Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)

Глава двадцать вторая: Хентай

Я привожу сына домой, в мою крепость.

Сын спит в автокресле, которое я установил на заднем сиденье «Бентли» с такой точностью, будто монтировал компонент ядерного реактора. Вынимаю Марка, стараясь не разбудить, и это движение – самое осторожное, самое аккуратно, что я совершал в своей жизни с тех пор, как подросла Стаська. Он легкий, почти невесомый в моих руках, и пахнет сладкой смесью, на которой уже наел себе солидные щеки.

А еще он неуловимо пахнет чем-то… тарановским.

Этот запах оседает в легких как яд.

Я захожу в дом, в тишину, которую сейчас нарушают только мои шаги и цокот когтей на собачьих лапах. Ощущаю себя фокусником, который наполняет пространство невидимым новым смыслом.

Этим маленьким, сопящим смыслом у меня на руках.

– Зевс, отвали, – стараюсь обойти вылетевшего навстречу булли, потому что он тут же начинает путаться в ногах и, конечно, уже по привычке вытирает слюни об мои брюки. Я из дома спокойно выйти не могу, пока эта скотина не «убедится», что как следует вытер об меня морду. – Я вас познакомлю, только сейчас – не лезь, блин…

Но это из области фантастики – слышу, как усердно кряхтит, взбираясь вслед за мной по лестнице. Как он это делает на лапах, которые буквально для этого не предназначены – загадка. Но Стаська эту псину любит, и этого достаточно, чтобы его любил я. Даже если он портит и ломает все, что попадает в поле его зрения.

Стася утром у психолога – в виде исключения поехала с няней, хотя обычно вожу ее туда я.

Решил сделать ей сюрприз, потому что вопрос «когда я увижу брата?» стал номером один в наших с ней разговорах.

О том, что у нее будет брат, я сказал Стасе в тот день, когда прилетели заказанные у немцев коляска и автокресла. Стася увидела – и, конечно, задала логичный вопрос, зачем ЕЙ это кресло, если она в него не влезет. Тогда все и рассказал. Она отреагировала сначала визгом. Потом – горой логичных вопросов. Но в целом – я мысленно перекрестился, что на этом этапе все прошло хорошо, учитывая то, что даже намеки на то, что у меня может появиться женщина, Стаська воспринимает в штыки.

Я останавливаюсь на пороге детской – смежной с моей комнатой. У Кристины детская сделана так, как она сама посчитала нужным ее подготовить к его рождению, и хоть мебель она не заменила, теперь комната мало похожа на ту, которая была с самого начала. Я намеренно не вмешивался в ее проект, оставив полную свободу действий, зная, как это для нее важно. Где-то на том же этапе мысль о том, что она будет плохой матерью, окончательно покинула мою голову. Задолго до того, как родился наш сын и я увидел, как Кристина на него смотрит. Мы можем быть чужими друг другу – хотя, так ли это? – можем не находить точки соприкосновения там, где это удалось бы даже слепому и глухому, но совершенно очевидно, что сына мы любим одинаково сильно.

Эту комнату я готовил как плацдарм к высадке десанта. Здесь все самое лучшее и абсолютно безопасное. Стены выкрашены в нейтральный оттенок голубого, белые полки и стеллажи. Умная кроватка, видеоняня с датчиками дыхания и прямой «трансляцией» в 4К мне на телефон, стерилизатор, увлажнитель. Но доча тоже внесла свою лепту – натаскала братику своих игрушек, налепила на скотч рисунки с приветствиями, алфавитом и таблицей умножения. Благодаря ей комната выглядит так, как должна выглядеть комната для младенца.

Осторожно укладываю Марка в его колыбель. Он кряхтит во сне, смешно морщит нос.

Вертится, как будто собирается проснуться. Присаживаясь на корточки, протягиваю палец и он тут же рефлекторно сжимает вокруг него крохотную ладошку – даже во сне, так крепко, что у меня на роже довольная улыбка. Он будет сильным пацаном – крепким и таким, что хрен прогнешь.

