Текст книги "Изначальное желание"

Автор книги: Дмитрий Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 43 страниц)

Я сделал широкий жест руками.

– Вот.

– Ну где, где?! – допытывался барон, со скрипом вращая шеей, укрытой кольчужным ожерельем.

– Ну вот, вот, – тыкал я пальцем во все подряд. – Вот оно все.

– Эта земля принадлежит королевству, – многозначительно заключил Лой де Гарра. – Ею правит король Вальгред Третий. Отдельные земли принадлежат нам – баронам, графам и герцогам. У тебя же и жалкого клочка нет.

– Но я еду по этой земле, – заметил я, всматриваясь в синеющие вдали горы. – Я наслаждаюсь ею. Я вбираю в себя ее силу. Могу напиться из ручья, могу поймать и зажарить куропатку. Я могу получить все блага, что дает нам земля.

– Но она не твоя, – то ли с усмешкой, толи с вызовом бросил он.

Я глубоко вздохнул и заговорил:

– Так право собственности в том и заключается, что ею можно воспользоваться в любой момент. Я же, почтенный барон, хоть каждый день могу тут ездить. И никто мне ничего не скажет. Даже сам король. Понимаешь меня. Право собственности оно тоже условно. К примеру, твоим конем может воспользоваться кто-то другой. Пусть на время. Твой меч может оказаться в чужих руках. Твоим замком правит кто-то другой во время твоего отсутствия.

Он бросил на меня строгий взгляд.

– Да, но я сам решаю, кому дать право временно обладать моей собственностью. Я сам назначаю доверенных людей.

Я усмехнулся и продолжал:

– Хорошо. Другой пример – после свадьбы женщина становится собственностью мужа. Ведь так. Но все это тоже условно. Потому как ты сам, за свою долгую жизнь имел возможность убедиться в этом. Наверняка ты сам наслаждался чужими женами. Или хотя бы случаи такие слышал не раз. О том, разумеется, стараются не распространяться, но слухи все же беспочвенно не рождаются. Бывает даже, девушкой наслаждаются все, кроме мужа, или там – жениха. Хотя и мужья не теряются. Не у всех так, но очень уж часты подобные случаи. Сколько странствую по миру – везде так, лишь с небольшими отличиями и особенностями. При этом все старательно делают вид, мол ничего не происходит.

Барон насторожился, точно охотничий пес и как-то по-новому воззрился на меня. От него запахло воспоминаниями, перевитыми страстью и соблазнами. Я сознательно замолчал, но он кашлянул и настойчиво попросил:

– Продолжай.

– А чего продолжать, – сдерживая улыбку, продолжал я. – Я сам часто ласкал чужих жен, причем изначально того не желая. Они сами шли ко мне, не взирая на мою отталкивающую внешность. Выходит, они искали в моих объятиях иного, чем просто ласки. Я даже отпираюсь поначалу, уповая на то, что необходимо быть верными друг другу. Но что делать, когда она едва не впивается в тебя. А после изливает душу и обиды на своего избранника, который сам изменяет ей направо и налево. Она попросту не хочет выглядеть в своих же глазах обманутой дурой. Но все это неважно. Но важно то, что изначальная собственность условна. Особенно собственность на другого человека.

– Вот он ты каков, – взгляд барона сузился, а рот растянулся в улыбке.

– Да я таков.

– Здесь мы с тобой схожи, – он улыбнулся еще шире. – Но не во всем. Да, я тоже обожаю чужих женщин. Но не жду, пока они прибегут ко мне, а сам их увожу.

– Да?

– Да.

Я пристально осмотрел его, точно лекарь больного.

– И до сих пор цел и невредим?

– А кто мне что сделает? – вызывающе выпятил он стальную грудь.

– Обычно такие дела заканчиваются трагически, – напомнил я. – Нередко дуэлями…

– Ты не понял, скиталец! – прервал он меня. – О дуэли и речи быть не может. Дуэль – удел дворян.

Я насторожился.

– Неужели ты…

– Вот именно, – хохотнул он, похотливо облизывая губы. Ему явно доставляло удовольствие говорить о том. – В своем баронстве я ввел древний обычай – право первой брачной ночи.

Он самодовольно потер руки в перчатках, предаваясь воспоминаниям. Я напрягся, хотя всем своим обликом не подавал вида. За время бесконечных скитаний, я многого насмотрелся и наслушался. Поэтому меня трудно удивить. Но всякий раз, сталкиваясь с неизвестным или невиданным, возникает интерес и жажда познания желаний. Тех, что лежат у источника того или иного явления. Тех изначальных желаний, что становятся первопричиной. Барон вызывающе глядел на меня, словно решал – стоит ли продолжать. Я молча ждал, потому как знал – дождусь. Лой де Гарра ухмыльнулся, мечтательно посмотрел по сторонам и снова заговорил:

– Да, право первой брачной ночи. Ведь это так здорово, так сладко, так интригующе. И не столько само действие прельщает, сколько упоение собственным всесилием и всемогуществом. Ты не представляешь, какая то сласть в разгар свадьбы нагрянуть с дружиной в деревню, поставить всех под арбалеты, и увести с собой юную красавицу. Она визжит, брыкается, а ты ее лапаешь на глазах у молодого женишка. Или фантазируешь вслух, что ты с ней станешь делать. А он стоит в бессилии и краснеет от злости. Кулаки сжимает и губы кусает. Бывают особо горячие. Они безумно бросаются защищать своих благоверных. Но что он может сделать против дружины? Ведь не все такие, как ты. Не все могут рыцарей из седел вырывать. Да и ты против десятка вряд ли сладишь. А против трех и подавно. Но я никогда их не убиваю. Так, плетями посеку до полусмерти – пусть ведают, кто их истинный хозяин. Нет, я не хвастаюсь милосердием. Просто вдвойне слаще оставить его в живых, а денька через три привезти ему изможденную растрепанную невесту, и швырнуть со словами: «Забирай свою подстилку. Пришло и твое время попользоваться ею». Ха-ха-ха! Ох, как я люблю такие мгновения. Как люблю смотреть в их погасшие глаза, как люблю упиваться их муками и бессилием. Вот она – власть! Это тебе, путник, не с любовницами по сеновалам зажиматься, которые после долгих лет от сварливого или ревнивого мужа к тебе бегут. Это абсолютная власть и возможность творить все, что только заблагорассудится. Особенно сладки нетронутые девушки. Молоденькие, сочные, нежные. Эх! И ты купаешься в своей власти над ними, становясь для нее первым мужчиной. Как они визжат, как они стонут, плачут и молят вернуть их обратно. А меня это еще больше заводит. Я сполна получаю все. Я удовлетворяю все свои прихоти, а она не может ничего поделать. Если норовит с собой покончить, то угрожаю расправиться с ее женишком. Действует – смиряются. Это… это как лошадь дикую обуздывать. Лишь сила способна совладать с непокорством. Покорение – это самая сласть. Ради этого стоит жертвовать своей человечностью. Бывают еще – сами с удовольствием прыгают на мое ложе, даже уговаривать не приходится. Таких обычно я сразу отпускаю, они мне неинтересны. Бывают неожиданные сюрпризы. Она жениху зубы заговаривает, мол непорочна, а на самом деле уже давно как предается соблазну. Причем так умело и ловко скрывает свою тайну, что до последнего момента изображает недотрогу. А начни выяснять, так пол деревни ее уже попробовали. Таких я могу даже выпороть за ложь и обман. Причем не за себя обидно, а за олухов этих прыщавых, кому девки песенки слащавые напевают. Хотя, с другой стороны, если она правду раньше времени расскажет, то может и замуж не выйти. Но все же для порядку выпороть надо.

Я задумчиво смотрел на барона. Он самодовольно сиял, точно отполированный кинжал: холодный, решительный, опасный. Я, правда, не опасался, но его слова все же таили истинную угрозу. Пусть и не мне. Да, такой обычай был когда-то, только очень давно. Хотя, если самодур силен, то он может утвердить любые законы, в том числе и древние. На то он и самодур, что не понимает вытекающих последствий, о которых нам неустанно напоминает история. На то он и глупец, чтобы небрежно относиться к истории.

Я перевел взгляд вперед, изучая бурую дорогу. Дорога. Она так ярко символизирует время. Мы всегда видим, что впереди, в обозримом будущем. Но мы не видим на тысячи шагов вперед. Лишь догадываемся. Мы всегда можем оглянуться и осмотреть прошедший путь. Но мы не видим то, что осталось далеко позади. Лишь помним. Однако каждый догадывается и помнит по-своему. Ведь память схватывает и хранит лишь то, что представлялось важным и значимым. То, что сохранилось ярким впечатлением и оставило неизгладимый след. Но ведь все люди разные. А потому и впечатления у всех разные. И каждый по-разному определяет для себя важность и значимость чего бы то ни было.

Теперь ясно, что для барона столь значимо и ярко. На миг я задумался, а после заявил:

– Мне казалось, такой обычай давно как растворился в истории.

– На то она и история. Она ж как книга летописей – в ней мы черпаем благие знания для себя, – подмигнул мне барон.

– Но король Вальгред не одобряет подобное, – с плохо скрываемым укором произнес я. – Иначе он рискует потерять власть. Ведь такое отношение к простому люду сразу прочертит глубокую пропасть между ними. И наполнит ее враждой. Рано или поздно народ, доведенный до отчаяния, может поднять восстание. История, кстати, изобилует подобными случаями, поэтому не следует воспринимать историю однобоко.

– Вальгред, Вальгред! – отмахнулся Лой. – Да, Вальгред мудрый и справедливый монарх, но и он тоже частенько применяет силу. Понимаешь меня, странник. Смысл здесь не в плотском удовольствии, а в силе, с помощью которой ты можешь вырвать лакомый кусок из рук любого. К тому же Вальгред ничего и не ведает. Я в страхе держу своих крестьян. Они знают, кто такой барон Лой де Гарра. Они знают, как опасно шутить со мной, иначе можно не то, что без невесты остаться – без головы!

Я метнул на него неприметный взгляд. Воинственный и уверенный. Властный и твердый. От него пахло силой. Большой силой. Но не всесилием…

– По-моему, ты перегибаешь палку, почтенный барон, – тихо высказал я.

– А по-моему нет! – жестко оскалился рыцарь. – В моих владениях есть лишь один закон. И имя ему – Лой де Гарра. Я же не претендую на стольных красавиц. Не лезу в соседние деревни. Словом, не зарюсь на чужое. Но у меня действуют такие порядки.

Мы мерно двигались впереди небольшого воинства, покачиваясь в седлах. Мимо проплывали живописные пейзажи. Позади, скрипела и лязгала пехота, стуча подбитыми сапогами по каменистым насыпям. Им жалобно подпевали подводы с припасами, оружием и хмурым Ричардом. Подковы коней выбивали неслаженный ритм. Я покивал и заговорил:

– Не спорю, твое право вершить произвол, но как же истинно рыцарские благодетели: честь, достоинство, великодушие, помощь слабым и обездоленным? Ты же, получается, сам пользуешься чужой слабостью и отбираешь, как сам выразился, лакомые куски у тех, кто много слабее тебя. Ведь это не согласуется с понятиями о рыцарской чести. Они же не могут противостоять тебе.

– А сам? – с упреком покосился он на меня. – Сам только что признался, как совращал чужих дев.

– Во-первых, я не рыцарь. И кодексы вашей чести – не для меня. А во-вторых, я никогда не совращаю, – утвердительно напомнил я. – А если они сами бегут ко мне, то в том лишь их желание, причем зачастую очень сильное. Они утешения ищут. И опять же, против произвола мужа. Я же не просто утешаю, но еще и убеждаю, что мужей своих любить надо. Но ты овладеваешь девушками помимо их воли. Разве это честно?

– Ха, честь, – осклабился барон. – Да что тебе известно о чести, простолюдин? То удел дворян, и судить о ней дозволено лишь дворянам. Честь! Честь – это следование каким-то установленным законам и порядкам. А раз я сам устанавливаю их? Честь – это еще и почитание своего господина. А раз я им господин, то кого должны они почитать? Ну нравятся мне молоденькие красавицы, и что? Я должен лишать себя сей радости, когда легко могу иметь ее. Ведь я рожден дворянином, мой титул наследственный. Ведь я имею войско, которое может подчинять крестьян. Почему же не пользоваться своим врожденным правом силы в полной мере? Да пусть радуются, что моя милость соизволила к их семейному союзу приобщиться. Ведь они мое благорасположение получают. Ведь если мне девица понравилась, то я щедро одарю потом ее семью…

– Причем платишь тем, что отбираешь у тех же крестьян, – глухо засмеялся я.

– Таков порядок, – отрывисто и угрожающе выдал барон. – Не я его придумывал.

– А если невеста страшна? – предположил я.

– Таковых я не трогаю, – голос его снова стал спокойным.

Я с радостью вздохнул.

– Ну хоть кому-то легко дышать.

– Таких я отдаю своим приближенным, – с равнодушием добавил он, словно речь шла о скоте.

Я передернул плечами. Такого жестокого порабощения чужих желаний мне еще не доводилось встречать. Барон же, довольный собой, польщенно улыбался.

– Говорю же – я абсолютная власть. И никто мне слова поперек не скажет.

– Даже король? – уточнил я.

– Король не узнает. А узнает, так что ему до того? У него своих забот полно. В королевских дворцах, кстати, и не такое происходит. Ему же главное в нужный час увидеть меня с дружиной в своем войске. Как вот сейчас. На северной границе ныне неспокойно. Говорят, один из герцогов переметнулся на сторону соседнего короля и намеревается повоевать за трон. Что, скиталец, думаешь мне большая нужда за чей-то трон воевать? Они за власть грызутся, а мы голову в их пекло суй? Думаешь, нам это надо? А приходится. Так вот. Огонь легко вспыхнет, если не достичь согласия. Если напряжение сильно, достаточно лишь искры и грянет кровопролитная битва. А в битвах, да будет тебе известно, ох как часто слетают головы. Вот и пользуюсь я жизнью в полной мере, пока жив еще. Другой барон придет – другие порядки установит. Я же буду жить так, как пожелаю.

– Это очень мудро и правильно, – кивнул я.

– Вот видишь, – из его груди вырвалось облегчение. – Наконец-то я переубедил тебя.

– Но лишь до тех пор, пока это не вредит остальным, – существенно дополнил я.

– Да они сами своего блага не понимают, – вновь повышая тон, заговорил барон. – Уважь меня, и станешь жить припеваючи. Прояви непокорство – получишь плети, а я все равно возьму то, что по праву мое. Изначальный выбор за ними. Как и мои законы стоят за мной.

– Ладно, почтенный Лой, дело твое. Никому не по силам изменить твоих истин. Да только одно не забывай.

– Чего? – с интересом повернулся он ко мне.

– Закон сохранения желаний, – вкрадчиво пояснил я.

– Что еще за закон? – пренебрежительно спросил он, пристально всматриваясь в меня.

– Простой и извечный закон, – добавил я.

– Ну? – потребовал он.

– Посягая на чужое желание, посягаешь на свое. Если попрал чужое желание, то жди, что тебе ответят тем же. Если ущемил чьи-то интересы, то не думай, что с рук сойдет. Рано или поздно отзовется. Причем зачастую тогда, когда ты не готов.

