Текст книги "Владимир Набоков: русские годы"

Автор книги: Брайан Бойд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 59 страниц)

IV

Один эпизод из частной жизни Дмитрия Набокова, который обращает на себя наше внимание, плохо вяжется с его репутацией человека уравновешенного. Он был любовником пылкой красавицы, баронессы Нины фон Корф, жены русского генерала. Чтобы путешествовать за границей вместе с возлюбленным, баронесса решила выдать за него свою старшую дочь Марию, и, став ее женихом, Набоков смог, соблюдая приличия, сопровождать невесту, ее мать и сестер в Париж. Там весной 1859 года баронесса отказалась заплатить портнихе за дорогие бальные костюмы, заказанные для ее дочерей, поскольку они показались ей слишком открытыми. (В своей версии этой истории Набоков ехидно замечает, не вдаваясь в подробности, что она была «не столь добродетельная, как можно было бы заключить из ее возмущения низким вырезом».) Когда же явился пристав, Дмитрий Набоков твердо вознамерился выбросить его из окна; в ответ тот пригрозил ему двумя месяцами тюрьмы³¹.

Хотя семнадцатилетней Марии не нравилась роль компаньонки при собственной матери и ее любовнике, в сентябре 1859 года она обвенчалась с сухим и мрачным Дмитрием Набоковым, которому тогда было тридцать три года. После свадьбы баронесса фон Корф и Набоков жили в разных городах: их любовная связь прекратилась³².

Бесстрастный, прилежный Дмитрий Николаевич и его молодая красавица жена с неизменным веером в руках так никогда и не полюбили друг друга. Марию Набокову устраивало в браке прежде всего то общественное положение, которое он ей сулил: хотя ее муж и не имел титула, он подавал большие надежды как государственный чиновник и принадлежал к семье, близкой ко двору. Она получила то, к чему стремилась: все ее дочери стали камер-фрейлинами императрицы, а сыновья – камер-юнкерами императора. Однако в этом не было большой заслуги Марии Набоковой: бестактная и черствая, она скорее мешала карьере мужа. Хотя она любила роскошь, рауты у нее, как сострил кто-то из гостей, напоминали прием у зубного врача: коротко, но мучительно. Из-за своих великосветских привычек она умудрялась вводить мужа в долги даже тогда, когда он получал министерское жалованье. Когда Дмитрий Набоков уходил в отставку, Александр III предложил ему на выбор графский титул или 50 000 рублей помимо щедрой пенсии³³. Он выбрал деньги.

Баронесса, единственная представительница старшего поколения Набоковых, кого Владимир знал не только в детстве, всегда казалась ему «стилизованной фигурой в небольшом историческом музее»³⁴. Даже обожавшие ее дочери вспоминали, что она провела большую часть жизни на кушетке с вышиванием в руках. Одной из ее знакомых, бывавшей у нее довольно часто, казалось, что она невысока ростом, но с уверенностью утверждать это она не могла, ибо при ней баронесса никогда не поднималась на ноги. После революции Мария Набокова заявила офицеру-белогвардейцу, проводившему эвакуацию, что она не сдвинется с места без любимой кушетки. И она настояла на своем: баронесса покинула Россию в товарном вагоне вместе с армейскими офицерами и… своим драгоценным диванчиком³⁵. Однако Марию Набокову не следует считать просто декоративно-неподвижной фигурой. Со своими слугами она вела себя без церемоний, открыто и даже игриво. Приказывая не слишком жарко натапливать дом зимой, она поддразнивала их, говоря, что ее не приучили спать на печи, как в избе, и кровать ее круглый год стояла возле открытого окна. Однажды утром служанка, как пишет Набоков, войдя в спальню баронессы, обнаружила, что та безмятежно почивает, припорошенная искрящимся снегом после ночной метели³⁶.

