Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)
Глава семнадцатая: Барби
Всю следующую неделю я живу с призраком того вечера.
Прокручиваю его в голове снова и снова, как заевшую пластинку. Как сладость, которая не может приесться. А еще, потому что тогда между нами была оглушительная, невыносимая близость – и не было ни адвокатов, ни договоров, ни… пропасти.
Но когда образ Вадима в моей голове превращается в навязчивую идею, я беру себя в руки и начинаю гнать эти мысли. Запихиваю их в самый дальний, самый темный ящик своего сознания. Потому что они опасны, как коррозия, которая медленно, но верно, разрушает мою хрупкую, едва выстроенную железную стену.
До родов остается всего шесть недель. Эта цифра одновременно и пугает, и дает странное, почти болезненное чувство облегчения. Скоро все изменится. Скоро я увижу моего маленького сына. И тогда, возможно, у меня просто не останется времени на то, чтобы думать о его отце. Я очень, изо всех сил, хочу в это верить. Лори рассказывала, что в первые недели после родов, вообще не понимала, на какой планете находится, и что те дни пролетели как в тумане. Мне кажется, что, если я прочувствую хотя бы половину – этого будет достаточно, чтобы избавиться от наваждения по имени «Мое Грёбаное Величество – топлес».
Я сижу в гончарной студии, и пальцы сами, почти без моего участия, мнут прохладный, податливый кусок глины. В этом тихом, пахнущем влажной землей пространстве, я чувствую себя… собой. Не «инкубатором». Не «Барби». И даже не «Тарановой». А просто Крис. Смотрю на свои руки, перепачканные глиной. На то, как под пальцами рождается форма. Уже несколько дней в моей голове существует одна смелая и очень-очень странная мысль – сделать что-то бОльшее и настоящее для своего сына. Не тарелку и не чашку. Что-то, на что он будет смотреть – и, возможно, смеяться, потому что это будет нелепо, но от его сумасшедшей мамочки.
Раньше мне успешно удавалось гнать эту странную идею, потому что у нее даже не было определенной формы, над которой хотя бы имело смысл размышлять всерьез. Но сегодня все иначе. У меня даже щеки горят от потребности приложить к этому усилия. И с каждой минутой промедления терпеть становится все сложнее. Я мысленно ругаю себя, называю идиоткой, потому что даже не знаю, чего конкретно хочу, но в конце концов, поскорее заканчиваю работу (сегодня впервые – до конца занятия), собираю вещи и еду домой.
В квартире долго хожу по комнатам, разглядываю стены так, будто вижу впервые. Сегодня почему-то не больно смотреть по сторонам. Наверное, я прижилась или просто смирилась, но у меня ведь здесь и правда красиво – много света, роскошный вид, куча свободного пространства. Неуютно, но, возможно, если со временем я себя пересилю и начну добавлять в интерьер какие-то детали…
Сейчас я смотрю на свою «золотую клетку» не как на тюрьму, а как на… холст.
Заглядываю в детскую. Здесь все идеально. Светло. Безупречно. Коляска, которую привез Вадим, стоит в углу, как арт-объект. Кроватка из светлого дерева, комод, пеленальный столик. Все самое лучшее, дорогое и безопасное. Но на выкрашенных в нежно-голубой, правильный и убаюкивающий цвет стенах, уже появились маленькие детали – забавный календарь для заметок обо всем из жизни малыша, подвесной коврик со специальными маленькими тактильными выпуклостями, чтобы мой сын трогал его своими крохотными ручками, пока мы будем гулять на ручках. На полках уже полно детских вещичек, на столике в милых смешных баночках – все необходимые ему детские средства гигиены.
Мой взгляд замирает сначала на окне, которое занимает значительную часть стены, а потом – на противоположное пространство. Оно полностью свободное, чистое, похожее на ватман, который так и просится его… испачкать.
Прижимаю пальцы к губам, пока хожу туда-сюда и поглядываю, пытаясь понять, действительно ли это то, чего я хочу – или просто глупость от безделия?
Я хочу ее разрисовать.
