Текст книги "Изначальное желание"

Автор книги: Дмитрий Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)

13 Тайное Учение

«Кто верой одарит меня,

тот лишь поймет,

что сам достоин веры».

Хранитель желаний

Ральтар устало вздохнул, приподнял голову и посмотрел на меня.

– Забавный ты дух. С таким аппетитом ешь, будто и не дух вовсе.

– Да, я таков, – сказал я и осоловело икнул.

– Никогда не слышал о прожорливых духах, – с усмешкой заметил он.

– Так я и не дух, – напомнил я, вытирая жирные пальцы о лопухи, – это ты меня так назвал. Я лишь дух в пределах твоего желания видеть во мне духа.

– Так кто же ты?

– Неважно.

– Странно, – с грустью уронил он.

Я поспешил развеять его грусть.

– Странно лишь то, что непонятно.

– Так вот и хочется понять, – его голос воспрянул надеждой.

– Мне тоже многого хочется, да не все дано, – философски заявил я.

– И все же ты мне кажешься всемогущим, – с затаенным восхищением отметил Ральтар.

– Вот именно – кажусь, – пояснил я, сделав ударение на последнем слове. – Высшее счастье – быть и казаться тем же. Ведь так?

Он проницательно взглянул на меня. Я замер. Показалось, будто его взгляд проникает в мое сердце и силится дотронуться до него. Попытка робкая. Никак не сравнить с моим мощным ударом, выдирающим сердце из-под любого доспеха. Но меня заинтересовал мой извечный вопрос – есть ли у меня сердце? А если есть – может ли его кто-нибудь вырвать?

– Это древнейшее определение истины, – шепотом откликнулся он. Багровые отсветы колыхались в его глазах загадочным танцем. – Соответствие того, что кажется тому, что есть.

Я усмехнулся, покивал и заглянул в его глаза. В них мерцала холодная тьма. И дрожащий огонек костра. Он пытался вспыхнуть ярким пламенем, но не мог. Ведь он – отражение реального костра. Он всего лишь кажется в его глазах, в то время как есть в жизни. Убийца коротко моргнул. Огонек исчез, но тут же появился. Он умер и родился. Миг определил длину его жизни. Но его жизнь вечна, пока горит первоисточник, пока есть причина, порождающая его, как следствие. И хоть сколько моргай, он будет отражаться в глазах, пока пылает костер. Пока теплится изначальное желание, как пламя Творца. Я неотрывно следил за ним. Он смотрел на пляшущий костер и продолжал:

– Или соответствие твоих представлений о жизни самой жизни.

– Это всем известно, – кивнул я, сложив руки на животе. – Хотя правильнее это назвать истинностью, или показателем истины. Ведь истина – это весь мир, вся реальность, вся Вселенная. А то, насколько верны твои представления о ней, называют истинностью. Хотя они неразрывны в своей связи. Поэтому, глупо утверждать, что в споре рождается истина. В споре рождается истинность, то есть понимание или осознание того, что есть на самом деле. По крайней мере, в споре людей.

– Ну да, верно, – согласился Ральтар. – Истина с первого взгляда, кажется простой. Настолько простой, что мало кто желает задумываться о ней. Лишь немногие. Они-то и оставили великие трактаты по философии и всевозможным наукам. Их имена живут в веках. А те, кто смеялся в свое время над ними, обвиняя в заблуждениях и ереси, канули в лету. Их никто не помнит, хотя жили они богато, и жизнь прожили, по их меркам счастливо. Но они прожили короткую жизнь, так как думали лишь о своей короткой жизни. Те, кто думал о вечном – живут вечно.

Я снова замер. Чуть даже рот не открыл. Неужели я живу вечно? Ведь я часто думаю о вечном. Костер неожиданно вздрогнул. Прогоревшая толстая ветка с шорохом опала на угли. Столб искр резво взметнулся ввысь. Тьма встрепенулась, на миг отпрянула, и снова обняла нас. Этот миг вырвал из мрака задумчивое лицо Ральтара. Его взгляд пронзал костер и уносился в вечность. Хотя со стороны он казался пустым и отрешенным. Но не важно, каким был его взгляд. Важно то, что в его глазах отражалось пламя. Жизнь костра, который мы изначально зажгли, стала и нашей жизнью. Уверен – в моих глазах тоже пляшут отблески огня. Ральтар, правда, не обращает на них внимания, но все же видит, когда смотрит на меня.