Сумку, которую для него собрала Кристина, я оставил у двери. Возвращаюсь к ней взглядом, мысленно прикидывая, что же она туда сложила. По виду как будто умудрилась впихнуть даже коляску. Оставляю уснувшего Марка и, подумав минуту, все-таки решаю заглянуть в этот баул. Внутри десятки ползунков, смешные шапки с ушами, носки. Бутылочки, соски, кремы. Термос. Достаю крошечный бодик, простой, хлопковый, с улыбающимся грибом на груди (наркоманский какой-то принт, ей-богу). Простой, даже без бирки, хрен знает, где она вообще его взяла. У Марка здесь – полная гардеробная вообще всего (мы со Стаськой выбирали недели три), но этот боди я все-таки забираю. Сумку ставлю в гардеробную, потому что мне больше ничего из нее не пригодится.

Стаська возвращается через полчаса – слышу стук ее ног на лестнице и мысленно скрещиваю пальцы. До сих пор стрёмно, что между ее «я хочу увидеть брата» и «фу, забери его» – окажется ровно шаг. Незаметный жестом поправляю видеоняню, успеваю еще раз проверить приложение в телефоне – все ок.

Стаська уже на пороге – смотрит на кроватку с настороженным любопытством.

– Пап, это он? – спрашивает шепотом.

– Да, Стась.

– Маленький, – говорит с сомнением, приподнимаясь на носочки и пытаясь разглядеть его с порога. Наверное, в ее голове уже существовал план, как они вдвоем и с псиной в сообщниках разнесут к черту весь дом. – А потрогать можно?

Киваю.

Она на цыпочках подходит ближе, заглядывает в кроватку. Не по-детски умные глаза внимательно изучают спящего Марика. Подумав немного, осторожно трогает его щеку пальцем, округляет глаза, когда он в ответ приоткрывает рот.

– Он такой… странный, – констатирует она. – На пирожок похож. И пахнет так же.

Подбирается бочком ко мне, все еще сидящему на корточках возле кроватки, собственнически кладет руку мне на плечо, как будто проверят, ничего ли не изменилось с его появлением. Я в ответ привычным жестом поправляю немного сползшие резинки ее хвостов. Стаська лыбится – все ок, для беспокойства нет причин. И снова трогает Марка – на этот раз смелее, ручки, живот, маленькую пятку.

Слава богу, сон у Марка отличный – он даже почти не реагирует, дрыхнет и сопит.

– А почему он так странно дышит? – Стаська, конечно, не может оставить это без внимания.

– Потому что он еще совсем маленький.

– А я тоже такой была?

– Да.

Вспоминаю, как впервые взял ее на руки – когда еще не до конца зная (и не желая знать, если честно), моя она или нет. Просто вынес этот факт за скобки. Казалось, что я обязательно налажаю – слишком крепко сожму крохотное тельце в своих неуклюжих лапах. Но как-то справился. С Мариком все это было уже на автомомате, но так же охуенно – до жжения в груди.

Теперь по огромному куску моего грубого сердца принадлежит моим детям – все ок.

Стаська продолжает разглядывать Марка, и я, потихоньку подталкиваю ее руку, чтобы вложила палец ему в ладонь. Она секунду медлит, но потом любопытство берет верх – касается его кончиком пальца, и ладошка ту же пытается ее схватить. Доча сначала одергивается, но тут же пробует снова – смелее, на этот раз все-таки дав себя сцапать.

– Ой, – шепчет Стася, и на ее лице впервые появляется улыбка, – он меня держит.

Пододвигается ближе, кладет на край руку и больше не отходит от кроватки ни на шаг. Просто стоит и смотрит.

Моя семья ощущается… охуенно.

Даже если к ней добавляет настойчивый храп протиснувшегося в детскую булли. Он тут же подбирается к Стаськиным ногам и садится вразвалку, оставляя на чистом покрытии пола свои законные, как он думает, слюни. Кажется, тоже готов ждать сколько придется, лишь бы пометить еще и мелкого.

На телефоне всплывает входящий от Карлайла. Обычно он не беспокоит меня по всякой фигне, но сейчас на носу еще одна сделка с американцами и там не так, чтобы все гладко. Сплю я в последнее время примерно через день – янки мотают нервы, испытывая мое терпение на прочность. Но это, конечно, не первая такая жопушка, и я твердо намерен взять их измором и хитростью. А потом – разъебать по кускам то, что они не захотели отдавать целиком на моих лайтовых условиях.

