Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)
Глава тринадцатая: Хентай
Я стою у края террасы, глядя, как море на горизонте темнеет, примерно так же, как и мои мысли. Конюшни пахнут сеном, кожей и солью – мой мир, где все под контролем. Фонари отбрасывают теплый свет на деревянный пол, мангалы шипят, повара крутят лобстеров над углями. Джаз – саксофон и контрабас – стелется тихо, как дым, чтобы не мешать разговорам.
Я поправляю рукав кашемирового джемпера, чувствуя, как «Наутилус» холодит запястье. Все на своих местах: столы с черными скатертями, хрустальные бокалы, устрицы на льду, икра. Пятнадцать человек, не больше – только те, кого я сам выбрал. Никаких фейерверков, никакого шума. Я не праздную День Рождения – я отмечаю еще один год, когда не дал слабину.
Свои тридцать девять вообще никак не ощущаю. Не хочется перебирать прошлое, копаться в ошибках, размышлять о пройденных (не всегда гладко) жизненных поворотах, искать проёбы. Какие-то слишком крутые виражи по итогу все равно вывели на ровную широкую трассу. Какие-то не слишком правильные средства по итоге все равно стоили достигнутой цели.
В целом, я доволен своей жизнью. Более чем. Сожалеть о прошлом – удел слабаков и романтиков.
Богдана и Алёна сделали, как я сказал, хотя на каком-то этапе был близок к тому, чтобы реально сменить Богдану, так она душнила своими попытками впихнуть мой «аскетизм» в «дорого-богато».
Шеф из «Морского бриза» жарит рибай, официанты в черных рубашках скользят, как тени. Партнеры, друзья, пара старых знакомых – все собрались, чтобы выпить за меня. Очень узкий круг людей, в которых я уверен. С возрастом понял, что это – чуть ли не самое дорогое в жизни, поэтому – как золото в мутной воде. Поэтому, их ненмого. Только те, кого я могу вытерпеть дольше часа. Лори и Шутов. Стася, которая носится по идеально подстриженному газону с щенком американского булли, которого подарил Шутов (блять, я его за это точно грохну!) Пара ключевых партнеров по бизнесу, чье присутствие здесь – не только дружба, но и определенный акт партнерства.
Мясо жарится, вино льется, люди смеются. Идеальная картинка. Дорогая, выверенная, абсолютно контролируемая. Как и все в моей жизни теперь.
– Вадим, с Днем рождения, – подходит Григорий Левченко, владелец небольшого, абсолютно не конкурирующего с моей сферой интересов портового бизнеса. Тот самый, у которого я купил пентхаус для Кристины. – Здоровья тебе, остальное купишь.
Мы обмениваемся рукопожатиями.
– Спасибо, Гриша. Как дочь? Привыкает к семейной жизни в Риме?
– Привыкает, – вздыхает, почти не скрывая раздражения. – Звонит каждый день, жалуется на свекровь. Я ей говорю: «Доча, ты сама выбрала этого макаронника». А она в слезы. Женщины… Как квартира?
– Спасибо, отличная. Почти ничего не переделал в итоге.
Для кого и зачем я ее покупаю, конечно, не распространялся.
Но ловлю себя на мысли, что я ни хера не знаю, как там живется Кристине. Она буквально закрылась – на все, блять, замки. С Алёной не контактирует, горничную тоже перестала трогать, насколько мне известно. Прилежно посещает врача по графику, а еще ходит на курсы для будущих мам и на йогу, и в бассейн. Иногда гуляет по Приморскому и ходит в Ботанический сад. Рядом с домом есть пара небольших кафе – одно прямо на первом этаже ЖК – там Таранова пару раз в неделю пьет кофе и читает. Из всего необычного – она записалась в гончарную студию, и в последние недели бегает туда каждый день. Это все, что я знаю от водителя, которого периодически спрашиваю, потому что не могу отделаться от ебучей мысли, что стоит немного ослабить контроль – и все снова пойдет по пизде.
Карты она по-прежнему не использует – гордая, блять.
Но что Кристина делает дома, за закрытыми дверями?
Я все еще могу в любой момент увидеть ее на камерах, но… не смотрю. Хочу, блять, но не буду. По сотне разных причин, основная из которых, конечно же – потому что это будет прецедент. Потом у меня не будет тормоза, чтобы сделать это еще раз, и снова, и опять.