Я, правда, могу с легкостью погасить их, но зачем? Не верите? Каждый может это сделать. И всего-то – сомкнуть глаза. Причем каждый это делает снова и снова. А однажды делает раз и навсегда…

– Тебе нравится убивать? – внезапно прогремел мой вопрос, хотя я говорил тихо. Ральтар вздрогнул. А ведь он не из робких.

– Мне нравится мое дело, – после паузы сказал он. – Точнее – наше дело. Мне нравится наш образ жизни, наша скрытность, наше Учение. Ведь мы несем благо. Хотя по всем очевидным признакам – это зло.

– Ну а сам момент убийства тебе приятен? – вкрадчиво спросил я.

Он снова задумался. Посмотрел на костер.

– Поэтому мы и стреляем из арбалетов, колем в сердце, травим ядами. Или используем иные способы быстрой смерти. Мы не мучители и палачи – мы холодные расчетливые стражи изначального порядка. Нам важен результат смерти, а не процесс. Если ты имеешь в виду смерть, как процесс, то – нет, мне он не приятен. Но если как воплощение замысла – то да. Ведь то смысл нашего существования.

– И скольких ты уже убил?

– Семьдесят шесть, – равнодушно отметил он.

– Совесть не тяготит?

– Нет.

– Хорошо, – кивнул я. – Было б хуже, если б тяготила.

– Тогда никто из нас не брался б за оружие, – холодно пояснил он. – Мы бы были простыми людьми, терпели б произвол и несправедливость. Или, напротив – творили бы их. А наше место занимал бы кто-то другой.

– Ты в это веришь? – удивился я.

– Конечно, – не задумываясь, высказал Ральтар. – Разве может быть по-другому? Жизнь и существует, пока все силы уравновешены. Есть произвол – найдется и управа. Пусть не в нашем лице – в другом. Но она будет. Ведь если произвол не ограничивать, человек начнет творить все, что угодно. И в итоге он станет всемогущим Творцом. Поэтому, без уравнивающей силы, все были бы безграничными самодурами.

– Значит, Творец – самодур? – изумился я.

– Скорее саморазум, – поправил он. – Самодур от того и зовется самодуром, что изначально совершает глупость. Он не думает о последствиях, когда вершит свое самодурство. Но они наступают, вопреки его наглой самоуверенности, что все с рук сойдет. Самодур лишь мнит себя всемогущим, в то время как истинные силы его ограничены. Все равно, что прыгнуть со скалы и самоуверенно убеждать себя, что не разобьешься.

– Тогда Творец – это смерть? – снова спросил я.

– Не совсем, – покачал он пальцем, – Творец – это тот, кто уверенно прыгнул, но при этом не разбился. Он знал, что не разобьется. Он был уверен в своих силах. А он всегда в них уверен, ведь они действительно безграничны. Хотя доля истины есть и в смерти. Ведь смерть всемогуща в том смысле, что она ждет всякого. Ее переживает все, и не обязательно только живое. Даже камни умирают, обращаясь в пыль. Другое дело – время жизни у каждого свое. Но тут же появляется и понимание вечной жизни. Потому что смерть – лишь преобразование одной сущей формы, в другую. В одном из наших трактатов есть высказывание одного из древних глав Клана: «Вечность играет формами. Формы – есть жизнь. Время – часть вечности, что определяет формы. Вечность слагается из форм». А еще мне понравилось его изречение: «Вечность – орудие Творца. Благодаря ему он всемогущ». Красиво сказал, не правда ли?

Я кивнул. И подумал, что надо будет как-нибудь заглянуть к ним и познакомиться с их трактатами. Кажется, я смогу почерпнуть много интересного из их источников. А вслух я спросил:

– Выходит, ты хотел видеть во мне Творца, обвиняя во всемогуществе?

Он замялся, удивленно поднял брови, затих. И пожал плечами.

– Неплохо бы.

Я проницательно посмотрел на него.

– А сам бы не хотел стать всемогущим?

Он снова задумался. И размышлял долго. А после выдал:

– Я об этом не думал.

