Текст книги "Изначальное желание"

Автор книги: Дмитрий Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 43 страниц)

– Король? – в ужасе прошептал Хват.

– Нет.

– Кто же?

– Неважно.

– Хм… но мне интересно, – в заплывших глазах мелькнуло настоящее любопытство.

– То интересно всем. Как и мне неинтересно говорить о том. Зачем говорить о том, что не значимо, когда существеннее говорить о значимом. Зачем говорить о неизменном, когда лучше обсуждать то, что можно изменить. А ведь я неизменен, независимо от того, как изменяется мое имя.

Он растерянно моргал. При этом я торжественно отметил, как его замутненные глаза начали медленно проясняться. Наконец-то я сумел разжечь его первое желание – жажду познания мира. Я окатил его холодным взглядом, словно хотел отрезвить после долгого запоя.

– Вот видишь, ты не безнадежен. Ты хочешь хоть что-то узнать. Выходит, ты все ж наделен силой. Силой познания. То есть стремлением к совершенству. Ведь человек что-то познает для того, чтобы чего-то достичь.

Он умолк и долго приглядывался ко мне. Я к нему. Затем я порывисто шагнул вперед, скрестил ноги и опустился рядом.

– Эй, ты чего?! – голос его загремел неожиданными раскатами. И всего-то мгновение назад он звучал кротко и покорно. И действительно вызывал жалость. Однако сейчас вызывал настоящий страх. Жаль, что мне нечего бояться. Так бы испугался.

– Я? Я просто рядом присел, чтоб с тобой потолковать.

– Не надо со мной толковать! – воскликнул Хват. – Ты мне просто медяк дай…

– И свободен! – закончил я, срываясь на хохот. – Вот оно – твое истинное желание. Вот она – твоя суть. Взывать к милосердию и получать милостыню. Причем медяки и есть желание. Жалость – средство для его достижения. Но медяки тебе нужны чтобы пропивать их.

Он сверкнул мутными глазами и оскалил гнилые зубы. Я усмехнулся и продолжал:

– Хорошо. Я тут подумал, и решил принять твою правду. Да, ты прав. Надо будить в людях сострадание к ближнему, если у него горе. Например – подпал под действие порока. Так что, давай я тоже буду сидеть рядом, и просить подачки? Ведь мы с тобой близки по духу. Я ведь ближе всех тебе. Кого среди этой разношерстной толпы ты встретишь ближе? Кто вообще снизойдет до разговора с тобой?

– Ты чего? – со злостью зашипел нищий, пропуская мои высказывания мимо ушей.

– Как? – удивленно поднялись мои брови. – Ты разве не взывал к состраданию? Где же оно – твое сострадание? Прояви его ко мне. И заметь – я не прошу у тебя медяка. Я просто прошу жалости, лишь бы ты позволил посидеть рядом.

– Это мое место! – угрожающе вскричал он, подбираясь, словно перед дракой.

– Тем более, – мягко кивнул я. – Раз твое, то меня уже никто отсюда не выгонит. Из сострадания ты ведь защитишь меня?

– Пошел вон! – потряс он кулаком перед моим носом.

– А мне некуда идти…

– Пошел вон! – уже громче повторил он. Хоть голос его нормальный услыхал.

– Но, ты же должен следовать своим словам. Прояви милосердие.

– Я сейчас такое проявлю!

– Прояви! – решительно посоветовал я. – Хоть раз в жизни прояви свое истинное желание. Возжелай от души и добейся. Ну?

– Я стражу кликну, – предупредил он, угрожающе раздуваясь.

– Кличь!

– И кликну!

– Главное – не бездействуй! – подытожил я. И притаился в ожидании.

Хват замер и буравил меня обжигающим взглядом. Но я демонстративно откинулся на забор, и затих в блаженстве. На нас смотрели многие – им ни разу не доводилось видеть сразу двух попрошаек. Причем один из них силился выдворить другого. Я тоже смотрел на всех и улыбался. Чем вызывал у людей легкое недомогание. Странно, но ведь я искренне желал им добра. А вот они не привыкли, чтобы нищие добродушно улыбались им в лицо. Они привыкли видеть там жалость и скорбь. И не понимают, что нищие одевают эту маску с целью получить желаемое.

Тем временем мой сосед гневно сопел, угрожал, высказывал мне все, что он думает про таких как я. Я же молчал. Возражать можно сколько угодно, даже если и прав. Но я умею слушать. Особенно, когда вызываю в человеке искренность. Ее очень трудно вызвать благими деяниями. Зато очень просто достичь, посягнув на самое желанное. Или создав такую иллюзию.

– Ты, жалкий и ничтожный оборванец, – брызгая слюной, сипло выкрикивал мне в лицо мой жалкий ничтожный оборванец. – Ты – убогая чернь, отбросы общества, ненужный болтун, жадный скупердяй. Ты настолько низок, что готов обирать даже меня – с кого уж и взять нечего. Навозный червь. Ты даже не ведаешь, что я могу с тобой сделать? Я удавлю тебя, гада. И никто о тебе не вспомнит. Таких как ты нужно давить, как вшей. Ты – настоящий паразит. От тебя нет никакого толку! Ты лишь разносчик болезней. Грязная вонючая свинья. Да свинью хоть на мясо пустить можно, а ты? Ты ж… ты ж… не человек.

Я жестко усмехнулся. Перевел на него довольный взгляд, властно осмотрел и гордо провозгласил:

– Теперь ты понял, каким тебя видят люди?

Он замер, позабыв закрыть рот. Лучше б не забывал – оттуда сильно смердело. Я покивал и продолжал:

– Заметь, ты сам все это высказал. Причем тому, кто сознательно уподобился тебе же. Тому, кто хотел показать тебя же со стороны. И показал.

Нищего начало крупно лихорадить. Может, ему требовалась выпивка?

– Ты… ты…

– Но в одном мы не схожи, – вслух размышлял я, – в схожести. Ты простой попрошайка. Я же просто кажусь таковым. Тебя им быть заставила нужда, меня – желание. Ты жаждешь медяков, я – самого дорогого. Ты не говоришь с прохожими – ты просто просишь их о подачках. Я говорю, ничего не требуя взамен. Поэтому ты здесь и будешь прозябать до конца дней своих. А я встану, и отправлюсь дальше, чтобы не мешать тебе. И буду иметь все, чего тебе даже не снилось. Точнее, уже имею.

– Да ты просто лгун! – выдавил из себя Хват.

Я пожал плечами.

– Это говоришь не ты, но твое невежество. Или недальновидность. Ты просто не понимаешь. Равно как и я не сужу тебя за это.

Он утер сопли рваным рукавом, огляделся, тяжело вздохнул. Я ждал. Наконец, он засопел:

– И чего ты можешь иметь?

– Все, чего пожелаю.

– Врешь!

– Это ты не веришь.

– Докажи!

– Зачем?

– Ну… чтобы я не называл тебя лгуном.

– Мне все равно, кто и как меня называет. Или не называет.

– Ну вот, – поразвел он руками, – ты не можешь…

– Может, просто не хочу? – прервал я.

– Не можешь.

– Рад, что ты заблуждаешься. Это приятно.

– А, такой же, – раздосадовано отмахнулся Хват. – Ты такой же изгой, как и я. И ничего ты не можешь с этим поделать. И судьбу свою изменить ты не в силах. Да чего там. Ты даже несколько медяков выпросить не в состоянии.

– Хм, ты хоть размышлять стал, – отметил я. – Хоть не зря я подсел.

Напоминание о моем поступке вернули его к реальности. Он снова вцепился в меня разъяренным взглядом.

– Я тебя сейчас сам выпну отсюда! Без всякой стражи!

– Ты ж сам заявил, что слаб, – напомнил я.

– На это силы найдутся, – от него запахло нешуточной угрозой.

– Ух, – облегченно утер я лоб, словно после тяжелого труда. – Хоть какое-то истинное желание я распалил в тебе. Хоть в чем-то ты проявишь подлинную силу. И глупо будет останавливать тебя. Поэтому смело взываю – вперед! Выпинывай!

Он робко замер, затравленно огляделся и обиженно поджал губы. Я улыбнулся и повторил:

– Я жду.

Хват покорно обмяк. Разумеется, он не справился бы, даже если б я был простым человеком. Даже таким худым и с виду слабым. Ведь он был еще слабее. Ежедневная выпивка еще никому не прибавляла сил.

– Ты… жестокий, – наконец обреченно отметил он.

– Таким видишь меня ты, – поправил я. – Равно как и каждый, кому жизнь кажется таковой.

– Чего тебе вообще надо?! – вдруг заверещал он, сжимая кулаки.

– Показать тебе твой же лик. И заставить проявлять силу. Чего, собственно, я уже добился.

– Мне ничего не надо…

– Надо!

– Не тебе решать…

– Как раз таки мне.

– Да ты кто такой?!

– А какая разница? – равнодушно уронил я. – Мои поступки имя не изменят. Зато изменят тебя. Надеюсь.

– Ты ничтожество, – он злобно сплюнул под забор.

– Правильно. Ты снова видишь свое отражение.

– Ты не нищий, – подумав, выдал он. – Ты хуже нищего. У тебя вообще ничего нет.

– Из того, что нужно тебе.

– Ты – никто!

– Тогда кто с тобой разговаривает? – уточнил я.

– А… – Хват снова поперхнулся словами и захрипел, хватаясь за сердце. – А…

– Да, ниже оскорбления ты придумать не мог, – я устало повел шеей, подвигал головой. – Хотя и не подозреваешь, как высоко тем самым вознес меня. Спасибо. Ладно, так и быть, я сжалюсь и проявлю милосердие. За то, что ты выслушал меня, я дам тебе кое-что. Но не медяк. А гораздо больше.

Настроение его мгновенно переменилось. Он подобрался, глаза его живо забегали. В них вспыхнуло робкое пламя надежды. Я ухмыльнулся и внимательно посмотрел на него.

– Я научу тебя кое-чему.

Пламя мгновенно погасло. Хват скис, осунулся и снова стал нищим. То есть ослаб.

– Не печалься, – посоветовал я, приглядываясь к снующей толпе. – Такие подарки склонны принимать лишь короли. Им то нужнее всего – остальное они имеют в избытке.

Он как-то разом притих. Я скрестил ноги, устроился поудобнее, и придвинул к себе его шапку. Нищий тут же оскалился, но я успокоил его:

– Не злись. Я дам тебе золотой за то, что взял на некоторое время твою вещицу.

– Точно дашь? – уже тише переспросил он.

– Точно.

– А не обманешь?

– Нет.

– Я не верю.

– Твое исконное право. Но то неважно.

Он посопел еще немного и сдался. Уж слишком высокой оказалась плата. Ему никогда не давали даже серебряка, не то, что полновесного гульдена. Желания его уже отчетливо запахли, а глаза мечтательно закатились. Я фыркнул и прикрыл нос. Резкая вонь перекисшего вина пробирала даже меня. Но что поделаешь – приходилось терпеть. Ведь не все желания совпадают.

Я выдвинул подальше шапку, чтобы людям удобнее стало кидать в нее монеты. И приготовился ждать, как опытный охотник подстерегает осторожную дичь. Хват сидел рядом и помалкивал. Даже он понимал – происходит что-то важное. А потому и стало ему интересно.

Время летело над рыночной площадью. Люди ходили туда-сюда, обремененные грузом своих желаний. Некоторые из них уже осуществились, и обременяли уже реальной ношей. Они едва мерцали и обращались в воспоминания. Но те, которым еще суждено было притвориться, горели ярче солнца. Их сполохи отражались в распахнутых глазах, их образы рвались наружу из плена фантазий. И сила этого нестерпимого жара заставляла двигаться нашу бесконечную жизнь. Я принюхивался к каждому из них, приглядывался к их хозяевам, прислушивался к их голосам.

Мимо нас шел какой-то знатный господин. На нем красовался узкий бордовый колет, темные штаны, высокие черные сапоги. С плеч спадал короткий вишневый плащ с двумя серебряными фибулами. Длинные ухоженные волосы волнами спадали на плечи. Лицо худое и вытянутое, глаза водянисто-голубые и пронзительно холодные. Он окатил нас ледяным презрением и насмешливо покривил тонкие губы.

– Чего, дармоеды, плодитесь? Уже по двое сидите?

Я загадочно сверкнул глазами и вежливо произнес:

– Да, уважаемый человек, ваша наблюдательность выше всяких похвал. Мы сидим парой.

– Развелось тут нахлебников! – зло сплюнул он в сторону. – И куда городские власти смотрят?

– Не ведаю, – искренне признался я. – Однако ваша великолепная наблюдательность не может не отметить одной маленькой особенности.

– Какой еще?! – насторожился он, окинув нас быстрыми прозрачными глазками.

– Неужели я рано отметил вашу наблюдательность? – разочарованный вздох всколыхнул мою грудь. Человек нахмурился. Ему явно было неприятно слышать это из уст уличного бродяги. Я наигранно повздыхал, и затих. Он не сводил с нас пытливого взгляда. Я ждал. Хват сидел молча и жался от страха. Он не привык так разговаривать с людьми из высшего света. Наконец человек негодующе проворчал:

– Чего еще я не вижу? Два нищих голодранца сидят под забором и клянчат милостыню уже в два горла. Что еще?

Я позволил себе легкую улыбку.

– Но стоит отметить – шапка у нас одна на двоих.

Прохожий немо уставился на грязную шапку. Она лежала между ним и нами, и напоминала волшебные врата миров. Да, двух миров – состоятельных и неимущих. Таких ярких и контрастных, таких близких и с тем же невообразимо далеких. Поэтому, смело говорю – параллельные миры есть. Они издревле существуют бок о бок, они населены схожими людьми. Но вот попасть из одного в другой подчас становится невозможно. А если попадаешь, то не иначе как по волшебству. По крайней мере, люди склонны видеть в том проявление мистических сил. Но мистическое – это всего лишь неподвластное пониманию.

Состоятельный прохожий еще раз придирчиво осмотрел шапку, затем нас. Я продолжал:

– А потому, какая разница, сколько нас сидит. Главное – мы не просим больше, чем вы обычно склонны нам давать. Мы не просим людей кидать нам по две монеты. Иначе шапок было б две. Зато нам предстоит делить подачки на двоих. Представьте, насколько наше положение ухудшилось? Ведь вы не обеднеете от медяка, зато каждый из нас двоих лишается целой половины заработка.

– Хм, точно, – подумав, согласился человек. Неожиданно изменился в лице – на нем мелькнула тень жалости. – Ладно, так и быть.

С этими словами он полез за пазуху и извлек пару медяков.

– Вот вам, чтоб хоть на хлеб хватило.

Я протестующе вскинул руки и замахал. Он сурово и недоуменно посмотрел на меня – чего, мол, еще? Я бросил мимолетный взгляд на оробевшего Хвата и поспешно разъяснил:

– Нет, нет, что вы! Мы не имеем права обирать вас. Достаточно и одной монеты.

– Ладно тут прибедняться, – повышая тон, пристыдил он. – Сами бледные от недоедания, еще и подаяния им не надо. Тоже мне, рыцари благородных кровей! Вот же нищета пошла?! Уже медяки брать не хотят! Да вы зажрались!

– Нет, не зажрались, просто… надо быть справедливым, – вежливо парировал я.

– Я и с двух медяков не обеднею! – с затаенным вызовом провозгласил он. Пренебрежительно фыркнул и ткнул в нас пальцем. – А вы как были, так и останетесь голытьбой. И даже с двух монет ваша жизнь не изменится. Поэтому не надо тут выкручиваться, дескать, шапка одна! Не надо! Хотите две, дам две! И только скажи, что не хотите!

– Мы хотим… но не можем, – честно признался я, глубоко вздохнув. – Ведь совесть для нас не пустое слово…

Он скривился, вскинул руку, и монеты тихо звякнули уже в шапке. Да, врата миров – не выдумка. Они распахиваются за такую ничтожную плату. И всего-то за медяк можно познать параллельный мир. Поговорить с его обитателями, понять, чем они живут и к чему стремятся. Хотя, это и так понятно. Пусть не всем и не до конца.

– Совесть ему! – светлые глаза издевательски сверкнули. – Держи уже! Да благодари Господа, что земля такими как я еще полнится. Не то сгнили бы уже все вы!

– Премного благодарен, – склонил я голову в поклоне. – Но я ж с вашей точки зрения сужу – не с моей. Нам-то чем больше, тем лучше. А вы ж изначально были против того, что нас уже двое.

– Ну да, – вспомнил он.

– Однако вы дали нам пару медяков, – кивнул я в сторону шапки. – Тем самым, вы пособляете нашему размножению. А вдруг завтра здесь окажется уже трое?

– Хм, – он ухватился за подбородок, метнул на нас глубокомысленный взгляд.

