Текст книги "Шипы в сердце. Том второй (СИ)"
Автор книги: Айя Субботина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)
Боже, совсем сдурела.
– Кристина, я вопрос задал…
– А? – Трясу головой, пытаясь понять, сообразить, что он такое спрашивает? Мозг, точнее то, что от него осталось, тонет в бушующем океане изголодавшихся по этому мужику гормонов.
– Ебать тебя можно, Барби? – Усмехается, за бедра подтягивая ближе к себе, так, что моя промежность впечатывается в его пах.
Там так много и твердо, что вместо ответа я запрокидываю голову и стону, выкручивая похотливые круги.
– Ты назвал меня Барби, Таааай…
В ответ пальцы зарываются мне в волосы, сжимают – не больно, но крепко, фиксируя мою голову в одном положении, смотрящей на него. На потемневшие голодные глаза в длинных ресницах, на приоткрытые губы, острющие скулы…
– Я тебя и пальцем не трону, пока не услышу ответ.
– Да, Тай. – Облизываю губы, улыбаясь. Наконец-то доходит, что он спрашивает. – Ебать меня можно было еще пару недель назад.
– С какими оговорками? – Он нависает совсем впритык, так, что кажется, совпадают даже наши голодные зверские улыбки.
– Мммм… – Зыркаю на него из-под ресниц. – Осторожненько… Вадим Александрович.
На секунду на его лице мелькает что-то похожее на легкое разочарование.
Я хрипло смеюсь, потому что сама ни хрена не хочу «осторожненько».
А потом он наклоняется, горячий, влажный рот накрывает мой сосок – и все…
Я громко стону. От шока и удовольствия, от того, как его язык обводит чувствительную плоть, как ее прихватывают и оттягивают зубы. Как потом он жадно его посасывает, пока ладонь накрывает второе полушарие и пальцы сжимают, сильнее и сильнее, заставляя мое тело задрожать от восторга.
Запускаю пальцы в темные, еще немного влажные волосы, сжимаю пряди, притягивая его еще ближе и ближе.
Выгибаюсь дугой на холодном камне, когда жадный рот тянется ко второму соску, обхватывает, сосет. Язык облизывает по кругу, и ощущается это… пошло и горячо.
Авдеевская рука скользит вниз, под резинку моих шорт.
Находит влажные, горячие складки между ног. Пальцы поглаживают – не слишком нежно, а именно так, как нужно: снизу вверх, собирают и размазывают влагу, которой так много, что даже шорты промокли насквозь. Я толкаюсь навстречу – очевидно выпрашивая. Он в ответ без долгих прелюдий толкает в меня сначала один палец, потом – второй, растягивая, толкая движения вверх, к пупку. Я вскрикиваю от кайфа, на этот раз – громче и в его рот, потому что Вадим снова целует меня, поглощая мой крик, смешивая его со своими хриплыми стонами.
Я перестаю ощущать связь с реальностью.
Окончательно. Официально.
Есть только он – его запах, вкус и сила.
В какой-то момент он подхватывает меня на руки, сдирает шорты, пока я тащу вверх его футболку. Моя тоже слетает в неизвестном направления – и я снова вздрагиваю от контакта с прохладным мрамором, на котором сижу теперь уже абсолютно голая. Хочется пошутить про «место женщины – на кухне», но не получается – мой рот снова занят авдеевским языком, и это ощущается абсолютно правильно.
Тянусь пальцами к резинке его штанов, на секунду замираю, но меня снова отрывает, когда в ответ на паузу Вадим выразительно толкается бедрами навстречу.
Ладонь ныряет под одежду, обхватывает член – твердый, горячий и подрагивающий.
– Ты же не пьешь таблетки? – слышу хриплое дыхание в свои губы.
– Неа.
– Блять…
– Кончишь в меня, Авдеев, и я тебя убью, – издеваюсь, чувствуя, как по венам разливается адреналин
Он на мгновение замирает, отрывается от моих губ.
Скалится точно так кот – только большой и бешеный.
Котище мой… охуенный.
От моей наглости синие глаза вспыхивают. Жгут так сильно, как долбаный криптонит.
Он резко шлепает меня по заднице всей ладонью, и звук пощечины гулко разносится по тихой кухне. Я вскрикиваю, но это звук не боли, а сучьего восторга.
Дрочу ладонью его член.
Дурею, потому что наливается под пальцами все больше и больше.
От предвкушения болезненно тянет внизу живота.
Я знаю, что наши с ним «отношения» станут еще сложнее после этого секса, но… как же по хуй, боже.
Вадим сбрасывает мою руку, перехватывает член у основания, направляет в меня.
Секунду или две дразнит – трется головкой между складками, размазывает влагу.
От вида, как на покрытой венами коже появляются влажные тягучие следы моей смазки, вою и колочу пятками от нетерпения. В ответ Авдеев забрасывает мои ноги себе на бедра.
Толкается – коротко, бескомпромиссно.
Боль и удовольствие взрываются во мне сверхновой.
Вскрикиваю, царапая его спину, оставляя на ней длинные, глубокие борозды.
Он с шумом выпускает воздух через ноздри, замирает на мгновение, давая мне привыкнуть, а потом начинает двигаться. Быстрее и быстрее, вколачиваясь в меня как долбаный отбойный молоток. А я поддаюсь – так же яростно, натягивая себя с блядской откровенностью.
Это наше с ним выяснение отношений на языке тела.
Каждый его толчок – вопрос. Каждый мой стон – ответ.
Он берет, я – отдаюсь.
Он доминирует, я – капитулирую, но в итоге сдаемся мы оба.
Потому что в синих глазах над собой вижу то же самое, что чувствую сама – отчаяние, голод, боль и даже немного мучительной нежности, которой нет места на нашем с ним поле боя.
Ритм толчков становится все быстрее, глубже.
Сладкая волна подбирается к самому горлу.
Голова кружится от влажных звуков, которыми тело радостно приветствует член моего Грёбаного Величества.
Мы перекрещиваемся взглядами.
Мой – распахнутый, его – прищуренный, с огромными зрачками, расплывшимися почти до самого края радужки.
Он вдалбливает член еще пару раз – как-то по-особенному глубоко и офигенно, с оттяжкой.
Разбивает к чертям мои попытки растянуть удовольствие.
Стону, громко, забив вообще на все – я заслужила этот оргазм!
И Вадим растягивает его до последнего – член входит глубже, длиннее, как будто с каждым толчком загоняет в меня дозу эндорфинов и дофамина.
А потом резко выходит.
За мгновение до.
Толкает меня на спину, заставляя лечь на холодный мрамор.
Я ставлю пятки на столешницу, развожу колени ладонями, пока Авдеев гоняет член в кулаке – как-то по-особенному красиво и грязно одновременно.
Глухо стонет, кусая губу.
Кончает – длинными густыми струями мне на живот и на грудь.
Я лежу, тяжело дыша. Смотрю на него – как он нависает надо мной, огромный и горячий как вулкан, и разглядывает, как капли, щекочась, стекают по моей коже. Я хочу смахнуть их пальцами, облизать, но почему-то держусь.
Наверное, потому что послевкусие оргазма начинает перекрывать тишина.
Она слишком… тихая.
Я запрокидываю голову, смотрю на стоящий в стороне монитор видеоняни – Марик будет спать еще часа два. Беспокоится не о чем.
Вадим тем временем отрывает бумажное полотенце, смачивает его теплой водой. Не произнося ни слова, тщательно, почти нежно, меня вытирает. Пальцы едва касаются моей кожи, но от этих прикосновений в дрожь бросает сильнее, чем от оргазма.
Заканчивает, комкает полотенце и бросает в мусорное ведро.
Я спрыгиваю на пол, быстро – как комета – натягиваю шорты и футболку.
Пол под пятками комфортной теплой температуры, но сейчас для меня ощущается как невидимые лезвия, по которым ходила немая Русалочка.
– Крис… – слышу голос в спину, когда иду к двери.
Точнее, сбегаю.
– Расслабься, Авдеев, – улыбаюсь, затыкая рот своей внутренней истеричке. – Это просто секс без обязательств. Кольцо на палец я взамен не попрошу.
Бегу.
Вон из этой кухни.
Вон из этой опасной близости.
Наверх, в его чертову спальню – теперь я здесь точно сдохну.
