Текст книги "Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии"

Автор книги: авторов Коллектив

Мы могли бы в пределах дозволенного нам объема выбрать самых популярных в Китае поэтов, согласовав число полагающихся им строк с большим или меньшим значением каждого из них. Но и в этом случае у нас не хватило бы места на всех известных поэтов. И мы сочли за лучшее, не забывая, конечно, о знаменитых поэтах, предоставить иной раз сравнительно большое число строк и поэту менее знаменитому, если над изучением его давно и увлеченно работает переводчик. Мы понимаем также, что не во всех помещенных нами здесь переводах удалось в одинаковой степени хорошо передать высокие качества классической поэзии подлинника. Бо Цзюй-и когда-то сказал в стихотворении «После чтения Ли Бо и Ду Фу»: «Устремление Неба вы, должно быть, поняли оба: // В человеческом мире есть в хороших стихах нужда!» Мы были бы рады угодить великому поэту.

Л. Эйдлин.

Перевод Л. Черкасского.

Вздохи

 
Вздыхаю тяжко       о печальной доле
Мятущегося       перекати-поля,
Оно навеки       распростилось с корнем [490]490
  …навеки // распростилось с корнем. – Поэт говорит о смерти своего отца Цао Цао, который умер в 220 г.


[Закрыть],—
Без отдыха       кружить ему доколе?
У девяти межей       его видали,
К семи тропам       явилось. Навсегда ли?
Внезапный ветер       схватит горемыку
И унесет       в заоблачные дали.
То вдруг сверкнет       небесная дорога,
То встретит пропасть холодно и строго,
То вырвет вихрь       внезапно из пучины,
И будто до земли       уже немного.
Таков и я:       хочу на землю юга,—
Морозит тело       северная вьюга.
Бреду на запад,       а хочу к востоку,—
В широком мире       нелегко без друга.
То падаю,       то поднимаюсь снова,
К пяти хребтам       несет меня, больного,
К восьми озерам…       на пути скитаний
Кто знает муки       всех лишенных крова!
О, как я жажду       в поле стать травою —
Пускай сожгут       осеннею порою,
Пусть я уйду,       терзаясь страшной болью,
Я рядом с корнем       душу успокою. [491]491
  …рядом с корнем // Душу успокою.– То есть умру и в загробном мире встречусь с отцом.


[Закрыть]
 

Креветка и угорь

 
Креветкам и угрям       из озерка
Неведомы       ни море, ни река.
Чирикает на крыше       воробей,—
Ему ль постичь       дорогу лебедей?
А муж ученый       в суть проник давно:
Ничто       благодеянью не равно!
И я взошел       на пять священных гор [492]492
  Пять священных гор.– Тайшань – на востоке, Хуашань – на западе, Хошань – на юге, Хэншань – на севере, Суншань – в центральной части Древнего Китая.


[Закрыть],
Потом с холма       на землю бросил взор:
Людишки       суетятся подо мной,
Одна корысть       владеет их душой.
Я благородных дум       не в силах скрыть,
Хочу всю землю        умиротворить.
Сжимаю меч –       он верный друг громам —
И в бой готов,       отважен и упрям.
Иные зря       свои проводят дни,
Отважных духом       не поймут они.
 

* * *

 
Где-то в южной стране       эта девушка скромно живет,
И лицо у нее       схоже с персиком нежным и сливой.
Утром бродит она       у Чанцзяна [493]493
  Чанцзян– река Янцзы.


[Закрыть]стремительных вод,
А у берега Сян [494]494
  Сян– река в нынешней провинции Хунань.


[Закрыть]       выбирает ночлег сиротливый.
Только люди вокруг       равнодушны к ее красоте.
Для кого же тогда       улыбаться открыто и ясно?
А короткая жизнь       приближается к горькой черте.
Увядает краса –       и она разрушенью подвластна.
 

Путник

 
Путник усталый       дальней бредет стороной;
Из дому вышел –       тысячи ли за спиной.
Думает путник:       «Что же мне делать теперь?
Может, вернуться?       Но где отворится дверь?»
Солнце сокрыто       в непроницаемой мгле,
Ветер печали       рядом с людьми на земле.
 