– Хорошо, – прервал я размышления. – Но все-таки подумай и скажи мне, Ральтар по имени Тах, чего ты больше всего желаешь?

На миг он растерялся, но вдруг подобрался и довольно сощурился.

– Того же, чего и все Безмолвные.

– Хм, вы все желаете одного? – полюбопытствовал я, принюхиваясь к нему.

Он кивнул. Подтянул осевший сапог, расправил мягкое голенище. И неспешно пояснил:

– Просто наше Учение определяет цель нашего существования.

– И какова она? – не терпелось мне.

– Прекратить существование, – хрипло произнес он, приняв серьезный вид.

– Интересно. То есть вы стремитесь к смерти? – поспешил уточнить я.

– К смерти Клана, – разъяснил он. – А точнее, к завершению его деятельности. Ведь любая смерть – не что иное, как завершение какого-то движения. Ведь любая жизнь – есть движение. Или путь от рождения и до смерти. Будь то жизнь человеческая, звериная, птичья или муравьиная. Будь то существование целого королевства или самой захудалой из его деревушек. Или же жизнь леса, гор, рек. Или жизнь горшка в доме. Или жизнь слезы. А может и жизнь путешествия. Хоть даже жизнь звезды – не важно. Жизнь – это всегда существование чего-то от начала и до конца. Живого или неживого, материального или нематериального, единого или множимого. Главное – существование. Или движение. Но именно достижение завершенности становится причиной, побуждающей само движение. То есть желание отправиться в путь, возникает из желания достичь конца пути. Завершение пути – всегда есть цель самого пути. Или смысл его. Без него ни один путь не начнется и ни одно желание не зародится. В наших писаниях есть хорошее сравнение с пламенем в ночи. Такой смысл имеет факел, что горит где-то далеко во тьме. Мы видим свет и спешим выйти к нему. Так мы начинаем путь. Вернее – нам так кажется. На самом деле путь начинается с замысла. Замысел пути – есть его начало. Но оно-то возникает из осознания завершенности. Или из понимания его конечности. Иными словами, конец пути в твоем воображении – есть его начало в твоей жизни. Когда ты полностью осознаешь или ярко почувствуешь, зачем тебе достигать конца, тогда ты и пустишься в путь. Да, результат в жизни конечен, но для разума – изначален. Здесь, кстати, кроется и смысл разума. И человека, как вместилища разума. Разум как раз и связывает воображаемое и действительное. Он связывает то, что кажется, с тем, что есть. Или воображаемую ложь с сущей истиной. Или замысел с воплощением. Замысел, или изначальная идея возникает, когда мы видим далекий огонек. Огонек же есть конец пути, цель его, финал, завершенность. Или смерть пути. Неважно, как мы назовем его. Но важно, что для разума этот мнимый конец есть изначальное желание отправиться в путь. Он – маяк, который неустанно манит к себе. Он – искра, которая разжигает огонь желания добраться до этой искры. И убедиться, что она есть реальное большое пламя, а не мнимая искра. И ты, возжелав добраться до него, отправляешься в тот путь. Правда, можешь достичь или не достичь, но это уже другой вопрос. Понимаешь меня?

Мои глаза оживленно вспыхнули. Я лишь усмехнулся, и хотел было пуститься в долгие объяснения, но передумал. Всякий раз забываю, что передо мной люди. Какой смысл доказывать им, что во тьме невозможно заблудиться – следует лишь научиться видеть в ней. Что бесцельное блуждание само по себе может стать целью блуждания, или обрести цель во время блуждания. Что цели можно достичь, совершенно не думая о самой цели. Что путь не обязательно начинать с начала, и так далее. Но – увы. Никто ничего не желает понимать. А потому и я никому ничего не желаю навязывать. Потому-то мы и различны. Хоть и навязываю порой. Правда, снова натыкаюсь на непонимание. И неприятие. Ну и ладно. Зато это приносит пьянящее чувство превосходства, которое роднит меня и людей. Ведь каждый в чем-то стремится превзойти остальных. Но, забравшись на вершину, часто начинает шататься, опьяненный тем, что смотрит на весь мир свысока. И запросто может рухнуть вниз. Поэтому я сторонник трезвого образа жизни. Пусть и люблю восхождения…

– Здесь, кстати, кроется еще один глубинный смысл нашего Учения, – продолжал он, промочив горло. – Оно выражено в утверждении, что смерти, как таковой нет. Просто завершение любого пути становится началом другого. Любая смерть – лишь кратковременная остановка в вечном движении. Или долговременная – для вечности это уже неважно. Они, своего рода, мерило вечности. Ведь все начатые и законченные движения, или, скажем, все жизни – это отрезки времени, из которых слагается бесконечная линия вечности. Поэтому нас нисколько не тяготит совесть за совершенные убийства. Да, нам мало известно о переселении душ, но мы точно знаем, что мы не вредим вечности. И своим грозным существованием заставляем каждого задумываться о ней. Да, смерть ждет всякого. А точнее – всякое сущее. Конец всегда ждет любое начинание. Но его приход можно ускорить, если посягнуть на чьи-то начинания, то есть желания. Унижая, угнетая, насилуя – ты лишь ускоряешься в своем движении к концу. Мы же и есть та сила, что ускоряет то движение. И в том наш изначальный смысл существования. Но конечный смысл – это завершение существования. Я говорю понятно?

– Даже очень, – вежливо кашлянул я.

– Я рад, – польщенно признался он.

Я смерил его задумчивым взором и вопросительно вскинул брови.

– И… как ты себе представляешь свою смерть или, как ты выразился, конечный смысл?

Ральтар печально улыбнулся. Поглядел на костер. Языки жадно вслушивались в наш разговор. Правда, ничего не понимали. Поэтому лишь недоуменно потрескивали, танцуя на обугленных ветках. А может они просто насмехались над нашей глупостью? Может им давно все известно, и они смеются над нами, как над неразумными детьми? Может, они настолько мудры, что им ничего больше не надо, как наслаждаться танцем, излучающим тепло и свет жизни?

Все может быть. Но точно одно – их тоже ждет смерть…

– Очень просто, – оживился Ральтар. – Мы ждем того момента, когда не нужно будет никого убивать. Когда мир станет чист и светел. Когда люди перестанут применять насилие друг к другу. Когда они будут считаться с желаниями друг друга. Когда их желания станут нести радость друг другу и вести к процветанию всех. Когда человек, пожелав разбогатеть, не будет использовать другого человека. Когда все будут равны друг другу и равны по всемогуществу богам.

Костер неожиданно плюнул дымящейся искрой. Так выплескивают воду изо рта, когда слышат что-то очень смешное. Или очень страшное. Я обреченно покивал, усмехнулся и взглянул на него.

– Надеюсь, ты осознаешь всю несбыточность своих учений?

– Не я, но само наше Учение, – с тайной гордостью отметил он. – Да, мы все к этому стремимся. Но мы прекрасно знаем, что это несбыточно. Так гласит Учение.

– Выходит, ваш Клан не умрет, – обнадежил я. – И вы будете обеспечены работой, пока жив род человеческий.

Ральтар взглянул на небо, прикрыл глаза и величественно изрек:

– Поэтому наше Учение и прочит вечную жизнь Клану, как воплощению Учения.

Я восхищенно покачал головой.

– То есть Учение само себе пророчит вечную жизнь путем устремления к своей смерти и осознания невозможности этой самой смерти?

– Именно, – шепотом выдохнул он. И с уверенностью посмотрел на меня.

– Причем с виду Учение злое, а по замыслу – доброе, – с легкой усмешкой заметил я.

– Получается так, – гордо вскинул он голову.

Я довольно откинулся на траву, тоже воззрился на звезды. И глубокомысленно подметил:

– Хорошее Учение.

– Да, – коротко согласился он.

– Ладно, – махнул я рукой, стукнув по земле. – Но это желание Клана. А каково твое заветное желание?

Он открыл глаза и снова задумался. Он смотрел ввысь, будто жаждал отыскать там все ответы. И, видимо, отыскал их.

– Мое желание? – переспросил он.

– Да, твое, – уточнил я. – Именно твое.

Он перевел взгляд на меня.

– Осуществить конечное желание Клана.

Настал мой черед задуматься. Я тоже посмотрел вверх. Казалось, задумались сами звезды. Задумался даже ветер, что породило задумчивость костра, листвы, травы. Весь мир вокруг задумался над его словами. Или мне то кажется? Я смерил его настороженным взглядом и тихо спросил:

– Это тоже часть Учения?

Он усмехнулся и ответил:

– Моего.

Время лениво сочилось сквозь звезды, превращалось в призрачный свет и затяжным дождем ниспадало на землю. Собиралось в потоки и медленно ползло по лесу, утекая во мрак. Костер у старого дуба еще долго украшал черную картину ночи. Мы долго болтали, совершенно позабыв о времени. Время, видимо, обижалось, и подгоняло рассвет. Редкие тучи наползали с востока. Они несли тепло розовых лучей на темных брюшках. Но сам рассвет еще спал. Он тоже любил ночь. Время злилось. Оно будило рассвет. Оно спешило показать свою власть над нами. Но мы той власти не замечали. Хотя всецело были во власти времени.

Ральтар поведал мне множество интересных историй. Он рассказывал о своих прошлых заказах, о тех, кого он лишил жизни. О том, как он это делал. А самое главное – почему. Рассказывал о деятельности Клана, о тайном сборе сведений, о слежке, шпионаже, тайнописи и прочем, чем занимался Клан Безмолвных Убийц. О том, как они скрывают следы, о том, как скрываются сами, зачастую на виду у всех. О том, как однажды их чуть не разоблачили. Вслед за чем пришлось убрать нескольких невинных людей. Такие случаи хоть и редки, но тоже оправданы и Учением, и уставом Клана. Никто не стремится карать невинных, но если непредвиденные обстоятельства ставят под угрозу великую тайну, то Клан не считается с жертвами. Я узнал, что внутри Клана тоже происходят наказания и даже казни, когда не выполняются обязательства устава. Одним из жестких нарушений считалось милосердие к обреченной жертве. Если убийца кого-то прощал, то есть дарил кому-то жизнь, то должен был пожертвовать своей. Если он не делал этого самостоятельно, то сам становился целью Клана. За всю историю не оказалось ни единого отступника, но изредка случаи жертвования собой происходили. Иногда случалось такое, что мастеру заказывали убрать любимую девушку. В этом случае он предупреждал возлюбленную прекратить то, что побудило к ней интерес Клана. Если она не одумывалась, он убивал себя во имя ее. Если она и после этого не одумывалась, то Клан приводил в исполнение изначальный приговор. В Учение такое называлось – силой любви.

Историй было много. Времени тоже. Я никуда не спешил, да и Ральтар не торопился. Оказывается, после свершения приговора, мастер неделю отдыхал, собирался с мыслями и силами, читал, размышлял и даже писал. Многие вели дневники, составляли очерки, где делились советами и опытом. Причем описательной стороне уделялось не такое уж большое значение. Главным оставалась философская сторона. Особенно у великих мастеров. Все они, как один оставляли свои размышления по поводу той или иной казни. Детально выявляли причины ее породившие, а после раздумывали над тем, как следовало ее избежать. По этим записям со временем составлялись новые трактаты. Этим занимались архимастера, или своего рода ветераны. На каком-то этапе убийца должен был прекратить свою деятельность. Когда внутренний голос подсказывал – хватит. Это означало, что человек прошел Путь и обрел Свободу. Ему уже нет смысла убивать дальше. Тогда он и занимался философской работой в чистом виде. Срок у каждого был свой. Он исчислялся не годами, а количеством свершенных приговоров. Как правило, этот срок переваливал за сотню. Хотя негласно считалось – чем меньше, тем лучше. Все это прекрасно понимали. Но обмануть и занизить его никому не удавалось. Глава Клана самолично проверял твое внутреннее соответствие этой Свободе. И когда она наступала, он переводил матера в высший ранг. Правда, не возбранялось и дальше заниматься ремеслом, но такое случалось редко. Клан очень богат, поэтому содержать обязывался до конца жизни. Зато те философские знания, что копились год от года, становились бесценны. Так рождалось Учение. И рождается до сих пор. И будет рождаться вечно. По крайней мере, оно само так утверждает.

– Значит, приземленно говоря, ты хочешь стать архимастером? – подвел я итог после очередного повествования об устройстве Клана.

– Все хотят, – гордо отметил Ральтар. – Все к этому стремятся. Нет, не подумай – мы не стремимся выслужиться – мы стремимся пройти Путь. Свобода – состояние внутреннее. Ее нужно не обрести, а понять. Ибо она изначальна есть в каждом.

– Хорош путь – людей убивать, – с наглой иронией засмеялся я.

– Путь не может быть хорошим или плохим, – заметил он, ничуть не тронутый моей насмешкой. – Путь может быть коротким или длинным.

– А твой путь? Как сам думаешь – когда он закончится?

– Мне кажется – раньше сотни, – предположил он. – У нас такое считается талантом. Я же им не обделен.

– Я заметил.

– Нет, не я один так хорошо стреляю, – от него не пахло скромностью. Мне это нравилось. – Хотя у нас есть деление – кому что ближе. Кому отрава, кому стрела, кому нож или игла. Кто-то и вовсе шею ломает. Некоторые умеют даже сердце останавливать, нажимая на разные точки тела. Таких, кстати, мало и они в особом почете. К их мастерству прибегают даже после обретения Свободы. К примеру, когда нужно изобразить естественную смерть. Я этому только начинаю учиться. Но даже здесь, на моем уровне стрелка, у меня всегда получается отлично. Я легко ухожу от любой погони и умею растворяться как капля в воде. Хоть в лесу, хоть в городской толпе, хоть на крыше. Везде. Это ценится.

Я не удержался и снова захохотал.

– То-то я тебя догнал.

Он не обиделся, не огорчился. Напротив – даже просиял.

– Да, догнал, – подтвердил Ральтар. – Но это не главное.

– А что главное? – уже тише спросил я.

– Главное – я тебе все рассказываю. Главное – ты необычен. Главное – ты не человек. Хотя бы потому, что догнал меня. И потому что я все тебе рассказываю. Это впервые за всю историю Клана Безмолвных Убийц.

– А знаешь почему? – с новой усмешкой посмотрел я на него.

– Почему?

– Потому что я впервые встречаю мастера из Клана Безмолвных Убийц. Хотя тебя справедливее назвать адептом вашего Учения.

Он окинул меня задумчивым взглядом и согласно выдохнул:

– И то верно.

– Что верно, то верно, – кивнул я.

Ральтар как-то хитро покосился на меня, и с чистейшей наивностью попросил:

– И все же, Дух, признайся – кто ты? Так хочется знать. Я ведь все поведал тебе, все без остатка. Ведь я верю тебе. Я верю, что ты не расскажешь никому о нашем Клане. Я верю, что тайна его не сорвется с твоих уст и не ввергнет нас в затмение. Так будь и ты откровенен. Мне ужасно хочется знать – кто ты?

– Да?

– Да.

Я сомкнул пальцы, хрустнул, пошевелил кистями.

– Но, помнится, ты говорил, что высшая цель вашего Учения – завершение деятельности Клана. Помнится, ты говорил, что твое желание – дабы цель эта осуществилась. Что мне стоит поведать всем о вас? Ведь вас тогда не будет. И все желания исполнятся. Причем так легко.

– Не спорю, – кивнул он. – Но, помнишь, я упоминал, что наше место тотчас займет другой. Или другие. Не важно. Надеюсь, ты понимаешь, что мы… так сказать явление, а не конкретная группа людей. Мы лишь следствие, устранив которое не исчезнет первопричина. Я сам с удовольствием отдал бы жизнь, если б наша цель оказалась достигнута. Но вряд ли моя жертва, и даже жертва всего Клана изменит мир так, как предписывает Учение. Поэтому, разоблачив нас, тебе придется взять на себя ответственность за устранение произвола среди людей. Или самому нести Учение.

Мои глаза неожиданно вспыхнули, но тут же погасли. Ральтар встревожено отшатнулся. Нет, ничего страшного. То всего лишь новая вспышка пламени, отраженная в глазах. Просто он не смотрит на пламя – он смотрит на меня. Я польщенно улыбнулся и таинственно прошептал:

– Я подумаю.

Ральтар снова вздрогнул. Нет ему не страшно. Тот, кто убивает – не боится смерти. Но все же есть вещи, которых боятся и они. Как, например, мое последнее высказывание.