Захлопываю за собой дверь и только тогда позволяю себе сползти на пол.
Сердце колотится, как сумасшедшее, а между ног все еще сладко тянет и пульсирует от него.
Это. Совсем. Ничего. Не значит, Крис.
Глава двадцать шестая: Хентай
Я просыпаюсь от тишины.
Не от звука, а от его отсутствия. Ночью моя голова была наполнена ее стонами, тихими, рваными криками и моим собственными грязными мыслями, в основном на тему «мало, еще». А сейчас – оглушающая тишина Рождественского утра. Стаська бы уже давно потрошила коробки под елкой, но, видимо, после вчерашних впечатлений сон оказался сильнее.
Я лежу в кровати в гостевой комнате и разглядываю потолок.
Тело гудит. Каждая мышца ноет, как после хорошей драки.
Но это крайне охуенно приятная боль.
Потому что я все еще чувствую Кристину на себе.
Ее запах на моей коже.
Привкус ее губ на моих.
Фантомные следы ее впивающихся в мою спину ногтей.
Прикрываю глаза, откидываюсь на подушки и картинки вспыхивают в голове с новой ослепляющей яркостью. Она – на моей кухне, на прохладном куске мрамора. Ее ноги обвивают мои бедра, голова запрокинута, а из приоткрытых губ рвется стон – мое имя, просьбы «еще, еще…»
Член в боксерах мгновенно становится каменным.
Блять.
Я с силой тру ладонями лицо, пытаясь разогнать это наваждение.
Я не хочу называть наш с Тарановой секс – ошибкой, потому что я ее хотел как дурной. И потому что у мужика в запасе есть все способы не допустить секс с женщиной. Даже если очень хочется. Я – допустил, вполне осознавая, что совершаю стратегический просчет. Как там говорится? В здравом уме и крепкой памяти осознавал, что теряю контроль, творю хуйню и все очень сильно усложняю, но позволил Барби снова залезть себе под кожу. Еще и красную дорожку выстелил, как королеве.
Сейчас ковырять варианты «а если бы сдержался» абсолютно не хочется.
Вообще не хочется ничего логически раскладывать по полочкам, потому что вместо стратегического анализа, что теперь делать со всей этой хуйней, в голове крутится только одно: я, блять, хочу еще.
Хочу снова почувствовать, как будет стонать и царапать мне спину. Хочу услышать, как выстанывает мое имя, пока натягиваю ее на свой член – прижав так сильно, чтобы не дергалась и просто принимала. Хочу увидеть в зеленых глазах похоть и «делай, что хочешь – мне по кайфу» который видел там каждый раз, когда мы набрасывались друг на друга. Раньше – и, как оказалось – сейчас, когда мы все друг о друге знаем без прикрас.
В этом плане ни черта не изменилось.
Мне нужно в душ. Ледяной. Он точно не смоет ощущение Крис с кожи, но хотя бы немного успокоит слишком активно разбушевавшуюся потребность трахать ее… примерно раз в час пока она в моем доме.
Натягиваю футболку, разминаю плечи и обещаю себе, что постараюсь – хотя бы немного – не набрасываться на Крис сразу же, как только ее увижу.
Иду по коридору, заглядываю в спальню Стаськи – спит. Поправляю ей одеяло и немного приоткрываю окно, чтобы запустить в комнату морозный воздуха – за окнами настоящий снегопад, целая зимняя сказка.
Дверь в мою спальню, где теперь хозяйничает Таранова, приоткрыта. Захожу внутрь – Марик лежит в кроватке и пытается дотянуться пятками до мягко вращающегося мобиля с игрушками. Трогаю его, привлекая внимание – он, не с первого раза, но растягивает рот в каком-то подобии улыбки.
Крис в кровати нет. Где она – намекают звуки из ванной.
Внутрь не захожу, остаюсь пару секунд стоять в дверях, чтобы она меня увидела. Это же Крис – после ее вчерашнего демарша на тему «это просто секс без обязательств» (святая наивность) я вполне серьезно жду, что на утро мне в голову полетит буквально первое, что попадется ей под руку.
