Текст книги "Изначальное желание"

Автор книги: Дмитрий Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 43 страниц)

– Увы, Тайла, увы! – произнес я обреченно. – Я бы рад, но ты тоже простой человек. Летать, правда, может каждый, но вот научится – это сложно. И в первую очередь – ввиду отсутствия вашего же желания. А я навязываться не люблю – я люблю летать.

Она горько вздохнула, и прижалась ко мне.

– Как же я буду жить без тебя?

– Очень счастливо.

– Нет, мне будет очень плохо.

– Лишь первое время.

– Но я всю жизнь буду помнить о тебе.

– Это приятно.

– Ты мой Бог!

– Пусть так. Но это лишь твоя истина.

– А иные меня не интересуют.

– Вот и отлично.

– Мы встретимся еще?

– Пути мои неисповедимы.

Она подняла глаза, проницательно посмотрела на меня и едва не взмолилась.

– Так может, на прощание хоть скажешь – кто ты?

Я усмехнулся.

– Ты же знаешь ответ.

– Откуда мне знать? – Тайла сильно сжала мою ладонь.

– Ты же знаешь, что я скажу.

– Да. Ты снова скажешь: «Это неважно», – с глубокой горечью отметила она.

– Да. Так я и скажу, – несколько разочарованно уронил я.

– Но… это не раскрывает твою суть.

– Напротив, – я откинул упавшую прядь ее чарующих волос. – Это как раз таки ее и раскрывает.

Я улыбнулся, и снова ее поцеловал. И мягко отстранил. Ее большие округлившиеся жемчужины глаз предательски блестели. Длинные пушистые ресницы робко дрожали. Равно как и ее простые хрупкие желания. Но я уже чувствовал – они крепнут. Вскоре она уже сильно изменится. Невзгоды и трудности перестанут довлеть над ней – она с легкостью станет преодолевать их. И нет в том моей заслуги. Только ее. Мое здесь лишь одно – желание, что так и будет.

А потому так будет.

– Прощай, милая Тайла. И спасибо тебе за все. Я тоже никогда тебя не забуду. Прощай. Прощай. Ты встретишь еще достойного мужчину. И приглядывайся к нему внимательнее – может, то буду я, изменивший свой лик? Ступай, тебя уже ждут. Кони бьют копытами – их манит дорога. Твой путь будет долог. Не скрою – он будет труден, местами даже очень. Но ты не бойся. Испытания всегда соизмеримы с твоими силами. Да, знаю, не всегда это верно, но верно то, что тебе дано укреплять свои силы. Но все это неважно. Важна лишь только цель. А она светла. Прощай. Прощай, любимая. И не оборачивайся мне вслед. Иди. Я тоже люблю тебя. Даже, больше чем, но то уже неважно. Ведь более мы не встретимся. По крайней мере, в пределах твоей жизни. Хотя, как знать, ведь жизнь бесконечна…

И вдруг в глубинах сознания я услышал чей-то голос. Похоже на мой. Но далеко – слышно плохо. Он пах печалью и искренностью. Он отражался в ее блестящих карих глазах благодатным эхом. Далекий тающий голос. Я прислушался внимательнее. Далековато… но я все ж разобрал:

 
…Любовь, подобно каравелле,
Подняв печали паруса,
В которых ветры песнь запели,
Уходит вдаль, где небеса,
И чистые морские воды,
С надеждой ждут её прихода.
 
 
Её тепло уже не будет
Любовью сердце согревать,
Со временем меня забудет,
И вряд ли станет вспоминать,
Но память добрая о ней,
Останется всего светлей.
 

И, развернув к поджидающему экипажу, я мягко подтолкнул ее в спину. Она послушно зашагала, но ее переполняло сильное искушение обернуться. Я чувствовал ее слабость – уж очень она была сильна. И вскоре возобладала. А разве могло быть по-иному? Ведь истинная сила человека в его слабостях. Ведь слабости рождены желаниями. Она порывисто развернулась, и… ахнула. Ибо не увидела никого. А по всей округе раскинулись безбрежные живописные просторы, пропитанные пряным духом разнотравья. И одинокая лента дороги, как символ жизненного пути.

Но меня на ней уже не было…

5 Мастер кузнец

«Ты прост, а потому и величайший ум

не разгадает сложности твоей…»

Хранитель желаний

Я шел по пыльной проселочной дороге. Изношенный прохудившийся плащ спадал с плеч, прикрывая серый кафтан, ветхую рубаху, такие же штаны и высокие мягкие сапоги. А более при мне ничего не имелось. Не обременяю себя излишней тяжестью.

По обе стороны тянулись фермерские поля и нивы, живописно раскинувшиеся под солнцем. Наливающиеся колосья шуршали под дуновением легкого ветерка. И пахли они трудолюбивыми руками, что по весне предали зерна благодатной земле. Надо мной пронеслись жаворонки, и в их пении слышался любовный призыв. На смешных пугалах важно восседали вороны, словно сами оберегали их от людей. Высоко в небе бело-серыми точками кружили аисты. Казалось, они высматривали, куда бы подбросить ребенка, спеша осчастливить людей. Вдали бугрились холмы, издали напоминающие обомшелые валуны. Тут и там выглядывали яркие лики подсолнухов. Дети солнца тянулись к тому, кто давал жизнь и свет. Они тянутся к тому, кто дает больше, чем получает. Равно как и все вокруг тянутся к такому.

Но не ведают они, что любой источник иссякаем, и лишь время исчисляет его меру. Благо, время солнца безгранично… В рамках ваших жизней. Но не моей. Вот потому-то и задумываюсь я о вечном.

Я неспешно шагал, наслаждаясь каждым вдохом, каждым взглядом, каждым мгновением моей жизни, каждой мыслью, что рождались при виде сказочных картин. Мне было хорошо. И хоть не человек я, но в такие минуты мне тоже хорошо. Ведь подобен я человеку. В такие мгновения я ничего не желаю, так как есть у меня все…

Мир – есть желание.

Мир есть замысел.

Я наслаждался миром…

Позади раздалось бряцанье и тяжелый перестук. Я обернулся. Меня догоняла скрипучая повозка. Возница – грузный широкоплечий мужик средних лет, держал вожжи и погонял саврасого коня. Его лицо, заросшее темно-русой бородой, выражало простое удивление и интерес. Льняную рубаху он закатал по локти, и на коже виднелись старые и свежие ожоги. От него пахло железом и углями. А также трудолюбивым упорством. Тем самым, с которым проточная вода грызет неподатливый камень. Я замедлил шаг, временами оборачиваясь, и приглядываясь к незнакомцу. Скрип приближался. Вскоре мы поравнялись, и он басовито окрикнул меня с высоты телеги:

– Далеко ли путь держишь, мил странник?

– Далеко, – отозвался я, ладонью загораживая солнце.

– Ежели до городу, то могу подвезти, – прозвучало с искренней улыбкой и готовностью.

– Не велик барин – так дойду, – отмахнулся я.

Он очень удивился. На миг задумался. И сказал:

– Видать, воистину барин, раз с простолюдином тебе ехать зазорно.

Я улыбнулся. Посмотрел в его чистые глаза и одним прыжком перемахнул через борт.

– Каков прыгуч? – подивился он.

– Да, я таков!

Мужик снова щелкнул вожжами, и телега со скрипом тронулась с места. Я устроился подле него на тесаной плахе. И ждал.

– Знать не барин, – окинул он меня потеплевшим взглядом. – Раз подсел-то.

– Не барин, – успокоил я его. – Но я бы и так сам дошел.

– Так чего ж запрыгнул?

– Да вот ты мне стал интересен. Ты, и ход твоих мыслей. Иначе б никогда не запрыгнул. То есть – как ты воздействовал на меня мыслью, чтобы я свое решение изменил.

– Во как! – оживленно воскликнул возница. – Ты слыхал, Гриворыл? Его мысли наши заинтересовали.

Лошадка лишь тряхнула гривой, услыхав свое имя.

– Как хоть звать-то тебя? – прищурился мужик, всматриваясь в меня – его слепило яркое солнце.

– Все по-разному зовут, – загадочно молвил я.

– Это как?

– А каждый как хочет.

– Это чего? Шутка такая? – нахмурился он.

– Нет.

– Я таких шутников не люблю!

– Мне тоже не все по душе, – искренне признался я.

– Так! – голос его возвысился, и в нем зазвучало раздражение. – Мне имя твое не нужно, но ежели ты его не скажешь, то это… это как плевок в меня. Меня вот Пудилой кличут. А ты кто таков?

– Вот таков – развел я руками. – Ты сам можешь назвать меня, как пожелаешь.

– Но ведь имя у тебя есть? – не мог сообразить он.

– О, да, – довольно отметил я. – И их много.

Он застыл на миг, сверля меня голубыми глазами. Оттуда веяло недоверием и осторожностью. Они выползали из самой глубины двух широко распахнутых зеркал, подобно холодным липким щупальцам. Они осторожно дотрагивались до меня кончиками, словно пробуя на сочность. Они извивались и подрагивали, не зная, с какой стороны подступиться. Но вдруг неожиданно одернулись и втянулись обратно. Глаза сузились, и в щелках полыхнуло недоброе пламя. Мужик гневно взмахнул могучей рукой.

– А ну-ка братец, иди-ка ты по-доброму с телеги.

Я с уважением посмотрел на него, и спокойно произнес:

– Так я и не напрашивался, если ты вдруг позабыл.

И так же легко спрыгнул в дорожную пыль. Щелкнули вожжи, раздался его громкий возглас: «Ннно, пшел»! И Гриворыл привычно затрусил вперед. Жалостно возмутились оглобли. Но мужик не слушал их. Я же тихо плелся позади, смотря на убегающую тряскую телегу, громыхающую осями. На широкую спину и курчавый темно-русый затылок. Смотрел и гадал – когда же он остановится. А в том, что остановится – не сомневался.

Отъехав на полсотни шагов, скрип неожиданно затих. Остановился. Что ж, иного и быть не могло. Я неспешно брел, с каждым шагом приближая неминуемую встречу. Брел с ленивой нерасторопностью, словно и не видел впереди себя поджидающего возницу. Он же, приметив мой темп, разгневался еще больше. И не успел я еще дойти, как с телеги донеслось:

– Ну долго ты еще там будешь плестись?

– Так я никуда и не спешу. Если ты, Пудила, торопишься, так поспешай и не жди меня.

Я гордо прошествовал мимо него, улыбнулся Гриворылу, и, не оборачиваясь, зашагал дальше. Он провожал меня с раскрытым ртом. Но опомнился, щелкнул вожжами. И снова скрип оживил шепот полей и воркование птах. Он спешно догонял меня.

– Послушай, мил человек, – застенчиво обратился он, – ты, знать, кто-то не из простых, пущай и одет по-простому. Мы же люди простые, и ко всякому с душой. А ежели к нам с пренебрежением, то и мы того же. Ты не обижайся, ежели чего, но… хоть скажи, как звать-то. А путь держать все одно веселее вместе. Да и пеший конному в пуп дышит. Давай уже, залазь.

Я посмеялся, но чистосердечно и беззлобно. Точно так же, каким стал его показной гнев. Он не желал мне плохого, его просто испугала неизвестность. Но он оказался смелым человеком, и не побоялся снова обратиться ко мне. А ведь он сразу сообразил, что я далеко не из простых. Пусть он и ошибался в моем высоком происхождении. Ведь я не знатного роду, не аристократ, скрывающий свой облик за личиной бродяги.

– Пудилой зовут, говоришь? – через плечо окинул я его взглядом. – За что прозвали?

Он широко улыбнулся. Чувствовал – я нисколько не обижен. Правильно чувствовал. И гордо провозгласил:

– Так ведь кузнец я. За то и прозвали, что пудовыми молотами работаю без устали.

– А почему ты, Пудила, передумал? Минутой назад согнал меня, а теперь снова приглашаешь?

– Так говорю же. Мы – люд простой, и не любим всяких там речей непонятных.

Я отвернулся и изучал далекие пейзажи. Он терпеливо ждал, не смея нарушить молчания. Лишь Гриворыл удивленно пофыркивал, бросая на меня красноречивые взгляды. Мой взгляд снова скользнул на кузнеца.

– Тогда, боюсь, тебе со мной не по пути, – произнес я. – Причем для твоего же блага.

– Будет, – снова махнул он широкой бугристой ладонью. От нее пало гарью и железом. – Я не настаиваю. Хочешь молчать – молчи.

– Отчего же, я очень хочу поговорить с тобой, – искренне признался я. – Я ведь сказал, что мне сразу стал интересен ход твоих мыслей. Ты, хоть и с виду простой, да тоже мыслишь далеко не просто.

Улыбка, полная гордости, тронула уголки его рта. Он свесился с облучка.

– Так и мне стало интересно. Чего это тебе вдруг от меня понадобилось?

– Ладно, – проворчал я, и снова взлетел на телегу, под его одобрительный посвист. – Чего уже время терять. Поехали.

И мы снова двинулись дальше, по накатанной пыльной дороге. По обочинам выстроились армии одуванчиков, ромашек и васильков, пробиваясь сквозь широкие листья подорожника. Они источали дивный полевой аромат и притягивали сонмы трудолюбивых пчел, гудящих шмелей, трескучих стрекоз. Время и дорога слились в единую неразрывную ленту. Время наполнилось тихим скрипом колес. А ведь колесо и есть символ времени, символ движения, символ жизни.

Между тем кузнец снова заговорил, потому как я в блаженстве затих.

– Хочешь – таи имя, но как мне звать-то тебя?

– Как пожелаешь, – я с упоением вытянул уставшие ноги. Вернее, я никогда не устаю, но отдыхать все же люблю.

– Это я уже слыхал, – отметил он. – А имя-то есть?

Да, я в очередной раз убедился – обычных людей не переубедишь. По крайней мере, обычными способами. Что ж, прибегнем к необычным.

– Имя есть, – я, наконец, успокоил его, и попробовал иначе. – А давай ты попробуешь угадать?

– Куда мне, – раздосадовано отмахнулся Пудила. – Я только молотами стучать могу. А такое не по мне.

– Да ладно. Ты хоть и простой кузнец, но далеко не глупый, а очень смышленый.

– Неужели? – с искренней наивностью распахнулись его глаза.

– Да, – с такой же искренней уверенность подтвердил я.

– Так… имя говоришь… так… – забормотал он под нос. – Эй, Гриворыл, может, ты поддакнешь чего. Эко каков нам попутчик достался. Все загадками заговаривает. Видать не из простых. Простому мужику оно надо? Он только жене может зубы заговаривать, когда выпить хочется. А так – нет. Имя, имя, хм? Видать – из заморских будешь?

– Почему? – удивленно потупился я. Но не тем подивил он меня, что назвал заморским, а тем, что начал размышлять. Пудила смерил меня хозяйским взором, и начал перечислять:

– Да бледный ты какой-то, да худой. И лицо серое. Не ел давно? Небось, прибыл из-за моря, да тебя и обобрали лихие удальцы. Благо хоть не убили. Оно-то и видно, раз без вещичек гуляешь. Да и поседел не по годам – не иначе как с голодухи. Иль со страху. И руки у тебя длинные. Да, явно не из местных. И зубы какие-то странные. Точно – гость ты заморский. А там как кличут по-ихнему? А, Гриворыл? Ты не помнишь? Как их величают? Ну… ну… наверное… Роберт!

Его темное закоптелое лицо засияло, а в глазах заплясали веселые искорки. Он радовался, что вспомнил хоть одно из заморских имен. Хотя на самом деле оно далеко не заморское. В этих краях оно тоже изредка ходит в употреблении. Я удивленно вскинул брови и немо уставился на него, искусно играя изумление высшей степени.

– Пудила, ты превзошел все мои ожидания! Ты гениален! Ты угадал!

– Угадал! – басовито заголосил кузнец. – Слышь, Гриворыл, мы угадали! Его воистину Робертом величать!

Гриворыл лишь фыркал пренебрежительно, раздраженный тем, что ему орут под ухо. И устало трусил дальше. Ему было совершенно наплевать, как меня зовут.

– Роберт, значит, – потер загорелые руки кузнец. – Как я ловко-то. Это ж надо так. С первого разу да к князю. Н-да!

– Ты назвал меня Роберт, значит так и зови, – подтвердил я.

– Погоди, – насторожились его наивные глаза. – Так я чего – ошибся? Ты снова лукавишь?

– Ладно, успокойся. Роберт я, Роберт. И делу конец.

– А, ну ладно, – прогудел он. – Конец – так конец.

– Ну вот и познакомились, мастер Пудила, – торжественно объявил я.

– Да, с тобой пока познакомишься, так и дорога кончится, – посмеялся он, играя вожжами.

– Так не это ль тебе от меня нужно? – я вопрошающе поглядел на него. – Не весело ли время скоротать в пути?

– Ну да, это. Так ты что ли для меня стараешься?

– Разумеется.

– Каков заботлив попался! – поцокал он.

Гриворыл оглянулся, полагая, что цоканье обращено к нему. Но Пудила вновь стеганул его.

– Да, забавен ты, Роберт, – продолжал кузнец. – Я сразу то уразумел. Интересен и притяжателен. Да. Откуда сам будешь?

– Издалека.

– А путь куда держишь?

– Еще дальше.

Он снова нахмурил кустистые обожженные брови, и вдруг расхохотался.

– Ссадить бы тебя снова, да вот уж и не могу.

– Да? Чего так? Скажи, и я спрыгну.

– Сиди уже.

Я тоже заулыбался. Но при этом старательно таил зубы, иначе улыбка походила на звериный оскал.

– Так чего же не хочешь согнать меня с повозки?

Он осмотрел меня с родительской строгостью.

– Согнать-то недолго, а вот разгадать, кто ж ты есть? Вот это мне интересно!

– О, поверь, это всем интересно. И в первую очередь мне. Но никому не по силам.

Он долго косился на меня, щурился и приглядывался.

– Необычный ты. Вокруг все обычно и по-простому. А ты нет. Оттого и тянет меня к неизведанному.

– Эх, Пудила, Пудила, – назидательно начал я. – Неизведанное всегда таит опасность. Не угадаешь ты никогда, что ждет тебя за гранью неведомого. Поэтому, если в силах своих не уверен, лучше не суйся. Как правило, любопытство губит людей.

– Так мне силы не занимать, – нахваливал он себя, демонстративно сжав кулак. – Я самый сильный у нас в деревне. Даже скучно как-то – на праздниках никто не хочет со мной бороться. Всех уже подмял.

Я с уважением похлопал его по плечу, по руке. Он на миг замер от неожиданности, а после с новым интересом уставился на меня. К чему же я все это делаю? Я уловил его желание и пояснил:

– Силой-то сильный, да только не всю силу по рукам мерят.

Он встрепенулся и вновь гордо просиял.

– Так я и пнуть могу, ежели надо.

– Не надо, – успокаивающе молвил я. – Никого пинать не надо, по крайней мере, без острой нужды.

Его глаза полыхнули ярким пламенем старых обид. И он бойко стеганул Гриворыла.

– Ха, нужды всегда полно!

Гриворыл обиженно заржал и потянул телегу быстрее. Я посмеялся, приглядываясь к нему. И продолжал:

– Силен не тот, у кого руки или ноги могучи, но тот, у кого голова на месте.

Он подозрительно посмотрел на меня, и осторожно пощупал голову.

– Так на месте же, – пробубнил он.

– Кто головой работает, а не руками, – разъяснил я. – Мысль наша есть сила, что движет руками. Или языком, когда мысль нашу следует донести до другого. Мысль есть изначальная сила, и нет ничего мощнее ее. Ни сила рук, ни ног, ни чего иного не может сравниться с ней. Мысль порождала государства и страны, мысль строила города и империи, мысль возвела все дома, мельницы, кузницы, замки и все остальное. Мысль кует оружие, мысль вкладывает его в руки людские, и мысль ведет их на войну. Да, мысль умеет как созидать, так и разрушать. Такая вот она, мысль наша. Велика и сильна.

Он окинул меня недоверчивым взглядом, а после с вызовом произнес:

– Врешь ты все, гость заморский. Врешь, и не краснеешь. Сам я кузню свою строил! Понимаешь? Сам! Я, и три моих сына. Ну Долголоб хромой еще подмог крышу ладить, а так все сами. И камни таскали, и отесывали их, известняк толкли, стропила рубили, и охлупень. Печку выкладывали, и горнило глиной обмазывали. Жена меха шила. Тигли только у гончаров я вымениваю на подковы, а так все сами. Ну Гриворыл еще руду возит, или товар готовый в город, как сейчас. И оружие сами куем, а не мысль какая. Мысли иной раз лишь отвлекают: зевнешь только – того и гляди, что по пальцу молот пудовый саданет. Знавал ты такое, а, Роберт? Не знавал? А знаешь, как мысль быстро работать начинает? Как язык ее до окружающих доносит? И кратко – и всем понятно сразу! Так что, братец, мысль твоя лишь здоровью вредит. А как работаешь отрешенно, ни о чем другом не мысля, так все и идет, будто по маслу.

Я покивал, видом подтверждая его правоту. С такими спорить бесполезно, и переубедить их нельзя. И таких большинство. Но полны они моего искреннего уважения, поскольку они и служат инструментом для воплощения наших мечтаний. Наших мыслей. Наших желаний.

Вернее ваших. Я не человек, потому мне и не нужны такие. Я все могу иметь сам. Я снова покивал, с завистью поглядывая на его мускулистые предплечья.

– Да, могучие у тебя руки, мастер Пудила. Наверное, давно кузнецом работаешь?

– Так еще с детства. Отец к этому делу приучил. А как приучил, так и пошло. Сначала сохи да плуги. Потом подковы да ухваты. Ну а после уже и оружие с броней.

– А сейчас что везешь.

– Броню и везу. Заказ тут недавно был от самого короля и его приближенных рыцарей. Они без турниров жизни себе не представляют. Так у них что ни праздник – турнир. Как будто дел иных нет, как копьями друг друга в рыло долбать, да еще на полном скаку. Или мечами да булавами охаживать. Вот и собираются они в стольном граде, чтобы силами мериться да перед дамочками щеголять. Понацепляют павлиньих перьев, тряпок разноцветных, ленточек да конских хвостов. Иные и вовсе себе на головы крылья мастят, или фигуры целые выклеивают из ветошей – это чтоб его в толпе узнать могли. Щиты расписывают, штандарты поднимают, лишь бы герб всем виден был. Как соберется их сотни три, ух! Так еще при каждом оруженосцы, пажи, горнисты, герольды да трубадуры. Представляешь, Роберт, какова орава собирается. А зрителей сколько? Да они попросту в столицу не влезают. Потому турниры за городом проводят – там даже специальный загон отстроили. Вот так вот господа наши нежатся, а мы работай в поте лица, чтобы им, родовитым, унять себя было чем.

Я с интересом слушал его неспешную речь. И удивленно переспрашивал:

– Выходит, ты – Пудила, не приветствуешь турниры? Ты не любишь развлечения?

Он усмехнулся.

– Ты знаешь, Роберт, какое то зрелище? Дух просто захватывает, когда видишь, как две конные фигуры с грохотом несутся друг на друга. Как блещут их крепкие доспехи, как горят они под солнцем. Особенно когда знаешь, что сам мастерил тот доспех, который готовится на себя удар принять. И сердце в пятки уходит, когда вспоминаешь, что на груди его трещину забыл заварить! О, я люблю турниры. Тем более за доспехи дворяне наши золота не щадят. Хотя потом и обирают безбожно.

– Послушай, Пудила, а для чего тебе золото? – осторожно поинтересовался я.

Он метнул на меня косой взгляд, полный недоверия.

– Ну, Роберт, и вопросы ты задаешь. Один солонее другого? Ты что, сам не знаешь, на кой людям золото?

– Так в том и дело, что каждый по-своему им распоряжается. А распоряжается согласно своим пожеланиям, предпочтениям, прихотям и… мечтам. Поверь, меня не интересует золото, политое твоим крепким потом, но интересны мне твои желания. И мечты. Для чего ты вообще живешь?

Он крепко задумался, временами бросая на меня глубокомысленные взгляды. Меня буквально обжигало. Я чувствовал, как вскипает его сознание, как накаляются и бурлят мысли. От него веяло настоящим жаром, будто от горнила, раздуваемого мехами его мышления. Повозка тяжело скрипела, но мне казалось, этот звук исходил из его большой кудрявой головы. Впервые в жизни там заработал старый ржавый механизм, когда на него капнули масла и дернули за рычаг. И так сильно он скрипел, что я начал опасаться за его сохранность. Может зря я так? Может не стоит пытать его простое мышление сложными вопросами. Но ведь механизм есть, пусть и ржавый. А значит, он был когда-то создан не иначе как для работы. И мне казалось преступным оставлять его в бездействии. Я блаженно откинулся назад, оперся о теплые доски, и терпеливо ждал.

– Да… – наконец, философски подытожил он. – Да… живешь себе, живешь всю жизнь, а зачем живешь, так и сам не знаешь. И когда попадается гость заморский с такими вопросами, то даже стыдно становится. Не знаю я, Роберт, веришь – не знаю, зачем живу. Да и не надо мне знать-то. Зачем? Мне и так хорошо. А думать за меня пусть другие думают. Если им делать больше нечего. А то, говорю ж, как задумаюсь, так и гляди, что молот соскользнет. И тогда так мысли прут, что ой-е-ой! Знакомо?