Время снова потекло быстрее. Рассвет уже зевал где-то вдали, разминал кости, шевелил губами. Мы слышали его невнятное бормотание.

Я сидел и размышлял. Ральтар тоже сидел рядом. Он ждал. Хотя тоже размышлял. Я нюхал и думал. Он не нюхал – он обреченно дышал. Я посмотрел на него, тяжело вздохнул и строгим голосом объявил:

– А если я предложу тебе смерть в обмен на твое желание?

Ральтар окаменел. Он смотрел на меня, широко распахнув глаза. Я терпеливо ждал, когда он придет в себя. Но он впал в оцепенение. Тогда я продолжил:

– Тебе, и всему вашему Клану. Вас больше не будет. Я же продолжу вашу кропотливую и кровопролитную работу. Причем – доведу ее до конца. И ваша смерть станет залогом вашей великой цели.

– Т…ты? – он не верил ушам.

– Иных нет, – обвел я взглядом умолкший лес и остановил его на убийце.

– Но… ты всего лишь один…

– Ну да, – отметил я. – Это очевидно. Второго такого нет. Вернее – я еще не встречал.

– Но…

– Я легко справлюсь, – многообещающе заверил я.

– Но…

– Верь мне. Лишь скажи – да, или нет?

– Но… а как я…

– Да, ты не узнаешь о воплощении цели Учения, но ты ведь веришь мне? Ты же сам говорил об этом.

– Но…

– Ральтар, я не желаю тебя убивать. Я лишь хочу проверить, насколько сильно твое изначальное желание, которое ведет тебя по жизни. Предположим, я Творец, который все может. Мне просто хочется знать – сильно ли в тебе благородство твоего желания. Желание без всяких сомнений благородно, да. Но готов ли ты принести себя в жертву ему?

– Готов, – решительно выдохнул он. – Я всегда ждал этого.

– Ты серьезно? – удивленно насторожился я.

– Да.

– Ты готов отдать свое сердце, дабы мир не нуждался более в наемных убийцах?

– Да.

Мои глаза кровожадно полыхнули.

– Тогда я с легкостью вырву его.

– Значит, я всю жизнь ждал тебя, – покорно склонил он голову. – Я чувствовал тебя. Не зря глава Клана отмечал мою особенность и одаренность. Если ты не обманешь, то я сочту за величайшее счастье умереть во имя всех людей.

– Тогда готовься к смерти, – коротко предупредил я, холодно сверкнув кончиками клыков.

Он подумал, взглянул ввысь, вздохнул. И хриплым от волнения голосом огласил ночь:

– Я готов. Только… у меня есть последнее желание. Ты мог бы его исполнить?

– Хм? Я вообще-то не исполняю желания, кроме как свои. Я просто выслушиваю чужие желания.

– Оно пустяковое, – взмолился Ральтар.

– Как знать, – пожал я плечами. – Пустяковое для одного может стать непосильным для другого.

– Ты с легкостью исполнишь его, – его лицо словно окаменело от уверенности.

– Говори – сухо уронил я.

Он подобрался, сосредоточенно взглянул мне прямо в глаза и тихо спросил:

– Все же поведай – кто ты?

Я замер. Причем надолго. Он вопрошающе смотрел на меня. Его глаза молили об истине. Он ничего не видел и не слышал. Лишь далекий факел в ночи. Я стал для него факелом. И свет мой манил его, точно заблудшего путника. Или мотылька… Хотя справедливее назвать меня сгустком изначальной тьмы в ярком свете жизни, но то уже не важно. Важна привлекательность. Я привлекал своей необычностью, своей неподражаемостью. Я выделялся на общем фоне его предыдущей жизни. Он не сталкивался ни с чем подобным. От него ничем не пахло. Лишь одним ярким желанием – знать правду.

– Я готов умереть, лишь бы знать правду, – повторил он, словно прочел мои мысли. – Скажи. И тогда я с легкостью покину этот прекрасный мир. Ведь более тут не останется мне работы. Мне, и всему Клану. И Учение восторжествует.