Крис стоит спиной ко мне, у раковины, и чистит зубы. На ней та же шелковая пижама, что и вчера. Помню, как срывал с нее эти шорты и, честно говоря, был уверен, что разорвал их к чертовой матери. Но нет. Они на ней, и тонкая ткань обрисовывает изгиб бедер и линию задницы, которую я всего несколько часов назад сжимал в ладонях. Пальцы рефлекторно сжимаются, пробуя наощупь уже просто воспоминание.
Таранова видит меня в зеркале – рука с зубной щеткой на мгновение замирает.
Мы встречаемся взглядами в отражении, и воздух в ванной моментально становится плотным.
Жду пару секунд. Взгляд лапает меня в отражении – чувствую, как невидимые пальцы скользят по плечам, груди. Она в принципе особо и не скрывает направление своих мыслей. Черт, всегда любил в ней эту черту – она любит секс, она в нем нуждается и всегда раздвигает ноги, потому что осознает свою женскую сексуальность. Для меня женщина, которая считает секс исключительно мужской хотелкой – абсолютно не вариант.
Я подхожу, становлюсь рядом, беру свою щетку и выдавливаю пасту.
Мы стоим плечом к плечу, и я готов поспорить на пару миллионов, что мысли в нашей голове пересекаются и почти идентичны, возможно с небольшими оговорками на тему того, в какой именно позе мы хотели бы трахнуть друг друга прямо сейчас.
Молчание звенит. Я чувствую ее, смотрю на ее отражение.
На шею с заметным багровым следом от моего вчерашнего укуса.
Так, окей, Авдеев, у тебя снова встал.
Я наклоняюсь к раковине, чтобы сполоснуть рот, совершить простое механическое действие, чтобы разрядить гудящее под кожей напряжение, но, когда выпрямляюсь, Кристина сама разворачивается ко мне всем корпусом.
В ее руке – маленький, сложенный вчетверо листок бумаги, кое-как перевязанный лентой.
– С Рождеством, Авдеев. – Ее голос звучит на удивление ровно, когда протягивает эту писульку мне.
Верчу ее в пальцах, пытаясь, для начала, понять, что это может быть.
Разглядываю его, потом – ее. На языке вертится естественная пошлость. Что-то вроде: «Я бы предпочел другой подарок, Крис, например, повторение прошлой ночи».
Но хватает ума промолчать. Хотя тут скорее срабатывает правильная чуйка, потому что вот это преувеличенное спокойствие на тарановском лице заставляет мысли раскручиваться в другую сторону. И заткнуться с шутками ниже пояса.
«Подарок» ощущается совсем невесомым в ладони. Развязываю ленточку, разворачиваю.
Внутри – одна-единственная строчка, написанная ее неровным, летящим почерком.
Читаю.
«Тогда на аукционе я видела Гельдмана в первый раз после смерти отца».
Перечитываю снова.
Внутри все застывает. Лед, который только что начал таять, снова сковывает вены.
Вот нахуя ты, малыш, снова про это? Я же только…
Хмурюсь, поднимая на нее взгляд, но она уже отвернулась. Снова смотрит на себя в зеркало, упершись ладонями в мраморную столешницу. Обращаю внимание, что хоть на лице у Крис все то же пофигистическое выражение, костяшки пальцев все-таки предательски побелели.
– Я, конечно, дрянь, Авдеев, – говорит в отражение легким, почти беззаботным голосом, но мышцы на спине натягиваются так сильно, что это заметно даже под тонкой пижамной футболкой. – Но не до такой степени, как ты обо мне подумал. Никакого сговора с Гельдманом у меня не было. Я правда увидела его тогда впервые. И о том, чем они занимались с моим отцом, понимать начала примерно тогда же.
Кристина делает паузу, как будто собираясь с силами.
Я молчу. Желания закрывать ей рот нет. Впрочем, как и раскручивать заново всю эту хуйню, но кто я такой, чтобы становиться между женщиной и ее потребностью высказаться.
– Он узнал меня в тот вечер. Начал шантажировать. – Кристина качает головой, вздыхает. – Требовал информацию в обмен на молчание о том, кто я. Я тянула, как могла. Боялась… тебя. Боялась того, что ты сделаешь, если узнаешь, чья я дочь.
Не считая одной рваной паузы, говорит ровно, как будто зачитывает отчет. Безэмоционально констатирует факт, подводит черту, не оправдывается.