– Может, все-таки возьмете обратно? – без тени насмешки предложил я, учтиво пододвигая засаленную ветхую шапку.

– Сидите уже, – махнул рукой знатный прохожий. Заглянул внутрь, брезгливо поморщился и косо посмотрел на нас. – Сегодня я добрый.

– Рад слышать, – улыбнулся я. – Мы вспомним вашу доброту, когда потратим эти медяки.

Человек смерил нас недоуменным взглядом, покачал головой, еще что-то проворчал и удалился. Хват сидел и смотрел на меня во все глаза. Временами он переводил взгляд на шапку. Ее тяжесть увеличилась на тяжесть двух монеток. Да, он впервые видел, как человек дал сразу пару медяков. Я польщенно щурился и млел на солнышке. Мне было хорошо.

Толпа мелькала, пестрела, шумела. Проходили внимательные собранные стражи, сверкая шлемами и нагрудниками. Но в их взглядах не было презрения – лишь равнодушие. Зато сборщики податей всякий раз насмешливо кривили рты, морщились, иногда и вовсе плевали. Но в том и есть проявление нищеты – в унижении перед жизнью. И перед теми, кто выше тебя. Ведь безвозмездно вымаливая что-то, человек встает на колени перед тем, у кого просит. Он показывает всю свою слабость и несостоятельность. Он взывает к силе, которой сам не может обладать. На это и клюют все богачи. У них много золота, но вот истинно богатыми они начинают себя ощущать лишь на фоне таких, как я и Хват. И такие, как мы, склонны этим пользоваться в полной мере. Хват – потому что ему надо жить. Я… по известным причинам.

То и дело в нашу сторону оборачивались негодующие взоры, жгли презрением, и поспешно отворачивались. Но нас то нисколько не смущало. Хват давным-давно привык к такому отношению. Я ж и вовсе радовался за людей. Ведь их презрение подчеркивало их силу – милосердных оказалось слишком мало.

Наконец, к нам снова подошел еще один прохожий. Высокий и крупный, он выглядел состоятельнее первого: весь в желтом и синем бархате, в больших перстнях, в пышном берете, на шее толстая вычурная цепь красноватого золота. Толстое мясистое лицо недружелюбно сморщилось при виде нас. Зеленые глаза сузились, едва не скрываясь в складках. Да, он явно богаче первого, а потому и взгляд его мерцал жестче и презрительнее.

– Откуда вы только лезете? – злорадно ухмыльнулся он. – Вчера один, сегодня два. А завтра сколько?

– То можно узнать, лишь дождавшись завтра, – мягко пояснил я, взглянув на солнце.

– Хм, оборванцы начали умничать? – тон его чуть повысился, щелки глаз приоткрылись. – К чему бы это?

– Им просто иного не остается, – снова пояснил я.

– Ну да, – закивал прохожий. – Чего вы еще умеете? Только мольбами вымаливать милостыню. А для этого нужен всего лишь язык.

– Мы не вымаливаем, – покачал я головой, и посмотрел на него с легким осуждением. – Разве вы слышали, как мы чего-нибудь у вас вымаливали?

– Нет, но вы ж… тут сидите. И шапка с медяками перед носом. Значит – вымаливаете.

Я перевел взгляд на шапку и блаженно улыбнулся. Человек победно оскалился и хотел уже уходить, как я остановил его.

– То не милостыня.

– А что же? – осклабился он, разведя руками.

– То отражение вашей стоимости, – выдал я, охватывая его пронзительным взглядом.

– Какой еще стоимости? – он уже снова повернулся к нам и поочередно впивался в каждого из нас настороженными глазами. Хват сжимался, будто ждал пинка. Я застенчиво улыбался.

– Вашей, – пояснил я, делая плавный жест рукой. – Равно как и стоимости каждого. Мы просто с другом решили проверить, кто чего стоит. Выясняется же это просто: кто сколько дал, тот столько и стоит. Человек сам себе назначает цену. Без нашего участия.

Богач выпучил глаза, и неотрывно следил за мной. Я окидывал взглядом толпу, точно выискивал в ней достойных. Поглядел на горстку жалко поблескивающих медяков. Повернулся к Хвату и пробормотал, но так, чтоб все услышали:

– Я ж говорил тебе! Даже в многолюдной столице нет истинно достойных!

Это его добило. Он утробно заклекотал, и тоже заглянул в шапку. Я ждал. Хват окаменел, словно в ожидании чуда. Хотя, невероятнее чудес он не встречал. И вряд ли встретит. Скорее случится всемирный потоп, чем богатый раскошелится просто так.

Прохожий жалостно застонал и полез куда-то в бархатные одежды. Хват сглотнул. Я улыбнулся, обнажив кончики клыков. Но на меня никто не обращал внимания. Каждый был озабочен своими мыслями. Они рвались на волю из-за плотной завесы сознания с такой силой, что каждого из них пробирала легкая дрожь. Я принюхался и блаженно засопел. Цель оказалась близка…

Знатный человек, тем временем, вынул толстую руку из одежд. В свете солнца вспыхнул полновесный гульден. Орлиный профиль в короне властно взирал на нас из глубины веков, что породила его. Хват зажмурился, словно от нестерпимо яркого света, закрылся руками и задрожал еще больше. Я усмехался, но клыки спрятал. И воззрился на богача. Он простонал что-то невнятное и поднял руку. В нем боролась жадность и желание быть самым достойным. А ведь так и есть, – он был первым, кто отважился на подобное. Наконец, желание быть достойным возобладало, и он решительно бросил монету в темные недра дырявой шапки. Гульден ярко вспыхнул, словно горячая искра, и звонко упал на кучку медяков. Хват приоткрыл глаз. Я тоже вытянул шею, желая показать свою заинтересованность. А также подтвердить значимость этого человека.

Ведь достоин он лишь одного гульдена.

Но и это немало. Как для Хвата, так и для самого нашего благодетеля. Ведь то самая высокая мера для одной монеты. А также невероятная мера для такой вот подачки. И она стала символом возвышенности нашего героя над теми, кто давал медяки.

Начищенный гульден лежал на самой верхушке тусклых медяков. Он походил на породистого аристократа, вышедшего в толпу простолюдинов. От него пахло достоинством. Точнее – то стоял запах удовлетворенного желания. Но он уже прочно вошел в историю этой монеты, и останется в ней навеки. Так же, как и ощущение собственной значимости вошло в разум расщедрившегося господина.

Мы молчали, поджав губы. Хват – потому как не мог произнести и слова. Я же не хотел лишать человека радости. Ведь он справедливо ее заслужил. Богач же стиснул зубы, еще раз поморщился, и… облегченно вздохнул. Я удовлетворил одно из самых его глубинных желаний – хоть в чем-то быть самым великим. Причем, столь просто и безболезненно для него. Для него что медяк, что гульден – все равно.

– Поистине ваше достоинство не ведает пределов, – я нагнал на себя неподдельное изумление. – Вы… вы… самый достойный человек в столице. Да чего там – во всем королевстве. По крайней мере, я не встречал подобных.

Знатный господин победно усмехнулся, гордо выпятил могучую грудь, и хвастливо провозгласил:

– То-то же!

И небрежной походкой двинулся вдоль рядов. Оглянулся еще раз, самодовольно усмехнулся, вскинул голову и поспешил дальше. За ним тянулся шлейф торжественности. Ведь то стал самый торжественный день в его жизни – кто-то обоснованно признал его самым великим человеком в королевстве. И неважно, что этот кто-то всего лишь уличный попрошайка. Но важно воплощение его желания. Причем, он прекрасно осознавал – его не обманывают. Он ведал, как обычно относятся к нищим. И как им воздают.

Мы провожали его спину в задумчивом молчании. Вскоре толпа поглотила его.

Хват немо таращился на шапку. Похоже, он и вовсе ни разу не держал в руках золотой. Я приглядывался к нему. От него снова запахло прокисшим вином. Точнее, то был запах его усилившихся желаний. И вдруг он жадно вцепился в шапку. Я не стал его останавливать. Но все-таки спросил:

– Зачем ты делаешь это?

– Но это ж… это ж… мой гульден!

– Правильно – твой.

– Ты ж мне обещал? – напомнил он, мучительно сглатывая.

– Обещал, – не стал отрицать я.

– Так чего ж тогда останавливаешь меня?! – надрывно взвыл он.

– Не останавливаю, – вознес я скрещенные руки, – просто вновь для себя отмечаю, что такое нищета.

Он замер, держа шапку перед собой. Посмотрел на дно и вожделенно простонал. Монета влекла его желания, и они спешили кануть в пустое чрево дырявой изношенной шапки. Но он все ж пересилил себя и с трудом оторвал взгляд от величественного гульдена.

– А… как?

Я удовлетворенно улыбнулся. Да, он снова начал проявлять силу. Оторвать прикованный взгляд от монеты для него был настоящий подвиг.

– Как? Очень просто. И ты подтверждаешь это в полной мере.

– Но… я ж… по праву… ты ж… обещал мне… так я и того…

– Вот именно – того! – обреченно махнул я рукой. – Это твое желание – того. То есть – впустую. Ведь если нищему перепадает кругленькая сумма, то он тут же бежит справлять свои мимолетные нужды. В то время как богатый задумывается о том, как ту сумму приумножить. Поэтому нищие всю жизнь нищие, а богатые со временем становятся еще богаче. Поэтому нищих много, а богатых мало. Поэтому все золото обычно в руках горстки богатых. А нищие тучами роятся возле них, собирая лишь крохи. И это справедливо, вопреки роптаниям нищих. Ибо закономерно. Это понятно?

– Нет, – замотал он нечесаной головой.

– Жаль, – я тяжело вздохнул и поджал губы. – По иному я объяснить не могу.

– Зачем его приумножать? – не мог сообразить Хват. Он решил не утруждать себя умственными терзаниями и вернулся к реальности. – Дали – трать, пока назад не забрали. Или кто другой рот не разинул на золото.

Я хищно прищурился и качнул головой в сторону шапки.

– Потратишь ты его и что?

– А что? – не мог сообразить он.

– Так не станет его, – подвел я итог.

– Ну да.

– Новый искать придется, – пояснил я.

– Ну да, – согласился он.

– А таких, как этот человек не так уж и много, – я вытянул руку вслед удалившемуся богатею.

– Ну… ну… правильно, – жалостно залепетал он. – Мало их.

– А среди таких еще меньше тех, кто склонен расщедриться!

– Ну… ну да.

– Так не лучше ли тот золотой приумножить? – мой голос пах интригой.

– А как? – исказилось его заросшее исцарапанное лицо.

– Способов много, – загадочно промолвил я, прикрыв глаза, словно силился что-то вспомнить. – Но мы выберем самый простой. Мы станем дальше использовать гульден, как символ. Но уже не труда, и даже не тех благ, что он нам обещает. А как символ достоинства.

– Ничего не понимаю, – затряс головой Хват. – Какой символ? Какое достоинство? Пока есть надо наслаждаться жизнью!

– Тогда бери свой золотой, и иди пропивай. А я пошел дальше. У меня, знаешь ли, дел хватает.

С этими словами я поднялся, расправил спину, зевнул и только намерился сделать шаг, как снизу послышался умоляющий оклик.

– Нет, постой. Ты ж… ты ж хотел его приумножить.

– Равно как и ты хотел его пропить, – строго добавил я, свысока оглядывая его, точно орел ягненка.

– Я… я подожду, – Хват положил шапку на место и кротко глянул на нее. – Пропить гульден я всегда успею. Ведь то дело нехитрое. Но если ты приумножишь его…

– Тогда ты и вовсе сопьешься, – нагло расхохотался я. – Так что я пошел. Иначе я принесу тебе горе. Ведь я не хочу спиваться, а потому и тебе не желаю того же. Но если ты станешь больше получать милостыни, то станешь больше выпивать вина или… чего ты там пьешь?

– Да все, что наливают.

– Тем более я пошел! – резко махнул я. – Губить тебя не хочу.

– Нет, не уходи, – взмолился он, цепляясь за полы моего рваного плаща. – Ты ж… у тебя это так ловко выходит.

– Ага, ты стал ценить не деньги, но ловкость? – отметил я. – То есть проявление мудрости?

– Ну… наверное, – похоже, он готов на все, лишь бы я остался.

– Тогда все, что я заработаю будет моим, – жестко подвел я итог. – И не потому, что я жадный. А потому, что тебя деньги сгубят.

– Э… ну… ну ладно. Пусть так.

– Ты получишь свой единственный гульден, как я и обещал, – добавил я. – Но вместе с тем, ты познаешь, как я их зарабатываю.