Вдруг я раскатисто рассмеялся, запрокинув голову. Набежал порывистый ветер, подхватил наши плащи. Неведомо откуда возникли лохматые тучи. Пасти их широко разверзлись, и они судорожно принялись глотать испуганные звезды. Дрожащие огоньки мгновенно гасли в их подвижном извивающемся чреве. Луна захлебнулась в черных волнах мрачного прилива. Она всплеснула бледными лучами и пошла ко дну. Ветер нарастал. Его свист усиливался и ломил уши. Костер жалобно припал к земле, вздрогнул и обреченными головешками полетел в ночь. За ним потянулся искрящийся след. Он оседал и таял в водах нахлынувшей тьмы. Деревья жалобно гудели, трещали и ходили ходуном. Ветви стонали и бешено метались под яростным напором. Иные с громким хрустом обламывались и улетали во мрак. Молодые стволы едва не пригибало к земле. Ближайшие кусты орешника с корнем вырвало и швырнуло в чащу. Поодаль раздался пронзительный треск, и островерхая еловая тень с чудовищным шумом рухнула, точно сраженный воин.

Ральтар пошатнулся, вскинул руки. Ему в лицо летели комья грязи, листья, мелкие ветви, сухие грибы, обглоданные птичьи кости. Одна из веток больно хлестанула по щеке. Он лишь сжался плотнее. А следом его потащило во тьму. Ральтар пытался сопротивляться, но силы изначально были не равны. Плащ его хлопал за спиной. Казалось, он тянул хозяина подальше от этого жуткого места. И хозяин медленно сдавался. Ноги его подогнулись, ослабли, и ветер приподнял его над землей. Он оступился, взмахнул ногами и полетел прочь. Пролетел несколько шагов, спиной наткнулся на ствол дуба, ударился затылком и замер, будто прикованный цепями. Руки тянулись вперед, он силился вырваться. Но ветер безжалостно вжимал его в бугристую твердь дерева. От него запахло суеверным страхом. Он не боялся смерти – он боялся сойти с Пути, не исполнив долга.

– Ха-ха-ха, – не унимался я. Голос мой грохотал, перекрывая вой ветра. – Теперь ты понимаешь, почему мир не меняется? Понимаешь, почему жизнь вечна? И почему ваш Клан не прекратит существование?

Ветер ревел. В Ральтара полетела большая ветка. Он едва сумел отклонить голову. Тяжелый удар прокатился по стволу. Мелкие прутья снова отвесили пощечину. Щека вспыхнула резкой болью и кровавой полосой. Но Ральтара боль лишь отрезвила.

– П…почему? – заслоняясь от ветра и грязи, выкрикивал он.

Я смеялся не останавливаясь. А в промежутках он слышал мой голос, вплетенный в завывания.

– Да потому что нет имени у того, кто может все разом изменить. Ибо он неведом, хоть и сущ. А если обретет имя, то сразу утратит силу и способность все менять. Ха-ха-ха!

– Но…

– Ха-ха-ха!

Лес дрожал под порывами ветра. Или хохота? Не важно. Важно, что он дрожал. И молил прекратить эту пытку…

И ветер сжалился.

Неожиданно все утихло. Так же внезапно, как и началось.

Да не просто утихло…

Ральтар сполз со ствола и упал в траву. Ни единым стоном не выдавал он боль, хотя она обжигала ему затылок и спину. Привычка? Или высокое мастерство? Неважно. Главное – он ее пересилил, тут же вскочил на ноги и огляделся. И вдруг застыл, как вкопанный. От него запахло безумием. Глаза распахнулись в немом ужасе. По щеке ползли капельки крови. Волосы на ушибленном затылке медленно поднимались.

Тучи растворились без оглядки. Звездный купол снова искрился первозданной чистотой. Луна выплыла из водоворота тьмы. Она тяжело дышала и отплевывалась пепельным светом. Костер горел на месте, потрескивая сучками. Кусты орешника росли там, где их вырвало мгновением раньше. Деревья тихо шуршали вернувшимися листьями, обломанные ветви торчали из стволов, будто их и не обламывало. Высокая ель зловещей тенью возвышалась поодаль. Шляпки грибов белели на буграх, словно любопытные глаза поглядывали за нами из влажной травы. Даже птичьи кости валялись там, куда мы их побросали.