Текст книги "Изначальное желание"

Автор книги: Дмитрий Денисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 43 страниц)

В том и слабость его. Пусть и выражена она сиюминутной силой.

– Милорд, железо готово, – предгрозовым раскатом прокатился в ночи голос Берда. И таким он был жутким, что даже меня проняла дрожь. Хотя вассал говорил своим привычным тоном. Я прислушался и принюхался. Нет, то не моя дрожь – то дрожат желания разбойников.

Барон приказал скрутить Хельда. Несколько солдат крепко ухватили его за плечи, за ноги, кто-то потянул сзади за волосы. Берд резким движением разорвал на его груди ветхую рубаху. Мужик пытался вырываться, но его держали крепко. Лой де Гарра собственноручно выудил прут из жаровни, поднес его к лицу, словно убеждался – пышет ли он жаром. Искаженное красным светом и черными красками ночи, лицо барона показалось противным и жутким. Большой мясистый нос неожиданно стал напоминать вытянутое свиное рыло, глаза темнели провалами в преисподнюю – в их недрах зарождался блеск грядущей боли. Рот кривился в недоброй усмешке, желтые зубы показались клыками хищника. На лице четкими тенями выступили все его неприметные шрамы, язвы и глубокие поры. Они, точно змеи и жуки, шевелились и ползли, по грубой коже.

Барон метнул на пленника мрачный взгляд, полный отвращения и превосходства. И медленно направился к нему, подняв прут.

– Итак, вы ждали меня?

– Кому ты нужен, волк! – хрипло выдавливал слова Хельд.

– Вот и мне стало вдруг интересно – кому это я нужен?

– Мы просто грабили…

Договорить он не успел, подавившись словами. Следом раздался душераздирающий вопль, встряхнувший ночной лес. Запахло палеными волосами и мясом. Барон, кривя лицо от глубокого удовлетворения, прижигал грудь бедному мужику. Хельд вопил и дергался втрое сильнее, но его держали на совесть. Волны страшной боли шли от него, точно жар от тигля. Она затмила все: и страх, и ужас, и ожидание смерти, и ненависть к барону, и давнюю обиду. Осталась лишь боль, в первейшем ее проявлении.

Наконец барон отдернул пылающее жало. Хельд бессильно обмяк. Не смотря на ветерок и прохладу ночи, он покрылся испариной. Хватка позади ослабилась. Он уронил голову и шевелил губами, хватая воздух.

– Думаешь, мне хочется тебя здесь пытать? – с усмешкой спросил Лой, вновь сунув прут в жаровню. Берд дал знак и два солдата принялись раздувать на угли. – Думаешь, мне больше заняться нечем? А, Хельд? Ты действительно так думаешь?

Хельд молчал.

– Я с удовольствием бы предался отдыху, но ты вынуждаешь меня тратить на тебя силы и гнев. Скажи все, и я тебя милостиво прирежу. Все вернутся к своим делам. Ведь я прирежу тебя в любом случае, ты должен понимать. Так зачем время тянуть, да боль адскую множить? Скажи, покайся, да умри. Чего тут такого?

Хельд медленно поднял голову. Слова давались с трудом, но он их произнес:

– Будь ты проклят! Я ненавижу тебя всем сердцем! Ты чудовище! Ты беспощадное чудовище! Да, я ждал тебя! Я надеялся, и дождался!

– Уже лучше, – торжествующе прищурился Лой. Злорадная улыбка стала чуть шире. И чуть мрачнее. – Только чего ты дождался? Или ты просто хотел встретиться со мной лицом к лицу? Так?

– Хотел, – обессилено мотнулась голова Хельда.

– Ну вот и встретились, – хохотнул барон. – Вот он я, стою напротив тебя. Лицом к лицу. Все, как ты хотел. Ты удовлетворен?

– Да, – скупо проронил Хельд.

– Вот как? Тебе приятно?

– Да…

Барон внезапно выпрямился и повелительным голосом загрохотал:

– Так запомни, холоп, что я – Лой де Гарра, могу творить все, что пожелаю! Как с тобой, так и с твоими дочерьми. Ты же не властен сделать ничего, потому что ты жалкая ничтожная чернь.

– Да ну?! – голос Хельда неожиданно огласился скрытым весельем.

– Что ты можешь мне сделать, оборванец? – нагло бросал ему в лицо барон. – Даже если бы я снизошел до поединка на мечах, я бы изрубил тебя, как репу. Но ты не благородный, а потому и стой тут, да терпи боль. Более ты ни на что не спосо…

Договорить он не успел – Хельд надрывно захохотал. На него смотрели с недоумением. Не иначе как от боли рассудка лишился. Я прислушался к его желаниям. Нет, он здоров. Просто боль дала ему силу. Он понял, что готов терпеть все, ради своего желания.

Вдруг смех его оборвался. Он мгновенно собрался и снова плюнул в ненавистное лицо. Плевок на редкость выдался обильным. Барон отшатнулся, прикрыв глаза. От него пахнуло звериной свирепостью. Берд тут же ударил мужика в лицо, в живот. Тот согнулся, упал, отплевываясь кровью. На него мигом набросились «благородные рыцари» и принялись бить пинками, но барон повелительно взревел:

– Не трогать!

Хельда подняли. Он едва держался на ногах. Барон стоял напротив него и метал грозные взгляды. Он казался чернее самой ночи, хотя то потемнели его желания. Он снова утерся, оскалился и произнес:

– А ты сильнее, чем я думал.

Мужик холодно улыбнулся. Разбитые губы шевелились с трудом, но он старался. Поэтому улыбка вышла очень впечатляющей. Он не боялся смерти – он боялся боли. Но ныне понял – боль не так уж страшна. Главное – пересилить первый страх. К тому же есть время, а значит, любая боль рано или поздно пройдет. Нужно лишь подождать и вытерпеть ее. И чем сильнее боль, тем слаще потом ощущение отсутствия боли. Лишь память хранит ее и дает радость сиюминутного счастья, лишенного этой боли.

А ведь многим когда-то было больно или плохо. И не понимают они, что это великое благо, без которого никогда не наступит чувство блаженства. Нужно лишь уметь ждать. А также уметь терпеть и не сдаваться. Многим кажется – жизненные потери непоправимы. Но они не догадываются, что исправить можно все.

Просто ждать иногда приходится очень долго…

Барон снова взялся за прут, и сурово двинулся к Хельду. Тот подобрался, напрягся, но страх уже не тяготил его. Он ждал с вызывающей ухмылкой. Лой погрозил ему раскаленным железом.

– Тебе, вижу, понравилось нюхать свою же гарь?

Хельд снова издевательски захохотал. Окровавленное лицо искажалось резкими тенями.

– Нет, это тебе, вижу, понравилось растирать по лицу мои сопли.

На миг барон опешил. Губы плотно сжались, ноздри широко раздулись. Он метнул пронзительный взгляд на мужика, затем на остальных пленных. И неожиданно для всех распорядился:

– Убрать его!

Хельда отшвырнули в сторону. Он упал на холодную землю и затих, тяжело дыша. Его место занял другой, тот самый косой со шрамом на щеке. Его так же скрутили, порвали на груди лохмотья, и запрокинули голову. Лой де Гарра приблизился к нему с алым прутом.

– Нет, нет, нет! – рвалось из обнаженной груди. – Не надо!

– Если я что-то делаю, значит мне что-то надо! – философски молвил барон, разглядывая раскаленный конец прута.

– Я все скажу! Я скажу! Не надо! – скулил мужик.

– Скажешь? – с недоверием переспросил барон.

– Скажу, все скажу! Только не губи!

– Говори! – потребовал Лой.

Хватку ослабили. Косой мужик с дрожью залепетал:

– Он… он… это Хельд нас сюда привел. Это Хельд во всем виноват.

Алый прут приблизился, а вместе с ним и грозный лик барона. Он потряс раскаленным железом перед носом пленника и напомнил:

– Ты обещал говорить, а не валить вину на Хельда!

– Да, да, я все скажу. Но это Хельд, это он нас сюда привел!

Прут придвинулся, мужик вскрикнул.

– Милорд, убери прут, – посоветовал Берд, – так он ничего не скажет.

– Без прута он тем более ничего не скажет, – оскалился Лой.

– Скажу, все скажу! – затрясся мужик.