А еще потому что… это ее личное пространство. Не хочу туда лезть.
– Вадим, вопрос есть… – голос Левченко вытаскивает меня из тяжелых мыслей.
– Что-то в порту? – Догадаться не тяжело, я держу руку на пульсе, и в курсе, что там, где я выгреб по щелчку пальцев, он сел на мель. Как и еще парочка его «коллег» по бизнесу. Один точно уже никогда не всплывет.
– Как всегда, – Гриша затягивается сигаретой, вздыхает. – Контейнеры идут, но китайцы опять выёбываются с пошлинами. Может, встретимся?
В свое время Левченко под меня не «лег», хотя был чуть ли не в самой хуевой ситуации среди тех, кого я так или иначе додавил. Вместо этого предложил разумный компромисс, как мы можем все еще не мешать друг другу, и не пихаться локтями. Даже зная, что там, где у него «локти», у меня – кувалда, и снести его на хуй без всяких компромиссов, мне не составило бы никакого труда. Но там, где вопрос можно решить миром – я готов решать миром.
Вспоминаю лицо Кристины в ответ на мой «мир».
Аж зубы сводит.
– Гриш, Алена свяжется, – отрезаю.
Дела я на своей земле не обсуждаю, тем более – сегодня.
Левченко кивает и отходит к бару.
Но побыть одному не получается – замечаю возле стойки втыкающего в телефон Сашу Коваленко – моего старого, но надежного партнера, когда-то шедшего на шаг впереди меня, а теперь стабильно крепко отстающего. Впрочем, это никак не мешает нам поддерживать дружеский контакт.
– Вадим, ты чего такой хмурый? – спрашивает Коваленко, тыкая вилкой в тартар, как будто это не у него – самая кислая рожа сегодня. – Расслабиться не можешь? Это уже профдеформация.
– Впервые без Лены, да? – задаю встречный вопрос, чтобы увести разговор. Его жена обычно везде с ним, как тень. Но сегодня он один, и мне как-то не по себе видеть их не вместе. Если бы меня спросили, какая пара, по моему мнению, не развалится никогда, то семейство Коваленко было бы на втором месте в этом списке, после Шутовых.
– Ага, – вздыхает, отпивая виски. – Улетела в Дубай, контракт с арабами. Первый раз за пять лет без нее, и… пиздец как-то странно. Пусто что ли.
Говорит это легко, с усмешкой, но я вижу, что ему действительно не по себе. Он любит свою жену. По-настоящему.
И его слова, простые и до черта обыденные, становятся для меня триггером.
Вспоминаю разговор с Алёной. Короткий, сухой, как сводка с фронта: «Вадим Александрович, Кристина Сергеевна передала поздравления, но присутствовать не сможет».
Не сможет?
Не хочет.
Я не собираюсь скрывать ни от кого ни своего сына, ни его мать. Рано или поздно нам придется появляться где-то вместе, взаимодействовать, делать синхронно счастливые маски на камеры – так все устроено в этом мире. Я могу не быть женат на матери своего ребенка, но обязан соблюдать определенный этикет. С чем, в принципе, согласен. Знаю парочку историй, когда любовницы устраивали променад перед журналистами, вытаскивая на свет божий детей на стороне при живой супруге. Не в моих правилах поучать и тыкать пальцев в чужие косяки, но для себя я решил, что Кристина и сын – приоритет. Подумал, что если она вольется в этот круг (рядом с Лори и Шутовым), то из ее головы выветрятся хотя бы разговоры о том, что она – инкубатор. Готов поспорить, она уже и забыла, что сказала их она – не я.
Усмехаюсь.
Вспоминаю, как яростно она прикрывала от моего взгляда живот рукой.
Как хмурилась. Могла бы – разодрала.
Ты же с характером, малыш…? Просто вот с пиздец каким стержнем внутри, и хуй тебя переломаешь через колено.
А я могу сколько угодно выёбываться, но правда в том, что я надеюсь, что все это – ее ослиное упрямство и моя железная жопа передадутся нашему сыну в идеальных пропорциях. Вспоминаю, как его сердце билось на экране, как маленький мотор, и чувствую гордость. Или слабость. По хер. Я не романтик, чтобы копать слишком глубоко – просто, кажется, мы сделали отличного пацана.
Но сейчас думать о ней и ее капризах, нет ни времени, ни желания. Отгоняю эту мысль, как назойливую муху. Я сделал жест – Таранова его не приняла. Вопрос закрыт.
Поворачиваюсь, чтобы вернуться к гостям, как вдруг замечаю у входа на террасу Алёну. Она стоит, как всегда, прямая, как струна, в строгом брючном костюме, с планшетом в руке. Ее присутствие здесь, среди расслабленной атмосферы праздника, выглядит неуместно, как компьютерный вирус в райском саду. Она никогда не приходит на мои личные мероприятия. Значит, что-то случилось.
Она, заметив мой кивок, быстро направляется в мою сторону, ее каблуки тихо цокают по деревянному настилу.
– Вадим Александрович, простите, что отвлекаю.
– Что-то срочное? – спрашиваю, мысленно перебирая в голове парочку хуевых раскладов, которые заставили мою умницу-помощницу здесь появиться.
– Нет, – она качает головой. – Это вам.
Протягивает небольшую, ничем не примечательную коробку из простого крафтового картона. Простая лента, никакой блестящей оберточной бумаги. Выглядит так, будто куплена в какой-то хипстерской лавке.
– Что это? – с недоумением разглядывая странную посылку.
– Подарок, – ровным голосом отвечает Алена. – От Кристины Сергеевны. Она просила передать.
Кристина.
Ее имя на взрывается в моей голове, на секунду заглушая звуки джаза и смех гостей.
Подарок. От нее. Надо же.
Я беру коробку. Она небольшая, не очень тяжелая, но по ощущениям там точно не оригами. Верчу в руках, не зная, что делать. Что за очередная игра? Что Таранова придумала на этот раз?
Иду к столу в дальнем углу террасы, где уже высится гора подарков. Дорогие, запакованные в брендовую бумагу коробки. Бутылка виски от Дэна, картина от Соколова, какая-то антикварная хрень от Левченко. Я ни один из них не распаковал. Сделаю это потом. Или, скорее, это сделает Алёна. Мне неинтересно.
Собираюсь поставить коробку от Кристины туда же, в общую кучу. Просто бросить ее к остальным безликим знакам внимания и забыть, как ее отказ. Но пальцы не слушаются.
В последний момент рука предательски замирает.
Все дело в коробке. Она явно выбивается из общей массы, не вписывается в этот ряд дорогих, но в большинстве своем пустых вещей.
Еще несколько секунд просто на нее смотрю. Потом развязываю веревку, открываю крышку.
Внутри, среди шуршащей бумаги – чашка.
Простая, глиняная, явно сделанная вручную, потому что пиздец какая странная. Кривая. Одна сторона чуть выше другой, косая и поникшая ручка. Она совершенно неидеальная. Круглая, как колобок.
Достаю, верчу в руках – гладкая, тяжелая, а еще почему-то теплая. Идеально ложится в ладонь. И на ее кривых, неравных боку, тонкой черной линией нарисованы… злые смайлики. Сарказмирующие что ли?
Я смотрю на эти рожицы, и не могу сдержать улыбку.
Таранова, блять.
Это ни фига не подарок. Это – послание, показательный акт неповиновения.
Издеваешься, малыш?
Внутри чашки замечаю маленький, сложенный вчетверо листок бумаги – это даже не открытка, а что-то как будто вырванное из первого подвернувшегося под руку блокнота.
Разворачиваю.
Всего четыре слова: «С Днем рождения, расти большой».
Я ржу. Громко. В голос.
Расти большой. Блять. Какая же она…
Выталкиваю из головы эту мысль. Не хочу ничего чувствовать. Не хочу думать о том, что Кристина потратила на это свое время. Что она сидела где-то в этой своей гончарной студии, пачкала руки в глине, лепила эту кривую хрень, думала обо мне, вырисовывывая эти рожицы.
Ставлю чашку на стол. Смотрю. Так и вижу, как Кристина старательно выводила кисточкой каждую ехидную улыбку.
Думаешь обо мне, малыш? И что же ты думаешь?
Я гоню улыбку, которая лезет вслед за этими мыслями. Это же просто чашка, просто глина, просто ее выебон.
– Папа!
Голос Стаси вырывает меня из попыток решить Тарановский ребус. Она бежит за щенком-переростком, которого подарил Шутов.
– Зевс, стой! – кричит она, пытаясь его поймать.
Щенок бросается ко мне, путаясь у меня под ногами. Стася бежит за ним, и в попытке его схватить, неловко задевает стол локтем.
Я вижу, как чашка на краю качается.
Протягиваю руку, пытаюсь поймать.
Рефлекс. Инстинкт.
Но не успеваю.
Она падает прямо на каменные плиты.
Звук – короткий и окончательный. Как выстрел.
Чашка не разлетается на тысячу осколков. Она раскалывается на две идеальные, симметричные половинки. Как будто разрезали лазером.
Стася замирает с оторопелым лицом.
– Пап, прости, – шепчет очень старательно. – Я… нечаянно.
Я присаживаюсь на корточки. Притягиваю ее к себе, обнимаю.
– Все в порядке, принцесса, – выдыхаю глубокое мысленное «да что же за пиздец» ей в макушку. – Это просто чашка. Ничего страшного.
Стася смотрит с подозрением, шмыгает носом, но быстро переключается на поганую зверюгу и уносится за ним к гостям.
А я смотрю на две грёбаных половинки на холодном каменном полу.
И смайлики теперь смотрят не на меня, а как будто друг на друга – обмениваются взаимными ухмылками.
Беру осколки в ладони. Складываю. Они тут же распадаются снова.
Блять.
Мысленно матерюсь. На себя. На нее. На… все.
Мне жаль. По-настоящему, до зубного скрежета, жаль эту уродливую, кривую хрень.
Может, я бы и не поставил ее на почетное место, но точно бы не выбросил.
– Вадим Александрович?
Поднимаю взгляд на выросшего рядом официанта.
– Разрешите, я уберу? – выразительно смотрит на осколки у меня в руке.
А я, почему-то, смотрю на записку, которую случайно придавил туфлей и на «… расти большой» на маленьком клочке бумаги.
Глава четырнадцатая: Барби
Утро воскресенья ленивое до безобразия.
В последнее время я встаю намного раньше будильника, и иногда по вечерам чувствую тревогу. Понятия не имею, откуда она – в последнее время я стала спокойнее. Точнее, я стала меньше дергаться после того, как отвоевала у Авдеева право рожать здесь, дома, и право рожать без его присутствия. Эти маленькие победы вселили надежду, что в далеком-далеком будущем я нащупаю правильный подход к этому камню, и смогу выторговать себе еще что-то…
Но тревога все равно мелькает.
Возможно, потому что до родов остается всего пара месяцев, и каждый прожитый день приближает меня к в дню Х.
Но сегодня все на удивление хорошо.
Я сижу на кухне, пью чай и в блокноте от руки делаю наброски своего следующего глиняного творения. У меня всегда неплохо получалось рисовать, хотя я чистой воды самоучка и мои рисунки определенно далеки от правильных пропорций и свето-тени, но мне важна суть – я как будто поверила в свои силы и хочу попробовать сделать еще кое-что. Маленькую супницу. Совсем крохотную. Для Авдеева-младшего. И надеюсь, она ему понравится.
День Рождения Вадима был вчера.
Я провела его в своей гончарной студии, с головой уйдя в творческий процесс. О нем не думала. Почти.
Что стало с моей чашкой, понятия не имею. Дошла ли она до адресата? Выбросил ли он ее, разбив о стену, или просто передал кому-нибудь из работников в доме? Я не знаю. И, как ни странно, мне все равно. Я сделала то, что должна была. Поставила свою маленькую, кривую точку и по крайней мере не спрятала голову в песок. Или просто устала воевать?
Сегодня я встречаюсь с Лори, поэтому с эскизом заканчиваю к десяти. Галина Петровна сегодня выходная, так что я планирую вернуться домой только поздно вечером, чтобы не торчать в этих хоромах в гордом одиночестве. А Лори для этого просто идеальный напарник.
Она написала мне еще утром, предложила погулять по городу и поболтать. Я согласилась, не раздумывая. Увидеть ее, поговорить с ней – это как глоток свежего воздуха.
Мы встречаемся в центре, у Оперного театра. Лори выглядит, как всегда, сногсшибательно. В простых белых джинсах, кашемировом свитере и кедах она умудряется выглядеть так, будто только что сошла с обложки «Vogue».
– Крис! – она обнимает меня очень осторожно, и я утыкаюсь носом в ее пахнущие Норвегией волосы – понятия не имею, что за запах, но для меня Норвегия пахнет именно так. Отступает на шаг, смотрит на мой уже внушительный, обтянутый мягким кашемировым платьем живот. Улыбается просто как солнышко. – Ты такая кругленькая, Крис! Боже, аккуратная, маленькая!
– Ты прикалываешься? – Я закатываю глаза, но все равно растягиваю губы в ответ. – Я похожа на бегемота.
– На бегемота была похожа я, с шутовской двойней, а ты просто Дюймовочка! – Лори, получив мое разрешение, гладит живот.
Мы идем по Приморскому бульвару. Солнце светит, море блестит, пахнет йодом и жареными каштанами. Мы болтаем без умолку, как будто не виделись сто лет.
Я рассказываю ей про свою гончарную студию, про то, как глина успокаивает нервы, про свои кривые тарелки и уродливые вазы. Она смеется, говорит, что я нашла свое призвание.
– Ты не представляешь, как мне тебя не хватает на работе, – говорит Лори с абсолютно искренним сожалением в голосе. – Без тебя – как без рук. Тебе нет замены, Крис. Я уже даже не ищу.
Я задираю нос, прекрасно понимая, что это просто ее доброта. Лори всегда справляется – с детьми, с работой, с Димой. А еще она не спрашивает про Авдеева, про нас, не задает вопросов, на которые мне точно не хотелось бы отвечать, и я благодарна за это. Она болтает, как раньше, до всего этого.
Как будто ничего не произошло, и теперь у наших прогулок просто немного другие декорации.
Лори рассказывает про близняшек – что они уже уверенно встали на ноги и превратили их идеальную квартиру в полосу препятствий. Про Диму, который активно пополняет их словарный запас постоянной болтовней. Про новый проект в «Aura Financial», который обещает стать настоящим прорывом. Говорит много, быстро и весело. Я не дура – знаю, что делает это намеренно, чтобы в нашем разговоре не было неловких пауз. Старается отвлечь меня, и ее разговоры – как теплое одеяло, укрывающее от тянущего изнутри холода.
Но все-таки, когда присаживаемся на скамейку с видом на порт, спрашивает, как у меня дела – тем самым тоном, который не предполагает формальный ответ.
Мне хочется рассказать ей все. Про ледяные глаза Вадима, про то, что я просто… существую, про то, что мне тревожно, про золотую клетку, в которой я задыхаюсь.
Но я не могу.
Не имею права втягивать их с Шутовым в это все.
– Все хорошо, – улыбаюсь, используя остатки своего самообладания. – Мы с Авдеевым… нашли компромисс. Я не лезу к нему, он не лезет ко мне. Все цивилизованно.
Лори смотрит на меня долго, внимательно. Не верит ни единому моему слову.
Но не давит. Просто кивает.
– Если тебе что-нибудь понадобится, Крис…
– Я знаю, – перебиваю, чтобы она не продолжала, потому что тогда я точно разревусь. – Спасибо, Лори. Вы и так столько для меня сделали.
Мы сидим молча, смотрим на море. И в этой тишине я отчаянно борюсь с собой.
Мне так хочется спросить. Про вчерашний день. Про его праздник. Была ли там она? Его Снежная королева, его идеальная женщина? Смеялся ли он? Был ли счастлив?
Но я молчу и кусаю губу. Потому что боюсь услышать ответ.
А Лори, как будто читая мои мысли, не говорит об этом ни слова. Знаю, что она нарочно. Защищает меня от самой себя.
Мы гуляем еще, сворачиваем на Екатерининскую. Проходим мимо огромного, сияющего витринами торгового центра «Kadorr City Mall» – место, где продаются вещи, которые стоят, как весь мой «золотой парашют».
– Ты уже что-нибудь купила для малыша? – Лори, кивая на витрину детского бутика, где на манекенах-младенцах красуются крошечные костюмчики от Dior и Gucci.
Я качаю головой.
– Нет. Ничего.
– Почему? – удивляется она. – Я близняшкам скупала… ммм… все, что попадет под руку. Никогда не была шопоголиком. Но тогда меня прорвало. Правда, половину вещей потом так и передарила прямо с бирками – наивно верила, что дети не растут как кабачки в огороде.
– Не знаю, – пожимаю плечами. Правда не знаю. С момента моего приезда, единственное, на что я потратила деньги (и то – только свои) – это уроки в кружке и покупка необходимых для занятий, своих собственных инструментов. – Боюсь, наверное. Что если я куплю что-то, то… все станет слишком реальным?
А еще я понятия не имею, что нужно младенцам, и когда начинаю гуглить, то чувствую себя тупой овцой и почетной анти-матерью года.
Разглядываю крошечные идеальные вещи в витрине и чувствую себя самозванкой.
Я же просто… инкубатор?
Достаю телефон, чтобы сделать пару кадров – костюмчик от Dior, несмотря на странный бело-голубой принт, действительно стильный. Я легко могу представить в нем своего сына, но я абсолютно не понимаю, на какой он возраст. Выглядит маленьким.
Пока настраиваю камеру, на экране всплывает входящее сообщение от номера не из списка контактов. Но я знаю эти три последние цифры. Я помню их наизусть. Удалить этот номер из своей памяти так и не смогла.
Сердце сначала спотыкается, а потом начинает бешено колотиться об ребра.
Руки дрожат так сильно, что едва не роняю телефон.
Открываю сообщение.
В нем ровно четыре слова.
«Спасибо за подарок, Кристина».
Они взрываются на экране телефона, и осколки летят прямо мне в сердце. Я смотрю на них, перечитываю со скоростью сто раз в секунду и мир вокруг сужается до черных букв на белом фоне.
Он получил ее. Мою кривую, уродливую чашку. И даже если выбросил – говорит «спасибо», хотя я даже в самом смелом сне ни на что такое не надеялась.
– Крис? Что там? – Лори, заметив мое застывшее лицо, тут же настораживается.
Я не отвечаю. Просто не могу. Смотрю на его сообщение, и в голове проносится ураган мыслей.
Что это значит? Почему ты написал? Это просто вежливость? Или что-то большее? Ты не злишься? Тебе просто смешно?
Пальцы сами собой начинают набирать ответ. Хочу спросить сразу все. «Тебе понравилось? Куда ты ее дел? А что ты делал вчера? А ты думал обо мне?»
Вопросы, которые я никогда не задам. Вопросы, на которые я боюсь услышать ответы.
Я стираю все, что набрала. Делаю глубокий-глубокий вдох.
Нужно быть… камнем. Нужно быть холодной. Как он.
Поэтому вместо кучи идиотских вопросов, набираю всего одно слово: «Пожалуйста».
Нажимаю «отправить».
Руки дрожат, ладони вспотели так, что телефон едва не выскальзывает из рук. На всякий случай выключаю экран и бросаю его обратно в сумку, как будто это змея, которая может меня укусить.
– Крис, что случилось? – Лори мягко берет меня за локоть. – Авдеев?
Киваю.
– Вы… поссорились? – замечаю, как аккуратно она подбирает формулировки.
– Нет, он просто… поблагодарил за подарок.
Мне импульсивно снова хочется все-таки задать ему все те вопросы.
И миллион вдогонку.
Наверное, я в моменте как никогда близка к этому, но Лори успевает раньше – берет меня за руку и решительно тянет ко входу в ТЦ.
– Давай его купим?
– Что? Кого?
– Тот костюмчик, на который ты слюни пускала минуту назад, – обрывает она, посмеиваясь как мисс Беззаботность. – Мы должны его купить. Прямо сейчас.
Она буквально затаскивает меня в этот сияющий, пахнущий деньгами храм роскоши. Мы сворачиваем направо. Бутик детской люксовой одежды встречает нас мягким светом, тихой музыкой и консультантом с безупречной улыбкой.
Тот самый костюмчик висит на маленьком манекене. Белый с голубыми странными принтами под винтаж, из мягчайшего кашемира. Крошечные штанишки, кофточка с капюшоном и кучей маленьких, очень деликатных деталей. Он такой… нежный. Такой идеальный, что одного прикосновения достаточно, чтобы понять – выпустить его обратно из рук будет невыносимо сложно.
В груди что-то сжимается.
– Он такой…, – шепчу я, чувствуя, как глупо увлажняются глаза, – миленький.
– То, что нужно для маленького стиляги, – подмигивает Лори. – Берем.
– Лори, он, наверное, стоит, как крыло самолета, – сопротивляюсь ее попытке утащить меня к касе. – У меня нет таких денег.
Это правда. Мой «золотой парашют» – моя неприкосновенная святыня. А картами Вадима я не пользовалась и не собираюсь.
Лори замирает только на мгновение. Вижу в зеленых глазах вопрос, который она не задает.
Просто как будто что-то для себя фиксирует. Знает – помнит – что я рассказывала про «волшебный пластик для Барби» которым я тоже не пользовалась.
– Глупости, – Лори подзывает консультанта. – Я заплачу. Считай это подарком от тети Лори.
– Нет, – упрямо мотаю головой. – Я не могу.
– Кристина…
– Нет.
Мы стоим посреди этого бутика, и я чувствую, как во мне просыпается упрямство.
То самое, тарановское.
Я не буду брать у нее деньги. И у чертового Авдеева – тоже не буду.
Я вообще ни от кого не буду зависеть.
Еще раз смотрю на ценник. Цифра, конечно, заоблачная. Но… не смертельная. Я могу себе это позволить. Один раз.
– Я куплю его сама, – говорю, доставая из сумки свою карту.
Лори сначала немного хмурится, а потом на ее лице появляется гордая, теплая улыбка.
Больше она не пытается меня переубедить.
Я расплачиваюсь. И когда консультант упаковывает крошечный костюмчик в фирменную белую коробку, перевязывая ее серой лентой, я чувствую странный, пьянящий укол гордости.
Я могу. Я сама могу купить своему сыну костюмчик от Dior. Я не немощная. Я не попрошайка. Я – его мать. И я могу о нем позаботиться.
Я же – Таранова. Я выплыву. Выгрызу. Все вывезу, ради своего маленького Авдеева.
Когда выходим из бутика, я с такой гордостью несу фирменный пакет, будто у меня в руках знамя победителя.
И в этот момент, поддавшись внезапному, безрассудному порыву, достаю телефон. Открываю фото кашемирового чуда, которое сделала в витрине, прикрепляю к сообщению. Пальцы сами набирают текст. Дерзкий. Провокационный.
Я: Надеюсь, ты ничего не имеешь против Dior на твоем сыне.
Нажимаю «отправить» и замираю, ожидая… чего? Реакции? Ответа? Чего угодно.
И он приходит почти мгновенно: «Нет, не имею».
Я выдыхаю. Ищу взглядом Лори, но она уже возле ларька с мороженным – пробует модные в этом сезоне вкусы: клубника с пармезаном и лосось с кунжутом. Я тоже заценила – кажется, если бы лизала замороженный бок форели, ощущения был бы примерно те же.
Телефон снова вибрирует. И снова – входящее от Авдеева: «Покажешь остальное?»
Я хмурюсь. Что это? Допрос? Контроль? Искренний интерес?
«Я больше ничего не купила», – печатаю я.
«Почему?» – приходит еще один молниеносный короткий, прямой и абсолютно непонятный вопрос.
Почему?
Потому что я не твоя содержанка? Потому что я не хочу тратить твои деньги? Потому что я хочу сохранить хотя бы остатки гордости? Потому что, чтобы ты там себе не думал, я могу позаботиться о своем ребенке?
Я не знаю, что ему ответить, поэтому просто убираю телефон в сумку и обещаю себе больше никогда-никогда не поддаваться импульсам. Очевидно, любой наш разговор, даже на самую нейтральную тему, неизбежно скатится к чему-то подобному.
Мы с Лори гуляем еще примерно час, прощаемся у Оперного, и договариваемся созвониться вечером. Я смотрю вслед, пока ее фигура не растворяется в толпе, и чувствую укол острого, почти невыносимого одиночества.
Они улетают завтра утром.
А я… я останусь одна в своей клетке.
По дороге домой, пока молчаливый как удав Виктор, везет меня домой, раз сто достаю и проверяю телефон. Даю себе обещание больше не дергаться, но нарушаю его примерно в ту же минуту, как даю.
Перечитываю нашу короткую, обрывистую переписку.
Сухие обрывочные фразы – «спасибо», «пожалуйста», «не против».
И последнее Авдеевское, повисшее в воздухе «Почему?».
Я так и не ответила. Просто не смогла, потому что не нашла слов. А может, просто испугалась.
Ловлю себя на том, что жду.
Жду, что он напишет снова. Что повторит свой вопрос. Что… проявит хоть какой-то интерес, докопается – он же всегда докапывается. Презираю себя за эту слабость, и глупую сопливую девичью надежду. Запрещаю себе ждать. Но все равно жду.
Дома тишина давит на уши. Без Галины Петровны и даже без горничной, которая до сих пор жутко бесит своим мельтешением перед глазами, квартира кажется еще более пустой и безжизненной. Я брожу из комнаты в комнату, не находя себе места. Включаю музыку, потом выключаю. Открываю книгу, но не могу сосредоточиться на строчках.
Проклятое «Почему?» прилипчиво пульсирует в висках.
Не выдержав, хватаю сумку и еду в гончарную студию. Свое единственное убежище. Где у меня есть ощущение хоть какого-то контроля над собственной жизнью. Два часа сижу за гончарным кругом, и руки сами, почти без моего участия, лепят маленькую, пузатую супницу. Для сына. Я полностью ухожу в этот процесс, и на какое-то время мне становится легче. Глина забирает мою тревогу.
Но когда возвращаюсь домой, все начинается снова.
Уже почти семь вечера. На улице темнеет, город зажигает огни, и я стопорюсь, когда захожу в квартиру и замечаю горящий на кухне свет. А следом – шум.
Странно. Наталья что-то перепутала и все-таки пришла? Ноздри улавливают аромат жаренного мяса. Аппетитный – во рту тут же потоп от слюны. В последнее время у меня нет проблем с аппетитом, и я даже немного себя притормаживаю, чтобы не наедать то, что кажется, будет уже лишним. Но если бы это была Галина Петровна, она бы уже «встретила» меня одной из своих теплых фразочек, от которых у меня всегда щекотно на сердце.
Я иду на звук, и чем ближе подхожу к кухне, тем отчетливее ловлю детали – шипение масла на раскаленной сковороде и божественный запах жареного мяса.
Заглядываю в арку.
И замираю на пороге.
У плиты, спиной ко мне, стоит Вадим.
Не в костюме. Не в своей броне из дорогой ткани. А в простых, вытертых джинсах, которые идеально обтягивают его мощные ноги, и в обычной белой футболке, подчеркивающей ширину плеч и рельеф мышц на спине.
Он выглядит… домашним. Расслабленным и настоящим, пока переворачивает на сковороде-гриль два огромных, толстых стейка. А я как форменная дура, пялюсь на то, как играют мускулы на его предплечьях.
Ноги примерзают к полу – не могу ни с места сдвинуться, ни дышать.
В голове вспыхивает воспоминание. Яркое, как росчерк молнии.
У него на конюшнях, вечер, кухня, он почти такой же домашний, как и сейчас. Жарит мясо. Смеется, что-то рассказывает. А я сижу перед ним на стойке, полуголая, в одной его футболке и после секса в душе и все… черт, так хорошо…
Именно тогда мы «сделали» нашего сына.
Если бы я все рассказала в тот вечер – ты бы простил? Где бы сейчас были «мы»?
Или ты уже тогда все про меня знал и просто играл, загоняя в ловушку?
Я моргаю, пытаясь отогнать наваждение.
Сейчас все по-другому. И как раньше – даже если бы я продала всю жизнь в обмен на один такой вечер – больше никогда не будет. Но все равно стаю тихо-тихо, стараясь не обозначать свое присутствие, и урвать у моей жестокой реальности хотя бы капельку просто… вот такого Авдеева. Пока он меня не заметил и не расчехлил свой фирменный «мне на тебя по хуй» взгляд.
Но он уже оборачивается, как будто услышав мои мысли и решив забрать еще и право пофантазировать.
На красивущем лице ни удивления, ни раздражения. Улыбки, впрочем, тоже нет.
Несколько секунд изучает меня взглядом. Глаза в глаза мы не виделись… больше месяца, да? За это время я стала похожа на проглотившую мяч жабу. И, конечно, мои отекающие пять недель назад пальцы, на которые он обратил внимание, просто детский лепет по сравнению с тем, что сейчас я чувствую себя отекшей с ног до головы.