Песня

 
Лак да клей       крепки, пока сухие,
А размочишь –       станут мягче ваты;
Белый шелк       любой покорен краске —
Как узнать,       что белым был когда-то?..
Я не сам       жену свою оставил —
Клевета       в разлуке виновата.
 

Посвящаю Дин И [495]495
  Дин И– близкий друг Цао Чжи, казненный в 220 г.


[Закрыть]

 
Ранняя осень,       пора холодов осенних,
Никнут деревья,       роняют листву устало.
Иней застывший       лежит на белых ступенях,
Мечется ветер       за окнами светлого зала.
Черные тучи       никак не уйдут за кряжи.
Долгие ливни –       на них я взираю с болью.
Просо ложится –       воды непомерна тяжесть!
Нынче крестьянам       не снять урожая в поле.
Знатный сановник       бедных людей сторонится,
Редкое чудо –       милость богатого мужа;
Ходит зимою       в шубе на белой лисице —
Где уж тут вспомнить       тех, кто дрожит от стужи.
Думаю часто       о благородном Яне [496]496
  Благородный Янь.– Известен как яньлинский Цзи-цзы (561–515 гг. до н. э.). Был наследником престола царства У, но отказался от власти и получил владение в Яньлине (современный уезд Уцзинь в провинции Цзянсу). В 544 г. до н. э., объезжая владения Лу, Ци, Чжэн, Вэй и Цзинь, навестил владение Сюй, правителю которого понравился меч Цзи-цзы, но он не решился попросить столь драгоценный подарок. Цзи-цзы понял желание правителя, но как посол не мог отдать свое оружие. Он решил подарить этот меч на обратном пути, однако, когда он вновь оказался в Сюй, правитель уже умер, и Цзи-цзы, верный данному себе слову, повесил меч на дерево, что росло над могилой правителя.


[Закрыть],—
Меч драгоценный       отдал он без сожаленья.
Будь же спокоен       в горестный час испытанья;
Мне незнакомо       дружеских чувств забвенье!
 

Посвящаю Ван Цаню

 
Я сижу, цепенея,       и нерадостна дума моя.
Вдруг накинул одежду       и – на запад, в иные края.
Там, на дереве стройном,       распустился весенний цветок,
И струится-струится       бесконечный и быстрый поток.
Одинокая утка [497]497
  Одинокая утка.– Поэт имеет в виду Ван Цаня. Ван Цань(177–217) – известный поэт, друг Цао Чжи.


[Закрыть]       в середине потока, грустна,
Слышу крики и стоны, –       видно, селезня ищет она.
До мятущейся птицы       поскорей дотянуться бы мне.
Где ты, быстрая лодка       на веселой прозрачной волне?
Я желаю вернуться,       но дорогу найду я едва ль;
Я вокруг озираюсь,       и на душу ложится печаль,
И тоскующий ветер       провожает в дорогу меня,
И Си-хэ исчезает,       колесницу на запад гоня. [498]498
  И Си-хэ исчезает, // Колесницу на запад гоня. – В древнекитайских мифах рассказывается, что Си-хэ – мать братьев-солнц, – а их будто бы было десять, – каждый день провозила по небу на колеснице одно из солнц.


[Закрыть]
Все живущее в мире       увлажнили водой облака,
Не забыли травинки,       напоили и листья цветка.
Если милость и благо       ожидают тебя впереди,
Отчего же, поведай,       сто печалей теснятся в груди? [499]499
  Отчего же, поведай, // Сто печалей теснятся в груди. – Поэт говорит о стихах Ван Цаня, проникнутых настроением глубокой грусти.


[Закрыть]
 

Вновь посвящаю Дин И

 
Дорогие друзья, –         нам нечасто встречаться дано.—
Собрались за столом,         и хмельное нам ставят вино.
Разве мог бы вести       я беседу с чужими людьми?
Мы пируем в тиши,       за прикрытыми плотно дверьми.
Много яств на столе,       но не тянется к блюду рука,
А зато уж вина       не осталось у нас ни глотка.
Муж высокого долга       жемчужине в море сродни;
Это яркое чувство       ты навеки в себе сохрани.
Лишь ничтожный душой       добродетелей всяких лишен.
Совершивший добро, –       даже этим ты вознагражден.
Муж высокого долга       это гордое чувство постиг.
А от взлета – увы! –       до падения жалкого – миг.
Не стесняться велит       примирившийся с подлостью век,
Но блюдет чистоту       совершенной души человек.
 

