокойствием. Я по обыкновению заманил его в сети, увлек, потянул в свою пучину. И очень удивился его податливости. Он не хмурился, не сопротивлялся, не стонал и не дрожал. Весь его облик, все его движения наполняла непередаваемая легкость. Он даже не удивился, когда увидел золотой. Уже интересный человек. Хотя бы тем, что вел себя, не как другие. Но мое удивление не знало предела, когда он, поняв суть дела, весело засмеялся. В его смехе не звучала издевка, лишь веселье. Я терпеливо ждал, натянув маску изумления. Хват нервно кусал губу. Наконец, мы дождались. Человек сунул руку за пазуху, что-то достал, затем вытянул ее над шапкой. На пальцах мелькнули загадочные темные пятна. Я принюхался. Нет, он не прокаженный. Больных сразу выдает кисловатый запах. От незнакомца пахло свежестью. Так пахнет молодость. Да, он выглядел молодо. Но проницательные серые глаза отражали его немалый жизненный путь. Хотя в них не мерцали тяготы невзгод, испытаний или лишений. Просто какая-то могучая сила неприметной легкости. Словно он был соткан из мыслей. Мы с затаенным напряжением следили за ним.

– Это то, что вы просите, – с его длани сорвалась первая золотая вспышка. И хотя уже вечерело, блеск выдался ярким и впечатляющим. – Гульден, за ваше достоинство. Нет-нет, не за мое – за ваше.

Монета тяжело звякнула. Хват сглотнул. Я молча и бесстрастно ожидал дальнейших событий. Незнакомец загадочно улыбнулся и снова разжал ловкие пальцы. Вниз полетел еще один золотой.

– Это за изворотливость ума.

Хват поджал ноги и втянул голову в плечи. Оказывается, истинная щедрость пугает слабых. Они постоянно ждут подвоха. Да, они всегда чего-то ждут. Я насторожился. Что еще?

– Это за то, чтобы меня запомнили, – слова сорвались с его уст, а вместе с ними еще одна монета. Монета полетела в шапку, слова в наши уши. Все разлетелось по своим изначальным местам. Я осторожно глянул вниз. Затем снова на него. Он торжественно усмехнулся. И снова разжал пальцы.

– Это за мудрость, что почерпнул я от вас.

Я замер, тронутый такой высокой прозорливостью. Невероятно. Он смерил нас испытующим взглядом, слегка покивал. И мы снова услышали его голос: