Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"

Автор книги: Айя Субботина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

Глава одиннадцатая: Барби

Две недели проскальзывают я как-то живу.

Если до этого время тянулось медленно, как старая жвачка, то эти четырнадцать дней проносятся просто транзитом. И я, конечно, понимаю, почему.

Потому что сегодня день Х – Его Грёбаное Величество будет разглядывать наследника.

Я научилась дробить время на мелкие, незначительные отрезки, чтобы оно не казалось таким бесконечным, таким удушающим. Я живу от завтрака до обеда, от обеда до ужина, от визита к диетологу до занятия в бассейне. Я превратила свою жизнь в строгое расписание, в котором нет места для раздражающих и пугающих мыслей на тему: «А что будет потом…?»

Я почти научилась не думать.

Хожу на йогу для беременных, где инструктор с ангельским голосом учит меня «дышать животом» и «отпускать тревогу». Плаваю в огромном, пустом бассейне на цокольном этаже элитного СПА, и вода принимает мое тяжелеющее тело, даря иллюзию невесомости и свободы. Я сдала еще с десяток анализов, и Ирина Андреевна с улыбкой сообщила, что у меня идеальные показатели и даже отменила препараты железа.

Я – образцово-показательный инкубатор.

Здоровый, сильный, выполняющий свою функцию на отлично.

Я почти научилась не чувствовать.

Моим единственным убежищем, моим островком настоящей, живой жизни стала кухня. Она мне все так же ни кали не нравится, но зато теперь здесь есть Галина Петровна – моя добрая, пахнущая ванилью фея. Каким-то образом ей удается превратить этот выпестованный журнальный порядок в подобие места, где могла бы существовать нормальная человеческая семья. Сейчас я провожу здесь почти все время. Сижу за мраморной стойкой, поджав под себя ноги, и смотрю, как она готовит. Мы болтаем. Обо всем и ни о чем. О ее внучке, которая пошла в первый класс, но не здесь, а где-то в Аризоне – она по ней очень скучает. Обсуждаем цены на Привозе. Она учит меня делать блины «как годится». Она не лезет в душу, не задает лишних вопросов – просто говорит. И ее голос, смех и ворчание на непослушное тесто – единственное, что заставляет меня чувствовать себя… живой.

Я даже Лори вру, когда мы созваниваемся по вечерам. Говорю, что у меня все хорошо. Что мы с Вадимом нашли «разумный компромисс», что он заботится обо мне. Она, конечно, не верит, я слышу это в ее долгих паузах. Но Лори не давит. Просто говорит: «Если что, Крис – руки в ноги и к нам». Я знаю, что двери их дома всегда для меня открыты и мне немного легче от того, что всей этой выхолощенной стерильности есть хотя бы какая-то альтернатива. Даже если никогда ею не воспользуюсь, потому что не могу втянуть их в свою войну.

Я почти убедила себя, что со всем справлюсь.

Что смогу выжить в этой золотой клетке, выносить своего сына, а потом… потом что-нибудь придумаю.

А потом позвонила Алена и оказалось, что моя маленькая крепость внутри – никакая не крепость, а просто халтурный карточный домик.

«Кристина Сергеевна, завтра в десять утра у вас визит в клинику. Вадим Александрович заедет за вами в девять тридцать. Пожалуйста, будьте готовы».

Мне кажется, что если бы у Авдеева была возможность пойти со мной на УЗИ без непосредственного моего физического присутствия – он бы наверняка именно так и сделал, потому что ему даже по телефону со мной поговорить трудно. Брезгует сказать жалкий десяток слов.

Я стою перед огромным зеркалом в гардеробной и не узнаю себя.

За эти две недели живот вырос. Он больше не просто «заметный». Он – очевидный. Круглый, упругий, выпирающий под любой одеждой.

Я провожу по нему рукой. Я все чаще чувствую, как сын шевелится внутри – теперь я научилась это понимать. Легкие, едва уловимые толчки, похожие на трепет крыльев бабочки. И каждый раз, когда он о себе заявляет, от смеси страха и какого-то странного, болезненного восторга, у меня сжимается сердце.

Немного подумав, надеваю то, что привезла с собой из Осло. Середина августа в этом году нетипично прохладная, так что выбираю простой вельветовый комбинезон и белую футболку. Масс-маркет, который я привезла с собой из Осло. Вещи, в которых удобно. В которых можно быстро раздеться для УЗИ, не устраивая стриптиз перед Авдеевым.

Я смотрю на свое отражение, и в голове вспыхивает картинка из журнала. Он и его Безобразная Эльза на красной дорожке. Она – высокая, точеная, в элегантном платье, подчеркивающем ее фигуру без единого лишнего грамма. И я, с каждым днем все больше и больше похожая на бегемота. Неуклюжая и отекшая, с большим животом.

Хочется залезть под одеяло и не выбираться оттуда никогда.

Входная дверь хлопает – это едва слышно, но все-таки слышно.

Он приехал.

Сердце ухает куда-то в пятки, а потом взлетает к горлу, мешая дышать.

Я стою, вцепившись в край туалетного столика, и не могу сдвинуться с места.

Как мне себя вести? Я потратила на размышления об этом целых две недели, но так ничего и не придумала. Поэтому буду просто держать рот на замке и отвечать только по существу, когда в этом будет необходимость.

Заставляю себя сделать шаг. Потом еще один. Медленно, как будто иду на эшафот, спускаюсь по стеклянной лестнице.

Авдеев сидит на высоком барном стуле у кухонной стойки. Спиной ко мне. Пьет кофе и с легкой сытой улыбкой слушает Галину Петровну.

Он выглядит так, будто всегда здесь был. Как будто это его место. Хотя, почему «как будто?», если это – его квартира, а я тут просто квартирантка. Причем не очень желанная.

И как всегда, одет как икона стиля, хотя подает это так, словно вышел и напялил буквально первое, что попалось под руку. Коричневые брюки-гурка из тонкой шерсти, идеально сидящие на его мощных бедрах. Небрежно заправленная льняная рубашка цвета слоновой кости, с закатанными до локтей рукавами, обнажающими сильные, покрытые темными волосками, предплечья. На запястье – новые часы. Не те, что были в Осло. Цветастый детский браслетик рядом.

Мое Грёбаное Величество загорел, кожа стала аппетитно-золотистой.

Я мысленно луплю себя по рукам за эти неуместные облизывания на чужого мужика.

Да да, Крис, теперь – чужого мужика.

Ты летал в Калифорнию? – обращаюсь к нему в своей голове, корчась так, будто мне плевать на ответ, в особенности, на положительный. – Со своей Безобразной Эльзой? Сидел с ней на пляже, где когда-то обнимал меня? Трахал на той же кровати? Она тоже стонет как сука и просит ебать ее сильнее? Хотя, конечно, нет, она же королева – она даже ноги расставляет с достоинством.

Я сжимаю кулаки, впиваюсь ногтями в ладони, чтобы в последний момент прикусить язык и не выплюнуть все эти вопросы прямо в его красивое лицо.

Вадим оборачивается. Медленно, лениво. Как будто почувствовал мой взгляд.

Наши глаза встречаются.

И мир перестает существовать.

Есть только холодная бездна синевы его глаз, в которой нет ни злости, ни раздражения. Вообще ничего. Он смотрит на меня изучающе долго. Взгляд транзитом скользит лицу, по волосам, собранным в небрежный пучок.

Останавливается на животе.

Я инстинктивно делаю шаг назад, прикрывая его руками.

– Хорошо выглядишь, Кристина, – говорит Авдеев, и его голос наполняется небрежностью. Эта вежливость ему ровным счетом ничего не стоит, швыряет ее мне как подачку. Бросает взгляд на часы, одним глотком допивает кофе. Благодарит Галину Петровну. И только после этого – снова вспоминает о моем существовании. – Ты готова? Мы опаздываем.

Киваю. Без слов. Если открою рот – точно выставлю себя на посмешище какой-то очередной глупой глупостью, которой он просто подотрется.

Встает. Он огромный, боже. Еще больше, чем я помню – заполняет собой все пространство, вытесняя даже воздух. Идет к выходу, прикладывая к уху телефон.

Снова бросает взгляд на часы, как будто я для него – просто еще один пункт в плотном графике дел. Неприятный, но обязательный, потому что без моего участия ребенка он никак не увидит.

А я просто чувствую себя маленькой и ничтожной. И даже подбадривающая улыбка Галины Петровны (вот теперь она, конечно, точно в курсе природы наших «отношений») ни черта не помогает.

Он даже не спросил, как я себя чувствую.

Ему все равно.

Ему просто все равно.

Я иду за ним к выходу. Шаг в шаг. Как приговоренная. Ноги как будто ватные и чужие, и только усилием воли заставляю себя держать спину прямо, не горбиться.

Ни за что не покажу ему, как сильно меня трясет внутри от его безразличия.

Авдеев не оборачивается. Просто идет к своему черному, хищному «Бентли», припаркованному у самого крыльца. Нажимает кнопку на ключе, и машина очень знакомо, беззвучно моргает фарами, признавая хозяина.

Открывает заднюю дверь и, не глядя на меня, протягивает руку. Жест – формальный, отточенный, как у швейцара в дорогом отеле. Мне кажется, он в эту минуту даже воспринимает меня просто как безликого болванчика.

Я, как последняя идиотка, на автомате вкладываю свою ладонь в его.

И мир просто… взрывается.

Тысячи вольт прошивают мое тело, от кончиков пальцев до самого сердца.

Кожа к коже. Его ладонь – горячая, сухая, сильная. Я за секунду вспоминаю, как он трогал, гладил, держал за руку, переплетал свои пальцы с моими. В груди так печет, что не хватает дыхания. Кажется, еще несколько мгновений – и я просто начну гореть прямо у него на глазах.

Наше первое прикосновение за все эти бесконечные, мучительные месяцы, но мое тело, мое глупое тело предательски точно помнит абсолютно все. Отзывается мгновенно, умоляет: «Обними, поцелуй, я тебя всего-всего-всего душой обниму – только прости…!» Хочется послать к черту всю гордость, хочется вырвать из печенок собственный нерушимый обет – никогда ничего ему не рассказывать, не доказывать и не оправдываться.

Мы стоим рядом, но тоска по нему настолько сильная, но хочется выть, как собака.

Поднимаю взгляд. Хочу увидеть на Авдеевском лице хоть что-нибудь. На нежность или тепло даже не надеюсь, но мне хватило бы даже насмешки, злости, может быть. Любой эмоции, чтобы только понимать – он видит, что я здесь, живая и настоящая. Ему есть до меня дело.

Но в синих глазах – ничего. Он даже на меня не смотрит, а только куда-то поверх крыши машины. Ладонь под моими пальцами не шевелится ни на грамм. Как каменная, только пальцы как будто холодеют еще больше.

Для моего Грёбаного Величества это прикосновение не значит ровным счетом ничего. Просто еще одно движение, которое необходимо выполнить в рамках нашего сегодняшнего взаимодействия. Что я тут есть, что меня бы здесь не было – ему наплевать.

Он ведь и правда в тот день окончательно вышвырнул меня из своей жизни.

Боже, какая же я дура! Полная круглая набитая дура!

Щеки заливает краска унижения. Быстро выдергиваю свою ладонь из его, как будто обжегшись, и почти падаю на заднее сиденье. Вадим молча закрывает за мной дверь, обходит машину и садится за руль.

Мы едем в полной тишине. Я смотрю в окно, на проплывающие мимо дома, на спешащих по своим делам людей, и чувствую себя в аквариуме. Отделенной от всего мира толстым, пуленепробиваемым стеклом.

Ему снова звонят – телефон в держателе пару раз пищит входящим, потом Сири озвучивает имя контакта – Богдана.

Вадим принимает вызов.

От острого дежавю, слегка подташнивает. Ничего не изменилось внешне, но абсолютно все изменилось внутри.

– Да, Богдана, слушаю. – Голос у него как всегда ровный и деловой. Хотя он даже с этой «Богданой» говорит с бОльшим интересом и вовлеченностью, чем со мной. Наверное, нужно просто вбить в свою дурную голову, что теперь вот так будет всегда. – Шатер привезли? Отлично… Нет, никакого фейерверка. Богдана, я не выжил из ума, и четко помню, что уже озвучивал свои требования – я не хочу, чтобы о том, что у меня происходит, знали даже через залив. Проигнорируете мою просьбу еще раз – и я найду вам замену.

Я адски жалею, что не взяла наушники. Не хочу ничего знать о его жизни.

Но зачем-то теперь знаю, что он явно готовит какой-то праздник. Обсуждает и уточняет меню – лобстеры, устрицы из Бретани, каре ягненка, черная икра… Названия вин и коньяков абсолютно мне незнакомы, но это тоже запредельно дорого – без сомнения.

Готовишь что-то грандиозное, Авдеев?

Помолвку со своей Безобразной Эльзой? Или уже свадьбу?

И все равно снова дергает, что даже на неизвестную мне Богдану он тратит больше эмоций (пусть это и раздражение), чем на меня. А я так, просто еще один пункт в списке его ежедневных забот, неприятный, но обязательный, как визит к стоматологу.

Вадим заканчивает разговор, и в машине снова воцаряется тишина.

Я сижу, вцепившись в свою сумку, и мысленно проклинаю тот день, когда ответила на звонок Лори.

Больно. Так сильно больно даже просто думать о том, что пока он везет меня на осмотр к врачу, пока во мне растет его сын… он может вот так запросто взять – и жениться на другой.

Так теперь будет всегда? Мне контракт, а ей – твоя любовь, улыбка, твой член в конце концов?! Так пусть твоя образина тебе и рожает! Я тебе зачем, господи?! Она, наверное, подарит тебе какую-нибудь жутко дорогую, бездушную хрень. А я… я подарю тебе сына. И это, видимо, единственный подарок, который тебе от меня нужен!

Когда Авдеев паркуется возле «Святой Екатерины», я практически пулей – и откуда только силы берутся – вылетаю из машины. Не даю ему ни шанса даже приблизиться, не хочу чтобы рядом со мной даже пахло им. Это глупо и ужасно наивно, потому что ровно через пару минут мы будем сидеть в одном кабинете, но я хотя бы эти минуты себе отвоюю.

В клинике нас уже ждут. Мы проходим в кабинет, и Ирина Андреевна встречает нас вежливой улыбкой профессионала.

– Кристина, Вадим Александрович, добрый день. Прошу, присаживайтесь.

Она здоровается с ним за руку, и я с уколом ревности отмечаю, что он отвечает на ее рукопожатие, а не просто кивает, как мне.

– Кристина, как вы себя чувствуете? – обращается ко мне с мягким участием.

– Нормально, – вру я, глядя строго на свои сложенные на коленях пальцы.

– Как наш парень? Шевеления стали активнее?

Киваю, прячу улыбку, прикусив уголок рта. Мне кажется, мой маленький Авдеев даже завел ритуал утренней гимнастики – каждый день примерно с восьми до десяти по несколько минут бодается. Ну, ощущается это именно так, на мой совершенно дилетантский взгляд. Но говорить об этом при Вадиме я ни за что не стану – лучше вообще язык себе откушу.

– Вот и хорошо. – Воронцова открывает мою карту и переключает внимание на Авдеева. – Вадим Александрович, вкратце по ситуации. Беременность у Кристины протекает без осложнений. Все анализы в норме, развитие плода полностью соответствует сроку. На сегодня у нас двадцать восемь недель. Третий триместр.

Вадим слушает, краем глаза замечаю, что кивает. Выглядит очень сосредоточенным.

– Гемоглобин в норме? – спрашивает он. – Кристине назначали железо.

Я мысленно ору.

Ты, если бы мог, наверное, и в трусах бы моих покопался, на всякий ёбаный случай?!

– Гемоглобин абсолютно в норме, – улыбается Ирина Андреевна. – Мы отменили препараты железа еще на прошлой неделе. У Кристины прекрасные показатели. Она молодец, очень ответственная и выполняет все рекомендации. Идеальная мамочка.

Я чувствую себя школьницей, которую хвалят перед строгим отцом.

– У Кристины отекли пальцы – это нормально? – задает следующий вопрос. Холодно, как будто речь идет не о живом человеке, а о его очередном проекте, который он изучил вдоль и поперек, обнаружил риски и теперь хочет убедиться, что не покупает кота в мешке.

Крепко зажмуриваюсь.

Если бы могла – провалилась бы сквозь землю.

– Все в пределах нормы, – терпеливо объясняет Воронцова. – Небольшая отечность с утра – вполне естестенна на данном сроке. Если Кристину больше ничего не беспокоит?

Мотаю головой, все так же не открывая рта.

Пока они снова что-то обсуждают, я просто выключаюсь. Превращаюсь в предмет мебели. Воображаю, что я ваза или тумбочка. Кажется, если сейчас исчезну, они даже не заметят. Будут так же сидеть и обсуждать «проект» под названием «беременность Кристины Тарановой».

– Что ж, – Ирина Андреевна встает из-за стола, – если вопросов больше нет, пойдемте посмотрим нашего малыша.

В кабинете УЗИ прохладно и полумрак.

Медсестра помогает мне приспустить комбинезон и поднять футболку, обнажая живот.

Я ложусь на кушетку и чувствую на себе пристальный изучающий взгляд. Вадим стоит чуть в стороне, скрестив руки на груди. И смотрит, но снова не на меня, а на мой живот.

Мне неловко. Невыносимо стыдно. Чувствую себя огромной, неуклюжей и некрасивой, потому что даже пупок, который немного выпятился, выглядит просто безобразно. И кожа на животе натянута до предела.

Я как будто вся и есть это огромный живот. А ведь он будет еще больше. Господи.

Я лопну и умру?

Ирина Андреевна наносит на кожу холодный гель. Я вздрагиваю.

– Ну, привет, – говорит она, водя датчиком по животу. – Хочешь познакомиться с папой?

На большом экране появляется изображение.

Две недели назад он был меньше. Я же помню! Я же эти фотографии до дырочек засмотрела, протерла взглядом до тонкости папиросной бумаги. А теперь он еще больше! Уже видно четкий профиль, пухлые щечки, крошечные пальчики, которые он как раз засовывает в рот – медленно и очень обстоятельно.

А потом поворачивается, и я чувствую знакомый толчок внутри.

– Активный мужичок, – смеется врач. – Развернулся, всем… гммм… богатством.

Я понимаю, что она пытается как-то сгладить обстановку – напряжение между мной и Авдеевым слишком очевидное. Обычно на приеме у нее я более разговорчивая, а сегодня мне каждый звук в его приставили дается как будто через лезвия в горле.

Ирина Андреевна начинает диктовать медсестре цифры размеры и показатели.

А я снова нарушаю данные себе обещания и украдкой поглядываю на Вадима.

И вижу, как лед в его глазах тает.

Он подается вперед, лицо меняется. Маска холодной отстраненности трескается, и под ней проступает что-то… живое. Удивление. Восторг. Нежность. Авдеев смотрит на экран, не отрываясь. И когда наш сын в очередной раз толкается, на губах Вадима появляется улыбка. Широченная, во весь рот. Не кривая и презрительная усмешка, видимо появившаяся в его арсенале специально для меня. А теплая, почти мальчишеская улыбка, от которой у меня перехватывает дыхание.

В этот момент я как ни стараюсь – не могу разглядеть в нем моего личного тирана.

Он просто… отец. Отец, который впервые видит своего сына.

А я влюбляюсь… Тупо, совершенно бестолково – влюбляюсь заново.

Потому что… ну как можно не втрескаться в эту улыбку? В его длиннющие ресницы, которые, когда он вот так с прищуром смотрит, кажутся еще темнее и гуще? Хочу, чтобы у сына были такие же. И улыбка – точь-в-точь. Даже если меня это в гроб загонит – пусть будет похож на него, пожалуйста, боженька.

Сын в животе снова пинается – как чувствует, что рядом отец, хочет заявить о своем присутствии. Я вожу ладонью по животу, пытаясь угадать, куда забодает в следующий раз, а потом поднимаю глаза под натиском ощутимого до дрожи синего взгляда.

Вадим смотрит.

Когда видит, как кожа на животе слегка натягивается, уголок рта снова дергается в улыбке. Глаза – такие… счастливые?

Я сглатываю и как только Воронцова говорит, что мы закончили, спускаю ноги с кушетки и сажусь к Вадиму спиной. Быстро, дрожащими руками, расправляю футболку, натягиваю бретели комбинезона. Меня трясет как будто перед панической атакой. Чувствую себя такой беспомощной, как никогда.

Нам снова дают снимки. Точнее. Дают мне, но я, подумав, дергаю подбородком в сторону Вадима. Для него не составит труда просто попросить еще и для себя, но… пусть.

– Что ж, – говорит Ирина Андреевна, когда мы снова оказываемся в ее кабинете, и на лице Вадима снова только сосредоточенность, – все прекрасно. Кристина, Следующий визит – через две недели, по графику.

И Вадима на этот раз уже не будет – иначе она бы озвучила это вслух.

– А пока, – продолжает Воронцова, – нам нужно обсудить еще пару вопросов. Кристина, Вадим Александрович, вы уже думали о том, где будут проходить роды?

– Да, – Вадим отвечает раньше, чем я успеваю открыть рот, – в Шарите.

В Берлине? Я об этом впервые слышу – он меня даже не спросил.

Или… Ах да, как же я могла забыть тот чертов пункт в контракте!

– Я бы хотела рожать здесь, – говорю, набравшись смелости и наглости. – С вами, Ирина Андреевна, если это возможно. Я вам доверяю.

Она смотрит на меня, потом на Вадима. Его лица я не вижу – нарочно стараюсь не смотреть – но уверена, что вряд ли там большой восторг по поводу моей свободы воли.

– У вас еще есть время подумать, – деликатно предлагает она. – Мы можем обсудить это позже. И еще один момент. Вы уже обсудили вопрос возможных партнерских родов? Я бы очень рекомендовала вам, Вадим Александрович, посетить хотя бы пару занятий вместе с Кристиной. Это очень помогает наладить контакт, подготовиться и знать, что делать, чтобы поддержать Кристину в такой ответственный момент.

– Хорошо, – Авдеев снова не дает мне вставить ни слова. – Моя помощница свяжется с вами чтобы согласовать график.

– Нет! – выпаливаю я.

Мы смотрим друг на друга. В его глазах – очевидное, как солнце на небе, предупреждение.

В моих – «Да чихать я хотела на твои искры из жопы, мудак!»

– Я хочу рожать одна, – проговариваю по словам, глядя в его ледяной шторм. От того мужика, который несколько минуту млел, разглядывая ребенка, не осталось даже пыли. Мои собственные воспоминания о тех минутах стремительно превращаются в галлюцинации. – Меня за ручку держать не нужно, врачей будет достаточно.

– Мы обсудим и этот вопрос тоже. – Авдеев на секунду поджимает губы, глядя на меня как на капризного ребенка, устроившего истерику в магазине игрушек.

Из клиники мы выходим молча. На улице светит солнце, но меня отчаянно знобит от авдеевского льда.

Авдеев снова открывает передо мной дверь машины. Но на этот раз я шарахаюсь от его протянутой руки, как от огня. Сама забираюсь на заднее сиденье и демонстративно отворачиваюсь к окну в противоположную сторону.

Он садится за руль. Мы едем. Молча.

Я чувствую себя опустошенной и униженной. Как будто из меня выкачали всю волю к сопротивлению. С новой отчаянной остротой осознаю, что от меня ничего не зависит. Вообще ничего. Он решает, где мне жить, где рожать, с кем рожать. Авдеев решает ВСЕ.

Пытаюсь переключиться с отравляющих душу мыслей на пейзаж за окном, но легче не становится, потому что мы едем не домой. Маршрут другой.

Спрашивать, куда он меня везет, не буду. Пусть делает, что хочет.

Мне уже все равно.

Авдеев привозит меня в место, похожее на дом Тони Старка, только «припаркованный» у самой кромки моря. Сквозь стеклянные стены, от пола до потолка, видна бескрайняя темно-синяя вода и холодное небо. Я знаю, что это одно из лучших мест в городе, но почему-то вспоминаю как мы ели копеечную пиццу в Бруклине и пили кофе из «Старбакс». И вид был лучший в мире, потому что я смотрела на него, пока Авдеев меня обнимал и согревал от ветра.

Нас встречает хостес – девушка с модельной внешностью и заученной улыбкой. Увидев Вадима, расцветает.

– Вадим Александрович, добрый день, – говорит так подобострастно, что хочется изобразить блевоту. – Рады вас снова видеть. Ваш столик готов.

Снова?

Меня он в этот ресторан не водил.

Приводишь сюда свое страшилище, Авдеев?

В другое время я бы с удовольствием пофантазировала на тему того, какой это проёб – водить своих баб в один и тот же ресторан, но сейчас изо всех сил отбиваюсь от этих мыслей. Потому что не хочу думать о том, насколько же я ничтожна.

Хостес ведет нас через полупустой зал.

Мы садимся за лучший столик – уединенный, у самого окна, и мне кажется, что еще немного – и волны разобьются прямо об мои ноги. Здесь очень красиво, но я все равно чувствую себя тупой рыбкой, которую заперли в самом красивом в мире аквариуме, чтобы она могла наблюдать за свободой, которой у нее больше никогда не будет.

Зябко веду плечами от неприятного холодка по коже.

Не от кондиционера, а от ледяного авдеевского молчания. Он просит у подошедшего, отглаженного и накрахмаленного официанта, принести еще одно меню – для меня.

Практически мгновенно на стол передо мной ложится тяжелая папка из тисненой кожи.

Я даже не дотрагиваюсь – аппетита нет. Я даже в теории не представляю, как в его присутствии смогу запихнуть в себя хоть что-нибудь. Особенно после «деликатного» комментария по поводу моих отечных рук. Что будет во время следующего совместного визита? Спросит, нормально ли, что я стала жирной коровой?

Вадим же свое меню изучает как будто даже с интересом.

Чтобы не смотреть на него, разглядываю пейзаж и белые «плавники» парусников на воде, но одергиваю взгляд на засветившийся экран его телефона. Ничего не изменилось – Авдеев все так же кладет его экраном вверх.

Входящий вызов от абонента «Лиза».

Вадим бросает взгляд на экран, сбрасывает и снова возвращается к меню.

Не отвечает.

Если бы это было по работе или по поводу его дурацкого праздника, или няня его дочери или любая похожая причина – он бы ответил.

Значит, твоя Безобразная Эльза – не Эльза, а Лиза?

– Ответь. – Нарочно откидываюсь на спинку стула, давая понять, что заказывать точно ничего не буду. Скрещиваю руки на груди. – А то Бедную Лизу порвет от неопределенности.

Вадим медленно закрывает меню.

Откладывает его на край стола.

Поднимает взгляд на меня. Взгляд такой, будто порет поперек жопы.

Я невольно начинаю ёрзать, но быстро справляюсь с эмоциями.

– Ты хорошо устроилась? – спрашивает с подчеркнутым игнором моих слов. Как будто у него в ушах фильтр, который отрезает все лишнее, в особенности – меня.

– Да.

– Если хочешь что-то переделать…

– Мне плевать, – обрываю его натужную вежливость, – это не мой дом.

– Если тебе что-то нужно…

– Мне. Ничего. Не. Нужно.

Я слышу раздражение в его голосе. Настолько шершавое, что хочется закрыться броней, но вместо этого тормоза окончательно отказывают.

Наверное, все дело в чертовой Лизе.

Меня тошнит от одной мысли, что она названивает ему даже сейчас. Хотя он наверняка сказал, с кем будет. Или не сказал?

– Она в курсе моего существования? – вырывается из моего рта.

Вадим, ожидаемо, пропускает мимо ушей. Подзывает официанта и просит принести ему минералку с лимоном.

Когда получает свой стакан – делает пару глотков. Бросает взгляд на часы.

А я как примагниченная, то и дело пялюсь на его телефон. Ну и почему она перезванивает? Я бы перезвонила.

– Кристина, нам нужно учиться взаимодействовать, – синий взгляд максимально снисходительный. – Чем быстрее ты разберешься с тараканами в своей голове – тем проще и легче будет в первую очередь тебе самой.

– Мы отлично взаимодействуем, Авдеев. – Растягиваю губы в сучью улыбку. – Мне Алена уже почти как родная! Кажется, даже в туалет со мной ходит.

– Паясничаешь?

– Какая поразительная проницательность.

Он качает головой. Простой жест – но как будто размазывает.

Как он, блять, это делает?!

Я достаю телефон из сумки, набираю номер водителя и глядя в стремительно темнеющие глаза Авдеева, прошу забрать меня из «Рифа».

– Если это все, Авдеев, то я лучше подышу воздухом на террасе.

Пытаюсь встать, но в ответ на его короткое приказное «Сядь», буквально примерзаю обратно к стулу.

– Рожать ты будешь в «Шарите», Таранова, – чеканит очень жестко. – Со мной. Я так сказал. Все, блять, не обсуждается.

– Не хочу тебя там видеть, понял?! – ору ему в лицо. – Я его не рожу, если ты там будешь!

– От твоих «хочу» и «не хочу» ни черта не зависит, к счастью.

– Меня от тебя тошнит.

– По хуй.

Я изо всех сил сжимаю в кулаки лежащие на коленях руки.

– Я не звала тебя в свою жизнь, Авдеев. Мне нравилась моя маленькая квартира, нравились люди, с которыми мне хорошо, нравилась жизнь в которой тебя, блять, не было! А потом ты вот так заявился и решил, что меня можно просто… забрать, как вещь? Поставить раком, чтобы не сопротивлялась, и показать, какой ты пиздец всемогущий? Ну давай, попробуй заткнуть мне рот! В твоих идеальных договорах пункта, делающего меня слепой, глухой, немой и тупой, не было. Я же говорила, что твои юристы – говно!

– Вот так тебе не повезло, малыш – залететь от богатого мудака, – скалится Авдеев.

– Ты мог просто…

– Просто… что? – на этот раз перебивает он. – Быть воскресным папой?

– Ты даже не попытался договориться по-хорошему! – Я чувствую, как кот обиды и беспомощной злости на глаза наворачиваются слезы. – Ты мог… хотя бы в этот раз…

«… просто меня выслушать…».

Произнести это вслух, к счастью, не успеваю – у него снова звонит телефон, и – та-дам! – это снова Лиза! Авдеев опять сбрасывает, но на этот раз отправляет короткое сообщение. Вижу, как на скулах под небольшой аккуратной щетиной перекатываются желваки. Это из-за моего сучьего цирка или Лизок проштрафилась?

На этот раз он убирает телефон в карман брюк.

– Тебе придется свыкнуться с мыслью, что я планирую быть отцом своему сыну, Таранова. – Из его голоса окончательно выветриваются даже малейшие намеки на тепло. Остаются только слова как пули, которых он не жалеет, и разряжает в меня сразу всю обойму. – Я не собираюсь зависеть от твоих капризов.

– Где мать твоей дочери? – Наклоняюсь вперед, ставлю локти на стол. Смотрю ему в глаза, наивно веря, что несмотря ни на что, смогу прочитать в них ложь.

– Как раз собирался тебе рассказать – я ее съел. Но сначала расчленил с особой жесткостью.

Издевается так неприкрыто, что хочется сквозь землю провалиться.

– Меня тоже сожрешь? – не могу придумать ничего достойного в ответ, поэтому просто развиваю эту бессмыслицу.

– Обязательно, малыш – зачем же нарушать традицию.

– Твоя Лиза обо мне знает?

– Моя личная жизнь тебя не касается. – Он тоже опирается предплечьем на стол, подается вперед, оставляя между нами полметра свободного пространства. – Но если тебе очень хочется… – да, малыш, она знает.

Я знаю, что сама спросила.

Что ответственность за мое рвущееся в ошметки сердце, целиком на мне.

А про ребенка – знает?

Я уверена, что не произнесла это вслух, но Авдеев добавляет:

– Про ребенка тоже знает. – И с звериным оскалом победителя добавляет: – Не имею привычки пиздеть людям, с которыми ебусь.

Это пощечина словами, но оглушает как настоящая, после которой накатывает горькое отрезвление.

Не хочу представлять, как он… с другой… но картинки лезут сам – как обнимает, трогает, как целует, улыбается, глядя сверху вниз. Как он…

Только по обеспокоенно сведенным бровям Авдеева и его руке, которая вдруг тянется к моей через стол понимаю, что с моим лицом в эту минуту конкретно что-то не так. Но, к счастью, сижу слишком далеко, чтобы он мог до меня так просто дотянуться – ни одно его прикосновение я сейчас просто не вывезу. Кажется, если тронет хоть пальцем – просто взорвусь как воздушный шар, в который резко ткнули иглой.

– Еби кого хочешь, – произносят мои совершенно деревянные губы. – Меня только оставь в покое.