Хотя отношения между супругами были прохладными, девять детей Набоковых считали свое детство счастливым: длинные летние дни они проводили в Батове, поместье баронессы на берегах Оредежи[6]6
  Д.Н. Набоков, второй сын третьего наследника в семье, где взрослого возраста достигли 11 детей, не получил в наследство земли Хотя Александр III пожаловал ему цистерцианское аббатство в Польше, он там, по-видимому, никогда не жил.


[Закрыть], а длинные зимние месяцы – в фешенебельном районе столицы в шестидесяти верстах к северу³⁷.

Владимир Дмитриевич Набоков, шестой ребенок в семье и любимец матери³⁸, родился в Царском Селе в 1870 году. До тринадцати лет он получал домашнее образование: сначала его учили французские и английские гувернантки, затем их сменили русские и немецкие учителя. С 1876 по 1878 год он безвыездно жил в Батове, в чем была особая прелесть: можно было заглянуть за построенные природой декорации и наблюдать смену времен года, смотреть, как слуги вырубают огромные, в человеческий рост, глыбы льда из реки, где он купался минувшим летом, и волокут их в ледники, готовясь к лету следующему³⁹.

С 1878 года, когда семья переехала в просторные казенные апартаменты при Министерстве юстиции, родным домом для мальчика снова стал Петербург. Служба отнимала у Дмитрия Набокова много сил: он уставал, становился раздражительным, и дети его почти не видели⁴⁰. Хотя двоих старших сыновей он определил в Училище правоведения, которое в то время представляло собой закрытый питомник для элиты, своему третьему, наиболее одаренному сыну он счел необходимым дать университетское образование. А поскольку для поступления в университет требовалось классическое образование, мальчика отдали в лучшую по тем временам Третью петербургскую гимназию⁴¹.

В.Д. Набоков, ученик весьма честолюбивый, закончил гимназию с золотой медалью, несмотря на то что презирал гимназические порядки. Существовавшая гимназическая система была задумана реакционно настроенным графом Дмитрием Толстым как часть его программы, суть которой сводилась к следующему: сделать доступным образование, столь необходимое стране, чтобы не отстать от Европы, но при этом не допустить никаких критических настроений или интереса к современной мысли, таящей в себе угрозу самодержавию⁴². Основным стержнем этой классической системы была зубрежка латыни и греческого. В.Д. Набоков вспоминал о своем учителе латинского языка и основном наставнике (по количеству учебных часов, отдаваемых латыни) как о «полоумном деспоте», который «вколачивал вместе со своей нищенской латынью глубокую ненависть и отвращение к ней, засушивая наши мозги, убивая в нас всякий интерес к классической древности, которая для нас превращалась в источник вечных страданий и ежедневного страха». Он считал, что гимназия не сделала ему никакого зла лишь «потому, что и до, и во время, и после нее» он «искал и находил другие источники для удовлетворения своей жажды к образованию»⁴³.

Политические взгляды Владимира Дмитриевича были гораздо более либеральными, чем у его братьев и сестер, некоторые из которых отличались откровенным консерватизмом, унаследованным скорее от Марии Набоковой, чем от отца. Роль катализатора либерализма, как это ни странно, скорее всего, сыграла именно гимназия. По свидетельству одного из современников, гимназическая система, задуманная Д. Толстым для искоренения крамольных идей, а значит, и мятежных настроений, на деле сеяла в молодых умах ненависть ко всему существующему государственному укладу⁴⁴. Так, младший соученик В.Д. Набокова по гимназии, Петр Струве, который впоследствии придерживался более консервативных взглядов, чем Набоков, в молодости был одним из вождей революционного социал-демократического движения. Из всех детей Дмитрия Николаевича стали либералами лишь те двое, которые учились в гимназии, – Владимир и его младший брат Константин.