– Присмотришь за ним? – предлагаю Стасе, и она серьезно кивает, как будто согласилась нести караул.

К счастью, первый визит Марка проходит отлично – Стася, дождавшись, когда проснется брат, с интересом крутится рядом, пока я меняют подгузник. Защипывает нос, морщится, но самоотверженно идет следом, пока его мою. По моей команде, подает крем, присыпку, подлазит под руку и даже помогает с липучками подгузника. В конце свою долю внимания получает и Зевс – присаживаюсь, осторожно даю ему обнюхать детскую ногу. Псина счастливо растягивает в улыбке (на собачий манер) слюнявую морду.

График, который скинула Кристина, мы не нарушаем. Идем строго по часам. Я распечатываю его на дверцу холодильника и Стася прилежно следит за ним, отмечая маркером каждый пункт.

После обеда закидываю сына в коляску (у меня здесь со значком «Мерседеса», от того же бренда – импульс, блажь, мальчуковая хотелка, можно называть это как угодно), Стася берет Зевса на шлейку и идем гулять. Солнце балует, на улице тепло – первые числа декабря, а мы еще даже зимнюю обувь и одежду не расчехлили. Но Стаська все равно напялила на булли теплый комбинезон, а потом я напялил на нее меховые наушники.

Я делаю Кристине пару фото и видео. Хочу, чтобы она не стрессовала из-за первых выходных Марка не с ней. Вспоминаю, как мне самому херово, когда приходится уходить, когда не хочется спускать его с рук – и мне, несмотря ни на что, не хочется, чтобы она проходила через то же самое. Полностью нивелировать ее нервяки невозможно, но я пытаюсь сгладить хотя бы самые острые углы.

Вечером, когда садимся ужинать, а Зевс ответственно охраняет лежащего в качели Марка, Стася наконец задает вопрос, которого я ждал и боялся.

– Пап, а где его мама?

Я знал, что рано или поздно она его задаст. Раз сто – не меньше – прокручивал в голове варианты ответов, но каждый раз упирался в очевидное – я не буду врать своей дочери. И стелить соломку, недоговаривая и перекручивая факты – тоже.

– У нас с ней… все сложно, Стась, – чувствую собственный вздох, потому что сложнее становится буквально с каждым днем.

– Она плохая? – хмурится Стаська.

– Нет, Стась. Просто… взрослые иногда… делают вещи, после которых им тяжело друг с другом.

– И Марк теперь будет жить с нами всегда?

– Нет. – Кажется, вижу разочарование на ее лице – она считает меня своей собственностью, а теперь точно так же присвоила и брата. Я переживал, что эти два дня дочь будет дуться и сопеть, чтобы поскорее увез Марка обратно, но теперь, кажется, нужно переживать, сможет ли она безболезненно его отдать. – Я буду привозить его на выходные. Или, как мы договоримся с его мамой.

– То есть, сюда ты ее не привезешь? – уточняет с легким, как мне кажется, триумфом.

Я готовился к этому разговору, но мне все равно нужна пауза перед ответом.

Возможно, потому что его – однозначного, понятного и правильного – в нашей с Кристиной ситуации не существует. Больше не существует или не существовало никогда – мне пока сложно разобраться.

Все… сложно. Ёбаная тупая формулировка.

Американцы выносят мне мозг и в половину не так «чудесно», как с этим справляется призрак Кристины в моей голове.

Но Стаська напряженно ждет ответ, и даже Марик как будто хмурится больше обычно, фокусируя на мне взгляд.

– Я бы хотел вас познакомить, – делаю первый шаг на этот тонкий лед. – Но не буду тебя заставлять, если ты не захочешь. Это совсем не обязательно.

Морщины на ее лбу моментально разглаживаются, мои в душе – натягиваются.

Ожидаемо – я не знаю, что должно произойти, чтобы Стася с энтузиазмом восприняла новость о том, что ей придется делить мое внимание с другой женщиной.

– Ладно, – дочка пожимает плечами, – но ты можешь пригласить ее на Рождество. Это же семейный праздник.

Мы еще не обсуждали с Шутовым, как в этом году «поделим» Стаську, но раз она уже сама решила, что хочет остаться дома на Рождество, значит, они с Лори возьмут ее на Новый год – на неделю или дней десять, как в прошлом году.

Проблема в том, что ничего такого я с Кристиной не обсуждал. И хоть мы больше не шипим друг на друга и нашли разумный компромисс во взаимодействии – она буквально чертовски меня удивила, когда без крика согласилась отдать сына на все выходные – я абсолютно не уверен, что идея провести с нами Рождество приведет ее восторг. Скорее в ужас.

Поэтому, пока Стася не намечтала с три короба, говорю как есть – с мамой Марика я этот вопрос пока не обсуждал, у нее могут быть свои планы на зимние праздники.

Хотя очевидно же, что мы оба захотим быть с сыном – вряд ли кто-то согласится уступить свое право встретить с ним первое в его жизни Рождество, и вариант «вместе» кажется самым подходящим.

Только тогда все станет в разы сложнее, Авдеев.

Вечером Стася помогает купать Марка – очень осторожно держит его за руку, и улыбается, когда он с любопытством на нее смотрит. Потом садится рядом, когда его кормлю, прижимаясь к моему плечу с очередным потоком вопросов: а что, а как, а зачем, а почему? В глубине души я пиздец как боялся, что дочь воспримет его появление враждебно, увидит в Марике не брата, а конкурента за мое внимание, но теперь по этому поводу, кажется, можно выдохнуть.

Минус одна проблема.

Телефон начинает вибрировать в тот момент, когда я укладываю сына в кроватку. Стаська серьезным взглядом дает понять, что будет его караулить, пока поговорю – это же написано на морде псины, который таскается за нами по пятам, как привязанный.

Выхожу, проверяю телефон – Лиза.

В последнее время она звонит и пишет реже, но не по своей инициативе, а после нашего разговора и моего корректного намека на то, что я буду делать это сам. Она не глупая женщина, сразу поняла, что это была моя попытка сказать, что для нашей «паузы» ее в моей жизни слишком много. Был почти уверен, что после этого наш контракт разорвется совсем, но Лиза проявила чудеса терпения.

– Привет, – здороваюсь, прикладывая телефон к уху. Делаю еще пару шагов по коридору, наваливаюсь на стену плечом, пропуская в голове весь график сына, чтобы убедиться, что ничего не пропустил.

– Я не поздно? – Слышу на заднем фоне легкую ненавязчивую музыку.

– Все ок.

– У меня билеты на фотовыставку, подумала, что ты не откажешься составить мне компанию.

За время с того момента, как я предложил поставить «нас» (в глобальном смысле) на паузу, мы виделись три или четыре раза – пару раз сходила в театр, дважды я приглашал ее поужинать – оба раза днем. Это были формальные встречи – не затяжные и без намека на продолжение, но, если честно, я бы не сказал, что в наших отношениях хоть что-то изменилось. Из них просто ушел секс.

И я все чаще ловлю себя на мысли, что возвращать на старые рельсы – не хочу. Даже если со стороны Лизы нет ни единого повода и даже намека на то, что она ревнует или ждет какую-то определенность.

В ней хорошо все.

Плохо только то, что меня от этого «хорошо все» не вставляет.

– Вадим? – слышу в динамике осторожный вопросительный голос. Понимаю, что слишком заковырялся в свои мысли.

– Да, прости, – смотрю в сторону комнаты, прислушиваясь к непонятному с такого расстояния Стаськиному бормотанию. – Я не смогу, прости.

Я мог бы спросить дату, потом на ходу придумать причину, почему не получится, тем более, что это почти наверняка так и будет – в последнее время столько всего навалилось, что я скорее могу посчитать недели дома, чем недели в перелетах и гостиницах. Могу – но не буду.

– Работа…? – Слышу, как сдерживает вздох. – Или… сын?

– Все сразу.

– А тут я со своими приглашениями, – она пытается разрядить потяжелевшую даже в формате телефонного разговора обстановку.

И я понимаю, что пора завязывать. Поставит точку.

Жизнь раскололась на «до» и «после». Когда предлагал паузу, ни капли не юлил, был уверен, что войду в ритм, расхерачу и заново пересоберу свое расписание и привычки – и снова вернусь в ней, потому что – спокойно, тихо, гладко. Ну вот, пересобрал – но без места для штиля.

Умом понимаю, где во всем этом косяк, наверное, даже могу его исправить.

Но… ничего не делаю.

– Давай, пообедаем на следующей неделе? – предлагаю первым, пока она не завела разговор туда, откуда уже не спрыгнуть. Она не заслужила короткое «у нас не срастется» по телефону. – И все обсудим.

– С удовольствием, – снова выдыхает, на этот раз с облегчением.

Чувствую себя дерьмом, потому что вроде бы поступаю максимально правильно, но все равно даю ей надежду. Хотя за полгода нашей «паузы» мои вялые попутки держать контакт, кажется, абсолютно прозрачно намекают, что на старые дрожжи у нас с ней не получится.

Я вообще не люблю на старые дрожжи – ни с кем принципиально. Потому что эмоциональные качели меня не вставляют, а заёбывают.

«Выеби меня, Таааай…» – вспыхивает в голове, вместе с взглядом из-под загнутых ресниц и губами нараспашку. Пухлыми, искусанными мной.

Ну на хуй…

– Закажешь бронь? – предлагаю Лизе, выталкивая Кристину из головы, как навязчивое проклятье. Ей в этом разговоре точно не место, даже виртуально. Ей вообще нигде не место, но…

– Ну нет, давай ты сам, – посмеивается Лиза. – У твоей помощницы прекрасный вкус на хорошие места.

Мы прощаемся, но я не спешу спрятать телефон в карман. Убеждаю себя в том, что хочу сделать пару звонков, проверить дела, которые в проверке не нуждаются. Пишу Алёне, чтобы организовала стол в обед к концу следующей недели – любой, на свое усмотрение, но не людное инстаграмное место.

И все равно – не прячу, зачем-то тяну время.

Заглядываю в нашу с Кристиной переписку – мои фотки Марка, ее ответы мои шутки, ее шутки. Все хорошо – у нас контакт, взаимопонимание и то, что полгода назад я считал бы идеальным форматом для нашего взаимодействия по поводу сына. Меня и сейчас все устраивает… да?

Не дав себе зарыться в очевидно висящее в воздухе «нет», роняю телефон в карман и возвращаюсь в комнату. Жизнь научила не ломать там, где все работает.

Ночью мой мир рушится.

В два часа ночи Марк начинает плакать.

Сначала – тихо, жалобно. Я тут же просыпаюсь, смотрю на монитор. Кроватка начинает качаться. Но его плач становится громче, переходя в отчаянный крик.

Я вскакиваю, бегу в детскую. Проверяю все. Подгузник – сухой. Температура – в норме. Готовлю смесь, он жадно ест, но, как только я забираю бутылочку, снова начинает кричать. Его крик разрывает тишину моего дома, он режет по живому.

Весь мой мир сейчас – здесь, в этой темной комнате, в крике моего сына. Я чувствую, как меня накрывает паника. Настоящая, липкая.

И весь мой контроль летит к черту.

Я беру его на руки. Он горячий, мокрый от слез, он извивается, как маленький зверек. Прижимаю его к своей голой груди, чувствуя, как его крошечное сердце колотится в мое.

Начинаю ходить. Взад-вперед по темной комнате. Шаг за шагом. Инстинктивно покачиваю, что-то шепчу, какие-то бессмысленные, успокаивающие слова. Я не знаю, откуда они берутся. Может, это то, что мой отец никогда не говорил мне.

И он затихает. Сначала перестает плакать, а потом его маленькое тельце расслабляется, он утыкается носом мне в грудь и засыпает.

Я стою посреди комнаты, держа на руках спящего сына, и сердце выскакивает из груди. Впервые за много лет – реально вдребезги. Смотрю на его безмятежное лицо, на длинные, загнутые ресницы, на пухлые губы, и… блин, это же Кристина. Когда психует, упрямится как коза – у нее те же губы. И откуда я помню все это так отчетливо – предпочитаю не думать.

Утром я измучен, разбит, но на удивление спокоен.

Фотографирую его, спящего на моем плече. Выбираю самый умиротворенный кадр. Я не скажу ей, какой ад я пережил этой ночью. Не скажу, что был на грани паники. Она будет волноваться. А ей нельзя.

Отправляю ей фото и короткий отчет: все в порядке, мы идем по графику, спал хорошо.

Кристина отвечает – коротко и вежливо.

И так – весь день до вечера. Перебрасываемся сообщениями с перерывами в пару часов, как будто играем в словесный теннис. Я обещал привезти Марка к восьми, но график немного смещается – на полчаса. Кристина реагирует сдержано, присылает фото разложенных на столе блокнотов, листов, маркеров и ноутбука, вся уже поглощенная рабочим процессом.

Я, конечно, не стал говорить, что служба безопасности ее напарницу уже пропесочила вдоль и поперек – на всякий пожарный – и не нашла следов мошенничества. Все остальное, включая суммы, которые Кристина решит потратить на свой проект, отпустил и даже не пытаюсь вникать. Если она нашла себе занятие – отлично. Она умная – я мысленно хмыкаю, но прикусываю вертящееся на языке другое, менее благозвучное слово – справится без моих ценных указаний.

Я паркую «Бентли» у входа в ее высотку, и наваливается тяжесть. Не усталость, хотя я толком не спал прошлой ночью. Это похожее на то, когда приходится отдавать что-то свое, кровное, и ты ни хера не можешь с этим сделать. Я смотрю на спящего в автокресле Марка, на его безмятежное, до смешного серьезное лицо, и впервые за эти выходные позволяю себе признаться: я не хочу его отдавать.

Марик вывернул наизнанку весь мой мир.

Я готовился к его появлению, как к военной операции. Продумал каждую мелочь. Но оказался не готов к тому, что этот крохотный, беспомощный гном снесет к чертовой матери все мои защиты.

Не был готов к тому, что его плач будет резать по живому.

Не был готов к тому, что его тепло будет согревать лед в моей груди.

Не был готов к тому, что держать его на руках, чувствуя, как он сопит и смешно пускает слюни – это моя жизненная необходимость.

Эти выходные поставили мой упорядоченный, подчиненным четким законам мир, с ног на голову.

Стаська, Марик, даже слюнявая криволапая скотина – мне нужен весь комплект. На постоянке. Чтобы лететь к ним домой, обнимать, тащить горы подарков даже если их придется доставать с Марса, защищать от всего.

Блять, блять…!

Глушу мотор. Тишина в салоне давит. Намеренно оттягиваю этот момент, как могу. Но Марк начинает ворочаться и просыпаться. Пора.

Я выхожу из машины, открываю заднюю дверь. Осторожно отстегиваю ремни, вынимаю его вместе с переноской. Первые секунды он смотрит на меня очень внимательно, а потом на его губах появляется что-то похожее на улыбку. Сердце делает болезненный толчок.

Хрен знает, как теперь его отдать.

Как возвращаться домой с пустыми руками – тоже не представляю.

Стискиваю зубы до боли за ушами и шагаю к подъезду.

Дверь распахивается, выпуская навстречу Кристину.

На ней – короткие домашние шорты. Сидят так низко на бедрах, что я невольно задерживаю взгляд на округлых тазовых костях и полоске обнаженного живот. Сверху – простой белый лонгслив, не липнущий к ней, но достаточно мягкий, чтобы обрисовать контуры груди и тот «маленький факт», что под ним больше ничего нет. Длинные, голые ноги в спущенных гармошкой белых плотных носках и плюшевых домашних тапках, больше похожие на валенки. Волосы собраны в небрежный пучок на макушке, несколько прядей выбились и падают ей на лицо.

На лице капля косметики, и взгляд из-под ресниц лупит куда-то в солнечное сплетение.

Профессионально, так, что даже не сразу отдупляю, куда прилетело.

Просто секунду стою и смотрю.

Пытаюсь перенаправить мысли в рациональное русло – вспоминаю, что вообще собирался сказать вместо «маленького вежливого разговора», но вместо этого на ум почему-то лезет: «Мужик, ты полгода не трахался уже – ну как бы, какие претензии к члену?»

Полгода держал себя в ежовых рукавицах, убеждая, что мне это не нужно.

Что секс с Лизой – техничный и правильный – меня целиком устраивает.

Ложь.

На Кристину в ее идиотских шортах, с покачивающейся от каждого шага грудью – бля, она больше стала, да? – тело реагирует мгновенно. Жестко. Безоговорочно.

Кровь гулко стучит в висках, член в джинсах подергивается. Спиной чувствую каждую оставленную ей царапину, которые сошли еще в прошлой жизни, но ощущаются так, будто она оставляет их вот ровно сейчас, пока пытаюсь забаррикадироваться от нахлынувшей потребности.

Мысленно матерюсь, заставляя себя сдвинуться с места.

– Привет, Морковка, – она смотрит не на меня – на Марка. Протягивает руки, чтобы забрать его из переноски. Прижимает к груди и, наконец, широко, с облегчением улыбается мне. Кажется, пока я не знал, как его отдать, она мучилась и изводила себя вопросом, что делать, если я все-таки на это решусь. – Не могла сидеть дома – выбежала вас встречать.

– Привет, – выдавливаю я, разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и возвращаюсь к машине, чтобы вернуть переноску на место. Заодно топчусь там лишних десять или даже двадцать секунд, пытаясь переключиться с мыслей о ее сиськах, ногах и животе, на… ну допустим, на мысли о погоде, о ёбаных птичках и овечках, которых беспощадно гоняю в башке со скоростью света.

– Зайдешь? – зовет Кристина, переминаясь с ноги на ногу.

Язык зудит отчитать, что выскочила почти голая, но молчу.

Нужно валить. Все и так слишком сложно.

Но впервые за кучу времени мой рот бросает угрюмое согласное «угу», хотя я уверен, что собирался вежливо отказаться, пожелать спокойной ночи и уехать.

Кристина улыбается, когда становлюсь рядом и открываю для нее дверь. Крепко прижимает Марка к груди, зарывается носом в его шею, втягивает запах… и ее плечи расслабляются с беззвучным выдохом облегчения. Она дома, он дома. А я тут просто – третий лишний.

Мы поднимаемся на лифте в полном молчании. Я – навалившись на перила у задней стенки, она – передо мной, лицом к дверям, перекатываясь с пятки на носок. По хуй – пялюсь на ее длинную шею, на узкую спину и еще более узкую талию. На то, как блядские шорты облепили упругую жопу, и на ямочки над ней, которые выступают чуть выше над спущенной резинкой

Я ее хочу.

Прижать к стене, стащить шорты и взять так, как не брал никого.

Грубо. Жестко. Чтобы кричала. И ныла. И выпрашивала – еще.

Двери открываются, и я выхожу с небольшим опозданием, чтобы разорвать дистанцию между нами еще хотя бы на метр.

– Как себя вел наследник, Вадим Александрович? – шутливо интересуется она. Дверь за нами закрывается, а мой долбаный, разжиженный похотью мозг почему-то воспринимает этот звук как сигнал к действию. – Все хорошо?

– Решил проверить мои нервы на прочность, – усмехаюсь, и держу голос ровным. – Кажется, я провалил тест. Но в целом – да, все в порядке. Поел час назад.

– Это у вас семейное, – фыркает Кристина, но совсем беззлобно. – Если хочешь кофе – придется сварить самому. В холодильнике что-то наверняка есть, но я ничего не готовила.

– Понял, самообслуживание. – Просто отвечаю шуткой на шутку, но мозг моментально придает фразе о самообслуживании совершенно другой смысл.

Я иду на кухню – не варить кофе, а чтобы остыть и привести в порядок голову.

Но Кристина идет следом, качая на руках начавшего хныкать и кряхтеть Марика.

– Что такое, Морковь Вадимич? Живот болит? Что ты губы дуешь и хмуришься, красота моя ненаглядная? – В ее голосе столько нежности, что меня передергивает.

Она садится на барный стул, начинает его укачивать. Лонгслив снова задирается, и я вижу ее живот. Плоский, подтянутый. Я помню, как целовал его. Каждый сантиметр.

– Что-то он без настроения, – говорит она, и между ее бровями залегает тревожная складка.

Я становлюсь рядом. Слишком близко, чтобы ее запах с новой силой ударил в ноздри, но тревога за Марика немного усмиряет острые мысли. Я трогаю его за руку, пока он вертится на руках Кристины и его ворчание перерастает в настоящий недовольный плач. Забираю его на руки, потому что начинает ужом вертеться в ее руках. Приподнимаю «столбиком».

Марик издает странный булькающий звук – и громко смачно срыгивает.

Прямо мне на грудь, оставляя там здоровенное молочное пятно. А потом как ни в чем не бывало, успокаивается и смотрит на меня большими мышиными глазами.

Вижу, что на лице Кристины появилось ровно то же выражение лица – смесь удивления и «я честно вообще не при чем».

А я… я смеюсь. Громко. От души. Потому что эта «трагедия» бытового масштаба разжижает витающее в воздухе напряжение.

– Метко, боец, – качаю головой, на секунду даже веря, что на лице Марика появляется соответствующее шкодливое выражение. – Прямо в цель.

В глазах Кристины, на дне растерянности, тоже вспыхивают смешинки.

– Он пометил территорию, – предлагает свою версию произошедшего. – Так что в клуб ты теперь точно не поедешь…

– Как хорошо, что в моем расписании на сегодня нет клуба, – шучу в ответ.

Она неопределенно качает головой, пока укладываю Марика в детские качели. Трогаю его животик, даю пальцам еще минуту ощущать его тепло и особенную мягкость. И хочу убедиться, что других причин для капризов у него больше нет. Марик рассеянно зевает, а потом издает вздох, как будто сбросил с себя непосильную ношу. И начинает клевать носом. Вот так, за минуты.

– Кажется, все в порядке, – распрямляюсь, поворачиваюсь с твердым намерением попрощаться с ней без лишних разговоров и уехать. Мне нужно выспаться – с понедельника у меня разборки с «Нордик» и мозгу придется работать на пределе. А как это делать, если я даже свой член контролировать не могу? – Эммм…

Кристина рядом – с мокрым бумажным полотенцем в руках.

Подошла так близко, что мой разворот заставил ее клюнуть меня носом в грудь.

Молча, ни говоря ни слова, сосредоточенно трет пятно на моей груди. Чувствую ее теплые прикосновения сквозь тонкую ткань свитера. Второй ладонью упирается мне в живот – рефлекторно, но я непроизвольно задерживаю дыхание.

– Кажется, можно обойтись без химчистки. – Кристина слегка отстраняется, смотрит на пятно и начинает тереть его чистым краем полотенца.

Собираюсь отодвинуть ее за плечо, потому что в этой суете нет необходимости, но в последний момент ловлю себя на мысли, что дотрагиваться до нее – в любом формате – хреновая идея. Мое тело продолжает реагировать слишком остро. Вероятно, не на нее конкретно, а на ее довольно открытый «наряд» и округлившиеся, ставшие сочными в правильных местах формы. Она и раньше была просто десять из десяти во все мои хотелки, а теперь это все те же десть, но в десятой же степени.

Кровь ударяет в пах с такой силой, что темнеет в глазах. Член в джинсах становится каменным, болезненно упираясь в ткань. Прекрасно отдаю себе отчет в том, что Кристина все это увидит, если вдруг решит опустить взгляд. Краснеть и заикаться по этому поводу, естественно, не собираюсь – мне не шестнадцать, а она – не школьная училка. Просто… надо валить.

Уверен, что подталкиваемый этой мыслью, даже успеваю качнутся на пятках, но Кристина сжимает пальцы на свитере, сгребает ткань в кулак и мое тело возвращается на место, но теперь – с легким наклоном корпуса к ней.

Ее взгляд скользит моей груди – вниз, на живот, на котором все еще лежит ее рука, а потом – еще ниже. Задерживается на мгновение на моих джинсах.

Ощущается это как будто провела ладонью, сжала пальцы.