– Да, ту информацию о сделке слила я, – продолжает бесцветным голосом. – И я в целом понимала, на что иду. Но, – на мгновение все же запинается, – меня никто не подкладывал к тебе в постель. Это было мое решение. У меня были… свои заблуждения на твой счет.
Заблуждения, значит, малыш?
Кристина выпрямляется, встряхивает головой, как будто отгоняя наваждение.
– Я была уверена, что Лёва меня закопает после всего, – говорит она, все еще глядя на меня в зеркале. – А он просто испарился.
Ну да, малыш, испарился, улетел как волшебник, блять, на голубом воздушном шаре.
Зеленые глаза медленно-медленно сужаются. Если до этого воздух между нами был просто очень плотным, то теперь он начинает потрескивать. И вибрирует, когда Кристина разворачивается на пятках, задирает голову, вглядываясь в мое лицо.
Хмыкает. Качает головой, на мгновение прикладывая ладонь к лицу.
– Это ведь ты его «успокоил», да?
Звучит как вопрос, но мы оба знаем, что мой ответ ей не нужен.
Я пожимаю плечами, потому что не собираюсь ничего ей объяснять. Я сделал то, что должен был – точка. Иногда средства не имеют значения, потому что во главе угла стоит результат. Если бы Гельдману проломленной башки и черепно-мозговой оказалось недостаточно, чтобы отвалить, я бы его закопал. Своими руками. И в принципе эта мысль не терзала бы меня длинными ночами.
На губах Кристины более чем понимающая улыбка.
Такая… которая очень нравится моей внутренней скотине, потому что в ней нет ни капли осуждения. Она сама такая – если бы на кону стояла жизнь нашего сына, она бы огрызалась до последнего. Стояла бы на смерть.
В этом мы с ней очень похожи.
Слишком, мать его, похожи. Возможно поэтому и стукнулись лбами?
– Я знаю, что это ничего не меняет, – Кристина снова дергает плечом и на этот раз все-таки отступает, увеличивая расстояние между нами до более ощутимого. Я мысленно благодарю ее за это, потому что до тех пор, пока до нее могут дотянуться мои руки – мой здравый смысл валяется в нокауте. – Просто хотела чтобы ты знал. Что… ну, знаешь, вся эта хрень случилась, потому что одна маленькая глупая девочка вообразила себя мстительницей сотого уровня. Под тебя меня подложило исключительно собственное чувство долга перед отцом. Я не знала, что… он пытался сделать с твоей дочерью. И не знала, что ты…
Она спотыкается.
Не знала, что это я не его закопал? Ну, продолжай, малыш.
Но Кристина ничего не успевает сказать, потому что в комнату с криком «Пап, подарки!» врывается Стаська.
Глава двадцать седьмая: Барби
Январская серость за окнами нашего магазинчика кажется густой и вязкой, как остывший кисель, но внутри «Двух из ларца» царит свой, отдельный мир – теплый и уютный, пахнущий глиной, деревом и свежей, только что завезенной партией наших собственных брендированных пакетов. Все как положено – из переработанной целлюлозы, с красивым черным логотипом без лишнего шума.
Вечером у нас почти нет посетителей – основной наплыв почему-то после обеда и до пяти, тогда же примерно и пустеют прилавки. Так что сейчас мы с Олей, устроившись за стойкой, подводим итоги дня, который, вопреки послепраздничному затишью, снова оказался на удивление бойким.
– Оль, ты видела отчет по онлайн-продажам за вчера? – спрашиваю я, лениво прокручивая цифры на экране ноутбука.
– Видела, – она, высунув кончик языка, старательно, до блеска, натирает очередную чашку. – Еще пара лет – и сможем купить себе по острову. Маленькому. Где-нибудь в Греции. И будем лепить там вазы из вулканического пепла.
– Мне нравится ход твоих мыслей, – смеюсь. – Только давай сначала разберемся с новой партией глазури. Та, что пришла сегодня, какая-то… странная. Оттенок не тот вроде. Глянешь?
Мы погружаемся в обсуждение поставок, цветов и фактур, и я чувствую.
