Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 35 страниц)

Доберман даже не замедляется. Он просто щелкает челюстями, раздается страшный, мокрый хруст – и белое тело отлетает в сторону как тряпичная набивная игрушка. Булли падает и затихает. Даже не скулит.

– Зевс! – кричит Стася, и от боли в ее голосе у меня самой стынет кровь.

Но времени на эмоции нет. Потому что доберман, отбросив помеху, разворачивается ко мне. Теперь я – единственная преграда на пути к его добыче.

Я вижу его глаза уже совсем близко. Вижу даже желтый налет на клыках и ощущаю гадкое дыхание из пасти.

Страх исчезает. Его выжигает адреналин. Остается только холодная, кристально чистая ярость.

– Ты не тронешь моих детей, – говорю себе под нос, готовясь к любому исходу событий, кроме того, в котором эта тварь добирается до Марка и Стаси. – Сдохнешь, но не тронешь.

Я делаю выпад зонтом, пытаясь тыкнуть ему в морду острым металлическим наконечником, но пес уворачивается с пугающей скоростью и без паузы прыгает в ответ. Тяжесть огромного тела сбивает с ног, но я успеваю удержать равновесие, хватаясь свободной рукой за ручку коляски. Она кренится, но не падает.

Острая, жгучая боль пронзает ногу чуть выше колена.

Я вскрикиваю от боли сомкнувшихся на мне челюстей.

Клыки пробивают плотную джинсовую ткань, входят в мякоть и рвут кожу. Это не похоже на укол. Это похоже на то, как будто к ноге приложили раскаленный утюг.

Боль ослепляет.

Нога подкашивается.

Доберман рычит, мотая башкой, пытаясь повалить меня и добраться до горла или до коляски за моей спиной.

Я не падаю.

Я, блять, не упаду!

Перехватываю зонт двумя руками, замахиваюсь. Изо всех сил, вкладывая в удар всю свою боль, весь страх за Марка, всю ярость матери, защищающей своего ребенка, опускаю зонт ему на хребет. Удар получается глухим и страшным. Пес взвизгивает, моментально разжимая челюсти. Отскакивает на шаг, тряся головой, явно дезориентированный.

Вижу кровь на его морде, без особых эмоций осознавая, что она – моя.

Кобель смотрит на меня с чем-то, что могло бы быть похоже на сомнение. Наверное, он привык, что жертвы бегут, а не дают отпор.

– Только попробуй, тварь, – шиплю я, выставляя зонт перед собой, как копье. – Только попробуй…

Нога горит огнем, джинсы стремительно темнеют от крови, но я не чувствую слабости.

Я готова бить снова. Я готова грызть его зубами, если придется.

Доберман группируется для нового прыжка. Шерсть на загривке стоит дыбом, из горла рвется низкое, вибрирующее рычание.

– Стоять! Фу! Лежать, сука! – Голос раздается откуда-то сбоку – громкий, мужской.

Из кустов, ломая ветки, вылетает мужчина в черном костюме. Вероятно, охранник.

Он не останавливается, не раздумывает. С ходу врезается в пса плечом, сбивая его с ног. Завязывается клубок. Рычание, мат, возня на мокрой земле.

Я ничего этого толком не вижу, потом что бросаюсь к коляске, чтобы схватить на руки сына, который истошно испуганно плачет. Этот звук возвращает меня в реальность.

– Все хорошо, хорошо… мама здесь… – шепчу я, но губы не слушаются и предательски дрожат.

На секунду, когда земля вдруг резко выскальзывает из-под ног, хватаюсь за ручку коляски. Боль в ноге накатывает пульсирующей волной, от которой темнеет в глазах.

Сзади слышится тихий и жалобный скулеж, от которого сердце сжимается в комок.

Зевс.

Я оборачиваюсь. Охранник уже скрутил добермана, прижал его к земле коленом, затягивая ремень на рычащей морде. Пес хрипит и дергается, но уже ничего не может сделать. А в кустах, на влажной газонной траве, лежит белое пятно. Наш маленький храбрый булли пытается подняться на ноги, но тут же падает обратно, не уперевшись толком ни в одну из них. На боку, на белой шерсти расплывается яркое, пугающе алое пятно.

