Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 35 страниц)

Глава четвертая: Барби

Я выхожу из офиса «Aura Financial» ровно в четыре тридцать.

Пятница. Город еще гудит рабочей энергией, но в этом гуле уже чувствуется предвкушение и расслабленность выходных. Июнь в Осло – это время, когда солнце забывает, что ему положено садиться. Оно просто висит в небе жемчужной, чуть размытой каплей, заливая улицы мягким, почти нереальным светом. Белые ночи до сих пор кажутся мне обманом, иллюзией, как будто кто-то забыл выключить свет на съемочной площадке моей новой, наспех слепленной жизни.

Я иду по набережной Акер-Брюгге. Ветер с фьорда треплет волосы, пахнет солью, йодом и цветущими в кадках розами. Люди сидят на террасах ресторанов, смеются, пьют белое вино. Я иду сквозь эту беззаботную, залитую солнцем толпу, и чувствую себя маленьким призраком.

Девочкой-невидимкой.

Мои шаги замедляются, когда я подхожу к зданию частной клиники «Volvat Medisinske Senter». Современное, из стекла и светлого дерева, оно больше похоже на спа-отель, чем на медицинское учреждение. Но за этим фасадом – лучшие специалисты, новейшее оборудование. Заботами Шутова – у меня есть вообще все. До неприличия распланированное до самых родов и даже дальше, но с заботой к моим личным интересам и предпочтениям. Хотя, все, что касается ребенка для меня пока просто… «боже, мне страшно, страшно, мне так страшно…!»

Я толкаю тяжелую стеклянную дверь. Внутри – тишина, прохлада и стерильный запах. Девушка на ресепшене улыбается мне знакомой, вежливой улыбкой.

– Добрый день, фрекен Таранова. Доктор Хансен вас уже ждет.

Фрекен Таранова. Кристина Таранова. Я до сих пор вздрагиваю, когда слышу это имя. Оно – как чужая одежда, которую я вынуждена носить. Я учусь заново в ней ходить. Пока что с переменным успехом.

Киваю, прохожу в тихий, залитый светом коридор. Сажусь на диван в зоне ожидания. Руки холодные, как лед. Я сжимаю их в кулаки, пытаясь унять дрожь.

Это плановый осмотр. Двадцать вторая неделя. Я должна была бы радоваться. Или хотя бы чувствовать что-то, кроме этого липкого, удушающего страха.

Я не хотела этого ребенка.

Когда я увидела те две полоски на тесте, мой мир, который и так держался на честном слове и паре проблесков разума в мозгу, рухнул окончательно. Я помню, как сидела на холодном полу в ванной, перебирала пальцами пластиковые тестеры и чувствовала только пустоту. Оглушающую, всепоглощающую пустоту.

А потом – панику.

Я записалась на аборт. Сидела в таком же коридоре, в такой же клинике, только в другом городе, в другой, прошлой жизни. Ждала, когда меня вызовут. Когда все это закончится. Когда из меня вырвут этот маленький, нежеланный комочек жизни, последнюю, самую прочную нить, связывающую меня с ним.

Помню, как медсестра назвала мою фамилию. «Таранова».

Как я зашла в кабинет без тени сомнений в том, что аборт – это самое правильное, что можно сделать в этой ситуации. Что так – гуманнее. Что ни один ребенок на свете не заслуживает такую мать как я. Тем более – ребенок моего Грёбаного Величества. А потом посмотрела на кресло и… поняла, что не могу. Не могу этого сделать.

Не потому, что вдруг проснулся материнский инстинкт. Нет. Просто почувствовала себя предательницей. Снова. Как тогда, под лестницей, когда не помогла Виктории. Когда выбрала молчание, чтобы спасти себя.

Я разглядываю красивую медицинскую карту, лежащую у себя на коленях, и в который раз пытаюсь представить себя матерью. Скорее всего, ни черта у меня не получится. Как можно дать кому-то любовь, если у тебя внутри – только выжженная пустыня? Как можно научить кого-то доверять миру, если боишься собственной тени? Как можно защитить, если сама – беззащитна?

В графе данных об отце – ничего. Здесь к этому относятся абсолютно просто – только раз меня спросили, знаю ли я что-то о наследственных заболеваниях отца ребенка, я помотала головой и на этом вопросы прекратились.

Никакого морализаторства.

Ноль осуждения. Максимальное участие.

– Фрекен Таранова?

Я поднимаю голову. Доктор Хансен. Женщина лет пятидесяти, с добрыми, умными глазами и спокойной улыбкой.

– Пройдемте, – говорит она.

Я иду за ней в кабинет. Светлый, просторный, с огромным окном, из которого виден фьорд. На стене – современный аппарат УЗИ с большим, почти как телевизор, экраном.

– Как вы себя чувствуете, Кристина? – спрашивает доктор, пока я сажусь на кушетку.

– Нормально, – вру я.

Она кивает, как будто все понимает.

Я расстегиваю блузку, приспускаю юбку.

И когда мой взгляд падает на живот, я замираю.

Он уже заметен. Господи. Вчера же как будто ничего не было, а сегодня живот уже есть – небольшой, аккуратный, но… он есть. Под одеждой еще не видно, а если надеть что-то посвободнее – наверное, получится скрывать еще… какое-то время?

Как долго, если еще вчера ничего не было видно?!

Меня разнесет через неделю до размеров беременной слонихи?

Я крепко сжимаю кулаки, так, что даже мои суперкороткие ногти режут ладони почти до крови.

А что случится, Крис, если все узнают? Ребенок перестанет быть эфемерным от того, что о его существовании узнают окружающие? Так он уже есть.

Я хочу опустить ладонь, потрогать, как будто от этого что-то изменится и станет, как было, но одергиваюсь, как от горячего. Меня снова накрывает волна паники. Хочется втянуть живот, спрятать его, сделать вид, что ничего нет. Но это невозможно.

Я ложусь на кушетку, всеми силами стараясь унять дрожь в руках. Доктор Хансен наносит на мой живот холодный, липкий гель. Я вздрагиваю.

– Сейчас посмотрим, как там наш малыш, – говорит она, водя датчиком по коже.

На экране появляется изображение. Черно-белое, нечеткое. Какие-то пятна, линии, точки. Я ничего не понимаю.

– Вот, смотрите, – доктор указывает на экран. – Это головка. А это – ручки. Видите, он вам машет.

Я всматриваюсь. И вдруг, среди этих хаотичных пятен, я действительно вижу. Маленький, крошечный силуэт. Бьющееся сердечко – как пульсирующая на экране точка.

Он живой, господи.

Он настоящий? Правда, настоящий?

Это все прямо сейчас – во мне?

Я прикусываю губу, чтобы не задать ни один из этих идиотских вопросов.

– Все в порядке, – говорит доктор, улыбаясь так, будто чувствует необходимость радоваться за нас двоих. – Малыш развивается хорошо. Все показатели в норме.

Я молчу. Просто смотрю на экран.

На это маленькое чудо, которое я чуть было не уничтожила.

Господи, он там, внутри, знает, что я собиралась это сделать?!

Он будет расти и чувствовать себя нелюбимым из-за этого?!

– Хотите узнать пол? – интересуется доктор Хансен. – Или уже готовите гендерпати?

Я знаю. Я и так знаю.

Я каким-то образом знала это с самого начала.

С того самого дня, когда увидела две полоски.

Это мальчик.

Мое наказание. Мой заслуженный вечный приговор.

Он будет похож на своего отца. У него будут такие же синие глаза, тот же упрямый подбородок, та же хищная усмешка. Он будет таким же высоким и сильным. Он будет расти, и с каждым днем я буду видеть в нем Вадима. И эта боль никогда не притупится.

Я никогда-никогда не буду счастлива. Никогда не смогу забыть.

Но все равно киваю.

– Да. Скажите.

Доктор Хансен еще несколько секунд водит датчиком по моему животу. Потом поворачивается ко мне, показывает что-то на экране, улыбаясь и объясняя, что именно она мне сейчас показывает.

– У вас будет мальчик, Кристина. Поздравляю.

Я закрываю глаза, втягиваю губы в рот, почему-то стесняясь улыбаться.

Ну конечно. Мальчик.

Как иначе?

Я забираю с собой первые фотографии и короткое видео.

Маленькие снимки. На них – мой сын. Мой маленький, еще не рожденный Авдеев-младший.

Господи, я не знаю, как пережить все это…

Выхожу из клиники, щурясь от яркого, режущего глаза света. Вдыхаю соленый, прохладный воздух.

Я должна быть сильной. Должна улыбаться. Должна делать вид, что все в порядке.

Я смотрю на фотографию в своих руках. На это крошечное, беззащитное существо.

Понимаю, что должна учиться заботиться о нем. Учиться… любить его.

И это пугает еще больше, потому что сейчас я настолько сломана, что даже себя любить толком не знаю как.

До встречи с Лори еще почти час. Я могла бы взять такси, доехать до ресторана за десять минут. Но вместо этого иду пешком.

Мне просто… нужно идти. Нужно чувствовать под ногами твердую землю, нужно вдыхать соленый, пахнущий фьордом воздух, нужно видеть лица людей, слышать их смех и разговоры. Нужно убедить себя, что я все еще часть этого мира. Что я не выпала из него окончательно.

Я иду по набережной, мимо пришвартованных яхт и парусников. Их мачты царапают низкое, перламутровое небо. Кричат чайки. Пахнет водорослями и свежей рыбой. Я иду и смотрю на воду – темную, холодную, бездонную. Как будто заглядываю в собственную душу, потому что внутри меня – такая же темная, холодная вода. И в ней, на самом дне, лежит моя любовь. С гирей на ноге.

Еще пытается дышать, хотя прошло уже четыре месяца.

Агонирует.

Я инстинктивно стараюсь идти все быстрее, чтобы убежать от собственных мыслей. Но это, увы, невозможно.

Ресторан, который выбрала Лори, находится в старой части города, на тихой, мощеной улочке. Называется «Engebret Cafe» – одно из самых старых заведений Осло, с историей откуда-то из девятнадцатого века. Летом они выставляют столики на улицу, под полосатые маркизы. Уютно, по-домашнему, без пафоса.

Лори уже там. Сидит за столиком в углу, под раскидистым каштаном. С сосредоточенно-серьезным лицом читает какой-то журнал. Уверена, что что-то про финансы или бизнес – ни разу не видела ее за изучением гламурного глянца, а вот сама иногда грешу. Я останавливаюсь в нескольких шагах, делаю глубокий вдох, натягиваю на лицо улыбку. Пора снова надевать маску.

– Привет, – говорю я, подходя к столику.

Лори поднимает голову, и ее лицо мгновенно светлеет.

– Крис! Боже, я уж думала, что ты заблудилась и собиралась поднимать на уши Шутова.

Она поднимается, чтобы меня обнять.

– Не надо Шутова – Осло мне такой переполох не простит, – пытаюсь беззаботно шутить. – Прости, что опоздала, – решила прогуляться.

– Правильно сделала – погода сегодня чудесная.

Она говорит, а сама как-то слишком поспешно пытается убрать журнал. Не просто отложить в сторону, а засунуть в свою большую кожаную сумку.

Я замечаю это движение, потому что эта суетливость идет вразрез с ее обычной подчеркнутой плавностью.

Внутри дергается.

Что-то не так.

– Что ты читаешь? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно более непринужденно.

– А, так… ерунда, – отмахивается Лори. – Бизнес-пресса. Скукота.

И поэтому ты так быстро прячешь ее от меня? Видимо, чтобы я не умерла от скуки?

Она врет. Я это вижу. По тому, как избегает моего взгляда. По тому, как ее пальцы нервно закладывают прядь за ухо. Она первый раз мне врет.

– Покажи, – говорю я. Уже не прошу. Требую.

– Крис, не надо, – качает головой. – Просто… не надо.

– Лори. Пожалуйста.

Мы смотрим друг на друга. Секунду. Две. Пять. В ее зеленых глазах – сочувствие, беспокойство. И нежелание причинять мне боль.

Я протягиваю руку.

– Дай.

Она вздыхает. Сдается. Медленно, неохотно, достает из сумки журнал. Глянцевая обложка. Крупные буквы. «Scandinavian Financial Review».

Листаю плотные глянцевые страницы дрожащими пальцами: финансовые новости, аналитика, биржевые сводки. Все это проносится мимо, не задерживаясь в сознании. Я ищу. Сама не знаю, что. Но мое сердце уже колотится где-то в горле.

И нахожу.

На развороте. Огромная, на две полосы, фотография.

Он.

Вадим.

Стоит на сцене, в идеальном черном смокинге. В одной руке – тяжелая, блестящая статуэтка. Другой – какой-то расслабленный жест, очень в его «сытом» стиле. Он что-то говорит, и на его губах – легкая, чуть снисходительная улыбка победителя, хозяина жизни.

Заголовок статьи, набранный жирным шрифтом, бьет по глазам: «Вадим Авдеев: Южная акула, меняющая правила игры в европейской логистике».

Я чувствую, как воздух застревает в легких.

Листаю дальше. Статья большая, в ней много букв. Я не читаю. Я смотрю на фотографии.

Вот он – на красной дорожке. Рядом с ним – женщина. Не очень красивая (отмечаю это с чувством ликования внутренней стервы), но элегантная. В длинном, темно-синем платье. Она смотрит на него с улыбкой, он смотрит в камеру, одной рукой приобнимая ее за талию. И ему для этого даже не нужно горбиться.

Дальше – больше фото.

Вот они – за столиком. Он что-то говорит, она улыбается.

Вот они – уходят. Она держит его под локоть. Его спина – широкая, надежная. Ее силуэт – тонкий, изящный. Они выглядят правильно. Гармонично. Как две половинки одного целого.

Я пристально разглядываю фото, изучаю детали с дотошностью садиста-хирурга. Вычленяю нюансы.

Они подходят друг другу. По возрасту. По статусу. По этому холодному, отстраненному блеску в глазах. Она как будто его Снежная королева.

Спорим, ее ты точно не называешь дурацким кукольным прозвищем, Тай?

Боль медленно выходит из берегов.

Она не острая и не режущая. Она тупая, ноющая и всепоглощающая. Заполняет меня изнутри, вытесняя воздух, выжигая живое, уцелевшее почти чудом. Мое сердце медленно, мучительно умирает, превращаясь в грязную, холодную лужу.

Я закрываю журнал. Кладу его на стол. Ровно. Аккуратно.

Педантично поправляю, пытаясь придать идеальную параллель с краем столешницы.

– Крис… – пытается сказать что-то Лори.

– Все в порядке, – перебиваю я. Мой голос звучит… спокойно. Даже слишком. Потому что он просто мертвый. – Рано или поздно это должно было случиться. Посмотри на него – такие мужики не задерживаются в холостяках.

Я беру бокал с водой, делаю глоток. Руки не дрожат. Я держусь.

– Он имеет право на счастье, – продолжаю я, глядя куда-то сквозь Лори. – Он заслужил. После всего, что я ему устроила. Наверное, наконец-то ему не хочется отмыться от истории с маленькой грязной Тарановой.

Я вру. Нагло, отчаянно вру. И ей, и себе.

Я хочу, чтобы он всю жизнь был один. Чтобы ему было хуево.

Так же, как и мне.

– Кристина, перестань, – Лори накрывает мою руку своей. Ее ладонь такая теплая и настоящая, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не одернуться. – Не мучай себя.

– Я и не мучаю, – пытаюсь улыбнуться, но губы не слушаются. Компенсирую это беззаботным подергиванием плечами. – Я просто констатирую факты. Они отлично смотрятся вместе. Она ему подходит. Взрослая, не то, что я. И высокая – его спина, наверное, кайфует и пишет благодарственные письма. Некрасивая, правда, но с его деньгами – это вопрос пары визитов в хорошую клинику пластической хирургии.

Я чувствую, как к горлу подступают едкие слезы.

Сглатываю их, давлю в себе. Я не буду плакать.

Ни хрена.

– Там вроде бы ее имя есть, да? – Снова тянусь к журналу. – Спорим, у нее какое-то очень элегантное хобби? Безупречная репутация и нет садиста-отца?

Лори успевает раньше и все-таки прячет журнал в сумку.

– Хватит. Давай сменим тему, – предлагает с легким нажимом. – У меня с этим Днем рождения уже голова кипит. Поможешь? Просто свежим взглядом, что я могла упустить.

Не дождавшись моего ответа, начинает рассказывать про торт, про шарики, про гостей. Я киваю, поддакиваю, делаю вид, что слушаю. Но ее слова доносятся до меня, как сквозь вату.

Я смотрю на ее счастливое, оживленное лицо. На то, как светятся ее глаза, когда она говорит о своих детях, о своем муже. И чувствую укол черной ядовитой зависти.

У нее есть все. Семья, любовь, счастье.

А у меня – ничего.

Только боль. И маленький, пульсирующий комочек жизни внутри, который, возможно, тоже однажды возненавидит меня, как его отец, когда узнает, что я такое.

– Вот, как тебе? – наконец, заканчивает Лори, выдерживая вопросительную паузу. – Что я упустила?

– Пригласить меня, – говорю на автомате. Осознаю – медленно, почему-то только сейчас, хотя разговоры о первом Дне рождения близняшек идут уже месяц. – Он приедет, да?

Логично. Они с Шутовым приглашают только самых близких.

Я смотрю на нее. Лори вздыхает, не извиняется, но у нее такое лицо, как будто она реально разрывается между двумя берегами.

До этого я держалась на том, что между нами почти три тысячи километров.

Что мы не можем пересечься даже чисто теоретически.

А теперь…

Авдеев приедет.

Сюда.

В Осло.

Через неделю.

Мир вокруг меня медленно сужается до одной, бьющейся в черепе панической мысли: куда мне бежать теперь?

Домой я добираюсь на автопилоте. Такси плывет по залитым жемчужным светом улицам, я смотрю на отражение города в мокром от недавнего дождя стекле, но не вижу ничего. В голове – только его лицо.

Такое…. улыбающееся. Такое спокойное. И новая телка рядом. Хотя, конечно, «тёлкой» в его жизни была красивая и безбашенная Кристина Бара, которой можно было предложить потрахаться за просто так между подходами к стейку и бокалом шампанского. А на лице той безобразной мадам большими буквами написано, что таких женщин в постель приглашают только после официального оглашения серьезных намерений.

Сначала я даже жалею, что не отвоевала у Лори тот журнал и не нашла там ее имя.

Хотя, его название я хорошо помню и ничего не мешает мне выйти и прогуляться до ближайшей раскладки с прессой – со второй или третьей попытки, я наверняка найду то, что нужно. Но через секунду, я гоню подальше эти идиотски инфантильные мысли.

Я держалась четыре месяца.

Я избавилась от телефона – сначала просто все удалила, а потом вышвырнула его в реку, хотя в этом не было большей необходимости, но мне хотелось верить, что это принесет облегчение. Не принесло. Я вытравила, выжгла, испепелила в своей жизни все, что могло напоминать о нем даже косвенно. Оказалось, что все это бесполезно, потому что самое большое напоминание об Авдееве, каждый день росло в моем животе.

Я намеренно не искала о нем ничего все эти четыре месяца. Ни одной новости, ни одного упоминания в прессе. Я заблокировала все возможные пути, по которым информация о нем могла бы просочиться в мою новую, стерильную жизнь.

Выжигала его из себя каленым железом, день за днем, час за часом.

Убеждала себя, что мне все равно. Что его больше нет.

И вот – он снова на сцене. Врывается в мой хрупкий, едва выстроенный мир без спроса.

Через случайную блядскую страницу журнала в руках Лори. И разрушает все до основания.

За секунду. Или даже меньше?

Моя квартира встречает меня тишиной. Я бросаю сумку на пол, не разуваясь, прохожу в гостиную. Падаю в кресло у окна. За ним – вид на полотно реки, на старые кирпичные дома на другом берегу. Обычно этот вид меня успокаивает. Сегодня – он просто фон для моей боли.

Сегодня меня этот вековой покой раздражает до тошноты.

Закрываю глаза, но картинка из журнала стоит перед мысленным взглядом, как приговор. Вадим и страшилище. Они смотрятся вместе. Идеально. Как настоящая парочка с обложки

Все эти месяцы я почему-то не думала о Виктории. Каким-то образом работа с психотерапевтом наложила табу на мое чувство вины перед мачехой. И даже если изредка во сне всплывал тот ее торжествующий взгляд, меня это даже почти не ранило. Я была уверена, что то кольцо – подарок Вадима. Потом, позже когда поняла, какую партию он разыграл с моей помощью, решила, что он просто вернулся к ней.

Эта мысль… она не была легче. Просто если бы он был с Викторией, я могла бы списать это на что угодно. На чувство долга, на старую связь, на бизнес. Но та, на фото с награждения – явно другая. Похожа на сознательный выбор «в долгую». Похожа на женщину, которую берут в жены, когда богатый мужик пресыщается одноразовыми красивыми куклами и решает, наконец, остепениться.

В том, что я перестала существовать в его жизни в тот самый момент, как Авдеев переступил порог моей квартиры, ни на секунду не сомневаюсь. Я слишком хорошо видела его холодных взгляд. Он выглядел более живым и заинтересованным даже когда обсуждал свои миллионные контракты. А я – просто ошибка, бесполезный набор символов, приговоренный к «Ctrl + Del».

К горлу подкатывает знакомая тошнота. Бегу в ванную, едва успевая добежать до раковины. Меня снова рвет, но на этот раз не сильно. Теперь это просто остаточный эффект, но в горле все равно жуткие рези от вкуса желчи.

Когда спазм, наконец, отпускает, я смотрю на свое отражение в зеркале. Синяков под глазами у меня уже нет, появились щеки, потому что я научилась заставлять себя есть ради ребенка. В целом, если бы не паника в полный рост, я выглядела бы вполне неплохо, как для молодой женщины, которая до сих пор не знает, куда движется, а просто старается плыть по течению. И убеждает себя в том, что когда-то обязательно найдет свой вектор.

И живот. Господи.

Закрываю глаза, крепко жмурюсь и смотрю снова. Почему я думала, что еще ничего не видно, если видно буквально все?! Привыкла носить форменные пиджаки и платья строго кроя? Просто не хотела замечать? Просто хотела дать себе время привыкнуть, что мне все-таки придется стать матерью?

Я достаю из сумки папку с фотографиями УЗИ. Кладу их на край кухонного столика, почему-то стараясь не касаться пальцами больше необходимого. Смотрю на черно-белое, размытое изображение. На это совершенно ясно оформившегося ребенка – очень странного, непропорционального, но маленького человечка.

Мальчик.

Я пытаюсь что-то почувствовать. Нежность. Любовь. Хотя бы любопытство. Но внутри – только боль. И страх.

Пробую заменить боль на что-то другое, но любые воспоминания теперь как будто отравлены. Они кажутся фальшивыми. Случившимися с кем-то другим. Словно это был просто красивый, хорошо срежиссированный спектакль, в котором я была временной актрисой. А главная роль всегда предназначалась другой.

В дверь звонят. Я вздрагиваю. Я никого не жду.

На экране домофона – Шутов.

Я всегда ему рада, но сегодня никого не хочу видеть.

Но Шутов звонит снова, напоминая, что его второе имя – настойчивость.

– Привет, мелкая, – улыбается, когда впускаю его в квартиру. Но когда видит мое лицо – моментально становится серьезным. – Крис, что случилось? Что-то с ребенком?

Я мотаю головой и молча иду на кухню. Он идет следом, ставит на стол коробку из лучшей в городе кондитерской. Они с Лори опекают меня как маленькую. Знают, что за четыре месяца на новом месте меня хватило только на то, чтобы наладить формальный контакт с коллегами по работе. И то – только с теми, с которыми мне приходится общаться. За пределами офиса я разговариваю только со своим психиатром и Шутовыми.

– Я тебе пирожных привез.

Я молчу. Даже банальное «спасибо» не могу из себя выдавить. Просто стою посреди четырех стен, обхватив себя руками.

– Крис? – Шутов подходит ближе, заглядывает мне в лицо. – Ты что – плачешь?

– Нет. Просто… устала. – Старательно мотаю головой.

Но это же Шутов – ему даже напрягаться не нужно, чтобы прочесть опытных махинаторов, а такую дилетантку как я, он считывает на раз.

– Не ври, – его голос становится серьезнее.

– Это просто… гормоны, Дим. Беременные женщины, они такие… ну, знаешь, эмоциональные.

– Крис, рассказывай. Не хрен тут корчить сильную и дерзкую.

И почему-то именно этот приказ, который, конечно, ни к чему меня не обязывает, срывает последний стоп-кран с моего образа «я_все_вывезу_женщины».

Слезы, которые я так долго сдерживала, прорываются наружу.

Реву. Беззвучно. Просто стою и вою, и по моим щекам текут горячие, соленые реки.

Шутов разворачивает меня к себе, обнимает. Крепко. Как старший брат. Я утыкаюсь ему в грудь и начинаю выть еще громче. Как будто только что получила индульгенцию на право выплакать все свое дерьмо.

Он молчит. Просто гладит меня по голове и дает выплакаться.

Понятия не имею, сколько времени мы вот так стоим, но, когда слезы, наконец, заканчиваются, я отстраняюсь. Чувствую себя опустошенной. И немного… легче.

– У меня будет мальчик, – шепчу я, глядя в пол.

– Я знаю, Лори сказала. Позвонила сразу после того, как ты пошла домой. Она волновалась. Поздравляю, мелкая.

Конечно. Они всегда на связи. Всегда заботятся друг о друге. И вот теперь еще и обо мне.

– Крис, – Дима снова кладет руки мне на плечи, заставляет посмотреть ему в глаза. – Ты должна ему сказать.

Отшатываюсь, как от удара.

– Нет!

– Да, Крис. Он должен знать. Он имеет право.

– Какое право?! – Мой голос срывается на крик. – Я ему не нужна! Авдеев вышвырнул меня из своей жизни, как ненужную вещь! Он с другой женщиной, Дима! Он вон может, охуеть как счастлив уже! Как ты себе это представляешь? Заявиться как ни в чем небывало и: «Привет, дорогой, помнишь меня? Я та самая сука, которая тебе врала. А это, кстати, твой сын»?

– Это было до того, как он узнал о ребенке, я ведь прав? Возможно, если бы он знал, он бы не дал тебе уйти.

– Я ушла, потому что он так сказал! – Я почти кричу, размахиваю руками, выплескивая ошметки боли. Они свежие, до сих пор кровоточат, как будто все случилось буквально вчера. – Он сказал, что, если я еще раз появлюсь в его жизни, он сделает мне больно! Медленно и мучительно! Думаешь, он шутил?! Ты его знаешь его, Шутов! Ты знаешь, что Авдеев никогда не бросает слов на ветер!

– Именно потому, что я неплохо его знаю, мелкая, – спокойно говорит Шутов, – рискну предположить, что Авдеев сказал это на эмоциях. Мы, мальчики, имеем такую слабость – сначала что-то пиздануть, а потом расхлебывать всю жизнь.

– А я видела его глаза, и я знаю, что он сказал все это с трезвой головой! – Отхожу к окну, поворачиваюсь к Шутову спиной. – И я больше никогда, никогда не хочу его видеть. Мы справимся сами. Без него.

– Ты сейчас принимаешь решение за себя, Крис, – его голос жестко так жестко, как я раньше даже не подозревала. – Представь, что будет, когда Авдеев узнает… что ты снова ему соврала.

– О, спасибо за напоминание о том, какая я лживая тварь!

– Крис, Авдеев приедет через неделю. – Шутов просто как будто игнорирует все мои попытки свести разговор к простой женской истерике. – Это хорошая возможность поговорить. Нейтральная территория. Мы будем рядом. Мы тебя поддержим. Я не дам тебя обидеть, хотя не думаю, что это понадобится.

– Нет, – категорично дергаю подбородком. – Я еще не настолько сошла с ума, чтобы танцевать на граблях. Если ему вдруг понадобятся еще дети – его новое страшилище их ему родит. Придумают что-нибудь.

– У тебя неделя впереди, малая. Подумай, ладно? Не все правильные решения – приятные и радужные.

Когда он уходит и в моей маленькой квартирке снова поселяется беспощадная тишина, я заглядываю под крышку коробки из кондитерской, достаю умопомрачительно пахнущий шоколадный макарун и с жадностью вонзаю в него зубы. Каким-то образом разговор с Шутовым разбудил во мне правильную злость.

И стопроцентную убежденность в том, что я – права, решив навсегда вычеркнуть Авдеева из своей жизни.

Я не хочу снова проходить через этот ад.

Не хочу снова видеть его ледяные глаза.

Я нахожу визитку красавчика-шведа – она лежит на дне сумки, даже особенно стараться не приходится. Набираю его номер, и он отвечает почти сразу, очень радостным голосом. Говорит, что был уверен, что я избавилась от его визитки сразу же – такое у меня было лицо. И сам предлагает сходить куда-то на кофе. Просто прогуляться. Можно даже сейчас. Заботливо уточняя, подходит ли мне это, явно с намеком на мою беременность.

Я соглашаюсь и называю ему адрес кафе с красивой летней террасой, неподалеку от моего дома, откуда вид на реку и парк.

Вытираю слезы, хватаю коробку с пирожным и иду к гардеробу, прикидывая, во что бы одеться, чтобы выглядеть беззаботно и воздушно.

Будь счастлив со своей безобразной Эльзой, мое Грёбаное Величество!

Салют!