Это – мое. Мой маленький, гудящий от жизни мирок, который стал чем-то вроде спасательного круга от проблем в голове и в сердце, с которыми я тоже пытаюсь бороться, но и близко не такими темпами, как бы того хотелось.
Время близится к семи. Я достаю телефон, чтобы написать няне.
Я: Елена Павловна, я скоро выезжаю. Как Марк?
Ответ приходит почти мгновенно.
Елена Павловна: Как всегда – идеальный ребенок. Я его как раз покормила. Ждем маму купаться)
Я улыбаюсь. Купать Марика я люблю сама – это наш неизменный ритуал, вне зависимости от того, какие планы на день. Люблю смотреть, как он лежит в ванночке, сосредоточенно хмуря свои авдеевские брови, пока я поливаю его водой и рассказываю всякие выдуманные на ходу истории про улиток, воробьев и котиков.
Проверяю другие сообщения, нахожу чуть было не затерявшееся среди рабочих и спама, сообщение от Арика: «Просто хочу уточнить, все ли в силе на сегодня? Если что-то изменилось, не переживайте, я пойму».
Его сообщение, как и он сам – воплощение спокойствия и деликатности. Это чувствуется даже сквозь буквы и в наших коротких переписках, которые, тем не менее, уже стали частью моей ежедневной рутины. Ничего такого мы друг другу не пишем, но контакт держим. Правда, если быть совсем уж честной – в основном по инициативе Аркадия, хотя в последнее время я иногда ловлю себя на мысли, что мне хочется написать ему первой – не о чем-то конкретном, а просто так.
Мы должны были встретиться еще на прошлой неделе, как и договаривались еще до Рождества, но Марк в тот день раскапризничался не на шутку и я, не раздумывая, все отменила – написала Аркадию за час до встречи, извиняясь и чувствуя себя ужасно неловко. А он ответил так, будто ничего не произошло – все хорошо, ничего страшного, встретимся, когда настроение у моего сына наладится. Ни тени раздражения, ни капли давления.
Это, конечно, подкупило тогда и продолжает подкупать до сих пор, поэтому я сама назначила встречу пару дней назад. Просто подумала, что хочу куда-то сходить в компании красивого мужика.
Я: Никаких ЧП, все в силе. Буду в «Террасе» в 19.30, как и договорились)
Убираю телефон, чувствуя легкое, почти забытое волнение. Прячу ноут в сумку, прощаюсь с Олей и из уюта магазина переныриваю в пахнущий кожей салон «Роллс-Ройса».
Пока Виктор ведет машину сквозь вечерние пробки, разглядываю тягучие нитки неоновых огней, кусаю губу и еще раз заглядываю в телефон, прекрасно зная, чье сообщение жду.
Вадим уже неделю катается по Европе – я даже не очень понимаю, где именно он засыпает, а где – просыпается. Сам или с кем-то? Я стараюсь не задавать этот вопрос даже себе не говоря уже о том, чтобы спросить у него напрямую.
После Рождества в моей душе… то раздрай, то полный штиль.
Мое признание, конечно, ничего не изменило. Да я особо на это и не рассчитывала, и уж точно не излила душу в надежде на прощение. Просто тогда момент показался максимально идеальным для того, чтобы снять с души этот камень. Я – предательница и дура, но не подстилка. Мне хотелось, чтобы Авдеев зафиксировал это в своей голове, просто как факт, а не как повод падать на колени и просить прощения.
Никто из нас никому ничего в этом плане не должен.
Я была бы рада просто тому факту, что дальше мы сможем взаимодействовать уже без этого бэкграунда.
Мне стало легче.
Но между нами снова выросла стена. Другая – на этот раз не из ненависти и презрения, а из пустоты. Как будто вместе со взаимными обидами и упреками, смыло вообще все.
Теперь наше общение больше смахивает на фехтование. Он приезжает к сыну, и я, под любым предлогом, ухожу из дома – в магазин, в спортзал, просто посидеть в кафе. Не могу находиться с ним в одном пространстве. Мое тело помнит слишком много и слишком остро, чтобы присутствие Авдеева рядом давалось легко.
Мне больно быть рядом – вот так просто. Физически больно.
А он просто спокоен как удав. Раздражающе сдержан – смотрит на меня так, будто ничего не было. Иногда мне даже кажется, что я и правда сошла с ума и в ту ночь все, что случилось между нами на его кухне – случилось исключительно в моем богатом воображении. Но след укуса и пара маленьких синяков на бедрах, оставленных его слишком крепкой хваткой, удержали мою менталку на плаву. Я их, блин, даже сфоткала!
Вадим снова забирает Марка на выходные. Мы передаем друг другу сына, как эстафетную палочку, обмениваясь короткими, формальными фразами. «Как он спал?», «Не забудь сделать с ним развивающую гимнастику», «Я верну его в воскресенье в восемь».
И все. Ни одного лишнего слова. Ни одного лишнего взгляда.
Его чертовы холодность и отстраненность – как соль на открытую рану. Доводят до бешенства. Я снова и снова прокручиваю ту ночь в голове, пытаюсь найти хоть какой-то намек, малюсенькую зацепку, которая объяснила бы, что, черт возьми, происходит.
Я сказала, что это ничего не значило и просто секс, но, блин…
Я… защищалась. Боялась вдруг услышать, что-то такое же от него, поэтому действовала на опережение. Вадим ничего такого не сказал, но то, что сейчас происходит – это его способ донести, что он… просто потрахался, сбросил пар или… что вообще, господи?!
Машина останавливается у подъезда. Я поднимаюсь на свой этаж и прежде чем зайти, натягиваю на лицо улыбку. Жду несколько минут, прежде чем сердце перестанет отчаянно колотится. К сыну я всегда подхожу с покоем в душе. Насколько это вообще возможно.
Меня встречает Елена Павловна с Марком на руках. Теперь он уже абсолютно осознанно поворачивает голову на мой голос и реагирует целой трелью разных звуков – чаще смахивающих на чириканье маленьких каракалов. Я сразу забираю его на руки, втягиваю родной любимый до одури запах и расцеловываю.
К черту вообще все – у нас впереди полчаса ванных процедур. Пока купаю его, рассказываю, как дела в магазине, а он смотрит так сосредоточенно, как будто понимает и только великая несправедливость не дает ему добавить пару разгромных пунктов в мои планы по развитию магазинчика.
Потом – заворачиваю в одеяльце, несу в комнату и укладываю на кровать, чтобы он немножко повалялся голышом – у Марка Вадимовича это прямо самое любое время в сутках, когда можно пищать и хватать себя за пятки.
Телефон вибрирует входящим.
Авдеев: Буду через 10 минут.
Большой палец над полем для ответа начинает предательски дрожать. Сегодня пятница, мы не договаривались, что он заедет – я вообще не знала, вернулся ли он домой или продолжает гонять свой драгоценный джет из Парижа в Лондон, или куда он там нацелился на этот раз.
Сердце спотыкается, по венам растекается ледяная паника.
Он не должен был приезжать.
У нас не было никаких договоренностей.
Зачем? Что ему нужно?
Мозг, предатель, тут же подсовывает самый страшный вариант: он собирается поставить точку, сказать, что та ночь была ошибкой. Глупой, гормональной ошибкой, которая ничего не значила и не должна повториться. Это очень в духе того, как он любит вести переговоры – просто с наскока, зажать в угол, не оставить вариантов, кроме единственного – того, который устроит его одного.
Я с силой сжимаю телефон.
Делаю долгий выдох сквозь жатые трубочкой губы, и пишу короткое безразличное: «Ок».
Пусть даже не мечтает, что я тут сижу как на иголках и есть не могу без его подачек!
Поднимаюсь, чувствуя, что вопреки попыткам быть пофигисткой, решительность начинает парализовывать паника. Что я буду делать, если он и правда скажет… что жалеет? Что то «Барби» ничего не значило и абсолютно ничего не стоило – было просто брошенным рефлексом в память о том, что с сексом у нас никогда не было проблем.
Быстро одеваю Марка, спускаюсь с ним вниз, укладываю его в уютный кокон качелей. Сын смотрит на меня своими большими синими глазами, и я заставляю себя улыбнуться ему, спрятав за этой улыбкой весь бушующий внутри ураган.
Пока жду Авдеева, хожу по гостиной из угла в угол, как зверь в клетке, и мысленно репетирую. Я буду спокойной. Сдержанной. Вежливой. Надену свою лучшую маску – маску сучки, у которой все под контролем, есть своя жизнь, планы и дела. И ей абсолютно, категорически плевать на то, что какой-то там Авдеев думает о какой-то там ночи.
Когда слышу щелчок замка – замираю посреди комнаты, зачем-то дергаю вверх подбородок.
Он входит. В темно-сером костюме, как обычно идеально сидящем на его мощных плечах. Волосы падают на лоб, на лице – ни тени усталости после перелета. Чертов Авдеев как всегда выглядит так, будто только что сошел с обложки Forbes – собранный, непроницаемый, контролирующий даже воздух вокруг.
Этот мужик точно не стал бы трахать бывшую предательницу, разве что очередным договором. Например, о том, что я обязуюсь не разглашать наш спонтанный секс, который он – очевидно же! – считает ошибкой.
Возможно, я уже загоняюсь, но проклятый Авдеев не делает ровно ни-че-го, чтобы дать понять – ему та ночь тоже спать не дает.
У него точно никаких проблем со сном – вон какой свежий и цветущий, чтоб ему провалиться!
– Привет. – Его спокойный и ровный голос режет тишину и укладывает в могилу остатки моего здравого смысла.
– Привет, – отвечаю я.
Даю себе десять из десяти за абсолютно спокойный, даже немного безразличный голос.
Первым делом, Вадим, конечно, идет к сыну. Что-то тихо ему говорит, и Марк в ответ издает радостный, булькающий звук. Вадим улыбается – той самой, редкой, настоящей улыбкой, которая предназначена только его детям. И никогда – мне.
Мне нужно просто уйти. Принять два факта – он приехал к сыну и, кажется, не собирается давать никакие «официальные комментарии» по поводу нашего секса – и подняться наверх. Нужно собираться на свидание с Ариком, даже если часть меня уже изо всех сил ищет вежливую отговорку. Но я продолжаю наблюдать за тем, как мое Грёбаное Величество играет с наследником, и как они оба гармоничны в этот момент, и мои ноги наливаются свинцом, перестают подчиняться законам физики, намертво прилипая к полу.
Поэтому, когда Вадим, наконец, поворачивается ко мне, секунду или две по инерции продолжаю пялиться на него влюбленными овечьими глазами. А он в ответ смотрит серьезно и сосредоточенно.
– Нам нужно поговорить, Кристина, – произносят его идеальные губы, пока я представляю этот рот между ног. – О том, что случилось.
Блять. Вот оно.
Момент истины.
Казнь.
Сейчас он скажет: «Это ничего не значило, не воображай ничего такого, маленькая грязная Таранова»
Я просто, блин, сдохну, если он произнесет вердикт вслух, даже если морально давно к этому готова. Пусть «казнь» случится только в моем воображении. Но черта с два я дам ему произнести смертельное для моего сердца заклинание.
– О, боже, Вадим, прости, – действую на опережение, бросая преувеличенно панический взгляд на часы. – Совсем забыла про время. Давай поговорим потом, хорошо? Я сейчас уже и так сильно опаздываю.
Он смотрит на меня долго и изучающе, как будто пытается заглянуть под маску. Но я держусь. – не даю ни единого повода думать, что моя спешка – она специально для него.
– Хорошо, – говорит он наконец. Медленно. Спокойно, блять! – Как скажешь.
Даже не пробует узнать, куда же это я могла намылиться в пятницу вечером.
Не пытается остановить. Бесит до зубного скрежета.
Поэтому, чтобы не ляпнуть ничего разоблачительного, быстро поднимаюсь к себе.
Захлопываю дверь, тяжело дыша, прислоняюсь к ней спиной. Получилось. Я отсрочила приговор.
И… что дальше?
Подхожу к гардеробной. Меня трясет от ярости, но еще больше – от бессилия и унижения.
Он даже не поинтересовался, куда я иду!
А зачем, если ему плевать, если я просто «мать наследника» – священная корова. Которую он по ошибке трахнул, а теперь жалеет об этом и оттирает член с мылом, наверное, раз сто на дню.
Не знаешь, как закрыть гештальт, Авдеев?!
А я что – должна сидеть и покорно ждать, пока ты вынесешь вердикт?
