Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)
Сжимаю его в пальцах.
Несколько долгих секунд, пока внутри царапает предательское: «Ну еще разок, последний, просто… одним глазочком».
Кажется, я говорю себе это примерно пару раз в неделю, когда вбиваю имя Авдеева в поисковик и жадно выхватываю оттуда крохотные кусочки информации – где он был, как красиво засветился на камерах, какому изданию дал интервью… В последнее время это мой единственный источник информации о нем, потому что мы практически перестали разговаривать.
Каждый раз, когда разворачиваю вкладку с картинками, на секунду жмурюсь, боясь, что на каком-то фото обязательно увижу его с Лизой… или с какой-то другой шикарной бабой. И каждый раз не нахожу. Мысленно перевожу дыхание – и тут же падаю с черный противный омут под названием: «Но ведь отсутствие фото – не равно отсутствие бабы?!» Он был со мной, но мы не светились вместе на публичных мероприятиях, а на там единственном закрытом аукционе вообще не было фотографов. Он же не звезда Голливуда, чтобы каждый его шаг безостановочно мониторили папарацци.
На этот раз ничего нового – ни одной новой фотки или статьи.
Я выдыхаю и на секунду не понимаю, радует это меня или еще больше погружает в неизвестность.
Глава двадцать девятая: Барби
Я разглядываю себя в огромном зеркале в гардеробной, и женщина в отражении смотрит на меня с легким, незнакомым мне вызовом.
Последний штрих – тонкая серьга-кафф из белого золота с дорожкой бриллиантовых осколков, обвивающая ушную раковину, – встает на место. Готово.
Вроде бы ничего не изменилось, но я отражение как будто показывает другую меня.
Образ другой Кристины – идеально собранный, выверенный до мелочей. Волосы, собранные в высокую прическу, открывают шею и линию плеч. Дымчатый макияж делает глаза глубже, зеленее, на губах – ни капли помады, только прозрачный блеск.
Но главное, это, конечно же, платье.
О, это платье – отдельный вид искусства. И пытки. Черный струящийся по телу атлас, как будто обнимает каждый изгиб, каждую сочную, обретенную после родов линию бедер и груди. Ничего лишнего. Только открытые плечи и один-единственный, но убийственно дерзкий разрез, идущий почти от самого бедра и обнажающий ногу при каждом движении.
Сидит на мне как вторая кожа – холодная, гладкая, абсолютно безупречная.
Делаю шаг назад, поворачиваюсь, и ткань послушно следует за мной, вспыхивая и переливаясь в свете ламы. Не помню, когда в последний раз чувствовала себя… так. Не мамой, не хозяйкой маленького, но успешного магазинчика и не бывшей любовницей миллионера. А просто женщиной.
Женщиной, которая осознает, как она красива, и собирается этим воспользоваться.
Поддавшись игривому импульсу, достаю телефон. Делаю селфи в зеркале – небрежное, смазанное, но от этого еще более живое. И, не давая себе времени на раздумья, отправляю его в наш «Мамский спецназ».
Ответы прилетают со скоростью света, вознося мою самооценку на невиданные вершины.
Лера (мама Макса): Таранова, ты вообще рожала?! Ведьма!
Катя (мама Артема): Так, я не поняла. Это что за богиня? Куда собралась? Я требую подробностей)))
Маша (мама двойняшек): Крис, это незаконно. Просто незаконно быть такой красивой. У меня все.
Я читаю их сообщения, и улыбаюсь до ушей. Эти виртуальные аплодисменты, девчачье, искреннее восхищение – как бальзам на душу.
Времени красоваться перед зеркалом больше нет, я спускаюсь вниз и шелест моего платья по стеклянным ступеням звучит оглушительно громко. Елена Павловна и Галина Петровна, которые пили чай на кухне, замолкают на полуслове. Они смотрят на меня так, будто увидели привидение.
– Кристиночка… – выдыхает Галина Петровна, прижимая руки к груди. – Боже мой… ну как картиночка!
– Вы просто королева, Кристина Сергеевна, – вторит ей Елена Павловна, держа на руках мирно гулящего Марка. В ее глазах – неподдельное, теплое восхищение. Она тоже успела стать своей, хотя упорно отказывается называть меня просто по имени, и я давно перестала ее уговаривать.
– Спасибо. – Я смущенно улыбаюсь, чувствуя, как краска заливает щеки, потому что немного отвыкла от таких взглядов. Подхожу ближе, протягиваю руки, чтобы взять Марика. – Дайте мне его на минутку.
– Кристина Сергеевна, вы что! – ахает Елена Павловна. – Морковь Вадимович вас сейчас обязательно испачкает! Платье такое…
– Мне все равно, – говорю я, и это – чистая правда.
Подхватываю Марка на руки, и все в моем мире снова становится на свои места.
Мой теплый, уже заметно тяжеленький якорь и центр моей Вселенной. Прижимаю к себе сына, зарываюсь носом в его мягкие, пахнущие ромашкой темные волосики, и весь блеск, атлас и напряжение от предстоящего вечера, отступают на второй план. Марик доверчиво сопит мне в шею, маленькие пальчики цепляются в плечо.
Мысль о том, что его у меня могло бы не быть, пугает, проносится вихрем по последнему году жизни, заставляя прижать моего маленького сопящего Авдеева еще сильнее. В этот самый момент, пока я стою посреди гостиной, в вечернем платье, с самым дорогим сокровищем на руках, в мозгу вспыхивает трусливое, молящее: «Пожалуйста, Морковка, просто… срыгни. Ну хоть капельку. Испачкай это чертово платье и я останусь дома. Никуда не пойду и буду весь вечер читать тебе книжку, ту, с дурацкими картинками».
Не знаю, откуда берется этот почти панический страх и отчаянное желание ухватиться за любой повод, чтобы остаться дома – я всю неделю ждала этого выхода, у меня дорогущее красивое платье и я шикарно в нем выгляжу, мой сын спокоен и нет ни единого повода думать, что за те пару часов, что я проведу в компании Арика, что-то случится. Но мне вдруг отчаянно страшно выходит из дому. Как будто… предчувствие, что сегодняшний вечер изменит все?
Звонок в домофон заставляет дернуться, как будто ударили током.
Это Бережной – мы договорились, что он заедет за мной. Я не смогла придумать, как вежливо попросить его не подниматься в квартиру, потому что любая моя попытка объяснить, почему я не хочу, чтобы его видели моя чудесная Галина Петровна и няня Марка, в итоге звучали просто как трусливое блеяние.
– Я открою? – предлагает Елена Павловна, но я останавливаю ее жестом.
Передаю Марка, иду и нажимаю на кнопку домофона.
Пока жду, когда поднимется Арик, заговариваю зубы своей неожиданной панике детской считалочкой, которую придумываю буквально на ходу. Получается абракадабра без рифмы и смысла, но она работает – звонок в дверь воспринимаю совершенно спокойно, открываю и делаю пару шагов назад, впуская Бережного внутрь.
Он в черном элегантном костюме, модной розовой рубашке в полоску и в галстуке в тон всему образу. Волосы собраны в растрепанный пучок на затылке, так, что несколько прядей добавляют необходимую толику брутальности.
Несколько секунд Арик просто меня рассматривает.
Как будто столбенеет, пока взгляд скользит по мне снизу верх, не лапая, а будто солнце – которое не жжется, но греет даже через одежду. Он так увлечен разглядыванием меня, что приходится мягко кашлянуть и, шутя, поинтересоваться, не нужна ли ему помощь.
– А? – Он встряхивает головой, как будто сбрасывая наваждение.
– Цветы, – киваю на красивый аккуратный букет розовых кустовых роз у него в руках. – Если они приклеены к твоим рукам – просто моргни, я придумаю, как тебя спасти.
– Боже, блин, прости… черт! – Он делает шаг вперед, протягивает мне букет. И снова смотрит, вынуждая мои плечи покрыться румянцем.
Я никогда не страдала от недостатка мужского внимания, но неподдельной восторг Бережного ощущается особенно приятно. До щекотки в груди – немного теплой, немного зудящей.
– Я поставлю цветы в воду? – смотрю на него с немым вопросом, есть ли у меня пара минут на этот нехитрый ритуал.
Арик снова рассеянно кивает. Ведет взглядом мне за спину, улыбается.
Понимаю, что теперь его увидели обе моих чудесных «бабушки», и силой давлю мысли о том, что все это как будто выводит наше общения на новый уровень. Как будто я познакомила мальчика, который просто носит мне портфель, с сестрами и мамой (если бы они у меня были). Понимаю, что совершенно бессмысленно накручивать себя по этому поводу – я свободная женщина, официально и прозрачно. Могу хоть каждый день приводить нового мужика.
Вспоминаю свои обязанности хозяйки, извиняюсь, и по очереди знакомлю его с обеими. Елена Павловна рассматривает его с любопытством, в глазах Галины Петровны – тепло. Кажется, если бы у нас в запасе было немного времени, она обязательно бы запекла ему своего фирменного судака.
Прежде чем уйти, чмокаю Марика в нос, позволяю Арику за мной поухаживать – накинуть мне на плечи легкую норковую шубку, беру клатч и мы выходим.
– Прости, – улыбается Бережной, как только мы оказываемся в лифте. – Веду себя как прыщавый пацан, который впервые увидел женщину. Но ты просто… ошеломительна.
Обычно я не теряюсь со словами, но сейчас на ум не приходит ни одной, даже малюсенькой шутки. Просто улыбаюсь и тут же делаю ответный комплимент ему.
На улице он помогает мне сесть в его авто – теперь меня уже совсем не удивляет довольно новая премиальная модель.
По дороге то и дело мысленно бью себя по рукам, чтобы не схватиться за телефон и не проверить – вдруг там сообщение от Вадима, и точно такое же предложение? Накануне ночью мне все это настолько реально приснилось, что я, даже не проснувшись, сунула руку под подушку, чтобы проверить, нет ли там чертового сообщения, которое я могла пропустить. Только через минуту поняла, что произошло.
Где-то через полчаса мы подъезжаем к Оперному театру. На парковке такое количество крутых тачек, что мой взгляд на автомате пытается найти среди них авдеевский «Бентли» – его нет.
Я выдыхаю с облегчением, загоняя панику обратно под лавку.
Арик помогает мне выйти. На несколько секунд задерживает мои пальцы в своих ладонях, согревая и успокаивая.
– Не бойся, – его голос действует на меня как успокоительное. – Там не кусаются. По крайней мере, не сразу.
Я усмехаюсь, и напряжение немного отступает.
Внутри – уже довольно прилично народу. Арик не особо вдавался в подробности, а я почему-то не стала даже гуглить, так что толпа становится для меня неожиданностью. Люди здесь в основном похожи на экзотических рыб в гигантском аквариуме – они просто плавно перемещаются от группы к группе, обмениваясь ничего не значащими фразами и оценивающими взглядами. Парочка таких сразу же проскальзывают по мне.
– Кристина, расслабься, – шепчет мне на ухо Бережной, мягко закладывая мою руку себе за локоть. – Ты здесь самая красивая.
Он, как спасательный круг, ведет меня сквозь толпу легко и уверенно, кивая и улыбаясь знакомым.
Я тоже киваю и улыбаюсь.
Но все равно чувствую себя пятым колесом у телеги.
– Аркадий, дорогой, какими судьбами? – К нам подплывает пожилая, но невероятно элегантная дама в жемчугах, в сопровождении седого, похожего на ястреба, мужчины.
– Софья Марковна, Илья Романович, добрый вечер, – улыбается Арик, галантно целуя ей руку женщине, а потом обмениваясь рукопожатием с ее спутником. – Решил внести свою скромную лепту в спасение нации.
Он говорит это с такой легкой иронией, что я невольно улыбаюсь.
– А кто эта прелестная молодая Афродита? – Женщина переводит на меня острый сканирующий взгляд.
Я вижу ее буквально впервые в жизни, но не могу отделаться от мысли, что она уже давным-давно его «женила» на какой-то милой славной тихой женщине, конечно, более подходящей ему по возрасту и никогда бы не напялившей платье с таким неприличным вырезом. Все это как будто написано мелким шрифтом между складками на ее слегка сморщенном лбу.
– Позвольте представить, – говорит Арик, и я замираю, ожидая, какой ярлык он на меня сейчас повесит. «Моя знакомая»? «Моя спутница»? – Кристина Таранова. Моя подруга и очень талантливый керамист.
Я поднимаю на него удивленный взгляд. «Друг»? «Талантливый керамист»?
Меня это ни капли не задевает, наоборот – я рада, что он не присвоил меня как вещь.
Мы обмениваемся парой вежливых фраз, и они отплывают дальше.
– Что? – спрашивает Арик, заметив мой взгляд.
– Керамист? – позволяю себе капельку юмора. – Звучит очень… претенциозно.
– Не хотел тебя смущать.
– Я знаю. – Улыбаюсь чуть теплее и сильнее сжимаю ее
Он понимающе улыбается.
Сегодняшний вечер посвящен сбору средств для какого-то детского фонда. В холле расставлены стенды с лотами для будущего аукциона – картины современных художников, антикварные украшения, уикенд на яхте. Мы ходим от стенда к стенду, и Арик с легким юмором комментирует каждый лот.
– Вот эту мазню, – говорит он, кивая на огромное абстрактное полотно, – продадут тысяч за пятьдесят. Потому что художник – смазливый парень и пользуется спросом у дам определенного возраста. А вот эту, – кивает на небольшую, но невероятно тонкую акварель с изображением старого одесского дворика, – купят за бесценок. Хотя она – настоящая.
Я слушаю его, смеюсь над его шутками, но часть моего сознания все равно не здесь. Она – в режиме сканирования, скользит по залу в поисках… я даже не знаю кого. Или знаю, но боюсь себе в этом признаться? Каждый высокий темноволосый мужчина заставляет мое сердце замереть на долю секунды.
Я говорю себе, что это глупо. Его не может здесь быть – он в Европе же, да? В своей другой жизни, в которой точно н думает обо мне каждую минуту, как я о нем.
– Пойдем, выпьем шампанского, – предлагает Арик. – Скоро начнется аукцион, нужно занимать места.
Он подводит меня к бару, берет два высоких бокала. Мы стоим у панорамного окна, я пытаюсь переключиться на танец снежинок и поддерживать беззаботный разговор, но видимо, получается плохо, потому что Арик вдруг обрывает собственную фразу и смотрит на меня с понимающей улыбкой.
– Тебе здесь некомфортно, да?
– Немного, – признаюсь. – Я второй раз в жизни на таком мероприятии – чувствую себя рыбой, которую вытащили из воды и заставили летать.
– Тогда считаю своим долгом сказать, – он немного наклоняется ко мне, чтобы слова прозвучали интимнее, ближе, – что ты самая красивая тарань, которую я только видел в своей жизни.
Я на секунду замираю на игре слов – а потом все-таки широко улыбаюсь и, кажется, даже немного краснею, польщенная комплиментом. Позволяю себе немного отпустить внутренние напряжение и даже подаюсь навстречу, чтобы между нашими щеками остался совсем крохотный зазор. От него хорошо пахнет. Он красивый, галантный, милый, умный и, насколько я могу судить и доверять своему опыту, под всеми этими стильными шмотками скрывается неплохое атлетичное тело (я знаю, что Арик любит заниматься спортом, бегает по утрам и два раза в неделю ходит играть в теннис).
Что еще нужно, чтобы попытаться переключить голову?
Раздается мелодичный звон, приглашающий гостей в главный зал.
– Пойдем, – он забирает оба наших бокала. – Наш столик у сцены.
Мы идем в сторону широкой арки, ведущей в зал.
Сливаемся с медленно льющейся толпой тел – людей здесь действительно много.
Я сжимаю пальцы сильнее на локте Бережного.
Первую секунду думаю, что это просто инстинктивное желание зацепиться за что-то стабильное, чтобы не потеряться в море из бриллиантов, но потом понимаю – нет, боже… нет…
В огромном, до краев наполненном вакханалией из парфюмов зале, я отчетливо слышу его запах. Слишком сильно, чтобы это можно было списать на фантомные порождения тандема моей памяти и слишком богатого воображения.
Поворачиваю голову – тоже на импульсах, поддаваясь внутреннему комплексу.
И вижу… Вадима.
Он не входит. Он – материализуется. Возникает в дверном – расслабленный и слишком большой для этого сборища, на фоне которых кажется просто гигантом. Идеально скроенный черный костюм сидит на нем, как вторая кожа, обрисовывая мощные плечи. Белоснежная рубашка и, конечно, никакого галстука, хотя по дресс-коду он должен быть. Но это же Авдеев – он не любит галстуки и любит нарушать правила.
Мир вокруг меня сужается до одной этой фигуры. Шум голосов, звон бокалов и музыка тонут в гулком, оглушающем стуке моего сердца. Авдеев медленно поворачивает голову, его взгляд скользит по залу. Равнодушно. Оценивающе. Я помню, что он считает такие мероприятия – ярмаркой тщеславия, что приходит только на обязательную часть, задерживается еще на десять минут вежливости – и уходит. Если я не буду отсвечивать, то есть небольшой шанс, что он меня даже не заметит.
Я потихоньку, стараясь чтобы это не выглядело подозрительно, отступаю за плечо Бережного.
За секунду до того, как Вадим поворачивает голову в нашу сторону.
И его взгляд натыкается на мой.
Секунда.
Такая адски длинная, что я успеваю упасть и захлебнуться в холодной синеве его глаз.
Его взгляд задерживается на мне, потом скользит вдоль по руке, которой я держу Арика под локоть и снова возвращается к моему лицу. Никаких эмоций – ни удивления, ни раздражения. Только легкий прищур, как замена кивка – он снова отворачивает голову, переключаясь на разговор с каким-то идущим рядом мужчиной
Пока я здесь пытаюсь не поехать кукухой – Авдеев просто делает вид, что ничего такого не произошло. Что он ни капли не удивлен моему появлению здесь, еще и под руку с другим мужчиной. А я его взгляд ощущаю как клеймо на коже. Чувствую даже сейчас, хотя мы уже успели потерять друг друга из виду.
– Кристина? Все в порядке? – слышу голос Бережного, за который цепляюсь как за соломинку, с трудом, но выгребая из оцепенения. – Ты немного побледнела.
Я резко оборачиваюсь к нему, пытаясь натянуть на лицо улыбку, но губы ощущаются деревянными.
– Да… да, все хорошо. Просто… немного душно стало, – вру, чувствуя, как кровь отливает от щек.
– Хочешь выйти? Или воды? – Он выглядит искренне обеспокоенным.
– Нет, правда, все нормально. – Я заставляю себя улыбнуться шире, надеясь, что это выглядит хотя бы отдаленно естественно. – Пойдем? Чтобы не пропустить самое интересное.
Арик смотрит на меня еще секунду, янтарные глаза внимательно изучают мое лицо, но потом он кивает. Снова берет меня под руку, и его прикосновение, надежное и теплое еще минуту назад, теперь кажется почти неуместным. Мы идем в зал, где уже рассаживаются гости. Наш столик действительно у самой сцены – слишком на виду.
Арик отодвигает мне стул, я усаживаюсь.
Чувствую себя бабочкой, приколотой к бархату, выставленной на всеобщее обозрение как один из лотов.
Запрещаю себе вертеть головой, потому что как только сделаю это – сразу начну искать взглядом Вадима. Он здесь один? Я не видела рядом женщины. Или просто не заметила?
Хватит, Таранова! Соберись! Вы здесь по отдельности, все! Финиш! Финал!
Я заставляю себя сосредоточиться на Арике, на его легкой, непринужденной болтовне о предстоящем аукционе, на том, как он с улыбкой комментирует чересчур пышное оформление сцены, подмечая какие-то только ему одному очевидно понятные детали. Но все равно не могу расслабиться – каждый шорох, каждый смешок за спиной заставляет вздрагивать. Я чувствую его присутствие в этом зале так же остро, как до сих пор по ночам чувствую между ног его член.
Замечаю сидящих за соседним столиком женщин – их головы синхронно повернуты куда-то вправо. Судя по шепоту и улыбкам, которыми они обмениваются, готова поспорить – Авдеев где-то в поле их зрения. Он всегда в фокусе внимания, как черная дыра, которая притягивает к себе все взгляды, все мысли и весь свет в этом помещении.
На сцену выходит элегантный ведущий и начинается официальная часть. Пафосные речи о важности благотворительности, о помощи детям, о том, как важно не забывать. Я слушаю вполуха, пытаясь унять бешеное сердцебиение, которое стучит так громко, что забивает половину слов ведущего. Делаю глоток шампанского, потом еще один. Пузырьки приятно холодят горло, но не приносят облегчения. Нервозность растет, превращаясь в тугой рваный пульс где-то под ребрами.
Начинается аукцион. Ведущий объявляет первый лот – картину какого-то модного современного художника, чье имя мне ни о чем не говорит. Люди начинают поднимать таблички с номерами, лениво перебрасываясь ставками, как будто играют в пинг-понг. Атмосфера в зале оживляется, наполняется легким азартом. Арик наклоняется ко мне, его волосы щекочут мне плечо.
– Как тебе та акварелька со старым двориком, которую мы видели в холле? Попробуем ее выкупить? Можно повесить в твоем магазине – будет очень атмосферно.
– Давай, – киваю я, благодарная за то, что он отвлекает меня и пытается вернуть в реальность. – Она… милая.
Я не смотрю по сторонам.
Даже не верчу головой. Нет нет…
Но… да.
Замечаю его в полумраке зала – сразу, как только сворачиваю шею в ту же сторону, в которую до сих пор поглядывает трио куриц за соседним столом.
Авдеев сидит в центре, всего в нескольких рядах от нас. Не один. Рядом с ним – худющая блондинка, холеная, с идеальной укладкой и платьем цвета шампанского. Сука во мне отпускает мысленную остроту на тему того, что если бы у меня были вот такие сиськи, я бы не рискнула носить платье с таким декольте. Она что-то оживленно шепчет Вадиму на ухо, смеется, касается его руки тонкими, унизанными кольцами пальцами. А он сидит, откинувшись на спинку стула, одна рука небрежно лежит на колене, другая держит бокал. Просто слушает – или не слушает? На его лице – вежливое, отстраненное выражение.
Вадим не смотрит на нее. Он смотрит на сцену.
Но и на меня он не смотрит тоже.
Ни разу.
Ни одного случайного взгляда.
Как будто меня здесь нет. Как будто я предмет интерьера, не заслуживающий внимания.
И от этого осознания внутри поднимается волна злой, обжигающей обиды.
Он видел меня. Он знает, что я здесь. С другим мужчиной. И ему – все равно.
Вот же мудак!
Сучность – уродливое, ядовитое чувство, от которого сводит скулы, – сжимает горло тисками. Я делаю еще один большой глоток шампанского и резко поворачиваюсь к Бережному. Заставляю себя улыбнуться самой соблазнительной, самой яркой из своих улыбок.
– Арик, расскажи мне про тот маяк, который ты реставрируешь, – понижаю голос до интимного шепота и слегка касаюсь его руки кончиками пальцев.
– Сейчас? – Он удивленно поднимает бровь, но тут же включается в игру, не дожидаясь ответа.
Ему, похоже, весь этот аукцион тоже не особо интересен.
Он рассказывает, я слушаю, киваю, смеюсь его шуткам, заглядываю ему в глаза с таким восторгом, как будто он – единственный мужчина во всей Вселенной.
Я флиртую. Открыто. Намеренно. Отчаянно.
Знаю, что Вадим это видит. Должен видеть.
Но Авдеев не реагирует. Он продолжает смотреть на сцену, иногда лениво поднимая табличку, чтобы сделать ставку. Покупает сначала какую-то статуэтку, потом – винтажные запонки. Легко, небрежно, как будто покупает газету в киоске. Женщины за соседними столиками смотрят на него с плохо скрываемым обожанием. Мужчины – с завистью и уважением.
А он не смотрит вообще ни на кого, даже на свою распрекрасную соседку по столу, которая, кажется, уже изнасиловала его руку своими паучьими лапками, пытаясь привлечь внимание. Но мне все равно от этого не легче.
Аукцион заканчивается. Люди встают из-за столов, начинают перемещаться по залу.
Музыка становится громче, превращаясь в гулкий, немного раздражающий фон.
Я чувствую себя выжатой, как лимон. Моя маленькая, жалкая попытка вызвать у него хоть какую-то реакцию, с треском провалилась.
Ты – пустое место, Кристина. Просто мать королевского наследника, существо, подходящее на один разовый секс, чтобы снять напряжение.
Я вижу, как он встает. Высокий, темный, как монумент самому себе. Блондинка тут же оказывается рядом, берет его под руку. Они о чем-то тихо говорят, и он все-таки ей улыбается, хоть это выглядит так, будто она выпросила, чуть ковром пред ним не расстелилась ради этой улыбки. Но меня все равно бомбит, что он УЛЫБАЕТСЯ! Ей! А меня продолжает игнорить, как пустое место, как… ничто!
К горлу подступают слезы обиды и ярости. Я готова налететь на него как фурия и… что? Устроить скандал? Вцепиться в ее идеальные платиновые патлы? Вылить шампанское на ее идеальное платье? Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони, принося дозу спасительной боли – она немного отрезвляет и развеивает чернющий морок ревности.
В эту секунду я почти готова попросить Бережного отвезти меня домой.
Возможно даже пригласить его на кофе. В том самом смысле этого слова.
Раздвинуть, блять, наконец ноги для другого мужика, и молить бога, чтобы это помогло, прекрасно зная, что со всеми мужиками до Вадима после секса всегда становилось только хуже – после секса всегда просто заканчивалось. Пересыхало любое увлечение. Исчезал романтический зуд. И только с моим Грёбаным Величеством произошло ровно наоборот, как будто вселенная решила подшутить надо мной и показать, что же такое на самом деле пресловутая химия.
Но я не успеваю, потому что Арик, который до этого вежливо прощался с какими-то своими знакомыми, вдруг с легкой улыбкой направляется прямо к… Авдееву.
Я настолько обескуражена, что не способна даже сопротивляться, притормозить, развернуть его в любую какую угодно сторону, лишь бы она вела прочь от Вадима. И вдруг оказываюсь прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, и запах, от которого дуреют мои обонятельные рецепторы, на секунду перестаю дышать. А блондинка рядом с ним смотрит на нас как на неучтенные переменные в ее плане по завоеванию неприступной крепости.
– Вадим? Добрый вечер, – здоровается Бережной. Не точно так же, как здоровался со всеми до этого, а легче, на более дружеской ноте.
Они знакомы? Арик знает Вадима? Они на «ты»?
Я ощущаю себя так, будто мою грудь только что проткнули ледяной сосулькой, и она, вместо того, чтобы таять, начала замораживать все вокруг.
Вадим поворачивается к нам. На красивом лице – ни тени удивления. Только все та же холодная, вежливая полуулыбка. Но он протягивает ладонь для рукопожатия. Все так же спокойно, без намека хотя бы на проблеск ревности.
– Бережной. Думал, мне показалось, что ты в зале.
– Не ожидал тебя здесь увидеть, – продолжает Арик тем же дружелюбным тоном. – Ты же вроде брезгуешь такими выходами.
– Решил совместить приятное с полезным, поддержать благое дело. – Вадим переводит взгляд на меня, его белобрысая крыса – следом, впиваясь в мое декольте с нескрываемым бешенством.
Я позволяю себе каплю стервозной радости по этому поводу.
Мой мозг лихорадочно пытается сложить этот пазл. Откуда они знакомы? Почему Арик никогда не упоминал о нем? Он знал, что я…? Господи, да откуда, если я сделала буквально все, чтобы никак не упоминать об Авдееве?
Бережной, заметив его направленный в мою сторону взгляд, тут же спохватывается.
– Позволь представить мою спутницу, – Арик поворачивается голову ко мне, его пальцы накрывают мою летающую на его предплечье ладонь. Этой же рукой секунду назад он пожимал руку Вадима, и я, блять, чувствую именно его тепло на своих пальцах. Или, скорее, холод? – Кристина Таранова.
Мои ноги становятся ватными.
Синие глаза чуть-чуть сужаются.
Мои в ответ как будто расширяются.
Тело покрывается испариной – надеюсь, только мысленной.
– Мы знакомы, – говорит он ровно, без капли эмоций в голосе.
Его болонка бледнеет от ярости, второй рукой обкручивает локоть Вадима, как змеище.
Арик удивленно переводит взгляд с меня на него, потом снова на меня, с легким недоумением.
– Правда? Надо же… – Он посмеивается, не замечая, ни повисшего между нами напряжения, ни того, что его можно просто резать ножом – такое оно плотное и осязаемое.
В глазах Вадима на долю секунды вспыхивает что-то темное, опасное. Но он тут же гасит эту вспышку, прячет ее за пофигизмом. Или ему и правда пофиг?
Господи, я устала от этого неведения. Так устала, что хочется схватить его за грудки и трясти до тех пор, пока не признается, что в его чертовой голове.
Даже на секунду представляю эту картину – и, наверное, только поэтому срочно беру себя в руки. Я? Трясти вот эту шпалу? Боже, это же просто нелепо.
– Кристина не упоминала…. – пытается сказать Бережной, но Вадим его перебивает – не грубо, но безапелляционно.
– Кристина – мать моего сына, – коротко рубит Вадим.
Тишина.
Она падает на меня, как бетонная плита, вышибая из легких весь воздух.
Я вижу, как первой улыбка сползает с лица блондинки – точнее, подобие улыбки, которое она тут пыталась изображать, наверняка до крайности уязвленная тем, что Вадим не спешит ее представлять.
Потом перестает улыбаться Бережной. Он не то, чтобы удивлен или шокирован, но явно с со скрипом переваривает мои внезапно всплывшие «грязные тряпки». Даже как будто пытается что-то сказать, но в итоге не произносит ни звука.
А мне внезапно чуть ли не впервые в жизни хочется просто сквозь землю провалиться.
И даже не спорить с интуицией, которая в этот момент триумфально задирает подбородок: «А я же говорила, что не нужно было идти!»
– Вадим, дорогой, я все еще жду… – раздается и обрывается женский голос.
Рядом с нашим молчаливым квартетом возникает женщина – брюнетка, на вид, примерно его ровесница. Она секунду оценивает обстановку, а потом извиняется, что прервала наш разговор, хотя, очевидно, на живленную беседу это никак не похоже.
– Вадим Александрович пообещал мне десять минут своего неуловимого времени, – улыбается она. И вежливо, но настойчиво буквально вытаскивает его руку из цепких лапок крыски, чтобы тут же занять освободившийся локоть.
Вадим кивает Арику, бросает на меня быстрый, пустой взгляд и позволяет себя увести.
Я смотрю ему вслед, и на смену оцепенению приходит ярость.
Такая сильная, что трясет.
В меня как будто вкололи коктейль адреналина, бессилия, унижения и ревности. И эта едкая смесь разъедает остатки моего здравомыслия и превращает в пепел мои до дурацкого наивные мечты однажды все-таки… узнать, что я ему небезразлична.
Ему все равно. Ему абсолютно все равно, Крис! Смирись с этим! Хватит пытаться искать черную кошку в темной комнате, потому что ее там НЕТ!
Я вижу, как Вадим, сказав что-то настойчивой брюнетке, оставляет ее одну с разочарованием на лице, а сам сворачивает из зала в боковой, слабо освещенный коридор. Кажется, это выход?
– Прости, – шепчу Бережному, как раз когда он как будто собирается задать парочку не самых простых вопросов. – Я… мне нужно…
Я не знаю, что придумать и поэтому просто ухожу.
Сначала – торопливым шагом.
Потом – бегом, только чудом не путаясь в длинном, лезущем между ног подоле платья.
Несусь сквозь гулкий, слабо освещенный коридор, как раненая лань, не замечая удивленных взглядов редких гостей, которые вышли подышать воздухом или спрятаться в полумраке для тихих разговоров. Высокие каблуки предательски скользят по гладкому мраморному полу, грозя сломать мне не только лодыжку, но и остатки гордости.
Хотя какая к черту гордость?!
Отчаяние хлещет по венам, подгоняя меня вперед, туда, где ночь уже поглотила его фигуру.