– Зевсик! – Стася срывается с места. Она падает перед ним на колени, прямо в грязь, не замечая ничего вокруг. – Зевсик, маленький…

Ее руки дрожат, она боится к нему прикоснуться, чтобы не сделать больно. Плачет, вытирая слезы грязными руками. Я ковыляю к ним, волоча раненую ногу. Каждый шаг отдается вспышкой боли, но мне плевать. Опускаюсь рядом со Стасей, прижимая к груди Марка. Пес смотрит на меня мутными глазами и тихонько скулит, пытается лизнуть мою руку.

– Тихо, малыш, тихо, – глажу его по голове, стараясь не смотреть на рану на боку. Там… все плохо, кровь идет неумолимо быстрыми толчками. – Ты молодец. Ты герой. Ты нас спас.

Стася поднимает на меня полный ужаса и боли взгляд. Она больше не колючая маленькая поганка, она просто еще очень маленькая девочка, у которой на глазах умирает ее лучший друг.

– Кристина… он же не умрет? – Ее шепот срывается в крик. – Не умрет?!

– Нет, – твердо говорю я, хотя сама в это не верю. – Стась, подкати коляску.

Ее нужно переключить, пока ее паника не превратила меня в размазню.

Как только она это делает – перекладываю туда уже немного успокоившегося Марка и Проше ее присмотреть за братом. Достаю из нижней колясной сумки палантин – ношу его всегда на случай, если погода снова испортить. Прижимаю его к ране булли, пытаясь остановить кровь, но ткань мгновенно пропитывается красным.

Мир вокруг начинает плыть. Звуки становятся ватными.

Я смотрю на свою ногу – штанина разорвана в лохмотья, кровь стекает в кроссовок, хлюпает при каждом движении. Но это фигня.

Важно только то, что белый бок собаки вздымается все реже и реже.

Важно то, что Стася плачет так отчаянно, будто рухнул весь ее мир.

И важно то, что никого кроме меня здесь нет.

Шок – странная штука. Он действует как анестезия, отключая боль и эмоции, оставляя только голую функциональность. Я смотрю на сломанный зонт, на окровавленного пса, на перепуганную насмерть Стасю, и в голове щелкает тумблер. Паника, которая еще несколько секунд назад грозила разорвать меня на части, внезапно просто растворяется.

Охранник что-то бубнит насчет помощи, пытается докричаться до кого-то в рацию, но на ждать когда они там придут к какому-то решению, совершенно нет времени.

Зевс дышит все тяжелее, а ее вываленный из пасти язык бледнеет с каждой секундой.

– Стась, – мой голос звучит сухо и жестко, как приказ, – ты катишь коляску, хорошо? Только быстро.

Она шмыгает носом и решительно дерется за ручку коляски, хоть ее пальцы все равно мелко подрагивают.

Я опускаюсь на колени в грязь. Плевать на джинсы и боль в ноге, которая начинает простреливать от бедра до пятки.

– Ну, иди ко мне, маленький… иди сюда, герой.

Подхватываю Зевса на руки.

Он тяжелый. Господи, какой же он тяжелый.

Килограмм тридцать мышц и костей, которые сейчас висят на мне безвольным грузом. Собачья кровь тут же пропитывает мой свитер, становится липкой и горячей на коже. Булли тихо скулит, когда я поднимаюсь, и этот звук режет больнее, чем клыки добермана.

– Пошли. Бегом!

И мы бежим.

Бежим какой-то сюрреалистичный марафон. Я ковыляю, волоча прокушенную ногу, сгибаясь под тяжестью умирающей собаки. Стася толкает перед собой коляску с плачущим Марком, спотыкаясь и глотая слезы. Охранник пытается навязать свою помощь, но я отталкиваю его плечом, не посылая на хуй только потому что рядом дети.

Сейчас я нашего храброго пса не доверю никому.

Мне кажется, если отпущу булли хоть на секунду, его сердце тут же остановится.

Дом встречает нас тишиной, которая через мгновение взрывается хаосом.

Галина Петровна, увидев нас на пороге – меня, залитую кровью, и белую, как полотно, Стасю, – вскрикивает, роняя полотенце.

– Боже милостивый! Кристиночка! Стася! Да что же это?!

– Галина Петровна, возьмите Марка! – кричу я, не останавливаясь. – Мы в клинику!

На то, чтобы прикинуть дальнейший план действий – пара секунд максимум.

Я не могу взять «Феррари», потому что даже по поселку ездить на нем с ужасом в глазах. Где были мои мозги, когда я думала, что м аленькая торпеда – это машина мечты, вопрос второй.

«Тайкан» приедет только через пару недель.

Остается только «Бентли» Вадима, и я, не раздумывая ни секунды, осторожно кладу Зевса на заднее сиденье Машина стоит в гараже открытой – Вадим часто оставляет ее так.

Ключи… где ключи? Молнией несусь в гостиную, хватаю брелок с чаши на консоли – интуитивно помню, что он кладет его туда. Руки скользкие от крови, металл выскальзывает, с лязгом падает под ноги. Я беззвучно матерюсь сквозь зубы, потому что приходиться нагнуться за ним, и на это простое действие прокушенная нога реагирует огненной судорогой и вспышкой боли.

– Я с тобой! – Стася уже сидит на заднем сиденье.

Она не спрашивает – она констатирует. Сама устраивается в автокресле, сама пристегивает ремни безопасности. Детское личико перепачкано грязью, но челюсть сжата с такой упрямой решимостью, что в пору делать ДНК тест, ей-богу. Сейчас она похожа на него так же сильно, как похож Марик.

Авдеевская порода – мы все ей заражаемся, просто рядом с ним.

– Это может быть… сложно, – все-таки пытаюсь ее отговорить, пока завожу мотор.

– Это! Моя! Собака! – кричит Станислава, и в ее голосе столько отчаяния, что я сдаюсь и давлю на газ.

«Бентли» срывается с места, рыча мощным мотором. Мне было жутко страшно вести эту тяжелую машину еще в прошлый раз, но я изо всех сил делала вид, что справляюсь. Она маневренная и послушная, но меня пугает, что я взяла ее без спроса. И что звонить Вадиму сейчас, чтобы поставить его перед фактом – это как будто еще хуже, чем сесть за руль его обожаемой машинки.

Нога горит огнем. Каждое нажатие на педаль отзывается вспышкой боли, от которой темнеет в глазах. Я до крови закусываю губу, чтобы не закричать.

Только бы успеть, только бы успеть…

Мы летим по трассе. Я стараюсь не нарушать правила, но все равно иногда слышу яростные гудки. В зеркале заднего вида вижу, как Зевс пару раз пытается поднять голову – и каждый раз она безвольно падает обратно.

– Держись, миленький, – шепчет Стася, гладя его мощные короткие лапы. – Все хорошо… хорошо…

Ветеринарная клиника – первая, что выдал навигатор – встречает нас запахом хлорки и лекарств. Я вбегаю внутрь, неся Зевса на слабеющих под его весом руках.

Ноги подкашиваются, я почти падаю, но кто-то подхватывает меня под локти, придерживая и забирая булли.

– Срочно! Кровотечение! Рваные раны!

Каталка, лампы, люди в зеленых костюмах – все смешивается в какой-то испорченный калейдоскоп.

Зевса увозят за двойные двери, а мы со Стасей остаемся в коридоре – грязные, окровавленные и трясущиеся посреди стерильной чистоты. Она сползает по стене на пол, обхватывает колени руками и начинает раскачиваться. Я присаживаюсь рядом, не трогаю ее, но стараюсь, чтобы наши плечи соприкасались, чтобы она знала, что не одна.

Адреналин отступает, и на его место приходит боль.

Настоящая, пульсирующая, невыносимая боль.

Моя штанина теперь пропитана кровью от бедра до колена. Ткань прилипла к коже и каждое движение превращает ее в противно мокрую наждачку. На полу вокруг красные разводы.

– Девушка! – ко мне подходит молоденькая испуганная медсестра. – У вас же кровь. Это укус? Вас нужно показать врачу!

– Это ерунда, – отмахиваюсь я, хотя чувствую, как реальность с каждой минутой расфокусируется все сильнее. – Как наша собака? Он наш член семьи, понимаете?! Сделайте все, пожалуйста! Деньги не важны, совсем не важны!

– Доктор занимается вашим псом. Давайте я вам хотя бы рану обработаю.

Я поддаюсь, не особо понимая, какие манипуляции она проводит со мной в следующие десять минут. Просто фиксирую, что кровь больше не идет, но боль становится сильнее.

Час тянется, как год.

Мы сидим в коридоре. Стася молчит и пьет чай, сделанный кем-то из персонала.

И держит меня за руку ледяной ладонью.

Наконец выходит врач. Окидывает нас взглядом, устало снимает перчатки и потирает переносицу.

– Жить ваш пес будет, – говорит наконец, и у из наших со Стасей ртов синхронно срывается всхлип облегчения. – Задета артерия, животное потеряло много крови, но сердце крепкое. Мы зашили, поставили дренаж. Псу нужно остаться в стационаре хотя бы до утра. Под капельницей.

– Спасибо, – шепчет Стася.

– Спасибо, – подхватываю я, готовая расцеловать его со всей благодарностью мира.

– А вам, милочка, срочно в травмпункт. – Врач переводит взгляд на мою ногу и сердито хмурится. – Если укус серьезный, могут быть повреждены мышцы. И нужно бы сделать укол от столбняка и бешенства.

– Я поеду. Сейчас отвезу ребенка домой и поеду.

На улице уже стемнело, на разгоряченную кожу щек воздух колючий от мелкого дождя.

На этот раз я помогаю Стасе устроиться в автокресле и сама ее пристегиваю. Шок прошел, она заметно притихла и теперь похожа на выключенную куклу. Мне даже хочется, чтобы она открыла рот и выдала какую-то свою фирменную язвительную шуточку, но, если честно, я сама вряд ли способна сейчас на какие-то эмоции.

Я выруливаю «Бентли» на дорогу.

Мне плохо.

Голова кружится, перед глазами плывут цветные пятна. Нога пульсирует так, будто в нее вбили раскаленный гвоздь. Я держусь за руль как утопающий в спасательный круг. В голове на сейчас пульсирует только одна задача: «Довезти Стасю. Просто довезти Стасю. Потом можно отключиться».

«Бентли» идет мягко, уверенно. Это хорошая машина. Надежная. Вадим любит надежные вещи. Я думаю о нем. О том, что он сейчас летит домой – или уже прилетел?.Что я должна была встречать его красивой, спокойной, с ужином. Что должна была подготовить почву перед тем, как рассказать про Бережного. А вместо этого везу его перепуганную дочь в его окровавленной машине, сама похожая на жертву маньяка.

Ничего, главное, все живы. Ведь так?

– Зевс выздоровеет? – слышу с заднего сиденья всхлип Станиславы.

Она маленькая испуганная девочка. В зеркале заднего вида у нее грязь размазана по всему лицу, и под носом мокро.

– Обязательно выздоровеет, – говорю со всей уверенность, которая во мне вообще есть. – Он же тоже Авдеев.

Она громко всхлипывает и еще громче шмыгает носом.

Мы почти приехали. Осталось повернуть на развязку, ведущую к поселку.

Светофор мигает желтым. Я притормаживаю, собираясь повернуть налево.

Смотрю в зеркала – пусто – и начинаю маневр.

И в этот момент, словно из ниоткуда, справа, прямо на красный, вылетает черный «Лексус».

Несется просто на скорости света.

Я вижу его боковым зрением – хищная решетка радиатора, свет фар, разрезающий темноту.

Время снова замедляется, мое сердце – останавливается.

Я понимаю, что он не успеет затормозить, а я не успею проскочить.

Автомобиль летит прямо в пассажирскую дверь. Туда, где сидит Стася.

Я громко кричу, но, кажется, только в своих мыслях.

В моменте так страшно, что ладони прилипают к рулю.

Но инстинкт работает быстрее мозга. Я резко выкручиваю влево, уводя удар от ребенка.

Жму на газ, пытаясь уйти с траектории.

Удар.

Скрежет металла, от которого лопаются перепонки.

«Лексус» бьет нас в заднее крыло.

Тяжелый «Бентли» заносит. Машину крутит на мокром асфальте.

Мир превращается в карусель из огней, визга шин и черноты. Я пытаюсь выровнять руль, но нас все равно тащит на обочину. Прямо в бетонный столб освещения.

Еще удар. Резкий и жесткий, выбивающий дух.

Меня швыряет вперед. Ремень безопасности впивается в грудь, ломая ключицу.

Подушка безопасности бьет в лицо, с силой боксерской перчатки.

Кажется, я выключаюсь на несколько секунд. Или дольше?

В себя прихожу от противного тонкого, нарастающего писка в ушках.

Во рту вкус крови и какой-то химии. Открываю глаза, пытаясь сфокусироваться. Перед лицом – сдувшаяся белая тряпка, лобовое стекло в паутине трещин.

Из-под смятого гармошкой капота валит пар.

– Стася… – Я пытаюсь повернуть голову, но боль в шее будто раскалывает голову надвое. – Стася!

Сзади слышится всхлип.

– Я… я здесь…

Господи, жива. Я отстегиваю ремень, игнорируя боль в груди плече – левая рука меня почти не слушается – и переваливаюсь назад, между сиденьями. Стася сидит, вжавшись в спинку кресла – страшно бледная, глаза огромные и на лбу огромная ссадина. Но она цела.

– Ты как? Где болит? – Кое-как ощупываю ее руки и ноги, за секунды вспоминая все свои знания об оказании первой помощи.

Слава богу, крови на ней нет, ниоткуда не торчат обломки костей.

– Мне страшно… – шепчет она, громко клацая зубами. – Мне страшно, Кристина…

– Все, все… Я здесь.

Я пытаюсь открыть дверь. Заклинило.

Толкаю здоровым плечом.

Больно.

Еще раз.

Дверь поддается с противным скрипом.

Вытаскиваю Стасю из машины. Ставлю ее на землю. Ноги не держат, меня шатает как в шторм. Вокруг собираются люди. Останавливаются другие машины. Кто-то кричит, кто-то звонит в «скорую». Я смотрю на «Бентли» Вадима – передняя часть всмятку, фары разбиты, крыло, куда пришелся первый удар, вмято внутрь.

Его любимая машина спасла нам жизни, но теперь она похожа на груду дорогого, искореженного металла и я даже не представляю, поддается ли все это ремонту.

Я сползаю по колесу на грязный асфальт.

Сил нет совсем, ни капельки.

Боль в ноге, про которую я забыла в момент аварии, возвращается с удвоенной силой. Кровь снова течет, пропитывая джинсы, носок и кроссовок. Голова кружится так, что тошнит.

Я закрываю лицо руками, пытаясь осознать эту минуту как окончательный конец.

Как большую жирную точку в середине моего испытательного срока.

Я без спроса взяла его машину – и разбила ее.

Я подвергла опасности наших детей (хотя откуда, господи боже мне было знать, что у охраны кого-то из наших соседей сбежит сторожевой доберман?!)

Из-за меня чуть не погибла наша собственная собака.

Я просто ходячая катастрофа.

Вадим меня никогда не простит. Даже если у нас самый офигенный в мире секс, я мать его сына и он меня немножко любит – … этому всему тоже есть предел.

Я сижу на обочине, прижимая к себе дрожащую Стасю, и тихо плачу. Не от боли или страха, не от оглушающего воя сирен.

А от полной окончательной безнадежности.

Глава тридцать восьмая: Хентай

Аэропорт остался позади.

Я веду машину сам. Водитель остался в терминале с багажом – после вымотавшего в край Нью-Йорка мне нужно почувствовать руль и скорость, даже если это немного непривычный для меня «Ровер».

В этот раз Америка доковыряла меня не тугими переговорами – там как раз все прошло гладко как по маслу.

Я, оказывает, очень соскучился. Так сильно, что стрелка спидометра уверенно переваливает за сто двадцать. Впервые за много лет спешу домой не для того, чтобы переодеться и ехать дальше, а чтобы там остаться. Впереди выходные, может, забрать их на конюшни? Кристина пусть загорает, Стаська упражняется в верховой езде, Марк – на мне. И никаких звонков – на хуй вообще телефон выброшу.

Кстати, про телефон.

Еще раз проверяю нашу с Барби переписку – мое последнее сообщение, страшно сказать, уже почти сутки без ответа. И даже не прочитано. Я стараюсь не сильно на этом зацикливаться – мало ли что, может, замоталась, устала, у нее же там сейчас какой-то важный гончарный проект за все деньги мира. Но…

Ладно, наверное, так даже правильнее, что она прочитает его когда я буду уже рядом.

Бросаю взгляд на часы – и еще немного газую.

Пиздец, реально соскучился. Даже по тому, что ночью из кровати не раздается собачий храп.

Весь багажник забит подарками: телескоп Стаське, еще пара конструкторов для нее и какой-то сумасшедший пазл, с которым, как мне сказали, справится сможет только Эйнштейн, но я уверен, моя дочь разделается за пару дней.

Погремушки и игрушки для Марика.

И для Крис… много всего: драгоценности, часы, сумки. Не знаю, зачем ей все это, но когда представлял, как будет носиться вокруг и вилять воображаемым хвостом, потроша очередную коробку, хотелось… чтобы этот процесс был бесконечным.

Ехать еще минут двадцать, но мысленно я уже дома.

Представляю, как войду, окунусь в запах кофе и хаоса. Как Стаська прыгнет на руки, как сын обязательно запищит и снова попытается выдрать мне клок волос, как только возьму его на руки.

Как Кристина сморщит нос в ответ на мои попытки поцеловать ее колючей, как ад, рожей. И как в ответ на надуманное сопротивление – прижму ее еще крепче.

Музыку в салоне «Ровера» перебивает звонок с незнакомого номера.

Я хмурюсь. Кто может звонить мне на личный в девять вечера в пятницу?

Все рабочие вопросы я перенаправил Алёне, дав четкие инструкции – меня не кантовать до понедельника, даже если на нас будет лететь метеорит.

Нажимаю «принять», выводя звук на громкую связь.

– Слушаю.

– Авдеев Вадим Александрович? – Голос на том конце связи казенный, лишенный эмоций.

– Да. Кто это?

– Старший лейтенант полиции Ковалев. Кем вам приходится гражданка Таранова Кристина Сергеевна?

Мир за лобовым стеклом дергается и замирает.

Звук мотора сначала становится тише, а потом совсем исчезает.

Остается только этот голос и стук моей крови в висках.

Полиция. Кристина. В голове мгновенно вспыхивают самые страшные сценарии.

– Она моя жена, – говорю, не задумываясь. Это проще и быстрее. – Что случилось?

– Ваша супруга попала в ДТП. На развязке у поселка «Сосновый бор».

– Она… в порядке? – Язык деревенеет, голос становится металлическим.

– Жива. Но состояние… Машина всмятку, сработали подушки. Там еще ребенок был. Девочка.

– Стася… – выдыхаю как будто все, что есть в легких.

– Да, Станислава Вадимовна. Обе живы, «скорая» на месте. Но вам лучше подъехать. Ситуация… непростая.

Я больше ничего не спрашиваю.

Педаль газа уходит в пол. Двигатель с ревом бросает машину вперед.

Вместо дороги только красная пелена перед глазами.

Крис. Стася. Авария. Как? Почему?

Кристина все-таки решила погонять на той красной консервной банке?

Но она бы никогда в жизни не взяла с собой Стаську – исключено, она трясется над безопасностью наших детей так же фанатично, как я сам.

Что, блять, произошло?!

Десять минут до поселка – самые длинные десять минут в моей жизни.

Я лечу, подрезая попутки, игнорируя камеры.

Внутри просто ледяной ад.

А еще молюсь всем богам, в которых не верю, чтобы за это время больше ничего не случилось. Чтобы я успел.

Проблесковые маячки замечаю издалека – синие и красные красные вспышки разрезают темноту и легкий вечерний туман.

Скорая. Две полицейских машины. Эвакуатор.

Я влетаю в этот хаос и резко торможу, оставляя черные следы на асфальте.

Выскакиваю из машины, даже не заглушив мотор.

Первым в глаза бросается «Бентли». Сейчас моя машина похожа на скомканную пивную банку, которую со всей дури швырнули в бетонный столб: морды нет, лобовое стекло в паутине, бок вмят так, что дверь оказалась в салоне.

Если бы удар пришелся на полметра левее…

Впервые за много лет меня мутит до тошноты.

Насрать на железо.

Сука, где мои девчонки?!

Вокруг суетятся люди. Врачи, полицейские, зеваки.

– Где они?! – рявкаю я, хватая за плечо первого попавшегося мента. – Где моя жена и дочь?!

– Тише, гражданин, тише… Вон там, на обочине. Врачи осматривают.

Я поворачиваюсь. На грязном бордюре, в свете мигалок, сидит Кристина.

Прижимает к себе Стасю – одной рукой крепко, а вторая болтается вдоль тела словно плеть. И Стаська вцепилась в Крис намертво – как клещ. Я уже видел ее такой испуганной. Несколько лет назад, и человека, который такое с ней сделал, я сжил со свету. Теперь жалею, что не буквально.

Делаю пару шагов.

Останавливаюсь, чтобы выдохнуть – желание сгрести их обеих в охапку настолько сильное, что с моими габаритами может аукнуться хуй знает какими последствиями.

Моя маленькая Барби, которую я точно оставлял улыбчивой и счастливой, сейчас бледнее мела. У нее кровь на лбу, огромный синяк на скуле, уже превратившийся в отек. Джинсы на одной ноге разодраны в клочья и пропитаны кровью.

Но она не ноет и не плачет. Просто крепко держит Стаську одной рукой и раскачивается, как маятник, видимо инстинктивно вот так успокаивая. А еще – трет ее макушку подбородком, пока медики быстро оценивают состояние ее рук и ног.

Живы.

Блять.

Я делаю вдох – первый настоящий вдох за последние двадцать минут.

Иду к ним, но наперерез моему прущему как танк телу, вылетает какой-то мужик – морда красная, вонь от перегара плотная, как в дешевой наливайке.

– Слышь, это твоя истеричка там? – орет мне в лицо, бесконтрольно и слишком близко размахивая руками. – Ты видел, что эта сука сделала с моей тачкой?! Она навстречку вылетела! Я вас, ёбаный в рот, засужу понял?! Я тебя…

Останавливаюсь. Медленно опускаю взгляд вниз – эта бухая тварь раза в два меньше меня. Смотрю на него, потом – на стоящий поперек дороги «Лексус».

Значит, вот этот штопаный гандон чуть не угробил моих девочек.

Сознание затапливает холодная и бесцветная ярость.

Тело работает на рефлексе: «Моих. Трогать. Нельзя».

Кулак врезается точно ему в висок – без жалости, без предохранителей, так, что гниду раскручивает как юлу.

Он падает на асфальт на спину, как жук.

Начинает пьяный визг, но тут же осекается, когда склоняюсь над ним и смотрю четко глаза в глаза. Боковым зрением фиксирую возню, которую успокаивает мой очень вовремя подъехавший «безопасник». Еще мне не хватало с ментами разбираться из-за того, что я реализую свое законное право отпиздить ёбаную тварь.

Для начала.

– Ты, – говорю тихо. Очень тихо. – Ты сейчас заткнешься. Сядешь в патрульную машину. И будешь, сука, писать завещание и молиться, чтобы с ними все было в порядке. Потому что если с моей жены и дочери упал хоть волос, я тебя уничтожу. Сотру твои кости в ёбаный порошок, а ты будешь скулить и жалеть, что не сдох в этой аварии.

Он бледнеет. Пытается что-то вякнуть, но слова булькают в кровавой каше, которой стало его лицо.

Я дергаю головой в сторону «безопасника».

– Саш, – собственный голос сейчас звучит как лязг затвора, – этого – оформить по полной. Алкоголь, превышение, покушение. Юристам фас. Выясни, кто эта сука. Хочу знать о нем все. Через час.

Я ему кадык зубами выгрызу, блять.

– Понял, Вадим Александрович.

Забываю о нем. Он больше не существует. Он – труп, просто еще не знает об этом.

Иду к своим.

Кристина поднимает голову. Ее судорожный всхлип слышу даже с расстояния.

Но в зеленых глазах почему-то не радость и не облегчение.

Там мечется паника, подстрекаемая начавшей резко дрожать нижней губой.

Смотрит на меня, потом мечет взгляд в сторону разбитого «Бентли», потом снова на меня.

Сжимается, как улитка без панциря.

– Вадим… – еле слышу ее слова, когда нас разделяет всего пара шагов. Начинает тараторить быстро и сбивчиво. – Прости… Я… я взяла машину… без разрешения… Я все… всегда… порчу…

Она плачет – беззвучно и как-то обреченно.

Слезы текут по щекам, размазывая грязь и кровь.

Ты серьезно из-за машины так убиваешься, коза? Сидишь тут, истекая кровью, едва живая, явно спасшая мою дочь, и думаешь, что я буду орать из-за куска железа?

Я опускаюсь перед ней на колени, прямо в грязь и мазут, в осколки стекла.

– Тише… – Мой голос голос тоже хрипнет.

– Я была… осторожной… клянусь! – лепечет Барби – и начинает трястись с новой силой. – Я знаю, как ты… любишь эту… машину… Прости, пожалуйста… пожалуйста, пожалуйста…

– Барби… помолчи, – шепчу я, запускаю пальцы ей в волосы и прижимаю лицом к своему плечу, лишая ее возможности в принципе открывать рот.

– Папа, это не она! Не ругай ее! – Стаська, наконец, выпадает из ступора, отлипает от Кристины и бросается мне на шею, рыдая в голос. – Она нас спасла! Там была собака… огромная… она хотела нас съесть… Кристина ее била… зонтом… а потом Зевс…

Слушаю ее сбивчивый пересказ – и волосы на затылке становятся дыбом.

Перевариваю, пока Стаська выпускает пар словами через рот, а Барби – молча всхлипывая мне в плечо.

Связываю, что сначала на мою жену и детей напала ёбаная дикая скотина, потом эта же скотина отправила в реанимацию моего добродушного пса, а в завершение…

Я смотрю на «Бентли» – весь удар пришелся в водительскую дверь и крыло. Если бы она не вывернула руль… «Лексус» вошел бы в пассажирскую дверь. Там, где сидела Стаська.

А если бы не класс безопасности моей машины, я обнимал бы сейчас не свою Барби, а труп.

У меня в башке столько картинок с подписями «А если бы…?» – и на каждой пиздец. Никогда в жизни меня так тотально не крыло. Есть ощущение, что любое касание ко мне перерастет во взрыв с воронкой до самого ядра глубиной.

– Так, молодой человек, девушку нужно госпитализировать, – слышу над головой сиплый и очень не молодой мужской голос.

Над нами стоит врач в костюме скорой – седой, сосредоточенный, но явно понимающий, что со мной сейчас нужно аккуратно. Адреналин реально так жестко ебашит в голову, что приходится зажать внутренний «ручник», чтобы не наломать дров сгоряча.

Врач.

Кристина в крови.

Двое санитаров подкатывают к нам носилки, но я не хочу отпускать ее еще хотя бы минуту. Подхватываю на руки, прижимаю к себе, видимо, немного не рассчитав силы, потому что она негромко вскрикивает и от боли закусывает губу.

– Прости, Барби, я пиздец какой неуклюжий медведь, – в горле дерет.

– Все хорошо, – улыбается она, все еще морщась. У нее явно что-то с плечом, потому что оно бесформенно и вяло как будто стекает вниз от ее ключицы. – Прости за машину, Авдеев…

– Да насрать мне на машину, – рычу я. – Это просто долбаное железо. Плевать вообще. Хочешь, я тебе завод куплю?

– Зачем мне завод? – она часто-часто моргает, как будто пытаясь не расплакаться.

– Чтобы больше не говорила глупости. Будешь тачки бить кажущую неделю, только бутылками от шампанского.

Я несу Барби к «скорой», почему-то с паникой отмечая, какая она пугающе легкая. Такая маленькая и хрупкая, что кажется, даже я могу переломить ее своими грубым руками.

Стася идет рядом, прижимая к груди какой-то грязный шарф.

– Зевс в клинике… – снова всхлипывает Кристина. – Утром нужно приехать, проведать, если вдруг… его не отпустят домой. Он же там… совсем один, понимаешь? Ему там… плохо…

– Я разберусь.

Я, блять, со все разберусь – с Зевсом, с хозяином той твари, с водителем «Лексуса».

Со всем миром разберусь.

Укладываю Кристину на носилки возле машины «скорой», с огромным трудом заставляю себя сделать шаг назад, обхватываю ладонь Стаськи, которую она ту же сует мне в руку – уходить она тоже не собирается.

Врач начинает разрезать джинсу на ноге Крис. Мой взгляд падает на глубокую рваную рану от укуса – от бедра, вниз, через колено. Такое чувство, что по ее коже прошлась не собачья пасть, а какой-то остро отточенный винт, кожа вспухла, налилась и стала синюшной.

Меня передергивает.

Почему все это случилось когда меня не было рядом?!

– Это совсем не больно, – через силу улыбается Крис – наверное, на моей роже написано что-то такое, что меня срочно нужно в этом убедить. Только ее наигранная бравада как-то совсем не вяжется с белыми обескровленными губами. Но Барби все равно продолжает: – Я крепкая, Авдеев. Я же… актив, помнишь?

Она пытается шутить даже на грани обморока.

Пока руки врача что-то колдуют над ее ногой, я беру в ладони ее руку – грязную, в крови, но абсолютно плевать – и прижимаю к своей щеке. Хочу заякориться от ее касания, чтобы не разорвало от желания прямо сейчас начать перекраивать мир для моего прайда – где не будет долбоебов, где забор будет до неба, но невидимый и совершенно устойчивый даже для грязного воздуха и плохих запахов.