Шестнадцатилетним юношей В.Д. Набоков оканчивает гимназию и осенью 1887 года поступает на юридический факультет Петербургского университета. В тяжелой атмосфере жестокой реакции, где трудно дышалось даже такому пассивному либералу, как его отец, высшее образование буквально задыхалось. Поскольку университеты считались рассадниками антиправительственных настроений, многочисленный институт государственных инспекторов осуществлял контроль за профессорами и следил за тем, чтобы не возрождались студенческие организации и кружки, запрещенные в 1884 году. Снова была введена единая форма для студентов, что позволяло выявлять посторонних агитаторов во время волнений. Размышляя о своей студенческой поре много лет спустя, В.Д. Набоков вспоминал, что бюрократический дух угнетал всех, целый ряд предметов был исключен из учебной программы, аудитории часто пустовали⁴⁵. Студенческие волнения – слабые попытки протестовать против сложившегося положения – вспыхивали ежегодно.

Одна такая волна протестов прокатилась в марте 1890 года, после того как министр народного просвещения объявил незаконной петицию студентов с требованиями академических свобод и независимости университетов⁴⁶. Во время студенческой демонстрации 19 марта вместе с другими ее участниками был арестован и В.Д. Набоков. Хотя студентов арестовали в час дня, разбирательство не начиналось до позднего вечера. Неожиданно прибыл генерал-губернатор Петербурга и распорядился освободить из-под стражи сына бывшего министра юстиции. Услышав, что отец ждет его к ужину, В.Д. Набоков спросил, отпустят ли по домам и его товарищей. «Нет». – «В таком случае я остаюсь ужинать с моими товарищами». За полночь студентов перевели в Кресты – тюрьму на правом берегу Невы, а уже через четыре дня их отпустили. Один из арестованных с уверенностью утверждал, что столь быстрым освобождением они были обязаны тому, что Набоков решил остаться с ними⁴⁷.

Годы учебы Набокова в университете совпали с усилением государственного антисемитизма в стране. Так, в 1889 году новый министр юстиции Н.А. Манасеин обнародовал доклад, в котором утверждал, что большинство адвокатов в стране – евреи, вытеснившие из этой профессии христиан; с ноября этого же года прием в адвокатуру иноверцев вошел в компетенцию самого министра⁴⁸. Напротив, Дмитрий Набоков, в бытность свою министром юстиции, настойчиво и весьма успешно противодействовал антисемитским решениям, принятым в 1881 году министром внутренних дел. Эта фамильная черта проявится и у В.Д. Набокова, который станет наиболее горячим защитником прав евреев из всех русских юристов. А еще позднее его сын женится на еврейке из России, будет осуждать антисемитизм в своих произведениях и сможет бежать вместе с женой и сыном из гитлеровской Германии только благодаря евреям-эмигрантам из России, которые сохранили благодарность его отцу, кристально честному защитнику их народа.

В январе 1892 года В.Д. Набоков с отличием окончил университет по кафедре уголовного права⁴⁹. После военной службы он поступил в Государственную канцелярию – цитадель золотой молодежи, где «бесшумно двигались необыкновенно статные камер-лакеи в расшитых ливреях и белых чулках, разнося чай и кофе»⁵⁰. Вскоре, однако, он предпочел чиновной карьере академическую и уже в двадцать пять лет напечатал свою первую научную статью⁵¹. Для подготовки по кафедре уголовного права он был командирован в Германию, где учился в Галле, а также в Лейпциге⁵². В Галле он получил письмо от Николая Таганцева, старейшины российских криминалистов, видевшего в Набокове своего преемника как в науке, так и на поприще преподавания и теперь предлагавшего ему место преподавателя уголовного права в Училище правоведения⁵³. Казалось бы, перед В.Д. Набоковым открывается блестящее будущее. Восемь лет (1896–1904) он читал лекции по уголовному праву и уголовному процессу, но затем его преподавательская карьера в училище оборвалась: из-за своей оппозиционно-политической деятельности он вынужден был покинуть кафедру.

V

Даже в первой лекции, прочитанной в 1896 году, при вступлении в должность профессора Училища правоведения⁵⁴, В.Д. Набоков не делал секрета из своей приверженности к развитию того прогрессивного потенциала, который заложен в законе. Поскольку эта позиция в некотором смысле предвосхищала политические взгляды его сына, стоит подробнее остановиться на том, что же означало право для Набокова-отца.

Даже теоретики-юристы в России никогда не рассматривали право чисто теоретически. Однако Владимир Дмитриевич Набоков больше других настаивал на политическом значении юридической практики. Он открыто подчеркивал эгалитарный смысл введения суда присяжных в 1864 году, всего через три года после отмены крепостного права: «Крестьянин, вчерашний раб, в любой процессуальной роли… стоял с самого начала абсолютно на одной доске с важным барином». Суд присяжных прежде всего стал «категорическим и ярким выражением доверия к государственным способностям» бывшего крепостного, «к его умению разбираться во всех тех сложных и трудных вопросах, которые зачастую группируются вокруг факта преступления»⁵⁵.

В.Д. Набоков утверждал, что права индивидуума перед законом – не абстрактная теоретическая проблема, но «плод долгой политической борьбы за гарантию политической свободы против абсолютной власти, как бы она ни называлась»⁵⁶. Как специалист по уголовному праву, он отвергал социологические обобщения⁵⁷, подчеркивая, что идея индивидуальной ответственности несет в себе свободу и противоречит вечной несправедливости массовых репрессалий или «превентивного» наказания для тех, кого считают потенциально опасными или просто непохожими на остальных. Гомосексуалисты, преступники, уже понесшие наказание, бродяги, евреи, политически неблагонадежные – всех их он защищал от тирании закона.

Вынужденное знакомство Владимира Владимировича Набокова с большевизмом и нацизмом послужило для него еще одним доказательством того, как важна была непреклонная борьба его отца за права личности против давления государства. Как и отец, он осуждал нетерпимость и отвергал любые социологические обобщения, утверждая непредсказуемость индивидуального. Признав свободу личности, он, в свою очередь, не отрицал и личную ответственность как этическую реальность и психологический факт. Его герои-лжецы, как Смуров или Кинбот, его герои-наглецы, как Гумберт или Ван, его герои-убийцы, как Роберт Горн или Герман, представляют собой этюды на тему порочности человека и его безграничной способности снять с себя ответственность за содеянное, представив его как своего рода необходимую сатисфакцию или извращенный триумф.

Идеалы личной свободы, которые отстаивал В.Д. Набоков, имели скорее западноевропейское, чем русское происхождение. Хотя он и возражал против «рабского копирования чужих образцов», он был, несомненно, таким же западником и антиславянофилом, каким впоследствии станет его сын. В высших нормах правосудия он видел наследие идей справедливости и демократии, сформировавшихся на Западе, но универсальных по своему значению. Ведущая фигура в международном союзе криминалистов (если бы не Первая мировая война, он стал бы его президентом), В.Д. Набоков был не только космополитом, но и патриотом: все свои силы он неизменно направлял на благо России⁵⁸. Подобно отцу, Владимир Набоков подчеркивал всемирность и нерушимость высших ценностей – у Пушкина, считал он, больше общего с Горацием, чем с кем-либо из его соотечественников или современников, – но как писатель и переводчик он служил русской литературе с такой страстью, которую не способны были пробудить в нем даже его любимые Шекспир и Флобер. Нужно отметить, что космополитизм и Владимира Дмитриевича Набокова, и его сына ограничивался Западной Европой и ее культурными филиациями – ни компаративизм, ни восточные или примитивные культуры их решительно не интересовали.

VI

Тот факт, что В.Д. Набоков неизменно подчеркивал именно политические аспекты права, отражает статус российской интеллигенции, к которой он по сознательному выбору примкнул и которая была лишена академической элитарности, присущей ей на Западе⁵⁹. Со времени возникновения российской интеллигенции в середине прошлого столетия ее отличало свободомыслие, поставленное на службу общественным переменам. Убийство Александра II повлекло за собой не революцию, а реакцию: в течение 1880-х годов оппозиция пребывала в оцепенении, а весь реформаторский порыв сводился к политике «малых дел». Однако голод 1891 года вновь пробудил требование безотлагательных перемен, и с этого времени недовольство в разнообразных формах стало неуклонно усиливаться.

Хотя В.Д. Набоков всецело связал свою судьбу с интеллигенцией, он вовсе не отказывался от великосветского образа жизни своей семьи. Он по-прежнему жил в родительском доме на набережной Невы, недалеко от французского посольства, посещал костюмированные балы, оперу, даже бывал при дворе, а в 1895 году, как и его братья, получил камер-юнкерское звание. Светская жизнь продолжалась и летом, в загородных усадьбах: многолюдные пикники, крокет, «благопристойные перекидки» на теннисных площадках каренинских времен. За городом он и познакомился с Еленой Ивановной Рукавишниковой (1876–1939), дочерью владельца двух соседних имений в трех верстах вниз по реке Оредежь. Такое же расстояние по берегу Невы разделяло их дома и в Петербурге: может быть, сама судьба хотела сообщить им этой симметрией, что имеет на них свои виды.

Говоря о своих предках по отцовской линии, Владимир Набоков упоминал воинов и землевладельцев в роду деда и рыцарей-крестоносцев в роду бабки. Что же касается Рукавишниковых, то он утверждал, что фамилия их происходит от латной рукавицы, хотя суффикс «ник» предполагает скорее мастера-рукавишника⁶⁰. Какими бы ни были их корни, Рукавишниковы, по-видимому принадлежавшие в XVIII веке к мелкопоместному дворянству Казанской губернии⁶¹, разбогатели благодаря своим приискам в соседней Пермской губернии, в восточных отрогах Урала. Их семья не имеет никакого отношения к богатым московским купцам Рукавишниковым, хотя в «Убедительном доказательстве», написанном, когда представления писателя о своей родословной были еще весьма приблизительны, он придумал яркий портрет основателя семейных капиталов – «сказочно-богатого сибирского купца с окладистой бородой»⁶².

О первом бесспорном предке Елены Рукавишниковой, ее деде Василии, известно очень мало. Мы знаем лишь, что он был из староверов, которые, подобно английским пуританам и европейским евреям, часто преуспевали в коммерции, ибо другие пути были для них закрыты. Несомненно, прииски обогатили Василия Рукавишникова: его старший сын считался одним из крупнейших землевладельцев в России, имевшим 843 000 десятин земли⁶³.

Другой его сын, Иван Рукавишников (1841–1901), «сельский барин старого закала»⁶⁴, также был обладателем миллионного состояния. В различных вариантах своей автобиографии Владимир Набоков вызывает к жизни дух своего деда, феодальная жестокость которого сродни дикому самодурству героя семейной саги Аксакова: «На старых снимках это был благообразный господин с цепью мирового судьи», а в действительности – тиран, который держал в постоянном страхе свою дочь, а со своим чувствительным и нежным сыном Василием обращался столь жестоко и безжалостно, что едва не довел его до смерти⁶⁵.

Казалось бы, у Ивана Рукавишникова не могло быть ничего общего с утонченным, культурным Петербургом Набоковых. На самом деле – как это ни удивительно – мы обнаруживаем, что он страстно любил театр и близко знал знаменитых столичных актеров⁶⁶. Судя по местоположению его дома, он вполне освоился в центре фешенебельной столицы. Архитектурной и зрительной доминантой южного берега Невы служит – подобно шпилю Петропавловского собора на северном – шпиль Адмиралтейства, к которому сходятся Невский проспект и другие главные улицы города. Шпиль этот венчает башню в центре приземистого здания Адмиралтейства, протянувшегося почти на полкилометра и имеющего в плане форму буквы Е с отломанной центральной перекладиной, чье место прямо под шпилем, параллельно двум павильонам, обращенным к Неве, как раз и занимал дом Рукавишниковых, выходивший фасадом на одетую в гранит набережную.

В этом доме у Рукавишникова была «картинная галерея, на три четверти полная всякого темного вздора»⁶⁷. Здесь же, не найдя подходящей школы, он устроил собственную гимназию для своих сыновей – одаренного Владимира, любимца семьи, и младшего Василия, заики и неврастеника, на которого постоянно обрушивался отцовский гнев⁶⁸. Рукавишников нанял с десяток лучших петербургских учителей и собрал десятка два мальчиков, которые в течение нескольких лет обучались за его счет. Он даже доплачивал неимущим родителям, чтобы заполучить для своей школы способных ребят покрасивее⁶⁹.

Если культурный уровень Ивана Рукавишникова и может вызывать некоторые сомнения, то жену он себе, безусловно, выбрал из семьи, отличавшейся самыми передовыми воззрениями и хорошо известной в научном мире. Его жена Ольга, в девичестве Козлова (1845–1901), была дочерью первого президента Российской императорской академии медицины. Набокову нравилось думать, что такие работы его прадеда по материнской линии, как «О развитии идеи болезни» или «Сужение яремной дыры у людей умопомешанных и самоубийц», служили «забавным прототипом» как его лепидоптерологических работ, так и целой галереи патологических типов в литературных произведениях⁷⁰. Одна из дочерей Николая Козлова, Прасковья, была врачом и автором работ по психиатрии, антропологии и социальным вопросам⁷¹. Сама Ольга серьезно интересовалась естествознанием и, уже став женой Ивана Рукавишникова, отвела одну из комнат их вырского дома под химическую лабораторию. Позднее она пригласит знаменитого университетского профессора зоологии Шимкевича давать уроки дочери Елене⁷².

Иван и Ольга Рукавишниковы не жалели средств не только на воспитание своих детей, но и на благотворительность, столь популярную среди русского либерального дворянства того времени. Оба они были членами нескольких благотворительных советов в Петербурге⁷³, однако основную энергию направляли на соседние с их усадьбой села. В 1880-х годах Иван Рукавишников купил великолепную Рождественскую усадьбу, построенную в конце XVIII века неподалеку от Выры, вверх по течению Оредежи. В небольшом селе Рождествено, расположенном между двумя его усадьбами, он за несколько лет построил три школы, двухэтажную больницу на 80 коек, общедоступную библиотеку и частный театр для селян, «на котором у него играли Варламов и Давыдов», знаменитые актеры того времени⁷⁴.

Из восьми детей Рукавишниковых шестеро умерли молодыми; в живых остались только Василий и Елена, самая младшая. Это была нежная, робкая, умная женщина; нервная и чувствительная, она казалась сыну более сложной натурой, чем его всегда невозмутимый отец. Очевидно, два соседствовавших семейства долгое время тесно общались между собой: по рассказам, старший брат В.Д. Набокова, Дмитрий, также просил руки Елены⁷⁵, но об ухаживании за ней самого Владимира Дмитриевича известно очень мало. Они впервые встретились на рыбалке: он – крупный, удивительно статный, твердый взгляд, усы, и она – тонкая талия, «высокий зачес пепельных волос», красивое лицо, которое казалось мечтательным, почти печальным из-за опущенных уголков рта и слегка удлиненной, подвижной верхней губы.

В.Д. Набоков сделал предложение Елене Рукавишниковой во время велосипедной прогулки по дороге, круто поднимавшейся из Выры в деревню Грязно. На память об этом событии они позднее посадили на этом месте липу⁷⁶. 14 ноября 1897 года они обвенчались и поехали в свадебное путешествие во Флоренцию⁷⁷. Впереди их ждали двадцать пять лет на редкость счастливого брака.