Сама. Своими руками. Даже если будет криво и неумело, зато – моими руками. Я буду рисовать на ней свое тепло, которое потом увидит мой маленький Авдеев. Хочу, чтобы первое, что он увидит, просыпаясь, было не холодное, дизайнерское совершенство, а смешные рисунки его криворукой мамочки.
И как только я допускаю эту идею в голову, она захватывает меня целиком. Я еще не до конца четко понимаю, что хотела бы нарисовать, но если прикрыть глаза, то в голове мелькают бело-розовые облака, радуги, шмели. Кончиками пальцев чувствую, как на губах появляется улыбка – широкая, довольная как у того вампира из мультика про монстров.
А потом улыбка медленно гаснет, стоит вспомнить что это – не моя квартира, а авдеевская собственность. И что я не могу просто взять и начать рисовать на его стенах.
Мне нужно… ну, наверное, хотя бы дать ему понять, что собираюсь это сделать, чтобы потом не было мучительно больно смотреть, как парни в комбинезонах и с валиками, будут закрашивать мои художества.
Мне придется ему позвонить. Ну или написать. Нарушить свое же правило – держать молчаливую дистанцию. Снова проявить инициативу, показать свою уязвимость.
Хожу по комнате из угла в угол, как загнанный зверь. В голове – война. Гордость кричит: «Не смей унижаться и клянчить!». А что-то другое, новое, теплое, материнское, шепчет: «Это же для Авдеева-младшего, ничего страшного не случится, если я просто спрошу – можно ли…».
Вадим никогда мне не отказывал. Правда, так было ДО того, как я открыла крышку его ноутбука…
Я сажусь на диван, беру в руки телефон. Звонить? Нет, господи, абсолютно точно нет – если услышу его холодный каменный голос, точно не смогу выдавить из себя ни звука.
Написать сообщение? Какое? О чем? Перебираю в голове варианты, но не могу найти тот, в котором ясно доношу суть и при этом это не похоже на униженную челобитную.
Голосовое, да. точно. Это – компромисс. Он услышит мой голос, но я не услышу его.
Нажимаю на кнопку записи, но из-за колотящегося в горле сердца, приходится начать с невнятной паузы, чтобы выдохнуть.
– Привет, – голос все равно предательски дрожит и срывается. – Я… я знаю, сейчас день, ты, наверное, очень занят. Но у меня… у меня появилась идея. Я сейчас в детской. И я подумала… тут стены такие… пустые. Я бы хотела разрисовать одну. Сама. Нарисовать что-нибудь… для сына. Облака, или животных, я еще не решила. Но мне нужно твое разрешение. Это же твоя квартира. В общем… дай знать, что ты думаешь. Если нет – я пойму.
Переслушиваю. Голос – жалкий, просящий. Тут же стираю.
Записываю снова. На этот раз – более уверенно и отстраненно.
– Вадим, добрый день. Я по делу. Хочу внести некоторые изменения в интерьер детской комнаты, возможно, расписать одну из стен. Так как это твоя собственность, мне необходимо твое официальное согласие. Подумай и сообщи о своем решении.
Снова стираю. Слишком сухо, по-деловому. Как будто я прошу разрешения на перепланировку офиса.
Я записываю и стираю сообщение раз десять. И в итоге, отчаявшись, просто надиктовываю то, что идет из самого сердца.
– Привет. Это я. У меня тут… идея. Я в детской. И я смотрю на эти стены, и они такие… пустые. Я хочу их разрисовать. Сама. Чтобы, когда родится наш сын, он видел не просто голубой цвет, а что-то… ну, не знаю… прикольное. Я не знаю, что это будет. Может, просто облака. Или смешные животные. Пока никакой конкретики, только идея и дурной энтузиазм. Но я не могу сделать это без твоего разрешения. Это же… твой дом. В общем… подумай. Пожалуйста.
Я отправляю, не переслушивая. И тут же швыряю телефон на другой конец дивана, как будто это граната с выдернутой чекой.
