Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)
Киваю, кусаю нижнюю губу.
Хотя бы меню у меня будет не стерильное и не «Вадим Александрович распорядился», спасибо, боженька.
Глава девятая: Хентай
Часы показывают восьмой час, и я уже должен быть в машине, мчащейся к Лизе, но бумаги на столе – такой себе жирный повод задержаться. Это будет первый наш совместный ужин за три недели, с того дня, как я узнал о беременности Кристины.
Я избегал встреч с Лизой не потому, что мне было похер. Просто не хотел держать ее в подвешенном состоянии, пока не разберусь, как расставить фигуры на этой чертовой шахматной доске. До того, как Кристина снова появилась в моей жизни, я плюс-минус понимал, что если в ближайшие полгода не случится никакого проёба – моего или Лизы – то я нацеплю кольцо ей на палец, мы подпишем брачный договор и на этом все закончится. В основополагающих вещах она меня более чем устраивает.
Но Кристина и ребенок изменили все. Я не привык принимать решения, пока не вижу всю картину. До приезда Кристины, этой картины у меня не было, а трахать Лизу умалчивая о появлении в моей жизни беременной женщины, попахивало каким-то пиздецом.
Дверь в кабинет открывается после короткого стука и моего короткого разрешения войти. Алёна заходит, как всегда, с планшетом, как с щитом. Спокойная, безэмоциональная, отутюженная – это то, за что в месяц я плачу ей больше, чем другие зарабатывают за год.
– Вадим Александрович, – начинает отчет, – Кристина Сергеевна приехала. Обустроилась в квартире. Кухарка уже на месте. Горничная тоже приступила.
Я киваю, не отрываясь от экрана ноутбука, где открыт отчет по новому проекту. Этого сухого доклада более чем достаточно. Я не задаю вопросов. Не потому, что неинтересно – просто не позволяю себе интересоваться.
В моем телефоне установлено приложение с доступом к камерам в квартире. Для безопасности, конечно. Охрана следит, чтобы никто к ней не сунулся. На всякий случай. Лёва Гельдман, насколько мне известно, при одном упоминании моего имени пакует чемоданы на луну. И моя «порка» для его башки тоже не прошла даром. Но мало ли что еще за «хвосты» вылезут в жизни Тарановой – лучше, если она и мой сын будут под присмотром.
Я в любой момент могу войти в приложение и увидеть, как она ходит по пентхаусу, трогает вещи, которые я выбрал. Но смотреть не хочу. Это слабость, а я не слабак.
– Спасибо, можешь быть свободна, – отпускаю помощницу, и Алена моментально испаряется.
Захлопываю ноутбук, беру ключи и выхожу. Лифт спускает в гараж – «Бентли» подмигивает фарами. Скольжу за руль, и двигатель оживает с низким рыком.
Город за окном – неон, пробки, море вдали – мелькает, как фон.
Еду к Лизе, но мысли – не с ней. Они с Кристиной, которая, как кувалда, перехуярила все мои планы.
Ее квартиру я купил у Григория Левченко, моего партнера по портовому бизнесу. Гриша готовил пентхаус для своей дочери, которая должна была вернуться из Рима после учебы. Двести квадратов, два этажа, вид на море – все, как для принцессы. Но папина дочка – кстати, почти ровесница Кристины – решила остаться с каким-то итальянцем, и я предложил сделку. Квартиру осмотрел в тот же день. Мрамор, дуб, панорамные окна – функционально, стильно, главное – безопасно, буквально начиная от полностью охраняемого (не для галочки) въезда на территорию ЖК. Принципиально менять ничего не стал, кроме кухни – ящики висели слишком высоко. Кристина же упрямая как черт, полезла бы за чем-нибудь, стоя на табуретке. Не дай бог бы упала. Сказал переделать. Ящики сместили ниже, добавили выдвижные полки, чтобы она могла дотянуться, не рискуя сломать шею.