Он задумался над моими словами, поскреб короткую темную бороду. Я умолк и любовался видом далеких озер. Мы взошли на вершину очередного холма, отсюда открывался потрясающий вид. По зеркалу водной глади скользили едва приметные точки уток и гусей, по отмелям бродили длинноногие цапли, вылавливая серебристых рыбешек. То и дело они запрокидывали головы и наслаждались лакомством. А вот каково рыбешкам? Хочется ли им становиться лакомством и насыщать чужие утробы? Но их, похоже, никто не спрашивал.

Барон заерзал в седле, скрипя наплечниками о кирасу. Тоже воззрился вдаль. Усмехнулся и произнес:

– Да, согласен, это мудро, но… лишь для слабых. Хотя, на самом деле, они тем самым признают смирение перед силой. Они не могут ничего поделать. Потому, в глубине души надеются на Бога, который покарает обидчика. Но если я для них Бог, и если мне таковое угодно? А мне угодно. Я – сила. Мне попросту не перед кем оправдываться. Поэтому мне все с рук сойдет.

– До поры, – поправил я, приглядываясь к заброшенным рыбацким домикам на берегу далекого озера. Там темнел бревенчатый причал и пара небольших лодок. Они покачивались под дуновением ветра и стукались мокрыми бортами. Казалось, они жалобно взывали к хозяевам отправиться на промысел. Бездействие их тяготило.

– Да, придет пора, и я умру, – философски заметил Лой. – А потому и хочется взять от жизни все и сразу.

– А вот это тоже удел слабых так мыслить, – пояснил я.

Барон повернул ко мне хмурое лицо.

– Как это понимать, странник?

Я все смотрел на берег далекого озера, покрытый ярко-желтым ковром кувшинок и белоснежных лилий. Барон пытливо смотрел на меня. Я взглянул в его светло-серые глаза, подернутые пеленой наглости.

– Если сразу перемолоть и съесть все зерно, то можно наесться до отвала. Но что ты станешь есть потом? То есть, беря все и сразу, ты не думаешь о последствиях. Если же в чем-то себя ограничить, а часть зерна посеять, то можно получить богатый урожай. И он окажется гораздо больше, чем у тебя было изначально.

Он надрывно засмеялся.

– Нет, вот это удел слабости думать так. Удел силы – приходить и брать урожай у тех, кто его выращивает. Причем брать столько, сколько пожелаешь. Вот вы и ограничивайте себя, сколько угодно. А я буду брать ваш урожай, ваших жен и дочерей и все, что только захочу!

– Ох, барон, барон, – сохраняя вежливый тон, продолжал я. – Ведаешь ли ты, кто самый слабый в мире?

– Ну и кто?

– Тот, кто полагает, что он самый сильный.

– Чушь!

– Лишь для слабых! – в тон добавил я. – Сильный тем и силен, что силы свои осознает.

– Значит, по-твоему, я слаб?! – насторожился барон.

– Не я утверждаю это, но ты, доказывая свое всемогущество. В то время как оно небезгранично.

Лой де Гарра скрипнул зубами. Глаза его как-то недружелюбно вспыхнули. Но тут же погасли.

– Да, я понимаю, король сильнее меня. Но, повторю – я в его дела не лезу. Я абсолютная сила лишь на вверенной мне земле. Вот там я всесилен.

Я задумался, но не надолго.

– Тогда смело предположу – крестьяне бегут из твоего баронства.

– Бывает бегут, – его голос окрасился легкой печалью. – Да только бесполезно бежать от меня. Беглых я особо жестоко наказываю. Иногда даже казню. Редко, правда, но бывают особо непокорные смутьяны.

– Ладно, – махнул я рукой. – Жизнь твоя, тебе ею распоряжаться. Равно как и отвечать потом за содеянное.

– Ты пугаешь меня? – опешил барон.

– Нет. Лишь предупреждаю. Причем осознаю – то не мое дело. Просто безответность – она до поры. Она имеет свойство накапливаться, как сила в упругой ветке, которую ты гнешь все больше и больше. В один прекрасный момент удержать ее не хватит сил. И тогда она может больно хлестануть. Причем, чем сильнее гнул, тем сильнее ударит в ответ. Это просто: причина и следствие. И твоя мудрость, которая связывает их и подсказывает меру, когда следует остановиться.