– О, да, – улыбнулся я, погружаясь в воспоминания. – Я ведь сам кузнецом был?

– Ты?! – удивленно подскочил он, ощутимо встряхнув повозку. – Такой щуплый? Ты был кузнецом?!

– А что тебя смущает?

– Ты на меня глянь? – на его губах засияла гордая улыбка. – Я, право, не хвастун, но все кузнецы такой масти. Хлипких нет. Когда всю жизнь молотом машешь, то руки видишь, какими становятся. И пальцы точно кованые делаются от мозолей. Ты, видать, либо болтун, либо исхудал с тех пор сильно. И руки маслами мазал, которые дамочки стольные любят пуще тех, кто их дарит.

Я задумчиво произнес, смотря на лошадку:

– Не болтун. И не исхудал. И масла мне никуда не надо. Вернее, похудел, но не сильно. А сила моя не в руках. Но в голове. И в сердце. Потому как желания мои именно там. И сильны они настолько, что никакой силач не может совладать с ними.

Он демонстративно смерил меня взглядом. И вызывающе прогудел:

– Да?!

– Да, – спокойно подтвердил я.

– А ну дай руку, – предложил он.

– Держи.

Я почувствовал, как его огромная твердая ладонь, точно стальная клешня, ухватила мою продолговатую кисть. В голову сразу ударила боль от ожогов, от разбитых пальцев, от наковальни, неосторожно оброненной на ногу. Да много еще от чего. Вся его жизнь промелькнула передо мной. Я воочию убедился, какой счастливой и прекрасной она была, несмотря на изнурительный тяжелый труд. Но кроме труда, он страстно не желал ничего. Пудила усмехнулся, глядя мне в глаза, и принялся медленно сжимать ладонь. Чем сильнее он сжимал, тем шире становилась его простодушная улыбка.

Но так длилось недолго.

Я со скучающим выражением тоже стал сжимать его руку. Но пока не сильно, стараясь не разочаровывать его сразу. Он, чувствуя сопротивление, усилил хватку. Я не отставал. Он снова надавил – я ответил. Улыбка уже поблекла, и оборачивалось недоуменным выражением. Я хранил каменное спокойствие, отрешенно изучая холку Гриворыла. Лошадка прядала ушами, отгоняя назойливых слепней, и временами фыркала. Она радовалась остановке и кратковременному отдыху. Зато напрягался хозяин.

Пудила уже не стеснялся, и жал изо всех сил. Лицо его раскраснелось, будто после бани, и источало настоящий жар. Глаза переполняло звериное упорство – казалось, они вот-вот выскочат из орбит. Он хрипел, кряхтел и пыжился, напрягаясь всем телом. И откровенно злился, бросая на меня гневные взгляды. Хотя сам недавно жаловался, как скучно быть самым сильным, когда никто не желает с тобой силой мериться. Подобное утверждать могу лишь я, потому как не встречал еще тех, кто мощью своей был бы мне подобен. Но я стараюсь молчать, ничем себя не выдавая.

Настал мой черед растягивать улыбку. И торжествовать. Я внимательно смотрел в его округлившиеся глаза, до сих пор таящие непокорность. Он не мог признать поражения, и втайне надеялся на реванш. Но я оказался неумолим. Мои тонкие длинные пальцы с адской силой сдавили его клешню. Он взвыл не своим голосом. Я же кровожадно оскалился. И вдруг резко привстал, легко взмахнув рукой. Огромный неподъемный Пудила, точно снаряд, пущенный из катапульты, высоко взлетел в воздух. Он вопил, орал благим матом, ничего не соображая. А еще забавно болтал руками и ногами. Да, нечасто попадаются те, кто мог бы так легко подкинуть его грузное тело.

Описав дугу, он мягко приземлился в стог сена – я нарочно забросил его туда. Из-за стога с недовольным карканьем вырвалось несколько ворон. Они желали лишь одного – убраться куда подальше. Ругань и крики кузнеца тут же поглотила сухая кипа. Но через миг его всклокоченная голова высунулась наружу. Глаза светились праведным гневом. Но за его плотной завесой мерцало великое изумление. Еще глубже таился простой человеческий страх – страх перед неведомой силой. Я добродушно улыбнулся, закрываясь ладонью от солнца.

– Ну как? Теперь веришь?

– Да я тебя… – погрозил он волосатым кулаком. Но голос его уже не пах былой решимостью.