Детской по задумке, конечно, не было, поэтому пришлось перекроить под нее комнату для танцев и соединить со спальней. Хотя хуй его знает, нужно ли это Кристине. Понятия не имею, как она вообще относится к этой беременности. Аборт не сделала – вроде бы, положительный звоночек? Но… сколько не_положительных «звоночков» я пропустил, пока она была рядом и шпионила для Лёвы? Может, она из тех, кто с радостью спихнет ребенка на няню и уйдет тусить? Или, наоборот, будет держаться за сына каждую свободную минуту? Я просто постарался учесть любой расклад.
Квартира оформлена в собственность Кристины. Вряд ли она, конечно, оценит мою попытку компенсировать ей переезд, так что намеренно попросил Алёну не озвучивать эту информацию в лоб. Все это есть в оставленных для Кристины документах, если переупрямит себя и хотя бы попытается вникнуть – понять это не составит никакого труда.
Кухарку тоже выбрал сам. Алена предложила шеф-повара из ресторана, но эту идею отмел сразу. Кристина не любит высокую кухня с ее муссом из фуа-гра и прочей херней. Она любит простую еду и мясо. Первых кандидаток я почти сразу забраковал – обе слишком сухие, неразговорчивые, больше похожи не строгих учительниц в школе. Галина Петровна, пятьдесят с лишним, с нашим местным говором и руками, как у моей матери, прошла собеседование блестяще. Пока рассказывала про вареники и пампушки, оказалась разговорчивой и ненавязчивой, даже у меня пару раз рот дернулся в улыбке. Такая пробьет даже Тарановский сарказм. Наверное.
Я маневрирую через пробки, но мысли снова возвращаются к Кристине.
Представляю, как она ходит по квартире, которую я выбрал, трогает вещи, которые я заказал. Представляю, как морщится от мрамора и люстры. Разглядывает детскую. У нее полный карт-бланш менять все как захочется – хоть с сегодняшнего дня. На карте – безлимит.
Несмотря на случившееся, она – мать моего сына.
Ненавижу эту пафосную хрень, но по факту – в ее руках мое личное чудо.
Если не тратить на них деньги – то нахуя их вообще тогда зарабатывать?
На экране телефона всплывает входящее сообщение от Лизы. Наверняка интересуется, почему опаздываю – обычно ничего такого я себе не позволяю. Не отвечаю. Не потому, что похер. Потому что я до сих пор в этой неделе, в пентхаусе, в ящиках, которые опустили ради нее.
Всю сраную неделю не могу отделаться от ее взгляда, там, в долбаном норвежском ресторане. Как Таранова на меня смотрела, как сжимала ручку, перед тем как подписать. Могла бы содрать с меня кожу взглядом – сделала бы, кажется, не раздумывая, и рука бы не дрогнула.
Хотя пришла туда с надеждой в глазах. И когда я раздавил эту надежду как окурок – я полностью отдавал себе отчет в том, что делаю. В том, что ничего как раньше у нас уже не будет, я знал еще в нашу с Шерманом первую встречу, когда мы просканировали всю ситуацию вдоль и поперек с юридической точки зрения. Я выбрал самый правильный для себя и сына вариант. И нет, сердце у меня ни разу не ёкнуло. А чтобы оно не ёкало и у Тарановой, сразу избавил ее от ненужных иллюзий – еще раз забраться ко мне в постель у нее ни хуя не получится. Деньги, которые она получит, должны компенсировать мой ебучий эгоизм.
И все же, когда увидел ее живот – еще довольно маленький – что-то неприятно треснуло. Не моя броня, нет. Что-то глубже, чего я не касаюсь. И что потом, по возвращению домой, на всякий случай залил бетоном.
Отогнал эту мысль тогда, в ресторане, и отгоняю сейчас.
Оставляю только холодный прагматичный расчет.
Мой сын будет со мной – точка. Аксиома. Кристина все подписала, значит, приняла правила моей игры. И до родов она будет здесь, под моим полным контролем. Она не исчезнет, не сбежит, и никто не сможет использовать ее против меня.
Она думает, что я монстр. Ок, но этот монстр знает, как держать все в своих руках.
Я паркуюсь у ресторана, выключаю двигатель.
Тишина в салоне, блять, как перед боем. Бросаю взгляд на телефон, где до сих пор светится уведомление с камер.
Одно движение пальцем – и я ее увижу.
Но… в пизду. Смахиваю его даже почти без сожаления.
Таранова – просто часть моей жизни сейчас, но она больше никогда не станет чем-то большим.
Беру с пассажирского сиденья букет белых лилий, завернутых в какую-то тонкую шелестящую бумагу. Алена выбрала. Я бы не стал возиться с цветами, но она настояла, когда попросил ее пробить бронь в ресторане, который выбрала Лиза: «Вадим Александрович, это знак уважения». Уважение, блять. Как будто Лиза не знает, что я не играю в эти игры. Но я беру букет, потому что похер. Пусть будет.
Ресторан встречает приглушенным светом и запахом дорогого вина. Мраморные столы, черные кожаные кресла, официанты, которые двигаются, как тени.
Лиза уже здесь, за угловым столиком, где свет от хрустальной люстры падает на ее лицо, как на картину. Она в темно-зеленом платье, облегающем, как вторая кожа, волосы собраны в низкий пучок, одна прядь падает на шею. Я целиком отдаю себе отчет в том, что Сафина – чуть ли не самая не-красивая женщина в моей жизни. Что я могу позволить себе любую ТОП-модель с подиума. Но мне нравится ее искренность – она хотя бы не пытается перекроить себя, вместо этого компенсируя недостатки внешности довольно устойчивым и основательным внутренним содержанием. Она прохладная и уравновешенная. Не склонная к бессмысленной рефлексии.
Как я.
Но конкретно сейчас ее взгляд встречает меня легкой грустной улыбкой, как будто она заранее знает, что я пришел не ради нее.
– Авдеев, – слегка прищуривается, когда я подхожу, и ее голос. Хоть и звучит мягко, но слегка царапается. Еще одна черта, которая мне в ней нравится – она не истеричка, но умеет за себя постоять. – Я подумала пробки решили подарить мне еще полчаса наедине с этим прекрасным совиньоном.
Я пропускаю остроту мимо ушей, кладу букет на стол, сажусь напротив.
Она изучает цветы, проводит пальцами по лепесткам.
– Три недели молчания, и ты с цветами. Это что, извинение?
Лилии пахнут слишком сладко, как ее духи, и я уже жалею, что не выбросил их по дороге.
– Это не извинение, Лиза, – откидываюсь на спинку кресла. – Это вежливость и ужин. Попроси выбросить, если не нравится.
– Очень элегантный букет. У твоей помощницы безупречный вкус.
Она ставит цветы в узкую вазу, которую тут же приносит официант. Берет меню, но продолжает бросать в меня осторожные взгляды.
Мы делаем заказ. Я – стейк и воду. Она – что-то легкое, рыбное. Разговор течет ровно, ни о чем. Общие знакомые, последние новости, пара светских сплетен, которые Лиза пересказывает с легкой иронией. Я поддерживаю беседу на автомате, киваю, иногда вставляю реплику. Мозг работает в фоновом режиме, просчитывая варианты, как лучше начать этот разговор. Хотя какой, к черту, «лучше»? Есть только один способ. Прямо.
– Лиза, – я жду, пока официант унесет тарелки перед тем, как подать ей десерт, – нужно поговорить.
Она отставляет бокал, ее пальцы замирают на тонкой ножке.
– Три недели, Вадим, – произносит, слегка растягивая слова. Всегда так делает, когда наши с ней разговоры соскальзывает на неприятные для нее темы. – Я не дура и понимаю, что без веской причины, такие как ты не пропадают. Что-то случилось? Или кто-то?
Усмехаюсь.
Не просто же так ходят легенды про женскую интуицию.
Не собираюсь тянуть кота за хвост и без вступления обрисовываю ситуацию.
Некоторое время назад у меня был непродолжительный, сложный роман. Теперь эта женщина ждет моего ребенка.
Без деталей, эмоций и имен.
Ровно столько, сколько ей нужно знать, чтобы понимать ситуацию.
Пока рассказываю – ни один мускул на ее лице не дергается. Только в глубине серых глаз мелькает неясная тень. Понимание? Или боль? Я не психолог, чтобы копаться в чужих эмоциях. Просто констатирую факты. Но когда упоминаю о ребенке – Лиза вздрагивает. Едва заметно. Но я все равно четко фиксирую, как ее пальцы чуть крепче сжимают бокал, как на мгновение расширяются зрачки. Но она все так же воздерживается от комментариев.
– Я собираюсь признать этого ребенка, – подвожу черту. – Он будет носить мою фамилию.
– Я понимаю, – ровным голосом, говорит она. Разве что чуть тише чем обычно.
– Лиза, это не просто формальность. И не вопрос моей финансовой вовлеченности. – Я подаюсь вперед, опираясь локтями на стол. – Моя жизнь, мои приоритеты – все теперь будет в некоторой степени выстроено вокруг него. Я собираюсь быть отцом. Не воскресным папой и не спонсором.
– Ты уверен, что он твой? – спрашивает Лиза, не особо старательно замазывая легкое раздражение.
Понимаю, что картина, которую я обрисовал жирными конкретными мазками, ей не нравится. Наверное, звучит это примерно так же, как если бы я признался, что женат. Испытывать по этому поводу угрызения совести я, конечно, не собираюсь – ни в чем намеренно я ей не врал, но и поливать горькую пилюлю сладким сиропом – тоже не буду. В конце концов, она взрослая, сильная и трезво смотрящая на мир женщина.
– Уверен, – отчеканиваю.
Распространятся на тему ДНК тоже не собираюсь. Как не собираюсь в принципе обсуждать наше с Кристиной взаимодействие в будущем, вне зависимости от того, на какой ноте закончится наш сегодняшний разговор.
Я делаю паузу, давая ей осознать вес моих слов.
Лиза пьет вино – ее бокал почти пуст.
Официант тут же подливает еще и снова испаряется.
– А его мать…? – Она задает следующий закономерный вопрос
– Тоже будет частью моей жизни, как мать моего сына.
– Только как мать твоего сына или…?
– Если ты намекаешь, собираюсь ли я строить с ней будущее, то нет.
– Она думает так же? – На этот раз Лиза даже не скрывает иронию.
В принципе, вполне логичную.
Я не вдавался в подробности, как именно узнал о ребенке. Вероятно, в ее голове сложились какие-то свои картинки.
Почему-то в памяти всплывает взгляд Кристины.
В конце нашего разговора, она, кажется, готова была на горячих углях сплясать – лишь бы я снова исчез из ее жизни.
Поэтому, комментарий Лизы оставляю без ответа, и перехожу к основному.
– Я не могу строить планы с тобой, пока не разберусь с этим. Пока не пойму, как будет выглядеть моя жизнь. Это нечестно по отношению к тебе. Я не привык давать обещания, которые не смогу сдержать.
Она молчит. Долго. Просто смотрит на меня. А потом ее губы трогает легкая, горькая усмешка.
– Знаешь, Вадим, – в голосе Лизы появляется новая, незнакомая мне нотка – какая-то хрупкая и надломленная, – это так иронично.
Она делает глоток вина, ставит бокал на стол и категорично отодвигает его подальше, как будто дает молчаливый зарок больше к нему не притрагиваться.
– Я не могу иметь детей, – произносит спокойно, отчетливо и как констатацию, с которой уже давным-давно смирилась. – Никогда не могла. Давно. Что-то по-женски, неважно. Я смирилась. Приняла как факт. Но… в глубине души всегда надеялась, что может быть… у господа бога будет для меня какое-то маленькое чудо.
Впервые за весь вечер чувствую что-то, кроме холодной решимости. Укол сочувствия? Или просто удивление от ее неожиданной откровенности? Про мою аналогичную проблему Сафина, естественно, ничего не знает, и рассказывать об этом сейчас – особенно в контексте – не вижу смысла.
– Я не пытаюсь вызвать у тебя жалость, – продолжает она, как будто читая мои мысли. – Просто… Наверное, как никто другой, понимаю, что значит ребенок. Даже если обстоятельства не самые простые. Ты поступаешь правильно, Авдеев. Как мужчина. Как отец. Я это ценю.
– Мой сын будет номером один в сфере моих интересов. – «И его мать тоже, по крайней мере, какое-то время, пока нам придется взаимодействовать по вопросам его воспитания». Я не произношу это вслух, Лиза не дура, она и так все прекрасно понимает. – Я не могу и не буду сейчас ничего обещать.
– Я все понимаю, – Лиза продолжает после короткого вздоха. – Тебе нужно время. Чтобы разобраться. Выстроить… как это сейчас говорят? Новый вектор реальности?
– Предлагаю взять паузу, – возвращаясь к своему плану.
– Звучит как ультиматум.
– Звучит как логичное решение. Подумай, чего хочешь ты. Я разберусь и закрою все важные и принципиальные для себя вопросы. А потом… мы вернемся к этому разговору.
Она смотрит на свои сложенные на коленях руки. Довольно долго, чтобы это начало слегка раздражать, но я держу эмоции под контролем. Для нее этот разговор – как снег на голову. Трахаться она соглашалась со свободным от любых, кроме дочери, обязательств, мужиком. Если бы вся эта история всплыла ДО того, как между нами завязался роман, никакого романа попросту бы не было.
Я стискиваю зубы и мысленно еще разок «вспоминаю» Кристину вдоль и поперек.
Жду, что Лиза взорвется, но она только кивает, а ее губы изгибаются в улыбке, которая не доходит до глаз.
– Хорошо, – соглашается со слишком подчеркнутой легкостью. – Пусть будет пауза. Но давай будем на связи? Чтобы не теряться. Я уже взяла билеты на «Макбета», и ты мне должен. Вадим.
– Конечно. Без проблем. Мой телефон всегда на связи.
Разговор больше не клеится. Да он и не нужен. Все самое важное уже сказано.
Я предлагаю подвезти ее домой. Сафина вежливо, но твердо отказывается, просит вызвать ей такси. Провожаю ее до машины, помогаю сесть, и на прощанье она задерживает мою ладонь в своей руке. Тянется к своей щеке, трется, глядя снизу вверх прямо мне в глаза. Впервые отмечаю за ней что-то подобное.
– Спасибо за честность, Авдеев.
– Спасибо за понимание, Лиза.
– Береги себя.
– Ты тоже.
Провожаю такси взглядом, пытаюсь нащупать в себе какие-то угрызения совести. Может быть, сожаление, грусть от того, что несмотря на наш договор держать связь, это, возможно, была наша последняя встреча.
Ни-ху-я.
Я вообще больше ничего не чувствую.
Я все сделал правильно. Честно. Жестко. И без соплей.
Глава десятая: Барби
Я просыпаюсь от запаха кофе.
Настоящего, свежесваренного, с нотками горького шоколада. Он просачивается под дверь спальни, щекочет ноздри и настойчиво вытаскивает меня из тяжелого, вязкого сна без сновидений.
Море – это первое, что я вижу, когда, поборов себя, все-таки открываю глаза. Огромное, бескрайнее, сегодня на почти спокойное и абсолютно бирюзовое, и солнце рассыпает по нему миллионы ослепительных бриллиантов.
На мгновение так залипаю на эту красоту, что даже забываю, где я.
Кажется, что все еще в своей маленькой квартирке в Осло, и этот запах кофе – дело моих рук.
Но потом я поворачиваю голову – и иллюзия рассыпается с противным стеклянным хрустом.
Огромная кровать, на которой я могла бы спать поперек и все равно не достать до края. Шелковые простыни, холодные и гладкие. Стерильно-белые стены, полки, на которых нет ни одной моей дурацкой безделушки. И тишина. Не уютная тишина моего убежища, а гулкая, давящая тишина роскошной тюрьмы.
Добро пожаловать в жизнь в клетке, Крис. Кстати, этот кофе сварила не ты.
Я встаю, набрасываю на плечи шелковый халат, который вчера вечером обнаружила в гардеробной. Он тоже не мой. Как и все здесь. Спускаюсь по стеклянной лестнице на первый этаж, иду на звук и запах.
На кухне – Галина Петровна. Она уже в своем аккуратном белом переднике, напевает что-то под нос и ловко переворачивает на сковороде золотистые, пышные сырники.
– О, Кристиночка, доброе утро! – Ее улыбка – единственный лучик настоящего, живого тепла в этом холодном, дизайнерском пространстве. – А я вам тут завтрак готовлю. Овощная запеканка – пальчики оближете и сырнички.
– Я бы кофе выпила, – сажусь за огромную мраморную стойку и киваю на турку на плите. Чуть в стороне стоит роскошная кофе-машина, но именно из турки раздается тот самый умопомрачительный запах.
– А можно ли? – Вижу на ее лице сомнение. – Может, лучше чайку?
– Мне можно, одну чашку в день. – И, скорчив лицо кота из «Шрека», прошу еще раз. – Только одну чашку в день. И не надо омлет – лучше сырников… побольше.
Галина Петровна наливает немного в большую пузатую чашку, совсем не предназначенную для порции размером с наперсток, но так даже лучше. Пока наслаждаюсь первым глотком, ставит передо мной тарелку с сырниками, политыми сметаной и свежими ягодами. Все выглядит, как на картинке в модном журнале, но пахнет почему-то домом. Хотя у меня никогда не было дома, в котором меня бы вот так кормили.
Отец любил чтобы было роскошно, даже для ребенка.
Я вспомнила это совсем недавно. Наверное, оттуда у меня такая острая неприязнь к высокой кухне – она у меня всегда ассоциируется с очковтирательством. С едой, которая не про еду, а про «Нужно улыбнуться, Кристина, потому что это очень дорого…»
– Спасибо, – говорю, отламывая первый кусочек и отправляя его в рот. Жую – и чувство голода прибывает, как волна. – Очень вкусно, Галина Петровна.
– На здоровье, Кристиночка, – отвечает она. – Кушайте хорошо. Вам теперь за двоих надо.
Мне нравится, что она ни разу не упомянула Авдеева, не задет вопросов, не пытается навязать что-то, потому что так надо.
Я ем. И это, наверное, самая вкусная еда, которую я пробовала за последние месяцы. Я ем, а Галина Петровна что-то рассказывает – про свою внучку, про новый рецепт пирога, про то, что на Привозе сегодня продавали свежую камбалу. Она не лезет в душу, не задает лишних вопросов. Она просто… есть. И ее присутствие делает эту стерильную кухню чуточку более живой.
Но идиллия длится недолго.
Я как раз делаю второй глоток кофе, когда в гостиной раздается тихий шум. Настороженно дергаю подбородком. Галина Петровна, заметив мой испуганный взгляд, успокаивающе машет рукой.
– А, это, наверное, Наташа пришла. Горничная.
Ну да, как я могла забыть.
Вчера вечером Наталья Семеновна явилась, как призрак, в свои сорок с чем-то, с лицом, будто вырезанным из мрамора. Холодная – до жути. Отчиталась о своем графике и обязанностях по дому, сказала, что, если мне нужны будут какие-то дополнительные услуги или она на весь день – это так же входит в ее обязанности, потому что – что? Правильно, «Вадим Александрович распорядился, Кристина Сергеевна, так положено». Я попросила ее не приходить раньше двенадцати, но кто я такая если Грёбаное Величество приказал?
Она появляется на кухне, начинает уборку, совершенно не обращая внимания на нас с Галиной Петровной. Мы для Натальи что-то вроде предметов мебели. Судя по выражению ее лица.
– Наталья, я же просила, чтобы вы приходили не раньше двенадцати. – Все-таки хочу додавить свое. – Я люблю утром побыть одна.
Это моя маленькая попытка отвоевать хоть кусочек личного пространства.
– Я работаю с девяти, Кристина Сергеевна, – ровным голосом отвечает она, доставая из своей тележки какие-то флаконы и щетки. – У меня строгий график.
Она говорит это так, будто обсуждает не время своего прихода, а закон всемирного тяготения. Непреложный и не подлежащий обсуждению.
– Но я – хозяйка этого дома. – Чувствую, как во мне закипает раздражение. Или насчет «хозяйки» я погорячилась? Может, правильнее будет сказать, квартирантка? Пленница? Содержанка? Временная носительница драгоценного наследника?
– Меня нанял Вадим Александрович, – так же ровно отвечает горничная, голосом без намека на эмоции. – Я выполняю его распоряжения. Если у вас есть пожелания по графику, пожалуйста, согласуйте их с Вадимом Александровичем.
Слава богу, Галина Петровна каким-то чудом убеждает ее начать с гостиной, потому что она еще не закончила с завтраком. Когда этот андроид уходит, я смотрю на свою чудесную Галину как на спасительницу.
После завтрака собираюсь к врачу – первый прием и постановка на учет назначены на одиннадцать. Я одеваюсь просто – сарафан, сандалии с переплетениями ремешков, перевязываю волосы платком на африканский манер, так, чтобы из высокой пирамиды на голове свешивались влажные упругие локоны. Разглядываю себя в зеркало.
Красивой нужно быть всегда, просто для себя – не кисни, Крис.
Я где-то слышала, что беременность мальчиком «съедает» красоту, но моя красота никуда не делась. Ну разве что слегка потрепалась недосыпом и нервами последних недель.
В клинику меня везет Виктор. Молча. Я смотрю на знакомые с детства улицы, на платаны, на старые дома с ажурными балконами, и чувствую себя туристкой в собственном городе. Когда сбегала отсюда четыре месяца назад, искренне надеялась, что не вернусь и испытывала из-за этого огромное облегчение.
Клиника «Святая Екатерина» – это не просто больница. Это медицинский центр будущего, почему-то сильно смахивающий на СПА-салон для будущих мамаш. Внутри идеальная чистота и тишина, которую нарушает лишь тихий шелест кондиционеров. Меня встречают у входа, провожают в отдельное крыло для VIP-пациентов. Никаких очередей, никаких ожиданий.
Врача зовут Ирина Андреевна Воронцова. Женщина лет пятидесяти, с короткой стрижкой каштановых волос и темными глазами, в которых светится неподдельная доброта. Она выглядит не как очередная марионетка Авдеева. Или мне так просто кажется?
– Кристина, здравствуйте, – говорит она, улыбаясь. Улыбка у нее теплая, располагающая. – Не волнуйтесь так. Может, воды?
Отрицательно качаю головой и медленно сажусь в кресло напротив ее стола.
Почему-то до скрипа прокручиваю на ручке сумки предательски влажные ладони.
– Я не волнуюсь, – вру.
Хочется просто чтобы все это поскорее закончилось.
Ты ей тоже какие-то ценные указания дал, Авдеев?
Воронцова открывает толстую папку, лежащую у нее на столе. Мою папку.
– Я изучила все ваши документы из Осло. Мои норвежские коллеги проделали отличную работу. Все анализы в норме, беременность протекает без осложнений. Так что сегодня у нас с вами, по сути, ознакомительный визит. Поговорим, я вас осмотрю, и наметим дальнейший план. Хорошо?
Киваю.
Она задает вопросы. О моем самочувствии, о питании, о режиме дня. Я отвечаю односложно. Воронцова слушает внимательно, не перебивая, делая какие-то пометки.
– Кристина, – говорит она, когда беседа подходит к концу, – я вижу, что вы очень напряжены. Это понятно. Новая страна, новый врач… Но я хочу, чтобы вы знали: моя главная задача – это ваше здоровье и здоровье вашего малыша. Вадим Александрович очень… настоятельно просил, чтобы мы обеспечили вам самый лучший уход. И мы это сделаем. Но для этого мне нужно ваше доверие.
Я так устала от бесконечного «Вадим Александрович то, Вадим Александрович – сё», что уже нет сил реагировать злостью. Просто морщусь, как от приступа зубной боли.
Если бы мы были нормальной парой, если бы все было вовремя и запланировано – я бы, наверное, балдела от всего этого (но ведь тогда бы и никаких договоров не было?) А сейчас все это меня как будто душит.
Но я держу себя в руках. Вспоминаю, как учил психотерапевт – представляю, что между мной и всем остальным миром существует толстая-толстая прозрачная стена. Происходящее снаружи меня не трогает, оно там просто существует.
Осмотр проходит быстро и деликатно. Ирина Андреевна комментирует каждое свое действие, объясняет, что и зачем она делает. Я чувствую, как напряжение понемногу отступает.
Потом – УЗИ. Аппарат здесь еще более современный, чем в Осло. Огромный экран, объемное, цветное изображение.
– Ну, давайте знакомиться с вашим мужчиной, – улыбается Ирина Андреевна, водя датчиком по моему животу. – Имя уже придумали?
– Нет.
Боюсь, что Его Грёбаное Величество и эту привилегию у меня заберет. Может, захочет назвать его Александром, в честь отца? Какой смысл придумывать имя и называть им ребенка, если у Авдеева как обычно, будет на этот счет персональное императорское распоряжение?
Когда вижу профиль сына на экране, прижимаю ладонь к губам.
Боже, он же был не таким еще несколько недель назад. Разглядываю крошечный носик, сжатые кулачки. Он двигается, поворачивается, и я чувствую, как синхронно это ощущается в животе.
– Давно толкается? – спрашивает Воронцова, разглядывая моего ребенка со всех сторон.
– Несколько… недель, кажется.
– Все идеально, – наконец, улыбается. – Ваш сын растет и развивается точно по сроку, Кристина.
– А можно… – Заикаюсь и тут же втягиваю губы в рот. Хочу посмотреть еще, а как попросить – и можно ли? – не знаю.
– Хотите еще посмотреть?
Снова молча киваю.
В горле почему-то ком – не продохнуть.
Мой маленький Авдеев – такой же чертовски красивый, как его отец.
Не могу смотреть на того – так хоть на этого пока буду пялится.
– Он что – поет? – пытаюсь осмыслить вот это странное движение маленького рта. Точно улыбаюсь как дурочка.
– Поет или жует, – не спешит разубеждать Ирина Андреевна, – может, у вас там Челентано растет?
– Только если Авдеев даст на это распоряжение, – фыркаю.
Она распечатывает мне несколько снимков. Цветных, четких.
Когда одеваюсь, протягивает красивую новенькую карту беременности.
– Это наш предварительный план, Кристина. Здесь график ваших визитов и анализов. Я добавила консультацию диетолога, йогу и бассейн для беременных. Это очень полезно для спины. И еще посещение перинатального психолога.
Я смотрю на расписание. Все четко, по дням и часам.
– И еще одно. – Это Воронцова говорит уже когда я уже собираюсь уходить. – Следующее плановое УЗИ у нас через две недели. Это будет важный скрининг. Вадим Александрович сказал, что хотел бы присутствовать. Мы подберем время, удобное для вас обоих.
Я замираю у двери.
Он придет.
Сюда.
Будет стоять рядом. Смотреть на этот экран. На нашего сына.
Это просто… пиздец. Но у меня хотя бы есть время к нему подготовиться.