Барон нахмурился, задумался, но все же убрал прут. Однако не куда-нибудь, а назад в жаровню. Его раздражало, что не он первый додумался до такого. Но, как бы то ни было, ему нужна правда.

– Говори? – набросился он на мужика.

– Он нас собрал, – бегло залепетал мужик, кивнув в сторону Хельда. – Он сказал, что сегодня вечером пойдет обоз. Его будет охранять от силы дюжина. Он говорил – если мы набросимся внезапно, то перебьем их и завладеем товарами и лошадьми. Он обещал нам золото.

Барон хмурил густые брови. Берд держал мужика за шиворот и временами встряхивал. Тот жалостно сжимался, будто ожидал удара. Но никто его не бил. Пока. Поэтому он продолжал:

– Ну а дальше вы сами все знаете.

– Меня интересует то, что было «до»! – отрезал барон. – Как узнали про меня?

– Я не знаю… – завыл мужик.

Я стоял поодаль и смотрел на все происходящее, как на спектакль. Неожиданно барон повернулся и ткнул в меня пальцем.

– Знаешь его?

– Нет, – без заминки выдал пленник.

Тогда я решительно шагнул вперед. Лохмотья всколыхнулись за спиной. Я немногим отличался от разбойников. Все следили за мной с нескрываемым любопытством. А кто-то и с надеждой. Оказавшись рядом с бароном, я осмотрел косого мужика, и тихо произнес:

– Почтенный барон, зачем тебе пытать их?

– Я хочу знать правду, путник, – высокомерно бросил Лой.

– Тогда ты зря теряешь время, – пояснил я.

– Это почему же? – насторожился он.

– Всей правды ты никогда не узнаешь, – огорчил его я. – Да и смысла в том нет.

– Для тебя, может, и нет, а я должен знать. Вдруг нападение повторится?

– Да, но, помнится, ты сам говорил, как тебе нравятся достойные противники. Ты же сам утверждал, что неплохо стало бы обучить этих недотеп, выдать им оружие и сражаться уже как с равными. Так жизнь чувствуешь острее. Ведь говорил?

– Все верно, – голос его несколько поутих. Он потрясал прутом, указывая на лесное воинство. – Но я все же должен следить за порядком.

– Тогда на тебя никто не будет нападать, – предупредил я. – Ты будешь все знать наперед, а значит, сможешь подготовиться. Как сегодня. Словом, ты сам не ведаешь, чего хочешь.

– Я хочу правду, – жестко повторил барон. – Мне важно, откуда они прознали? А воевать мы на войне будем. Мы, кстати, туда и направляемся. А такие, как эти, – он резко ткнул прутом в сторону Хельда, – нам всячески препятствуют. Поэтому мне и нужна правда.

– Тогда достаточно просто подумать, – я сделал изящный жест рукой.

– Вот ты и подумай, раз такой умный! – Лой озлобленно сплюнул.

– Тут и думать не надо. Я не ослышался, когда речь шла о его дочери, – с этими словами я кивком указал на Хельда.

– Не ослышался, – насупился барон. Похоже, теперь и он начал соображать.

– Ну и чего непонятного? – пожал я плечами. – Во всех загадочных, да и не загадочных явлениях ищи тех, кому они выгодны. Ну или важны по иным соображениям. Ищи истоки. А еще это тебе пример воздаяния за свершенные дела. Ты призывал ответить этих людей за злодейство, в то время как первопричина кроется в тебе. Ты силой овладел его дочерью, он обозлился и решил отомстить. Собрал людей, устроил засаду. И вот, что из этого вышло.

Барон распалялся все больше и больше. Он вращал глазами, сопел, мучительно кривился, яростно скрипел зубами. Словом, проявлял все признаки человека, узнавшего правду. А ведь он сам просил ее не так давно. Да, неприятная правда горька, в особенности, когда она о тебе. Но в том ее ценность, а точнее – сила. Если мы сможем принимать неприятное, то обретем силу – силу правды. И, как следствие, можем изменять ее. Ведь ошибку можно исправить, лишь осознав ее. А вот ложь сладка и приятна, ее принять легче и проще. Многие, зачастую, принимают лишь ее, открещиваясь от правды, как от чумы. Но ложь пуста. Однако, как ни покажется странным, ее ценность и сила не меньше. Нужно лишь понимать, что это ложь, и не путать с правдой. Ложь ценна тем, что показывает нам наши глубинные мечты, наши сокровенные желания, которые при нужных усилиях обретают форму реального. Поэтому глуп тот, кто полностью отвергает ложь и воюет за правду (как правило, за чужую). Он не мудрее того, кто занимается пустым самообманом. Пройдет время, и его правду обвинят во лжи, или в несовершенстве. Однако мудр тот, кто тешится иллюзией, но при этом с легкостью умеет воплощать ее в жизнь. Даже самую бредовую и невероятную. Такая, кстати, ценна еще больше, ведь воплотить ее гораздо труднее. Такая как раз выявляет тех, кто не боится усилий. Неимоверных усилий.