– Оговорюсь сразу, – предупредил я, – кидаться на меня бесполезно. Я не намерен калечить тебя, мастер Пудила. Ты хороший человек. И труд твой ценен – ты нужен людям. Поэтому уйми свою ущемленную гордость, свое самолюбие, и полезай обратно.

Он позлился еще немного, выбрался и принялся отряхиваться от соломы.

– Ну, Роберт! Ну, смотри у меня! – ворчал он уже тише.

Подойдя к повозке, он с трудом взобрался на свое место. Я не сводил с него взгляда. Тяжело вздохнув, он повернулся ко мне.

– Где ж ты такому научился?

По моим губам скользнула легкая усмешка.

– С мое по миру поброди – и не такому научишься! Сам то как? Цел?

– Да цел, вроде…

– Ну и хорошо. Я ведь нарочно тебя в стог закинул. Иначе бы так шлепнулся…

– Да, шарахнулся бы – не горюй. С моей-то тяжестью.

Внезапный порыв ветра всколыхнул конскую гриву, тронул мои пепельные локоны, и заставил перешептываться поля. Потянуло свежестью реки. Я блаженно засопел, и снова покосился на него.

– Ну теперь-то веришь мне?

Он снова пристально вцепился в меня глазами и сощурился.

– Не, и сейчас не верю!

– Отчего же?

Пудила в последний раз отряхнулся и покачал головой.

– Не кузнец ты! Хоть убей – не кузнец. Ни один кузнец на свете не мог бы так легко подбросить мастера Пудилу. Такое под силу лишь сказочным богатырям. Но не смертным мужам.

– Я не тот и не другой, – подчеркнул я.

– Так кто же? – ползли вверх его густые брови.

– Ты сам назвал меня Робертом.

– Но кто ты?

– Это неважно.

Пудила нахмурился, обиженно шмыгнул, и бойко стеганул Гриворыла.

– Ннооо, пшел уже!

И мы со скрипом тронулись дальше. Некоторое время он еще дулся и бурчал нечленораздельно, но я прекрасно слышал, ведь я слышу. Он бормотал о том, как всегда зарекался не брать с собой попутчиков. И как всегда пренебрегал зароком. Я только и делал, что виновато разводил руками, и простодушно улыбался, мол, я – не я. Но вскоре мы снова общались как прежде. Он уже откровенно восхищался моими атлетическими способностями, и допытывался, откуда они у меня. Я уклончиво отвечал, выдвигая туманные объяснения. Или откровенно лукавил, чтобы снова не изломить его примитивное хрупкое мышление. И мы весело коротали время.

А время ползло вместе с нами вдоль пыльной укатанной дороги, иссеченной множеством различных колес. Я видел эти следы своим внутренним взором, словно старые записи в огромной книге. Я видел, кто здесь ехал в прошлом году, я видел – что он вез. И столь четки оказались те воспоминания, что никакие дожди, снега и бури не смогли смыть вековечную память, въевшуюся в плотную толщу тракта. Время и воспоминания – два извечных спутника, бредущие неведомо куда. Уходит время, а с ним уходят и воспоминания. Чем дальше, тем туманнее они. Но есть один страж, что призван оберегать их. И имя ему память.

Я оглянулся. Теперь и наши следы вошли в историю этой дороги. Теперь и я оставил здесь свою запись. Жаль только – никто ее не может потом прочесть. Никто не наделен такими чувствами. По крайней мере, не встречал пока таких.

– Далеко еще до города? – спросил я, вглядываясь в голубеющую даль.

– Не очень, – отозвался Пудила. – Еще три деревеньки – и доехали. Ты поесть не желаешь?

– Нет, не желаю.

– Есть тебе побольше надо, – высказал он свое мнение. – А то вон как исхудал да побледнел.

– Ты еще скажи – чтобы сил больше было.

– Силы тебе не занимать. А вот вид приятный всегда нужен.

– Зачем? – насторожился я.

– Ну, дивчин соблазнять, – подмигнул кузнец. – Они румяных да крепких любят.

– Это поначалу. А когда понимают, что толку нет от такого?

– Всегда толк есть. Ты на меня глянь.

– Да, ладный ты мужик, Пудила. Но и ты посмотри на меня хорошенько. Посмотри. Видишь?

– Чего?

– Ну, ты сам только что произнес, мол я худой да страшный.