Проходит полчаса. Я сижу, не двигаясь. Смотрю в одну точку и стараюсь не подаваться желанию проверить – а прочитал ли он его вообще, пока я тут сижу и дергаюсь в ожидании ответа.
Еще полчаса тишины. Логично – Авдеев занят, у него дела. Ему не до моих дурацких идей.
Еще час. Я даже успеваю убедить себя в том, что это была абсолютно инфантильная дурацкая идея, из разряда тех, которые могут прийти исключительно в «беременную» голову.
А потом телефон «ожидает» входящим, и от неожиданности я почему-то громко шмыгаю носом и прячу ладонью улыбку, потому что на экране – «Авдеев». Так я его подписала.
Но уже через секунду эйфория сходит на нет и в голову вонзается мысль – Мое Грёбаное Величество решил лично меня отчитать. Иначе… зачем? Не для того же, чтобы сказать: «Я не против»?
Но не ответить после того, как написала первой – это уже просто какой-то детский сад.
Просто, пока подношу телефон к уху, уговариваю себя держаться и ни за что на свете не дать ему почувствовать свое разочарование и боль.
– Алёна должна была оставить тебе документы, Кристина – я так понимаю, ты их даже не смотрела?
– Эммм…
Чувствую себя круглой идиотской, потому что ожидала услышать что угодно, но точно не это.
– Ты слушал мое голосовое? – переспрашиваю на всякий случай. Не могу отделать от ощущения, что мы с ним играем в «испорченный телефон».
– Да, Кристина, поэтому и спрашиваю.
– Я не… – Если покопаться в памяти, то даже вот так сходу и не вспомню, в какой ящик комода их сунула. – Я не думала, что там что-то важное…
Пока размышляю над тем, насколько же по-идиотски звучат мои слова, слышу на том конце связи приглушенное: «Вот же упрямая коза…»
Он не называл меня так с тех пор, как мы…
Я резко трясу головой, немного отрезвленная его деловым тоном, на этот раз уже не в сторону, а точно мне
– Найди эту папку, посмотри, что там – потрать полчаса своего драгоценного времени. И перезвони мне.
Он заканчивает разговор, оставляя меня наедине с гудками и полным непониманием происходящего.
Иду в гостиную. Несмотря на то, что была уверена, что не помню где лежит эта чертова папка, нахожу ее с первого раза. Открываю, перекладываю документы: договоры, графики, целая кипа бумаг на каждый случай жизни. Я пролистываю их, почти не глядя, потому что ничего того, что хотя бы как-то касалось моей просьбы, там явно быть не может.
Но спотыкаюсь, когда очередь доходит до документов на право собственности этой квартиры. Пробегаю взглядом по строчкам, и мой мозг отказывается понимать смысл написанного. Адрес… да, это адрес этого пентхауса.
Собственник – Таранова Кристина Сергеевна.
Я перечитываю снова. И снова. Раз десять – не меньше, но смысл от этого все равно не меняется – эта здоровенная квартира действительно принадлежит… мне.
Осознание этого так глушит, что приходится спуститься на пол, как будто на диване вдруг не осталось места для меня и моего… чертового упрямства. В ушах шумит, но если постараться прислушаться, то там просто одна, зацикленная в бесконечность фраза: «Какая же ты дура, Крис…»
Все это время… все эти недели… я жила здесь, чувствуя себя пленницей в его золотой клетке. Ненавидела эти стены, презирала холодный, бездушный интерьер, потому что все это было демонстрацией его власти, контроля и безграничных возможностей.
А на самом деле… это было мое с самого первого дня.
Я могла делать здесь все, что хотела: перекрасить стены в кричащий розовый, назло ему, могла заменить эту выхолощенную дизайнерскую мебель другой – возможно, еще более ужасной. Я могла быть здесь хозяйкой – и это избавило бы меня от целой кучи глупых мыслей.
Боже.
Вслед за осознанием и пиковой радостью, накрывает волна злого, унизительного стыда. Не было ни единого повода для драмы, но я так отчаянно старалась его выковырять, что цеплялась за каждый повод. Не важно, что не я купила эту квартиру – она же мне… нравится. А этот вид, господи! Я бы согласилась даже на коморку, лишь бы из нее был вот такой вид на садящееся в море солнце и на розовые рассветы, и крики чаек. И у меня впервые в жизни… есть что-то свое.
Сколько времени я вот таки сижу, глотая осознания и переваривая стыд – не знаю. Возможно, несколько часов? Когда снова поднимаю взгляд, то стены, интерьер и даже белоснежный гигантский диван кажутся… очень даже ничего. Хотя я бы заменила обивку на что-то более теплое – возможно, оттенок латте или типа того. Я же теперь могу это сделать, да?
Когда снова прикладываю телефон к уху, сжимаю в кулак свободную ладонь. Сильно, так, что даже мои суперкороткие ногти впиваются в кожу. На всякий случай, чтобы не начать разговор с потока бессвязной чуши. Достаточно и того, что Авдеев теперь еще больше в курсе, какая я… упрямая коза.
Он отвечает после первого же гудка, как будто ждал.
– Спасибо. – Это единственное слово, которое я могу из себя выдавить, и оно царапает горло, как битое стекло.
– Просто часть нашего соглашения, – ровным голосом отвечает он. – Обеспечение тебя и нашего ребенка всем необходимым. Включая жилье.
– Но… в договоре было про «обеспечение жильем» и ни слова про передачу в собственность. – Я не хочу с ним спорить, просто мне кажется, что через эти слова он услышит еще одно «спасибо».
– Это было в моем договоре с самим собой. Тебе не нужно мое разрешение, чтобы рисовать на своих стенах, Кристина.
Я молчу. Просто не знаю, что еще сказать и как реагировать. Кажется, если вот прямо сейчас открою рот – вывалю на него бесконечный поток чувств маленькой дворняжки, у которой впервые за много лет появился собственный якорь.
– Так что ты хочешь нарисовать? – Слышу в его голосе что-то похожее на заинтересованность.
– Я… пока еще не решила, – говорю тихо, до сих пор полностью выбитая из колеи. – Может, просто облака. Или… пчел и самолеты. Или жирафа… Такого, знаешь, с идиотской мордой и накладными ресницами.
– Ну и фантазия у тебя, – кажется, улыбается. Но через секунду снова становится серьезным: – Кристина, ты же понимаешь, что все художества – только на высоте вытянутой руки?
– Я думала про стул…
– Исключено, – обрывает сразу и настолько категорично, что даже мое упрямое подсознание понимает всю бесперспективность дальнейших споров. – Ты не будешь стоять ни на каких стульях, Кристина. Это не обсуждается. Абсолютно.
– Но как тогда? – Прикусываю большой палец. Хотя, конечно, половина стены меня тоже устроит – это больше, чем вообще ничего.
– Найди в интернете все, что тебе нужно. Нетоксичные краски на водной основе. Кисти, валики, трафареты – все, что тебе нужно для этих… художеств. И хорошую, устойчивую стремянку, – Авдеев переходит на свой любимый деловой тон, но сейчас это совсем не ранит, скорее наоборот – мне нравится, что он вот так сходу понимает, как организовать мой хаотичный порыв. – Пришлешь мне ссылки, я сам все закажу и привезу. И буду рядом, пока ты будешь… гммм… рисовать.
– Мистер Контроль, – все-таки срывается с языка, чисто рефлекторно. Я даже рот ладонью запечатываю, но уже бессмысленно.
– Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
Понимаю, что это всего лишь забота о ребенке, что он вынужден следить за мной из-за него, но… все равно приятно щекочет в области сердца.
– Хорошо, – сердце начинает биться чаще. – Я… все найду.
– Вот и договорились. Жду ссылки.
Следующие два дня я живу, как в тумане. Даже на время забываю про гончарную студию, а если бы не напоминания Галины Петровны – забывала бы и поесть, наверное, хотя каждый раз лопаю все с аппетитом, особенно в неимоверных количествах пожираю фрукты и молодую морковь. Буквально, как будто еще немного – и у меня отрастут кроличьи уши и хвост.
Я зависаю в интернете и на пинтересте, погрузившись в новый, неизведанный мир детских интерьеров, экологичных красок и дизайнерских кистей. Послушно, как мы и договорились, отправляю Вадиму ссылки, и он отвечает почти мгновенно, превращая нашу переписку в странную, даже почти милую игру. Мы не говорим ни о чем личном, только о деле, это все равно не сухой деловой разговор, а что-то более легкое. Я давным-давно смирилась, что как раньше уже не будет, но, если будет хотя бы вот так, как сейчас… мне достаточно.
Мне кажется, только после этой переписки я начинаю понимать, что он имел ввиду, когда говорил, что нам нужно учиться взаимодействовать ради сына. И, наверное, со временем (может через год или два), я смогу окончательно его разлюбить и тогда останется только наше партнерство, в котором нам совсем не нужно шипеть друг на друга, чтобы договариваться о каких-то совершенно обыденных вещах.
Я : Нашла идеальную краску. Экологически чистая, гипоаллергенная, на основе каких-то альпийских минералов. Правда, стоит, как чугунный мост.
Авдеев : Даже интересно, откуда ты в курсе цен на мосты…
Я: Кисточки (ссылка). Как тебе? Из шерсти единорога, не меньше. Наверное, ею еще да Винчи свои фрески рисовал – никак иначе я эту цену объяснить не могу.
Авдеев : Ты собираешься расписывать Сикстинскую капеллу, Кристина? И прекрати смотреть на ценники.
Я : Стремянка (ссылка). Она с резиновыми ножками и поручнем. Чтобы твой инкубатор не свалился с высоты собственного величия. Хотя, по-моему, она ниже тебя…
Авдеев : Это намек на что-то?
Я : Ну… чисто теоретически, твои плечи меня вполне устроили бы для исполнения этой важной миссии. Но учитывая мой теперешний вес – это вряд ли реально.
Авдеев : Вот что тебе сказать, чтобы не обидеть?
Я : Подсказываю: «Да, госпожа, конечно, госпожа, как скажешь, госпожа…»
Авдеев: Стремянка – ок.
Вижу, что пишет еще что-то и замираю, стараясь унять бьющееся в висках сердце.
Авдеев: Плечи – тоже ок.
Я перечитываю наши сообщения и улыбаюсь глупой, счастливой улыбкой. Как будто лед между нами начинает таять, и сквозь трещины пробивается что-то теплое.
Мы… разговариваем. Только в сообщениях, но все равно – по-настоящему.
В пятницу вечером Вадим привозит все по списку, который мы согласовали несколько дней назад.
Я слышу шум в прихожей, выглядываю из кухни, где как раз переливала лимонад в красивый стильный графин.
Вадим стоит на пороге, огромный, как великан, и заносит в квартиру коробки, пакеты, банки с краской. Сегодня в простой белой футболке, которая обтягивает его мощный торс, и серых спортивных штанах. Волосы растрепаны, длинные пряди немного завиваются на лбу. Он таскает все это туда-сюда, даже не запыхавшись, и в каждом его движении – сила и уверенность.
Галина Петровна выглядывает вслед за мной, тут же всплескивает руками.
– Вадим Александрович, да что ж вы сами-то! Давайте я Виктора позову!
– Не надо, Галина Петровна, я справлюсь. – Говорит это – и выглядит очень расслабленным, как будто она каким-то образом успела растопить и его сердце тоже.
Я стою в арке, и просто смотрю на него.
Смотрю на то, как он смотрит на меня.
Я не знала, что одеть к его приезду – чтобы не выглядело так, будто я специально наряжалась. В итоге остановилась на своем любимом джинсовом комбинезоне для беременных. Теперь приходиться расстегивать его на последнюю пуговицу, потому что за последние недели мой маленький Авдеев заметно прибавил в размерах. Добавила к этому простой розовый лонгслив, и перевязала волосы платком на африканский манер – в последнее время почему-то особенно нравится носить именно такую прическу. Может все дело в том, что так мои каштановые кудри падают на лицо и немного скрывают щеки – как мне кажется, заметно распухшие. Я стараюсь не думать о том, как выгляжу, успокаивая себя тем, что за месяц с небольшим до родов самое главное – мой сын, а он, если верить анализам и Воронцовой, абсолютно здоровый карапуз.
Но сейчас, под пристальным взглядом Вадима, все равно тянет одернуть одежду и поправить волосы. Синий взгляд скользит по моему животу, замирает. Я укладываю ладонь сверху – чувствую упрямый пинок ножкой, немного морщусь, пытаясь успокоить поглаживаниями. Обычно это работает, но сейчас сын как нарочно пинается еще раз.
– Хватит бодаться, – говорю шепотом, рефлекторно, потому что за последние недели это тоже стало нашей маленькой традицией – разговоры и поглаживания. Я все ему показываю, надеясь, что он видит мир моими глазами, и уже в восторге от того, во что его чокнутая мамочка собирается превратить его дизайнерскую комнату.
Вадим делает шаг ко мне.
Краем глаза замечаю, как Галина Петровна тихонько, почти незаметно скрывается на кухне, оставляя нас наедине.
Авдеев становится рядом. Следит за движением моей ладони.
Я не могу поднять взгляд – он так близко, что от сумасшедше любимого запаха кружится голова. И во рту – горячо, так, что тянет прикусить щеку изнутри, чтобы сдержать рвущуюся наружу потребность в поцелуях. В последнее время я постоянно о них думаю. Вспоминаю, что иногда их было так много, что от его щетины у меня покалывал подбородок. Мне очень нравилось это тогда, но сейчас хочется просто адски сильно.
– Хулиганит? – слышу над головой спокойный ровный голос.
– Угу, – еле выдавливаю, боясь посмотреть ему в глаза.
Вижу, как сжимает – и разжимает висящую вдоль тела руку.
Она так близко, что жар от ладони просачивается мне под кожу даже через одежду.
Стараясь на анализировать и не задумываться над причинами и последствиями очередной импульсивной выходки – тянусь. Смыкаю пальцы на его запястье. Подтягиваю руку ближе – не чувствую никакого сопротивления.
Кладу его ладонь на свой живот.
Там, где наш сын только что ощутимо двинул меня под ребрами.
Зачем-то задерживаю дыхание, когда длинные пальцы мягко, сначала почти незаметно, а потом чуть смелее – гладят. Вспоминаю, как вот так же гладил меня. Водил пальцами по спине, когда валялась на пляже, как массировал мне затылок, пока дремала у него на плече под старый американский боевик.
Чувствую отчетливый пинок, а через секунду – слышу над головой громкий вдох.
Набравшись смелости – все-таки смотрю.
Натыкаюсь на широченную улыбку. На чертиков в глазах, которые Авдеев слегка щурит, и его ресницы снова превращаются в преступление против моего сердечного ритма. Сын как чувствует первый телесный контакт – уверенно «бодает» ножкой как раз ему в ладонь. Вадим смеется. Пальцы двигаются увереннее. Кажется, еще немного – и он поймает нашего маленького забияку за пятку даже через одежду.
– Не больно? – смотрит мне в глаза. Как будто с искренним беспокойством.
– Сейчас нет, – голос снова предает, опускается до шепота. – Но иногда бывает… Нужно провести воспитательную работу с отпрыском, Вадим Александрович.
Я просто шучу.
Как всегда, чтобы не поддаваться панике.
Но в ответ пальцы чуть-чуть сильнее надавливают на живот – как будто проявляя немного правильного и уместного авторитета. Замечаю, что вторую руку Вадим достаточно резко толкает в карман штанов.
– Эй, пацан, так нельзя, – голос – хоть и мягкий – но звучит в достаточной степени серьезно. – Маму нельзя обижать. Мама – важнее всех, ладно?
Мне отчаянно хочется верить, что пока сжимаю пальцами его запястье, он не чувствует с каким остервенением бьется мое сердце.