– Дочь, значит?! – воинственно засопел барон. Его голос вернул меня к действительности – И чего я сразу не догадался? Дочь… Ну конечно же!

– Ее наказывать не имеет смысла, – сразу предупредил я. – Она-то явно тут не при чем…

– Как это не при чем?! – возмущенно прикрикнул Лой. – Кто осведомил его? Ведь она!

Я развел руками.

– Вообще-то я лишь предположил.

– Ты предположил верно, – барон опустил прут и выразительно смотрел на Хельда. – Я сразу все вспомнил. Я вспомнил, кто она, я вспомнил как она вертелась возле моих солдат, я вспомнил как люто смотрела на меня. Меня не проведешь. Да. Как только вернусь с границы, ей не жить. Я отдам ее на утеху всем моим солдатам! А после жестоко убью! Четвертую! Или разорву конями! Или сожгу, как ведьму! Или… а, там видно будет. Но ей не жить!

Хельд протяжно и тихо зарыдал, услыхав его слова. Вся его борьба обернулась тщетными попытками, которые, похоже, стали роковыми для его дочери. Барон метнул в его сторону жестокий взгляд. Коротко усмехнулся, глянул на остальных. Разбойники стояли на коленях и дрожали, как пожухлые листья под дыханием ледяного ветра. А ветер, в облике барона, взирал на них со сложным чувством презрения, отвращения, негодования и высокомерия. И вдруг взорвался могучим порывом.

– Всех казнить! Всех, кроме Хельда. Самой страшной мукой для него станет ожидание смерти его любимой дочери.

– Нееееет! – по веренице пленников прокатился мучительный всхлип. – Пощааааади…

– Отрубить им головы! – холодно и безоговорочно отчеканил Лой де Гарра. – Они им уже не нужны.

– По-ща-ди… – изливался в ночь дикий стон мольбы.

Но их щадить, разумеется, никто не стал. Даже я. Ведь мог же я предотвратить их казнь, причем, всего лишь словом. Но не стал. Я лишь повздыхал сочувственно и пожелал им мужества перед ликом смерти. Ведь они его не имели. А потому и воздалось им справедливо. Зато Хельд остался в живых, хотя зачинщиком признали именно его. Но он, в отличие от соратников, не побоялся плевать в лицо смерти, принявшей облик барона, чем и завоевал себе жизнь.

Разбойников рывками подняли на ноги, и повели в сторону от лагеря. Они выли, стонали и молили, но с тем же успехом можно было и молчать. Некоторые, кстати, гордо молчали, но их уже ничто не могло спасти. В свете нескольких факелов их перекошенные лица невозможно было узнать. Да, страх смерти до неузнаваемости может изменить человека. Хотя все живут с этим страхом. Наверное, потому и умирают.

Я молча стоял и взирал на приготовления. Разбойников растянули редкой цепью и поставили на колени. Они уже не стонали – они изредка всхлипывали и мелко дрожали. Кто-то вспомнил и забубнил молитву, кто-то прощался непонятно с кем, выпрашивая у него прощения. У кого-то даже случилось недержание. Позади обреченных встали солдаты. В свете взошедшей луны сверкнули железные шляпы, хладнокровные мечи, бесстрастные глаза. Палачи ждали приказа.

Барон смотрел на пленников жестоко и властно. Его взгляд стал самым последним, что запомнили они. Взгляд того, кто повелевал их судьбой.

И он махнул рукой. Мечи взметнулись, вспыхнули рассеянной звездной пылью и стремительно опустились. Раздалось характерное «хаканье», и полтора десятка голов одновременно сорвались с грязных истрепанных плеч.

Запахло свежей кровью. Да, свежая кровь всегда особенна, но эта вызывала неприязнь. Нет, я не скажу – она неприятна, я скажу – она безвкусна. Да, это кровь, но она пресна, она не приносит радости вкуса. Она безжизненна, и не может унять жажды. То ли дело кровь героев. Но, как и все редкое, такая кровь очень ценна.

Казнь свершилась без лишней злобы, без ненужных пыток. Барон все узнал, и попросту избавился от бремени. Иного выхода он не видел. Не мог же он тащить их с собой на границу. И оставить здесь не мог. Вернее, он все это мог бы сделать, но не захотел. Да и прочим следовало преподнести урок.

Тела пренебрежительно сбросали в кучу. Безголовые разбойники остались лежать и дожидаться могильщиков. Дикие ли звери, вороны ли – уже не важно. А вот головы солдаты прихватили. Барон приказал выстругать колья, вкопать их возле тракта и насадить на них головы. Он знал – разбойники еще остались. Даже если и не остались, то непременно могли возникнуть снова. Лой де Гарра смутно подозревал, что разбойники – это не конкретные люди, а явление. И сколько ты их не уничтожай, они снова будут появляться, как черви в гниющей плоти. Потому он считал лучшей мерой борьбы с ними – страх. Он всячески старался поселить страх в их умах, чтобы они, если и появятся снова, то сидели и не высовывались. Разговоры же о том, что явление не исчезнет, пока не поймешь и не искоренишь причину, он слушать не желал.

Лагерь между тем вернулся к своей обычной жизни, словно ничего ужасного и не произошло. А ведь, правда – ничего ужасного и не произошло. Все приобрело естественную гармонию. О казни уже не вспоминали. Воины тоже смутно догадывались – нет смысла горевать о прошлом, когда поджидает будущее. Лучше думать о нем, потому как его можно изменить.

Солдаты, привыкшие созерцать «прелести» войны, снова оживленно болтали, смеялись или правильными камнями точили оружие. Некоторые выстругивали новые древки для сломанных копий. Рыцари сидели в кругу главного костра, перед черно-желтым шатром. Они обсуждали подробности предстоящего похода и возможных боевых действий на севере. Здесь же пребывали пехотные десятники. Берд оживленно жестикулировал, пытаясь втолковать им очередные свои соображения по поводу пешей стратегии. О том, какой боевой порядок лучше, как должны стоять щитоносцы, алебардщики, мечники и пикинеры. Диркот тоже лежал рядом, поигрывая тяжелым болтом. Он равнодушно слушал их споры и единственным глазом следил за далекими звездами. Однако когда речь заходила о роли арбалетчиков в строю, он тяжело вздыхал и неприметно качал головой. Вступать в бесполезные споры у него не было ни малейшего настроения.

Сам же барон угрюмо сидел в сторонке, и ждал ужин. Он внимательно следил за снующими кашеварами, потягивал воду из фляги и о чем-то думал. Неожиданно он приподнялся, поискал глазами кого-то, увидел меня и сделал приглашающий жест. Я не заставил себя долго ждать и подошел к нему.

– Чего желает почтенный барон?

– Барону вдруг стало интересно послушать тебя, – заявил он, сквозь дрожащую тьму приглядываясь ко мне. Я присел на скрещенных ногах. Он продолжал, – мне захотелось узнать о жизни в других землях. Ведь ты – пилигрим, а потому можешь мне поведать о многом.

– Могу, – кивнул я.

– Так поведай. У нас предостаточно времени, пока не сготовится каша.

– Этого очень мало, – сразу предостерег я, метнув взгляд в сторону снующих кашеваров. – Но я все же расскажу тебе пару историй.

Барон заерзал на шерстяной подстилке, устраиваясь поудобнее. От него запахло нетерпением. Он ожидающе подобрался. Я вдохнул полной грудью свежий ночной воздух, наполненный запахами леса. А также запахами ячменной каши, которая томилась в угольно-черных котлах. И начал рассказывать.

Люди любят, когда им рассказывают что-то интересное. Вот только интересы у всех разные. А потому они слушают одно и то же с разным интересом. Поэтому, глуп тот рассказчик, кто винит людей в неумении слушать. Но мудр тот, кто винит себя в неумении рассказывать.

Хотя, что может быть труднее, чем поведать историю?

И все же может – поведать интересную историю.

И что может быть легче, чем поведать интересную историю?

Особенно для того, кто умеет это делать.

Барон внимательно слушал меня, не перебивал и не переспрашивал. Возможно, он просто хотел отвлечь мысли от тяжелой действительности. Пусть он уже не раз вершил казнь, но все равно в глубине души он хороший человек. Он требует лишь одного – безоговорочного подчинения. Поэтому тех, кто принял его требование, он любит и ценит. Тех, кто противится – наказывает и казнит. Все как всегда.

Я рассказывал о жизни в далеких странах, о людях с другим цветом кожи, о неведомых животных и птицах, которые встречаются там. Я рассказывал о том, каков быт тех людей, какие они строят дома, как устроены их сообщества и королевства. В каких богов они верят, какими именами друг друга называют. И, разумеется, чего больше всего желают.

Лой де Гарра удивленно причмокивал, кивал, ухмылялся и вздыхал. Я же улыбался. Да, как просто вызвать у человека изменения в душе. Достаточно подобрать лишь слово. Слова подобны стрелам. В руках неискушенного новичка они приносят мало толку. Но в руках меткого мастера бьют точно в цель. Вот почему сердце можно пронзить одним лишь словом…

Через некоторое время я увидел возле барона его верного вассала. Берд проходил мимо, но, услыхав наш разговор, остановился, прислушался, а после подсел. Увидав его заинтересованное лицо, к нам присоединился Диркот. Он прекрасно знал – Берда мало чем удивишь. И он решил, что речь зашла о чем-то очень важном. Я неприметно улыбнулся, видя пополнение в своих рядах. Затем к нам подсели еще три рыцаря, затем еще два, затем еще, еще и еще.

В конце концов, я стал центром всеобщего внимания. Весь отряд, кроме охраны сгрудился возле нашего костра, обступив плотным кольцом. Даже кашевары на миг позабыли обязанности и сидели в тесном кругу, не выпуская из рук темных половников. Солдаты иной раз открывали рты, сверкали щербатыми улыбками, качали головами. Рыцари удивленно хмыкали, задумчиво сопели. Я ликовал. Нет лучшей награды для рассказчика, чем искреннее внимание слушателей. Но главное, я в очередной раз убедился: не важно, что ты рассказываешь, но важно – как ты это делаешь. А это уже зависит от опыта, знаний, мастерства.

Но еще больше это зависит от изначального желания.

Я всматривался в их заинтересованные лица, в их широко открытые глаза. Я прислушивался к стуку их закаленных сердец, к их глубинным переживаниям, к их желаниям. Я черпал силу в них же самих. Пытался понять – чего они хотят услышать, и давал им это.

Кто они? Они же воины. Поэтому я живописно рисовал воинов других стран, их образ жизни, привычки, устремления. Их оружие и доспехи, их боевые правила и стратегии, их кодекс чести. Их страсти и любовь. Они же слушали с раскаляющимся любопытством. Глаза их жадно блестели в отсветах пламени. Лица превратились в застывшие маски. Они страстно внимали каждому слову. И то была самая высшая для меня награда.

С другой стороны мне было неловко – ведь я давал им и ложь. Я частенько привирал и приукрашал, раздувал некоторые ситуации до невообразимых размеров, а некоторыми непозволительно пренебрегал. Словом, искажал истину по своему желанию. Но я знал – истина в чистом виде суха, скучна и безынтересна. Она подобна хлебу. Да, он нужен всем, и все его едят. Но если вкушать один лишь хлеб, человек начинает давиться. В то время как ложь подобна воде – она изменчива и непостоянна, но тоже нужна. Потому как есть всухомятку не очень приятно и полезно. Так и здесь. Меня бы попросту никто не стал слушать, если б я говорил одну только правду. Но мне хотелось, чтобы меня слушали. А потому истина переплеталась с ложью. И меня слушали. Ломти хлеба запивались водой, и с легкостью проскальзывали внутрь.

Даже измученный Хельд насторожился, проявляя интерес к моим историям. На боль и обиду он уже не обращал внимания. Он безмолвным призраком приподнялся возле соседнего костерка, насколько позволяли путы, и жадно вытянул шею. На исцарапанной груди багровел свежий ожог. Ночь бережно ласкала его своей живительной прохладой. Кровь перестала сочиться из разбитых губ и носа. Лишь запекшиеся пятна на рубахе и в бороде напоминали о пережитой недавно боли. Даже страх за судьбу дочери уже не омрачал его. Волны ночной прохлады окрыляли его смутной надеждой.

Время затянулось. Ветер задремал. Луна поползла к черным силуэтам холмов. Звезды яркими светлячками озаряли изломы далеких гор. Их тающий свет загадочно играл в распахнутых глазах воинов. Они обступали меня, словно ночные хищники. Их взгляды пахли голодом. Не только привычным голодом, но еще голодом познания. Закончив очередную историю, я обвел их изучающим взором, пошмыгал носом и неожиданно обратился ко всем:

– Ну и что вы поняли, почтенные воины? Какую мудрость извлекли? Если вообще что-то извлекли.

На миг все замерли, задумались, принялись осторожно переглядываться. Многие солдаты с беспомощной мольбой уставились на барона и его рыцарей. Кто-то скреб щетину, кто-то макушку. Кто-то посмотрел в темное небо, словно надеялся отыскать там ответ. А кто-то прикрыл глаза и впал в размышления. Наконец Берд кашлянул и робко (а еще бесстрашный воин) подал голос:

– Воины – всегда опора любой армии. Везде так. Армия же – сила королевства. Нет ни единого королевства без армии. Воины, они… они… как хребет. На нем все стоит. И если его перебить, то все королевство сразу рухнет.

– Хорошо, – довольно прищурился я, глядя, как по лицу Берда расплывается наивная улыбка. – Кто еще что думает?

– Армии есть в любом королевстве, – высказал свое мнение Диркот, бросив кислый взгляд в сторону сияющего Берда. – Это ясней ясного, и утверждать это бессмысленно. Главное же – как они воюют. Главное – их вооружение и стратегия. Тело с хребтом еще не залог победы. Важно еще – как оно двигается. Насколько оно гибко и подвижно. Но, что я определенно понял – везде решающую роль играют стрелки. Без них никак. Ни одно войско не обходится без стрелков. Хотя их всегда неоправданно лишают славы. Сначала пользуются, а потом забывают, будто их и не было вовсе. Несправедливо.

– Еще? – улыбался я, наблюдая за изменениями в лицах Диркота и Берда.

Зашевелился и заскрипел барон. Приподнялся на подстилке, усмехнулся в усы, обвел свое воинство каменным взглядом. Все по обыкновению сжались. Воцарилась кратковременная тишина. Но ее тут же вспорол тяжелый уверенный голос барона:

– Везде есть командующий. Без него нет армии, как единого. Он приказывает – армия подчиняется. А от его приказов уже зависит роль и арбалетчиков, и кавалеристов, и щитоносцев, и всех остальных частей. Он – что голова. Отруби ее, и войско тут же умрет. А отряды – что руки да ноги. Без руки или ноги тело будет жить. Но без головы никак.

– Правильно. Кто еще? – на сей раз я обратился к притихшей пехоте.

– Везде есть девки, которые утешают солдат, – выкрикнул кто-то из мрака. Все дружно засмеялись. Замелькали щербатые улыбки, черные зубы. Да, такие фразы всегда вызывают буйный смех. Даже у меня. Потому я тоже смеялся. Но не сильно, стараясь не обнажать клыки.

– И они везде одинаковые, – подхватил другой солдатский голос. – Им всем нужно одно и то же.

Новый приступ смеха понесся над кострами и улетел в ночь. Охрана, пренебрегая правилами, подошла на несколько шагов ближе и тоже слушала нас. Берд не обращал на них внимания. То ли позволял такое своеволие, то ли попросту не замечал их.

– Да и парни там тоже не промах, – воскликнул третий. – Прям, как мы.

Солдаты слитно и одобрительно загудели. Им нравилось хвалиться друг перед другом. И хвалить друг друга. Поэтому слова искренней лести всегда вызывали пьянящий детский восторг, ликование и неописуемое блаженство.

– Вот только наглости им недостает, – заявил четвертый. Пехота снова зашлась хриплым смехом. – Надо будет поучить их уму-разуму. Девка, она ж как противник, с которым надобно совладать. Гладить бесполезно – надо сразу хватать.

– Но хватать с головой, – перекрывая смех, выкрикнул барон. – Главное знать, как и за что ее ухватить, чтобы чествовать победу. И наслаждаться ею.

Солдаты закатились еще сильнее. Рыцари тоже смеялись и кивали находчивому барону. Он самодовольно сиял. Глаза его польщенно сузились. Берд толкнул Диркота под локоть и указал на господина.

– Стрелки, армия, – хохотал он. – Дураки мы с тобой, Диркот. Вот они – вечные истины. Армия худо бедно может обойтись без стрелков. Королевство как-нибудь сможет продержаться без армии. Но чтобы без девок? Разве ж то жизнь?

– Так вот из-за них и воюем, – усмехнулся Диркот, выпучив глаз.

Некоторое время воины потешались, отпуская всяческие шуточки похожего рода. И каждый раз взрывались приступом нового хохота. Я продолжал смеяться, но из глубины души смотрел на них с затаенным умилением. Ну прямо как дети. Когда смех поутих, барон, все еще усмехаясь, вопросительно окликнул меня:

– Ну а что на самом-то деле? Какая в том мудрость? Чего ты нам хотел донести, путник?

Все мгновенно умолкли и воззрились на меня. Глаза вспыхивали, отражая веселые огоньки пламени, лица исполнились глубокой проницательности. Я нагнал на себя загадочный вид мифического божества, грозно распахнул глаза, чуть обнажил клыки, медленно приподнялся… И вдруг резко указал на один из костров. Некоторые даже подпрыгнули от неожиданности.

– Самая главная мудрость в том… – низким голосом пророкотал я. Выждал нагнетающую паузу. Все, как один, выдохнули:

– В чем…?

– В чем, спрашиваете вы? – настойчиво переспросил я, метая исподлобья таинственные взгляды. Все разом кивнули. – Хорошо, я скажу вам. И она вам очень понравится…

– В чем же?! – не терпелось воинам. По их рядам кралось неслаженное эхо.

Я стоял во весь рост, возвышаясь над ними, словно огромный темный утес. Ночь оживила ветер, и он подхватил мой изодранный плащ, длинные лоскуты рукавов, бахрому капюшона. Воины с ожиданием следили за мной. В некоторые сердца даже закрался легкий страх. Я вытянул руку и с угрожающим видом указал на костер.

– А в том, что соловья баснями не кормят! Пока я вам тут трели напевал, каша подгорела. Чуете?

На миг все растерялись, а после не сговариваясь зашмыгали носами.

– Точно! – спохватился главный кашевар, вскакивая с места. – Эй, снимайте там котлы!

Я снова торжествовал. Ведь нет иной награды рассказчику, чем отвлечь людей от самых важных дел.

Солдаты сидели, принюхивались, но подниматься не спешили. Они не могли понять, что для них важнее: слушать дальше, или ужинать. Тогда я вскинул обе руки, и спокойным голосом объявил:

– Давайте ужинать.

Только после этого все начали медленно подниматься. Кто-то разминал затекшую шею, онемевшую спину, кто-то хрустел пальцами и зевал. Некоторые тихо переговаривались, посматривая на меня. Барон подошел ко мне и дружески хлопнул по плечу.

– А ты молодец, путник. Не зря я прихватил тебя. Хоть время на привалах коротать веселее. Умеешь ты баснями народ кормить. Аж про ужин забыли.

– Спасибо, почтенный барон, – кивнул я, вдыхая запах его искренней похвалы. – Мне приятны твои слова. Но и ты не забывай, что изначально я к вам примкнул.

Лой беззаботно улыбнулся, затем слегка поморщился.

– Ладно, это уже неважно.

Тут к нам подошел Диркот. Закрытый глаз мрачным пятном выделялся на освещенном лице. Зато второй ярко сверкал, тая в глубинах истинную благодарность.

– Не зря я тебя прикрывал от стрел, путник.

– А может, это я дал тебе шанс проявить героизм? – я вопросительно заглянул в его глаз.