Лой де Гарра снова вызывающе засмеялся, сверкая ровными крепкими зубами. Перо на берете мелко задрожало.

– Мои крестьяне не ветки. Я могу их гнуть, сколько мне вздумается. И девок их загибать так, как захочу. Они… они как глина. Я леплю из них все, что пожелаю.

– Дело твое, – снова пояснил я. – Такие как ты, видимо, тоже нужны.

– Ну вот, – он плавно взмахнул рукой. – И ты признал мою правоту.

– Не совсем, – настойчиво пояснил я. – Я признаю истинность любого явления лишь на данный момент. Раз что-то существует, значит, были причины, породившее это. И для настоящего момента то истина. Точная и совершенная.

– Вроде правильно, – барон туманно улавливал мысль.

Я спокойным голосом продолжал:

– Но она несовершенна для завтрашнего дня, если то не вечные истины. Понимаешь. Сегодня ты жив, здоров, ты упиваешься всесилием и творишь произвол. Но именно это может стать причиной того, что завтра тебя уже не будет.

– Ты снова мне угрожаешь, путник? – наклонился ко мне рыцарь.

– Похож ли я на человека, который угрожает? – переспросил я.

Грязный рваный плащ развевался позади, нечесаные локоны опадали на исхудалые плечи, дырявые сапоги терлись в стременах. На кого я похож?

Лой де Гарра натянуто засмеялся, губы его надменно кривились. Он бегло осмотрел меня и снисходительно заметил:

– Нет, ты похож на священника, который сложил из веток крест и пытается мольбами остановить полчища свирепых завоевателей. Причем глубоко и свято веря в успех такой защиты. А им наплевать на тебя с твоим жалким крестом. Они просто не ведают, что это такое. Хотя у них самих есть свои понятия о святости.

– Нет ничего сильнее слова, – тихо, но уверенно произнес я.

– Ну конечно! – хохотнул он. Пестрое перо снова мелко затряслось. Словно оно само смеялось над хозяином.

– Нет ничего сильнее живого слова, отражающего истину, а не ложь. Это и есть подлинная мысль, – дополнил я. – Даже целое войско можно словом остановить. Слово и приводит его в движение. Ведь полководец отдает приказ. Приказ же есть мысль. Если же полководца убедить в обратном, он прикажет войску стоять. По-моему все очень просто.

– Да, у тебя, смотрю, все просто, – язвительно заметил барон, потирая золотое навершие длинного кинжала. – А я говорю, когда уже на тебя войско идет, то словам твоим уже никто не внемлет. Никого ты ими не вразумишь. На путь истинный никого не наставишь. Тебя попросту затопчут копытами и латными башмаками.

– И здесь можно словом обойтись, – глаза мои загадочно блеснули. – Только нужно знать, к кому его обращать. Разумеется, врагу бесполезно кричать: «Стой». Но если желание твое сильнее желания целого войска, то ты победишь.

– А, ну тебя, пустозвон! – отмахнулся Лой де Гарра. – Чушь какую-то несешь! Не чушь, а ересь! Один против войска! Ну да! А я, болван, не знал раньше, что так можно воевать. И как дурак по привычке дружину свою на границу веду. Где ты раньше был со своей мудростью, а? Пришел, сказал – и войско разбежалось. Все целы и невредимы. Ни крови, ни боли, ни раненых. Красота. Может, еще и слово подскажешь?!

– Можно вообще ничего не говорить, – парировал я, нисколько не тронутый его ехидным тоном. – Потому как самые громкие слова – это поступки, наполненные смыслом. А громче всех гремят обычно пустые бочки.

Барон смерил меня негодующим взглядом, посопел, усмехнулся и отвернулся.

– Потому-то лучше молчать, и не раскрывать до поры всей истины, – едва слышно прошептал я.

Но меня уже никто не слушал. На что я нисколько не обиделся.

Не впервые…