Он долго соображал, но все ж сдался.

– Идет.

Я постоял еще некоторое время, сверху оглядывая Хвата. Он кротко сидел у меня в ногах и столь жалостно взирал, что даже вызвал мою презрительную усмешку. Пусть и показную. Да, взглядом играть научился. За это ему и швыряют медяки. Но это старые способы, которые не в состоянии дать новые результаты.

Я тихо присел «на место». Хотя, то было его законное место, и недавно он готов был вцепиться мне в горло за мое нахальное вторжение. Но вот теперь сам услужливо уступал его, лишь бы только я снизошел и не уходил. И я не стал его разочаровывать.

Время снова поползло над рынком. Его отмеряли сотни шаркающих ног, временами копыт, и изредка собачьих лап. Изредка стучали колеса повозок. Все куда-то шли или ехали. А точнее – всех куда-то толкали желания. Одних быстрее, других медленнее. Но это неважно. Важно то, что у всех была цель. Это радовало. Как самих людей, так и меня.

Мы ждали. Хват с затаенной надеждой вглядывался в лицо каждого, кто бросал на нас негодующие взоры. Глаза его вспыхивали уже по-новому. Да, как быстро меняется человек и его желания, когда его устремления и труды вознаграждаются. Особенно так высоко. То вселяет в него уверенность, порождает новые желания и заставляет действовать с новыми силами. И он действует.

В том и состоит еще один важный смысл золота – оно зарождает искру действия. И поддерживает ее, иной раз, превращая в настоящее пламя. Поэтому глуп тот, кто утверждает, что для костра дрова не нужны. Что он будет гореть и так, на одном лишь голом желании. На одном последнем дыхании. Поэтому глупо просто дуть на угасающие угли. Следует всего лишь подбросить дров, и пламя вспыхнет с новой силой.

Но и здесь следует знать меру. Иначе трудно избежать пожара. Поэтому шутить с искрой опасно. Равно как и с желаниями.

Особенно с изначальными.

Возле нас возник еще один знатный молодой господин. На нем трепетал от легкого ветра просторный синий дублет, расшитый золотыми узорами. Между узорами вплелись бегущие олени и поджарые борзые. На тонком поясе, что проглядывал в разрезах дублета, висел охотничий рожок и длинный кинжал. На ногах плотные штаны всадника с кожаной вставкой. И высокие сапоги с золочеными шпорами. Голову венчал золотистый берет с перепелиным пером. Из-под берета выбивались густые льняные кудри. Точеные черты лица и большие голубые глаза придавали ему истинный высокородный облик. Он высоко вздернул подбородок, метнул на нас беглый острый взгляд, и насмешливо бросил:

– Что, охотники, не про вас сегодня добыча?

Хват обиженно поджался и засопел. Я вежливо улыбнулся.

– Отчего же, милейший? Мы уже подстрелили с дюжину куропаток и рябчиков. И даже уложили одного кабана.

– Чего?! – он остановился и сморщился. – Какого еще кабана?

– Жирного! – с гордостью ввернул Хват. Но я метнул на него осуждающий взгляд, и он снова виновато сжался. Молодец, хоть соображает: каков охотник, такова и добыча.

– Чего вы мне тут голову морочите?! – угрожающе надвинулся на нас парень. Казалось, широкий дублет заслонил пол небосвода.

– О, не принимайте близко к сердцу, – поспешил я исправить положение и смягчить его напористость. – Просто, мой друг очень наблюдательный. Потому и разглядел в вас прирожденного охотника. И решил изложить кое-какие подробности теми образами, которые для вас ближе. Понимаете?

– Ничего не понимаю! – замотал пером молодой охотник.

Я покачал головой.

– Но… вы ж такой умный. С виду.

– Так и есть, – гордо и грозно провозгласил он, подался назад и снова вскинул острый подбородок.

– Вне всяких сомнений, – я церемонно поклонился. – А потому нет нужды вам что-то объяснять.

Он некоторое время стоял, пронзая нас взором, точно охотничьими стрелами. Мы, право, себя дичью не чувствовали. Вернее, Хват, может, и ощущал. Но вот я сам уже примерялся к этому высокому стройному охотнику, словно брал прицел. С «кабаном» его мало что роднит. А вот на оленя похож. Наконец, он не выдержал и произнес: