Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)
Дочка бросается мне на шею, говорит на ухо, что будет очень-очень скучать. Требует обещание звонить ей каждый день – как будто я не буду делать этого просто потому, что не могу как-то иначе.
Прощаюсь с Лори и Шутовым. Вежливо. Холодно. Они все понимают. В глазах Лори – тревога и сочувствие. В глазах Шутова – сталь и предупреждение.
Мне, блять, в страшном сне не могло присниться, что нам придется встать по разные стороны баррикад. Надеюсь, что и не придется, но этот белобрысый умник, кажется, решил взять Таранову под свое крыло. Почему так и как это вообще соотносится с нашей «историей» с морально-этической точки зрения – я предпочитаю не задумываться. Боюсь, что ответ мне не особо понравится.
В самолете, пока он набирает высоту, я достаю телефон. Нахожу номер Алены. Бросаю взгляд на часы – разница часовых поясов – минус час в Осло.
– Алена, доброе утро.
– Доброе утро, Вадим Александрович.
– Есть важная задача, – говорю я, глядя на проплывающие внизу облака, которые похожи на ледяные торосы. – Мне нужен адвокат. Лучший в стране по семейному праву. Жесткий, зубастый. Беспринципная сволочь тоже приветствуется. Максимально быстро, Алена. Отложи пока все остальные дела, сосредоточься на этом.
– Конечно, Вадим Александрович. Уже приступила.
За что я люблю свою умницу-помощницу – она никогда, никогда не задает лишних вопросов.
Глава шестая: Барби
Последние семь дней, я проживаю буквально в режиме выживания, на автопилоте, заставляя себя дышать, есть и работать. Неделя, в течение которой я методично, почти с мазохистским усердием, выстраиваю вокруг своего сердца новую стену взамен рухнувшей. Кирпичик за кирпичиком.
Я знаю, что Вадим был здесь.
Я видела фото в инстаграм Лори, где она, конечно же, милосердно постаралась его не светить, но как можно не заметить двухметрового Гулливера, даже если он выглядывает только локтем или со спины, но обязательно – под «аккомпанемент» женских взглядов. Такие очевидно жадных, что это считывалось даже на бездушных фото.
Я с трудом, но поборола желание сохранить кадр, на котором его лицо было в пол-оборота. Хоть и практически скрытое тенью. Знала, что в конечном итоге все равно нарушу все свои обещания – не искать, не находить, не знать – и буду пялиться на этот огрызок по ночам. И думать, насколько исполосована ногтями его «безобразной Эльзы» эта охуенная спина под этой роскошной рубашкой.
Мы не пересеклись.
К лучшему, конечно.
Я повторяла это себе, как мантру, каждое утро, глядя на свое отражение в зеркале. Мы не пересеклись, не встретились где-то случайно в этом не таком уж и большом городе.
Это хорошо. Это правильно. Я не хочу видеть его, он не хочет видеть меня – идеально.
Мне даже почти не было больно.
Хотя все это – ложь. Сладкая, спасительная ложь, которой я кормила себя все эти дни.
Конечно, я ждала. Ждала, как последняя идиотка. Каждую минуту субботы, которую забивала всем, чем могла – даже красавчиком шведом, оказавшимся на милым, общительным и крайне вежливым. Но даже сидя в кафе в чудесной компании Элиаса, все равно то и дело дергалась на каждый мужской голос, надеясь уловить знакомый низкий бархатный тембр. Просто… а почему нет, если три тысячи километров между нами сократились до Дня рождения детей наших общих знакомых? Я представляла, как наши взгляды встретятся – и, как в красивом кино для дур, мир на мгновение застынет.
А потом я безжалостно себя одергивала. Вспоминала о своем животе, который с каждым днем становится все заметнее даже под свободной одеждой. Вспоминала, что он с другой. Что я – просто хуевое воспоминание в его идеально выстроенной жизни. И эта отрезвляющая пощечина реальности на какое-то время приводила меня в чувство.
А потом наступал новый день – и все повторялось. Я знала, что Авдеев прилетал всего на день, но все равно как последняя конченая дура продолжала высматривать его лица в толпе. И каждый раз сердце предательски ухало в живот, когда взгляд случайно натыкался на слишком высокую, слишком плечистую мужскую фигуру.
Я убеждаю себя, что не имею права киснуть. Не имею права разваливаться на части. Что прошло четыре месяца – и я же как-то держалась? И что теперь во мне – жизнь. Маленькая, хрупкая, зависящая от меня целиком и полностью. И ради него, ради моего сына, я должна быть сильной. Должна научиться жить без Авдеева. Окончательно.
Сегодня – пятница, и я почти убедила себя, что у меня в конце концов, начинает получаться. По крайней мере я почти не пыталась оценить может ли выросший в дверях офиса курьер – высокий и крепкий – быть Авдеевым хотя бы гипотетически.
Работа опять становится моим спасением. Ухожу с головой в аналитику, в отчеты, в подготовку к переговорам. Мой мозг, изголодавшийся по сложным задачам, с благодарностью принимает эту нагрузку. Работаю до изнеможения, возвращаюсь домой поздно вечером, падаю в кровать и мгновенно проваливаюсь в сон.
Но Вадим там по-прежнему слишком частый гость.
Я учусь контролировать свои мысли. Как только в голове всплывает его образ – я тут же переключаюсь на что-то другое: новый проект, список покупок, погода за окном.
На что угодно, лишь бы не думать о нем.
Почти верю, что смогу. Что время и расстояние действительно лечат.
Я сижу за своим столом, просматриваю квартальный отчет. Цифры, графики, таблицы. Мой упорядоченный хоть в чем-то мир, логичный и безопасно предсказуемый. Когда дело касается цифр – я могу отключать эмоции.
Когда звонит телефон, первое, на что обращаю внимание – незнакомый номер. Не такая уж редкость в наше время, но здесь, в Осло, со мной такое случалось только в первые недели, когда я переехала и нужно было улаживать некоторые юридические формальности (хотя бОльшую их часть взяли на себя Дима и Лори). Потом все потихоньку сошло на нет. Теперь мой телефон звонит исключительно по делу и всегда – с известных номеров.
Отмечаю, на автомате, что номер – норвежский.
Вадим мог бы запросто пользоваться сим-картой местного мобильного оператора, но… зачем?
И все равно, когда прижимаю телефон к уху, слышу, как предательски стучат зубы.
– Кристина Таранова, слушаю.
– Добрый день, фрекен Таранова. Меня зовут Йонас Олсен, я представляю юридическую фирму «Торне и партнеры». Я звоню вам по поручению наших клиентов, представляющих интересы господина Вадима Авдеева.
Я крепко-крепок зажмуриваюсь.
Мозг вяло – почему-то с улиточьей скоростью – гоняет туда-сюда: «… представляющих интересы господина Вадима Авдеева…»
В стерильной офисной тишине его имя звучит, как выстрел – громко и окончательно.
Интересы? Авдеева? Здесь?
Стена – третья или четвертая, я уже сбилась со счету – которую я так старательно строила вокруг своего сердца, рушится в одно мгновение. Осколки прицельной шрапнелью летят прямлю в душу и сердце, и мое исполосованное шрамами: «Я тебя больше не люблю, слышишь?»
Губы как будто склеиваются – я просто не в состоянии произнести ни слова. Воздух застревает в легких, и я чувствую, как от недостатка кислорода начинает кружиться голова.
– Фрекен Таранова? Вы меня слышите? – В голосе Олсена появляется нотка нетерпения.
– Да, – выдавливаю через силу. – Слышу.
– Нам необходимо встретиться с вами для вручения официального досудебного уведомления. Мы можем принять вас в нашем офисе сегодня в пятнадцать ноль-ноль. Эта встреча крайне важна и касается интересов вашего будущего ребенка.
Моего будущего ребенка…
Мой мозг все сильнее тупит – требуется еще одна продолжительная пауза, прежде чем начинаю догонять.
Авдеев знает.
Боже, он знает.
Мир начинает стремительно раскачиваться как десятибалльное землетрясение. Я сижу в кресле, но все равно цепляюсь за край стола, чтобы не упасть. В глазах темнеет.
– Я… я не могу сегодня, – лепечу, сама не зная, зачем. Это глупо. Бессмысленно. Как будто мой отказ может что-то изменить. – Я работаю.
– Мы настоятельно рекомендуем вам явиться на встречу в сопровождении вашего юридического представителя, – продолжает Олсен, игнорируя мои слова. – Пожалуйста, подтвердите ваше присутствие, чтобы мы могли зафиксировать это в телефонном режиме.
Я туго соображаю, но на автомате говорю то ли «подтверждаю», то ли «идите на хер».
Но, наверное, все-таки первое, раз он официально прощается и вешает трубку.
Я стою с телефоном в руке, и мне кажется, что я сейчас просто задохнусь.
Авдеев знает про ребенка.
Он – ЗНАЕТ.
Я делаю глоток воды, пытаюсь переварить – снова, и снова, и снова. Пока все же не нащупываю все причинно-следственные связи.
Он уже действует. Не сам. Через адвокатов. Холодно. Жестко. Безжалостно. Как он умеет – ооо, уж это я точно знаю…
Ярость вспыхивает во мне, как сухой порох. Горячая и всепоглощающая, выжигающая страх и вытесняющая боль.
Значит, Вадим Александрович, вы настолько брезгуете со мной видеться, что решили действовать через адвокатов? Какое прекрасное незамутненное презрение!
И, конечно, догадаться, откуда ветер дует, тоже не сложно. Людей, знающих о моей беременности, можно пересчитать по пальцам двух рук (и даже меньше). Если отбросить самые неочевидные варианты, типа моего врача и Элиаса, то остаются самые охуенно очевидные – Лори и Дима.
Я бросаю телефон на стол. Хватаю сумку. Мне нужно уйти. Мне нужно дышать.
В голове бьется: «Сегодня, в пятнадцать ноль-ноль»…
Вылетаю из-за стола, не обращая внимания на удивленные взгляды коллег. Иду к кабинету Лори. Дверь закрыта. Я стучу. Громко. Настойчиво. Как будто пытаюсь ее выбить.
И вхожу, не дожидаясь приглашения. Лори сидит за своим огромным столом, работает с документами. Поднимает на меня взгляд, но ее улыбка моментально гаснет, как только она видит мое лицо.
– Крис? Что случилось?
– Мне только что звонили. – Пауза. Голос звенит от сдерживаемой ярости. – Из адвокатской конторы «Торне и партнеры». От имени Вадима Авдеева.
Ее лицо меняется – в зеленых глазах сначала мелькает тень вины, потом – усталость и разочарование.
– Ты знала, – констатирую. Потому что это не вопрос, а гребаное утверждение.
Она вздыхает. Откладывает ручку, устало потирает переносицу. Встает из кресла, подходит ближе, опираясь бедрами на край стола.
– Крис, сядь, пожалуйста. – Кивает в кресло. – Давай поговорим.
– Я не хочу с тобой говорить! – срываюсь на крик. – Я хочу знать, зачем вы так со мной поступили?! Ты и Дима! Вы все ему рассказали, хотя я ясно дала понять, что это – мой ребенок! Мой, Лори! Что мне этот мужик в моей жизни больше на хер не нужен!
– Это самообман, Крис, и ты прекрасно это знаешь. – Она говорит тихо, но, как всегда, размазывает убийственно точными аргументами.
– Когда он узнал? – Кто именно ему рассказал – она или Шутов – не имеет значения.
– Ему никто ни слова про ребенка не сказал. Просто предложили встретиться с тобой, чтобы вы нормально поговорили. Откуда он узнал про ребенка – понятия не имею, – Лори пожимает плечами, – но точно не от нас.
– От Дэна, видимо, – бросаю себе под нос, вспоминая еще один противный эпизод своего прошлого, который, как и Авдеева, хотела бы выжечь вместе с мясом, лишь бы навсегда. – Когда это было?
– В субботу. Димка ему сказал, что ты в Осло. – Лори говорит исчерпывающе прямо. Она не из тех, кто юлит.
– Значит, в субботу… – Неделю назад. Этот мудак знает о моем ребенке уже неделю.
– Он ничего не сказал, – продолжает Лори. Вздыхает, явно слегка раздраженно, но как будто не на меня, а на ситуацию в целом. – Понятия не имела будет ли он действовать и если будет, то как. Не знала, как тебе лучше обо всем рассказать. И стоит ли, если Авдеев…
– … если Авдеев решит, что на хуй бы ему сдалась грязная сука, – заканчиваю за нее рвущимся от боли голосом. И ржу. Смех получается до противного истеричным. – Значит, он целую неделю знал… Целую неделю прикидывал и планировал, блять, и нашел способ! Через адвокатов! Через официальное, сука, уведомление! Очень в его стиле – сразу дать понять, кто кого имеет и кто тут главный!
– Он бы все равно узнал, Крис, – говорит Лори, и в ее голосе, наконец, появляется твердость. – Рано или поздно. И лучше, что он узнал сейчас.
– Для кого лучше, Лори?! Для Авдеева?!
– В том числе. Но в первую очередь – для тебя и ребенка.
– Для меня?! – Кажется, я окончательно перехожу на крик, потому что эхо моего ора отбивается от стен и больно врезается в барабанные перепонки. Но уже плевать. Хоть бы и оглохла – вообще по хуй. – Я знаю, на что он способен! И я знаю, что он никогда меня не простит! Никогда, понимаешь?! И этот ребенок … ни черта не изменит, Лори!
– Он не сделает тебе больно – Лори хмурится, выглядит сейчас примерно так же, как и в тот день, когда я плакала и говорила, что им лучше не держать у себя под крышей предательницу. Тогда она сказала, что все будет хорошо – и впервые в жизни я поверила в простоту этих слова. – Авдеев тебя не обидит, Крис. Мы с Димой не позволим. Хотя, я не думаю, что в этом будет необходимость – ты же знаешь, что для него значит этот ребенок.
– Вы? – Я снова смеюсь как раненая сука. – Вы уже позволили. Выстелили ему ковровую дорожку в мою жизнь, когда я просила только одного – оставить меня в покое.
Я разворачиваюсь, иду к двери.
– Кристина, постой.
– Я беру отгул, – бросаю я через плечо, не оборачиваясь. – На сегодня. У меня охуеть какая важная встреча со стервятниками. Знала бы – хоть напилась бы, чтобы печень отвалилась.
Я выхожу из ее кабинета, из офиса, из фальшивой, глянцевой жизни.
На улицу, под моросящий, холодный дождь.
Иду, не разбирая дороги. Слезы смешиваются с дождем, текут по щекам.
Я одна. Снова, блять, одна. Против всего мира. И конца-края этому нет.
Сажусь на мокрую скамейку, смотрю на разноцветные фасады домов и опять не могу собрать мысли в кучу. У меня есть деньги – я могу попытаться сбежать. Кажется, причина «я не явилась к назначенному времени и улетела в Африку, потому что насквозь промокла», звучит довольно убедительно. А потом я вспоминаю – Авдеев знает про ребенка. Для него этот ребенок – типа, как Нобелевская премия за мир – все хотят, мало кто может. Он меня теперь из-под земли точно достанет. И мне даже Шутов не поможет спрятаться, потому что – долбаная мужская солидарность. Потому что они – его друзья, не мои.
Потому что у меня никого нет.
Даже кости отца в могиле – чужие, потому что там лежит человек, не имеющий ничего общего с моими детскими воспоминаниями.
Телефон в кармане вибрирует. О, вспомни Шутова – и он тут как тут!
Я сбрасываю.
Он звонит снова.
И снова. На пятый раз я все-таки отвечаю, потому что знаю – этот точно не отстанет.
– Чего тебе, Шутов? – Голос звучит хрипло и немощно. – Хочешь извиниться перед маленькой сестренкой, что ты продал ее за тридцать сребренников?
– Крис, где ты? – В его голосе тревога и полный игнор моего токсичного плевка. – Лори сказала, ты ушла. Я в курсе.
– Рада. А я в порядке, пока.
– Не ври, – не дает закончить разговор. У него это всегда получается само собой – всегда оставлять последнее слов за собой. Как и последнее решение. – Ты где? Я сейчас приеду.
– Не надо.
– Надо, Кристина. К адвокатам ты одна не пойдешь.
– Конечно, я не пойду одна, потому что не собираюсь никуда идти! – кричу. – Я не собираюсь с ним бодаться! Пусть идет на хуй! Это – мой ребенок!
– Перестань нести чушь, – голос Шутова становится жестким, как сталь. – Врубай мозги, Крис. Хватит бегать – набегалась. Я нанял Бьорна Хегга – он лучший в своем деле. Будет представлять твои интересы.
– Мне не нужен твой адвокат! Мне ничего от вас не нужно!
– Нужен. Вопрос закрыт. Ты сейчас не в состоянии принимать адекватные решения. Как раз для этого и нужен хороший адвокат. Где и в котором часу тебе назначили?
Я делаю глубокий вдох, собираясь еще раз его послать… но медленно сдуваюсь как шарик с маленькой-маленькой дырочкой.
Диктую название конторы и время.
– Только, Дим… – С трудом проталкиваю слова сквозь сжатое подступающими рыданиями горло. – Не приезжай, ладно? Я справлюсь… сама.
– Ты точно там будешь?
– Клянусь, – получается довольно иронично, поэтому приходится повторить. – Я не сбегу, Шутов.
– Хорошо, мелкая. Выдыхай, ладно? Ты не одна.
Он отключается, не дожидаясь ответа.
Я сижу, сжимая в руке телефон. Злость, обида, отчаяние – все смешивается в противный коктейль.
Но где-то в глубине души, под медленно источающимися слоями боли и ярости, появляется горькое осознание – он прав.
Я не могу снова сбежать. Это просто нелепо. Я даже не знаю, о чем пойдет речь – но уже придумываю новое имя. А вдруг все гораздо прозаичнее – Авдееву на хер не сдался этот ребенок, он вообще имеет полное право считать его чужим. И вся эта адвокатская возня – просто чтобы заставить меня подписать отказ от претензий на установление отцовства. Или типа того. У него же там целая новая любовь – вся такая… с виду правильная. И он, как положено, тоже весь из себя молодец – хочет идти в новое светлое будущее без выпавшего в виде меня и ребенка геморроя.
Поездка в офис к адвокату проходит в гробовой тишине уютного большого такси. Я сижу в машине и смотрю в окно. Злость постепенно уступает место холодному, трезвому расчету.
Думай, Кристина, что ты будешь делать, если Авдеев решит все-таки побороться за ребенка. С каких позиций ты зайдешь в эту войнушку с мужиком, чьи возможности… безграничны. Буквально, без преувеличения – без ограничений.
У него – целая империя.
У меня нет ни денег, ни связей.
Он раздавит меня, как букашку.
В голове пульсом бьется его угроза: «Я сделаю тебе больно…».
Я слишком хорошо помню его взгляд, когда он это говорил, и не было в них ни намека на блеф.
Но потом… потом я вспоминаю другое – наш Нью-Йорк, отдых в Калифорнии. Его заботу, его почти нежность. Я каждый день как ненормальна я гоняла от себя эти воспоминания, но сегодня прятаться от них просто нет сил.
Может, Шутов прав? Может, Вадим сказал все это на эмоциях? Может…
Все это «может» просто меня убивает, но в глубине души, там, где еще теплится надежда, я допускаю эту мысль. Несмелую, почти безумную.
Может, это – наш шанс? Хотя бы просто поговорить.
Я, черт подери, знаю, что он имеет право знать. Что он может быть прекрасным отцом.
Может, если я буду… немного уступчивой, мы сможем хотя бы поговорить без чертовых адвокатов? И я смогу… просто попытаюсь все ему объяснить. Сказать, что я просто… пыталась выжить… Что мой психиатр считает, что я просто испугалась, и что я не умею… многих простых вещей в отношениях, совершенно естественных для других людей.
Эта мысль – как тонкий лучик света в непроглядной темноте. Я цепляюсь за нее, как за спасительную соломинку.
Я выхожу из машины у высокого, стеклянного здания в деловом квартале Бьорвика. Сердце все еще колотится, но страх уступает место какой-то странной, отчаянной решимости. Смотрю на фасад, на котором холодным металлом выгравировано «Tørne Partnere», и чувствую, как медленно, но неумолимо начинает испаряться моя решимость, оставляя после себя липкий, тошнотворный страх.
Господи, да кого я обманываю? Я не готова. Я никогда не буду к этому готова!
У входа ждет мужчина. Высокий, худощавый, лет пятидесяти, с сосредоточенными, очень проницательными глазами и копной седых, непослушных волос. На нем дорогой, но слегка помятый твидовый пиджак, который делает его похожим скорее на университетского профессора, чем на акулу юриспруденции.
Я останавливаюсь рядом, пару секунд мы смотрим друг на друга, потом он подходит.
– Фру Кристина Таранова? – В ответ на мой кивок протягивает руку. Его рукопожатие на удивление крепкое. – Бьорн Хегг, ваш адвокат. Дмитрий ввел меня в курс дела. Насколько это было возможно.
Интересно, сколько раз слова «безнадежно» промелькнули в их диалоге?
Я просто киваю, не в силах выдавить из себя ни слова.
– Послушайте меня внимательно, – Хегг слегка понижает голос, его взгляд становится серьезным, даже почти жестким. – Сейчас мы поднимемся наверх. Там нас будут ждать. Скорее всего, поставлена задача – оказать на вас максимальное психологическое давление. Они будут говорить холодно, официально, оперируя статьями закона. Будут пытаться загнать вас в угол. Не поддавайтесь. Не реагируйте эмоционально. Не отвечайте на их вопросы. Вообще ничего не говорите. За вас буду говорить я. Ваша задача – просто сидеть, молчать и дышать. Вы меня поняли? Если что-то понадобится уточнить – я обращусь к вам сам. Если вы захотите внести какие-то детали – обратитесь непосредственно ко мне. Это обычные юридические коллизии, но очень важно не давать противоположной стороне оружие против вашего эмоционального состояния.
Я снова киваю. Как тупой болванчик.
Прокручиваю в голове наставления. Ничего сложного, да? Нужно просто дышать и молчать. Звучит как выполнимая задача.
– Учитывая нюансы, в которые посвятил меня Дмитрий, предполагаю, что адвокаты господина Авдеева пришли не договариваться, – продолжает Хегг. – Возможно, бросить вызов. И мы должны принять этот вызов с холодной головой. Понимаете, Кристина?
Бросить вызов?
Мои надежды на какой-то мирный разговор в будущем становятся все меньше с каждой минутой, а желание сбежать – растет в геометрической прогрессии.
– Он заберет у меня ребенка? – говорю свою самую страшную на данный момент мысль.
Господи, блядь. Я же даже не хотела этого ребенка, всерьез думала об аборте.
А сейчас… Замечаю, что Хегг опускает взгляд на мою руку, которую я снова инстинктивно прижимаю к животу.
– Кристина, послушайте… – Он делает что-то вроде попытки за долю секунды сжать и тут же отпустить мое плечо. – Накручивать себя – это прямая дорога в то, чтобы дать адвокатам господина Авдеева большое и мощное оружие против вас. Давайте просто успокоимся и послушаем, что нам предложат? Я озвучил самый… вероятный вариант, с учетом всех… обстоятельств, но не исключено и мирное решение вопроса. Обсуждать стратегию мы будем потом, когда будем иметь перед глазами всю картину.
Мы заходим внутрь. Холл для меня ощущается почему-то как преддверие ада, хотя это почти типовый для норвежцев стиль – мрамор, сталь, стекло. Возможно все дело в том, что что здесь ужасно тихо, и мои собственные шаги кажутся оглушительными. Лифт бесшумно поднимает нас на тридцатый этаж.
Переговорная – как аквариум с видом на город.
Огромный стол из черного полированного дерева, стулья. Типичный скандинавский сдержанный офисный шик.
И они.
Их трое. Двое встают, представляются. Первый – Магнус Торне, глава норвежской фирмы. Рядом с ним – молодой человек с ноутбуком, видимо, помощник, чья задача – вести протокол моей казни.
А третий…
Третий сидит чуть поодаль, спиной к окну. На нас он даже не смотрит – только на свои сложенные на коленях руки. Но я чувствую его давящее присутствие.
Он медленно поднимает голову только когда мы представляемся и Хегг по очереди жмет руки коллегам.
И сразу становится понятно, кто тут – главный хищник.
Кто будет рвать меня на куски.
Нужно было бежать, Крис… нужно было хотя бы попытаться…
Но теперь уже поздно, даже если дверь за моей спиной так и осталась «соблазнительно» полуоткрытой.
Он не похож на адвоката. Он похож на бандита из старых фильмов про мафию. Ему лет сорок пять, может, чуть больше. Костюм сидит на нем идеально, но в его облике есть что-то такое… первобытное. Жесткие, черные как смоль волосы, зачесанные назад. Смуглая кожа, орлиный нос, тяжелый подбородок. И глаза. Черные, бездонные, без малейшего проблеска эмоций.
Понимаю, что разглядываю его слишком пристально, но это что-то… из области дурных инстинктов. Типа, хочу запомнить, как выглядит мой палач. Или просто вижу в его образе немой «привет» от Вадима? «Посмотри, Таранова, кого я выбрал, чтобы рвать тебя на части…»
– Госпожа Таранова, господин Хегг, прошу, – Торне указывает на стулья напротив.
Мы садимся. Я ставлю сумку на колени, вцепляюсь в нее пальцами как в спасательную соломинку. Мысленно благодарю Шутова что все-таки настоял и прислал адвоката – одна бы я, наверное, уже грохнулась в безобразный обморок.
– Позвольте представиться, – начинает Торне, чтобы соблюсти формальности, пока его молодой помощник уже начинает что-то энергично протоколировать. – Я – Магнус Торне. А это мой коллега из нашей материнской компании, господин Игорь Шерман.
Игорь Шерман. Ну, конечно. Местный, твой, явно брезгующий европейской деликатностью. Откровенно плюющий на норвежские законы, потому что я, очевидно, не попадаю под их защиту.
Почему бы не натравить на меня одного из таких же хищников, как и ты сам, да, Авдеев?
– Цель нашей встречи, – продолжает Торне, – официальное вручение вам, фру Таранова, досудебного уведомления от имени нашего клиента, господина Вадима Авдеева.
Шерман кладет передо мной на стол толстую папку из плотного картона. Она кажется неподъемной.
– Госпожа Таранова, – его голос с легким, почти неуловимым южным акцентом звучит в этой стерильной тишине, как выстрел. Как будто сразу дает понять – игра окончена. Маски сброшены. – Мой клиент, господин Авдеев, уполномочил меня донести до вас его позицию.
Он не угрожает. Не давит. Он просто говорит. Монотонно, безэмоционально. Как будто зачитывает приговор.
– Нашему клиенту стало известно, что находитесь на двадцати… трех… – он делает легкую паузу, как будто сверяется с невидимым документом у себя в голове, – недельном сроке беременности. У господина Авдеева есть все основания полагать, что отцом этого ребенка является он.
Шерман делает паузу, смотрит на меня. Ждет моей реакции.
Но я молчу. Я помню, что сказал Хегг: нужно дышать, просто дышать и все – ничего сложного.
Почти.
– В связи с этим, – продолжает Шерман, – и действуя исключительно в интересах еще не рожденного ребенка, наш клиент требует от вас в добровольном порядке пройти процедуру по установлению отцовства. А именно – неинвазивный пренатальный ДНК-тест.
Я чувствую, как Хегг рядом со мной напрягается.
– Процедура будет проведена в независимой швейцарской лаборатории, – предугадывая наш вопрос, говорит Шерман. – В присутствии вашего и нашего представителя, чтобы избежать любых… юридических коллизий. Все расходы, разумеется, господин Авдеев берет на себя.
Он снова замолкает. Я смотрю на него и в первые минуты после оглашения «приговора» просто пытаюсь понять, что происходит.
Я должна пройти тест… на отцовство моего ребенка?
Авдеев мне… не верит?
То есть, я исчезла из его жизни, вымелась оттуда именно так, как он просил – с концами, без следов, без единого намека на возвращение, а теперь он, блять, вламывается в мою без приглашения, с ноги, и имеет наглость называть меня… шлюхой?!
Ох, Крис, он думает, что ты трахалась за его спиной направо и налево – а ты чего хотела? Букет, красивый вид и коленопреклоненное предложение руки и сердца с бриллиантом, размером с тунгусский метеорит?
Эта мысль лупит безжалостно, как унизительная пощечина.
Я же все время была у него на глазах.
Его водитель знает, где я бывала. Я всегда была на связи. Я… боже…
Это из-за Дэна? Из-за тех слов, которые я сказала сгоряча в наш последний разговор…?
Или ты просто хочешь еще больше меня унизить, Тай?
Все те робкие надежды, которые я лелеяла по дороге сюда, рассыпаются в пыль.
Мои идиотские наивные фантазии что мы можем как-то мирно взаимодействовать, рушатся как карточный домик. Авдеев не хочет мира. Он даже говорить со мной лично не считает нужным, по крайней мере, пока не получит доказательства. Просто еще раз напоминает, что не забыл, что я – лживая сука и дочь своего отца.
– В тесте нет необходимости, – слышу свой голос как будто со стороны. Приходится сосредоточиться, чтобы собрать в одно целое себя – и рот, который их произносит. – Господин Авдеев не имеет никакого отношения к этому ребенку. Можете так ему и передать.
С опозданием чувствую, несильно постукивание Хегга по моей ладони.
Стоило Авдеевскому церберу сделать первый шаг – и меня понесло. Может, на это тоже расчет? Что от злости и обиды я потеряю бдительность?
Поздравляю, Вадим Александрович, вы как всегда выбрали беспроигрышную стратегию.
– Госпожа Таранова, – Шерман смотрит на меня с легким флером сочувствия. Как обычно смотрят на зверька, который отчаянно огрызается, еще не зная, что уже загнан в угол. – У моего клиента есть все основания полагать, что он может являться отцом вашего ребенка.
– Он – бесплодный, – швыряю на «стол» свой единственный козырь. – Если вы пришли разоблачать меня в беспорядочных половых связях, то давайте играть в открытую.
– Господин Хегг, – Шерман, видимо сделав обо мне какие-то свои неутешительные выводы, переключается на моего адвоката, – полагаю, вам следует объяснить своей клиентке, что подобные высказывания являются разглашением приватной информации о третьих лицах, и во всей этой ситуации… и без того не очень в вашу пользу, всех нас отодвигают от решения проблемы мирным путем.
Я открываю рот, чтобы выплюнуть ему в рожу все, что я думаю о его «мироном решении», но на этот раз Хегг выразительно сжимает мою руку, глядя так, что и без слов понятно – я уже и так наговорила достаточно.
Проклятый Авдеев.
Хегг откашливается, просит прощения за мои резкие высказывания, объясняя их моим положением и некоторой нестандартностью ситуации.
– Госпожа Таранова, – Шерман, проглотив извинения, снова переводит взгляд на меня. На этот раз – уже без ленцы, а именно так, как должен смотреть стервятник, нацелившийся на подходящую добычу, – у моего клиента есть все необходимые доказательства того, что в период, по срокам совпадающий с зачатием, вы с ним находились в интимной связи – свидетели, перелеты, совместное проживание в отеле и на его вилле в Палас-Вердес.
– Моя клиентка в праве отказаться, – вступает в разговор Хеегг. – Насколько мне известно, после установления факта беременности, фрекен Таранова не выходила на связь с господином Авдеевым и не пыталась обозначить факт его отцовства.
Шерман переводит на него свой холодный, тяжелый взгляд.
Подчеркнуто вздыхает, как будто без слов дает понять, что вообще-то ему страшно не хочется рассматривать такой вариант развития событий, но если мы настаиваем… Но, когда начинает говорить, его голос звучит ровно наоборот – как будто он был бы разочарован, если бы эти слова здесь сегодня не прозвучали.
– В случае отказа, господин Хегг, мы будем расценивать это как намеренное действие, направленное на сокрытие ребенка от отца и препятствование установлению его законных прав. Учитывая тот факт, что госпожа Таранова уже препятствует установлению отцовства, а так же скрыла факт своей беременности от потенциального отца ребенка.
Он снова смотрит на меня.
– И тогда мы будем вынуждены обратиться в суд. И я уверяю, у моего клиента будет достаточно доказательств, чтобы убедить суд не только в необходимости проведения теста ДНК, но и, в случае его положительного результата, в вашей… скажем так, недобросовестности. Ваше крайне сомнительное прошлое, ваши связи, ваша эмоциональная нестабильность… все это, несомненно, будет пущено в ход.
