Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)

Глава шестнадцатая: Барби

Еще одна неделя проносится как в тумане: студия, курсы, йога. Я потихоньку изучаю информацию о том, какой должна быть коляска для новорожденного: на что обратить внимание, что важно, что – не очень. Разглядываю модели, которые хвалят опытные мамочки, составляю маленький список, ищу магазины, в которых эти модели есть в наличии.

Но как-то ничего не щелкает – так, чтобы вот посмотрела и, как говорится, «просто возьмите мои деньги!» Надеюсь, что любовь случится, когда увижу вживую – на ходьбу по магазинам оставляю себе целые выходные, и на этот раз планирую сделать это сама. Как взрослая.

Вечером во вторник, накануне моего планового визита в клинику, звонит Алёна – даже не удивляюсь, когда после официального вежливого приветствия слышу: «Вадим Александрович будет ждать вас там». Не «хотел бы», не «может быть». А просто – будет. Словно речь о погоде – неизбежной и не подлежащей обсуждению.

Я приезжаю на десять минут раньше, наивно надеясь проскользнуть внутрь незамеченной, чтобы избежать неловкой встречи на улице. Не знаю, почему увидеть его внутри кажется мне менее тяжелым, чем встреча на крыльце. Ноль догадок.

Но это все равно не важно, потому что Вадим уже здесь.

Я замечаю его сразу. Он стоит, прислонившись к стене у входа, и смотрит куда-то в сторону. Сегодня не в костюме. На нем темно-серые брюки из тонкой шерсти и кашемировый свитер в тон. Свободный, с широким воротом, из которого видны острые, чуть выступающие ключицы. Он выглядит… иначе. Не как безжалостный хищник и не как хозяин мира. А просто как мужчина.

Немножко уставший, как будто?

Может быть, дело в легких тенях, которые залегли у него под глазами, и которых я не видела раньше. Или в том, как стоит, чуть сильнее завалившись на плечо? В этом есть какая-то новая, незнакомая мне уязвимость.

Вадим поворачивает голову, наши взгляды встречаются. Он не улыбается.

Просто кивает и отталкивается от стены, делая шаг мне навстречу.

– Привет. – Голос у него немного охрипший.

– Привет, – отвечаю я, инстинктивно сжимая ладони вокруг ремня переброшенной на плечо сумки. Чтобы не поддаться глупому желанию убрать волосы с его лба.

Мы заходим внутрь.

В кабинете Ирины Андреевны все проходит по отработанному сценарию. Она говорит, он слушает, иногда задавая короткие, точные вопросы. Она хвалит мою послушность – он кивает, никак не комментируя. Я молчу, превратившись в тень.

– Что ж, а теперь предлагаю вам небольшую экскурсию. – Ирина Андреевна поднимается, делает приглашающий жест. – Палата, в которой будет лежать Кристина и малыш. Если будут какие-то замечания – можно выбрать другую или добавить что-то по вашему желанию.

Мы идем по длинному, стерильно-белому коридору в соседний корпус. Вадим чуть впереди, я – на полшага сзади. Смотрю на его широкую спину, на плечи, напряженные под тонким кашемиром, и чувствую странную, неуместную волну беспокойства.

Хотя с чего бы? Он ни единым жестом не дал понять, что что-то не в порядке.

А спрашивать о таком чужого мужчину…?

Успокойся, Крис, о нем ведь уже заботится его Безобразная Лиза?

Родильное отделение встречает нас тишиной и легким, абсолютно ненавязчивым запахом чистоты. Воронцова показывает палату. Огромную, светлую, больше похожую на номер в дорогом отеле. Большая функциональная кровать, диван для посетителей, отдельная ванная комната. Есть красивый пеленальный столик и кроватка. И огромное окно с видом на море. Если на секунду абстрагироваться, то я могу представить, что это не новое для меня место, а немножко переделанная гостиная в моей квартире.

– Здесь очень… уютно, – вырывается у меня. Никто, конечно, мой вердикт не спрашивает, но все равно говорю.

Вадим, наоборот, оглядываясь по сторонам, немного хмурится.

– Я привезу кресло-качалку, – наконец, говорит он, и Воронцова кивает с самой одобрительной улыбкой на свете.

Мы выходим из клиники, и на крыльце Авдеев вдруг останавливается, преграждая мне дорогу.

– Кристина.

Я, чуть не влетев в него носом, делаю торопливый шаг назад и, мысленно собравшись с силами, поднимаю взгляд.

– Я купил коляску. И автокресла. – Вадим все еще немного хмурится. – Одно останется у меня в машине. А остальное нужно завезти тебе. Посмотришь, разберешься. Виктор сам поставит кресло в машину, когда придет время.

Я пожимаю плечами. Какая разница?

– Хорошо.

– Давай сейчас? – Он бросает взгляд на часы.

Уже почти пять, наверное, хочет успеть поскорее сбросить с себя эту ношу, и побежать на свидание к своей…

Я стискиваю челюсти и еще раз пожимаю плечами – ок, сейчас так сейчас.

Вадим открывает передо мной дверь «Бентли». Но на этот раз – переднюю. Пассажирскую.

Я на мгновение замираю, проглатываю вечное желание спорить и, не говоря ни слова, сажусь.

Мы едем молча. Он пару раз отвечает на звонки, решает какие-то рабочие вопросы. Я смотрю в окно и чувствую себя так, будто мы – просто двое незнакомцев, случайно оказавшихся в одной машине. Даже пытаюсь выковырять у фантазии пару тем для ненавязчивого вежливого разговора, но не получается.

Дома я поднимаюсь в квартиру первой. Вадим – через несколько минут. Вносит огромную коробку с коляской, потом – автокресло. Ставит все это посреди гостиной.

– Спасибо, – говорю я, понятия не имея, что еще сказать.

Он как будто вообще не реагирует. Начинает распаковывать коробку. Его движения – быстрые, уверенные. Достает детали, инструкцию, которую тут же откладывает в сторону, и начинает собирать коляску. Без единого лишнего движения. Как будто делал это всю жизнь.

Я мнусь рядом. Мне… нужно что-то делать? Или просто уйти и не мозолить ему глаза?

– Хочешь чаю? Или воды? – просто чтобы нарушить эту давящую тишину.

– Кофе, – бросает Вадим, не отрываясь от своего занятия. – Если не сложно.

Иду на кухню. Руки немного дрожат, взгляд бегает по полкам, скользит в сторону кофе-машины. Господи, зачем я предложила? Я же здесь ни к чему пальцем не притронулась, я… не…

– Что такое, Кристиночка? – Галина Петровна отвлекается от пирога с вишней, сразу чутко реагируя на мою панику.

– Вадим… – Спотыкаюсь. Мне можно называть его просто по имени, когда рядом – посторонние? Боже. Да какая к черту разница, я же и так все время у нее на виду, она все прекрасно понимает про наши «отношения» – даже если не в деталях, но точно в курсе, что мой ребенок явно не про «… и жили они долго и счастливо». – Вадим попросил кофе. Я не… знаю…

Она тут же кивает, вытирает руки и зовет меня к себе, на свою половину кухни.

Чувству себя полной безрукой идиоткой, когда захожу на территорию, куда, кажется, моя нога ступает почти впервые. Галина Петровна протягивает мне турку, чашку, одну банку с молотым кофе, другую – чуть поменьше – с порошком корицы. Мотаю головой – Авдеев так не любит. Кажется.

Под ее чутким руководством, сама варю кофе, и даже успеваю «поймать» до того, как начинает пузыриться. Переливаю в чашку. Разглядываю с таким триумфом, будто добыла ископаемое сокровище. Беру блюдце двумя руками и осторожно, чтобы не пролить, несу ему.

Вадим уже почти закончил.

Коляска стоит посреди гостиной.

И она… идеальна. Темно-серая, почти графитовая, с элементами из бежевой кожи. Стильная, хищная, футуристическая. На колесных дисках и на кожаной ручке – маленький, но узнаваемый герб. Желтый щит со вздыбленной черной лошадкой.

«Феррари».

Ну, конечно.

Рядом стоит автокресло. Такое же бежевое, с таким же гербом.

– Серьезно, Авдеев? – вырывается у меня, и я не могу сдержать усмешку. – Феррари? Это же просто коляска и кресло. Совсем не обязательно…

Он поднимает взгляд, замечаю на губах тень улыбки.

– Мне захотелось, – потирает уголок рта большим пальцем, как будто только для того, чтобы не улыбнуться еще шире.

Выразительно смотрит на чашку и я, мысленно чертыхнувшись, отдаю ему кофе.

Нарочно становлюсь так, чтобы ему пришлось протянуть руки. Потому что боюсь подойти ближе – кажется, сдурею, если вдохну его запах. Почему-то в последнее время он действует на меня особенно остро. Как будто вместе с его сыном, во мне заодно зреет зависимость, потребность до него дотрагиваться. И чем дальше – тем тяжелее ей сопротивляться.

Чтобы не пялиться на его губы, пока он прикладывает их к чашке, перевожу взгляд на коляску. Не знаю, дело ли в том, что у меня больше нет сил с ним пререкаться, или потому что она и правда идеальна, но все, что я чувствую – это восторг. Даже могу представить, как буду катать в ней своего маленького Авдеева.

– Она что – тоже разгоняется до сотни за три секунды? – пытаюсь пошутить. И, пересилив себя, все-таки делаю шаг вперед, чтобы погладить кожаную ручку. Она настолько приятная наощупь, что хочется пищать от какой-то почти детской радости. Катаю – взад-вперед. Мягко, плавно, почти невесомо.

– Почти, – скорее слышу, чем вижу, как Авдеев прячет довольную улыбку. – И у нее карбоновая рама.

Когда снова перевожу на него взгляд – натыкаюсь на синие глаза. Он как раз смотрит открыто, без стеснения. Явно ни на секунду не ковыряя себя мыслью, насколько это уместно. Похоже, из нас двоих, только я загоняюсь на тему «слишком близко, слишком знакомо».

– Тебе не нравится? – Чуть-чуть хмурится.

– Нравится, – озвучиваю только десятую долю своего восторга. Остальное держу внутри на толстой-толстой цепи.

Не раскатывай губу на чужого мужика, Крис. Он это делает для своего сына – ты здесь вообще не при чем.

И все-таки, несмотря на наше ситуативное перемирие, чувствую себя страшно неловко.

Уже вечер. Наверное, было бы вежливо пригласить его на ужин, даже если он снова откажется. Но я держу рот на замке – помню данное самой себе обещание ничего не предлагать, и больше никогда не делать первый шаг. Ему, очевидно, есть с кем проводить вечера. А я не хочу превращать авдеевские отказы в славную-добрую традицию.

– Ой, Вадим Александрович, а вы еще здесь! – Из кухни выходит Галина Петровна. Всплескивает руками. – А я как раз пирог в духовку поставила, и мясо почти готово – минут двадцать и можно за стол. Может, останетесь на ужин?

Я прикусываю губу.

Нет, на нее совсем не злюсь – она просто вежливая. Она просто не знает, что Авдеев приходит не за тем, чтобы наводить мосты с инкубатором, в котором зреет его сын. Он просто очень ответственный, и держит свои инвестиции под контролем. Выражаясь его языком – я просто очень доходный, но высокорисковый актив.

Но, как ни странно, проходит несколько долгих секунд, а «нет» я так и не слышу.

Замечаю только, что Вадим опять на меня смотрит. Вопросительно. Как будто ждет моего решения.

А я, после секундной заминки, киваю. Хорошо, оставайся…

Но тут же семеню на кухню вслед за Галиной Петровной, бормоча на ходу:

– Я помогу…

А на самом деле – просто чтобы сбежать. То ли от этого напряжения, то ли от своих собственных, предательских чувств – не знаю, и знать – не хочу.

Галина Петровна снова все понимает без слов, дает мне посильную работу – мою зелень, режу хлеб. Руки двигаются на автомате.

Когда все готово, делаю мысленный вдох и возвращаюсь в гостиную, чтобы позвать Авдеева к столу. Пока иду – потихоньку, как воришка – прислушиваюсь. Боюсь, до дрожи в коленях боюсь, что он там как раз говорит по телефону, воркует со своим страшилищем, которое, судя по всему, не оставляет его ни днем, ни ночью.

Услышу – и у меня сердце разорвется от боли.

Но как будто тихо.

Заглядываю.

И замираю на пороге.

Вадим лежит на диване – так вот для чего этот огромный белый монстр! – заложив руку за голову и согнув одну ногу в колене. Его лицо – абсолютно безмятежное. Длинные, черные ресницы отбрасывают тени на загорелые щеки. Губы чуть приоткрыты.

Он спит.

Выглядит таким… уязвимым. Таким уставшим.

Только сейчас по-настоящему осознаю те темные круги у него под глазами, которые заметила еще утром. Он ни разу не пожаловался. Ни словом, ни жестом не показал своей усталости. Хотя я знаю, в каком бешенном ритме он живет, как много работает. И сколько сил требуется, чтобы держать все под контролем.

Я просто стою и смотрю, чувствуя, как сердце наполняется нежностью, как ее уже через край.

Тихо, на цыпочках, поднимаюсь к себе в спальню. Беру с кровати подушку – пробую, левая или правая? Какая мягче? Беру правую, хотя они абсолютно одинаковые, взбиваю, тихонько возвращаюсь назад.

Опускаюсь на колени рядом с диваном.

Осторожно, боясь разбудить, пытаюсь подсунуть подушку ему под голову.

Вадим приоткрывает глаза. Сонные, потемневшие, бездонные. Моргает, но не открывает их полностью. И все же чувствую – как будто трогает взглядом мое лицо.

А у меня – искры под кожей, огромные, раскаленные. Кричать хочется. И целоваться. С ним. Пока сонный, расслабленный, пока… как будто бы снова мой.

Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга.

Потом Вадим чуть приподнимает голову, помогая устроить подушку. Волосы касаются моих пальцев. Едва держусь, чтобы не провести по ним ладонью.

Чувствую его запах. Тепло.

Зачем ты так близко, Тай? Так мучительно, невыносимо близко…?

На мгновение кажется, что вот сейчас протянет руку, обнимет, прижмет к себе.

Я задерживаю дыхание, даже жмурюсь, превращаясь в концентрированный слух.

Но он просто снова закрывает глаза.

И засыпает, оставляя меня один на один с бесполезной, рвущей меня на части нежностью.

Я отступаю от дивана, как от огня, пятясь назад на цыпочках. Дыхание застревает в горле – боюсь, что малейший шорох, даже взмах моих ресниц, разрушит наше хрупкое, почти нереальное перемирие. Вадим спит. Здесь, в моей гостиной, в нескольких метрах от меня. И это осознание – одновременно и самое страшное, и самое прекрасное, что случалось со мной за последние месяцы.

Возвращаюсь на кухню, в свое единственное убежище. Галина Петровна как раз заканчивает накрывать на стол, но, увидев меня, тоже замирает. Сначала смотрит на меня, потом – в сторону гостиной, и ее добрые, карие глаза полны невысказанных вопросов и тихого понимания.

– Спит, – почему-то говорю шепотом. Все еще чувствуя тупую боль от того, что говорю это о чужом мужчине.

– Даже большие и очень серьезные мужчины иногда немножко устают, – Галина Петровна качает головой.

Молчу. А что я могу сказать? Что мне до боли, до спазма в груди хочется его обнять – вот такого? Что хочу укрыть его пледом, сесть на пол рядом с диваном и просто смотреть, как он спит? Что эти минуты хрупкой тишины для меня дороже всех его денег и контрактов?

– Кушать будешь? – Галина Петровна кивает на все еще пустые тарелки.

– Я… я не голодна. Потом. – Вижу ее строгий взгляд и добавляю: – Обещаю.

Это ложь. Я голодна, но не по еде. Мой голод… он про другое.

Я изголодалась по моему Хентаю. По его теплу и запаху. Я адски скучаю по его голосу, когда он не режет сталью, а обволакивает бархатом.

Галина Петровна понимающе вздыхает, но не спорит. Молча убирает тарелки, накрывает кастрюли крышками, превращаясь в добрую, заботливую тень.

– Ну, я тогда пойду, Кристиночка. Поешь только обязательно, моя хорошая. Пока горячее, ладно?

Я остаюсь одна: наедине со спящим Вадимом и целым легионом моих собственных демонов.

Проходит час, который тянется, как вечность. Потом еще один.

Я сижу на кухне, пью остывший чай и смотрю в темное окно, в котором отражается мое бледное, напряженное лицо. Боюсь идти в гостиную. Боюсь снова его увидеть. Боюсь, что не выдержу – подойду, дотронусь, разбужу. И он снова превратится в беспощадного Авдеева, для которого у маленькой грязной Тарановой есть только пара персональных холодных улыбок и выражение лица «ты просто пустое место».

Пока мою чашку, сквозь шум льющейся воды слышу звонок его телефона.

Замираю. Не хочу подслушивать, потому что это неправильно. Но ноги сами несут к арке. Останавливаюсь в тени, где меня не видно, превращаясь в любопытного призрака в своем собственном доме.

Вадим проснулся. Сидит на диване, трет лицо ладонями. В его движениях – усталость и сосредоточенность, голос – до сих пор сонный, немного хриплый. И почему-то настолько интимный, что у меня пересыхает во рту.

– Да. Слушаю.

Я задерживаю дыхание, сжимая кулаки.

Только не она. Пожалуйста, только не Лиза.

– Нет, я не в офисе. Что там у вас? – Он слушает несколько секунд, а потом его голос мгновенно меняется. Сонная хрипотца исчезает, уступая место холодной, рубленой автоматной очереди слов. Это больше не Тай. Это Авдеев. В. А. – Сколько? Вы охуели там все, что ли? Я же сказал, никаких превышений сметы. Мне плевать на инфляцию и на курс. У нас есть договор. И если вы не уложитесь в бюджет, я выебу вас всех, по очереди. Я понятно объясняю?

Работа. Слава богу. Как наркоман, кайфую от этой маленькой дозы облегчения. Такого сильного, что на мгновение кружится голова, и приходится опереться на стену.

Он говорит еще несколько минут, отдает короткие, четкие приказы, как генерал на поле боя. Потом отключается, с шумом выдыхает, и этот звук кажется мне звуком спускаемого пара в перегретом котле.

Слышу, как встает. И, собрав в кулак всю свою волю, выхожу из тени.

Он стоит посреди гостиной, растрепанный, сонный, и проводит рукой по волосам. На мгновение выглядит потерянным, и это так не похоже на того Авдеева, который только что по телефону грозился всех уничтожить.

– Прости, – замечает меня, – отключился.

Бросает взгляд на часы. Красивое лицо снова становится жестким.

Я прикусываю губу, чтобы не закричать: «Не надо, не становись таким… снова».

– Пиздец. Уже девять. – Как будто извиняется. Как будто ему тоже жаль, что эта короткая передышка закончилась.

Хотя с чего бы? Это я сейчас останусь одна, а ему есть к кому возвращаться.

– Я сейчас умоюсь и уеду.

Я молча киваю.

Хочу сказать: «Останься».

Хочу сказать: «Ужин остыл, но я могу разогреть».

Хочу сказать: «Поговори со мной, пожалуйста, и я расскажу тебе историю: жила-была девочка, глупая-преглупая, такая круглая идиотка…».

Но молчу. Потому что дала себе обещание. Потому что я до черта гордая. Потому что я до смерти боюсь снова услышать отказ.

Вадим одни резким, отточенным движением стаскивает через голову свитер. Бросает на подлокотник. Ведет плечами, разминая после не самого удобного лежания на диване.

А я просто… перестаю дышать.

Он стоит передо мной. Топлес. В одних брюках, низко сидящих на бедрах. Вижу все, жадно трогаю взглядом: широкие, мощные плечи, рельефную грудь, покрытую темными, короткими волосками. Узкую полоску, сбегающую вниз, к пряжке ремня. Идеальный, прорисованный каждой мышцей торс, который я прямо сейчас вспоминаю кончиками пальцев. Только в своем воображении, но ощущается так остро, что приходится, как нашкодившей, заводить за спину руки.

Мое тело так отчаянно его помнит. Помнит, каково это – касаться этой горячей, смуглой кожи. Проводить пальцами по твердым, как камень, мышцам. Чувствовать, как под ладонями лупит его сердце, отбивая ритм нашего общего безумия.

Вадим уходит в ванную. А я потерянно скольжу взглядом по комнате, ставшей невыносимо пустой. Пока на спотыкаюсь об его небрежно брошенный на диван свитер.

Нужно держаться, но я не могу.

Медленно, как будто боясь спугнуть наваждение, беру в руки – тяжелый, мягкий, до одури пахнущий. Им.

Втягиваю жадно – носом, ртом, кажется, даже подушечками пальцев. Запах ударяет в голову, как самое сильное вино. Я зарываюсь в него лицом, вдыхаю глубоко, до головокружения. Прижимаю свитер к груди, обнимаю так сильно, как будто это – он сам.

Знаю, что схожу с ума, но мне все равно. Вспоминаю, как носила его футболки и рубашки. Как страшно велики они мне были. Как я тонула в них и в его запахе – прямо как сейчас. И как правильно все это было. Естественно. Словно я наконец нашла свою кожу.

Я так глубоко ныряю в эти воспоминания, что не слышу шагов за спиной.

– Мне нужна эта вещь, малыш.

Его голос – тихий, хриплый – заставляет вздрогнуть и резко крутануться на пятках.

Вадим стоит всего в нескольких шагах от меня.

Волосы у него влажные, растрепанные. По обнаженной груди стекают капельки воды, теряясь в темных волосках. Синий взгляд – прямо на меня, в упор. Без злости. Без насмешки.

А я стою, наверное, с выражением чайки на лице, прижимаю к груди его свитер, как самое дорогое сокровище, и выгляжу как посмешище. Господи, надеюсь, хоть слюна не капает.

Кровь бросается в лицо, чувствую, как горят щеки, уши, шея.

– Прости, – бормочу, протягивая свитер на всей длине руки. – Я… я просто…

Не знаю, что сказать. Чем объяснить этот порыв? Как рассказать про свою голодную тоску?

Вадим не спешит его забирать. Делает шаг ко мне. Потом еще один.

– Если хочешь, – его голос звучит как-то непривычно глухо, – я останусь.

От удивления вздергиваю голову – так, что хрустит шея. Жадно вглядываюсь в его серьезное, уставшее лицо. В синие, сосредоточенные на мне глаза.

Я хочу. Боже, как же я хочу!

Хочу закричать «Да!». Броситься ему на шею, поцеловать, сказать, как сильно его люблю.

Но губы просто склеивает, стоит вспомнить, каким холодным он теперь стал. И что вот сейчас – это всего лишь… жалость, наверное? Или просто часть его программы под названием: «Я выполняю все обязательства».

– Все в порядке, – мотаю головой, как будто слов недостаточно, чтобы подтвердить мои слова. – До свидания, Авдеев.

Он смотрит на меня еще секунду. В глазах мелькает что-то похожее на разочарование. А может, мне только кажется.

Кивает, одевается.

– Спокойной ночи, Кристина.

Уходит. Слышу на прощанье тихий щелчок замков на входной двери.

И только тогда позволяю себе вздохнуть – и разреветься в крик.