Путешествие к небожителям

 
К столетию       едва ль мне подойти,
Проходят дни,       а радость так ничтожна.
О, если б крылья,       крылья обрести
И ввысь умчаться       было бы возможно!
Отбросив прочь       земную шелуху,
Пронзив туман,       я устремился в небо;
Летаю я       над озером Динху,
Спешу туда,       где я вовеки не был.
Фусана блеск       в восточной стороне,
Жэшуя воды       в западной округе;
Бессмертные       в пути явились мне,
Живущие       на Севере и Юге.
 

Бессмертие

 
Открыты мне       Небесные врата,
Из перьев птиц       я надеваю платье;
Взнуздав дракона,       мчусь я неспроста
Туда, где ждут меня       мои собратья.
Я линчжи рву       в восточной стороне,
В краю бессмертных,       у границ Пэнлая [500]500
  Пэнлай– мифический остров бессмертных.


[Закрыть];
Ты снадобье прими,       сказали мне,
И будешь вечно жить,       не умирая.
 

Три стихотворения на мотив «Желаю отправиться к южным горам»

* * *

 
О, Восточное море,       завершенность бескрайних просторов!
Все же место найдется       ста потокам в пучине морской;
Пять великих вершин –       высота, недоступная взору,—
А ведь даже они       не гнушаются пылью мирской.
 

* * *

 
Служат целям различным,       скажем, нож или острое шило,
И в коляске и в лодке       ценность разная заключена.
Отказаться от вещи       непростительной будет ошибкой
Потому лишь, что вещь       не для всякого дела годна.
 

* * *

 
Награждать за добро,       сострадать не внимающим долгу —
Так мудрейший из мудрых [501]501
  Мудрейший из мудрых– Конфуций (551–479 гг. до н. э.).


[Закрыть]       поступил в стародавние дни;
Все, кто сердцем добры,       будут здравствовать долго-предолго,
Потому что о людях       неустанно пекутся они!
 

Перевод Л. Бадылкина.

Из стихов «Преподношу двоюродному брату»

* * *

 
Одиноко склонилась       сосна на макушке бугра,
А внизу по лощинам       со свистом несутся ветра.
До чего же суров       урагана пронзительный вой,
Как безжалостно он       расправляется с этой сосной!
А наступит зима –       как жестоки и иней и лед,
Только эта сосна       остается прямою весь год.
Как же в лютую стужу       сумела сберечься она?
Видно, духом особым       крепки кипарис и сосна.
 

Перевод В. Рогова

Стихи, поющие о том, что на душе

 
¹Я ночью глубокой       уснуть не могу,
Встаю и играю       на цине певучем.
Мне ветер прохладный       халат распахнул,
Луна освещает       в окне занавеску.
Там, в северной роще       птица поет,
А в поле кричит       неприкаянно лебедь.
В скитаниях что же       увидишь еще?
Печальные мысли       всё ранят мне сердце.
 
 
⁸Светит-горит,       опускаясь на западе, солнце,
Гаснущий свет       на халат мой ложится, тускнея.
Ветер, крутясь,       летает по стенам покоя,
Птицы тесней       на морозе прижались друг к другу.
Птицы чжоу-чжоу [504]504
  Чжоу-чжоу– мифическая птица-увалень с тяжелой головой. Чтобы не опрокинуться, зажимает клювом хвост.


[Закрыть]       все же клювами перья сжимают,
Звери цюн-цюн [505]505
  Цюн-цюн– мифическое животное, у которого передние ноги длинные, оленьи, а задние – короткие, заячьи, поэтому ему трудно есть.


[Закрыть]       тоже ищут себе пропитанья…
Можно ли, став       путником в дальней дороге,
Душу забыть,       стать подобьем звенящего камня [506]506
  …стать подобьем звенящего камня. —Звенящий камень – образное наименование древнего музыкального инструмента, который представлял собой каменную пластину, подвешенную к перекладине.


[Закрыть]?
Прямо спрошу:       разве стоит, за славой гоняясь,
Чахнуть, страдать       и терзаньями сердце исполнить?
Много милей       с воробьями порхать, со стрижами,
Чем по морям       устремляться за Лебедем Желтым [507]507
  Желтый Лебедь– сказочная птица, олицетворявшая мудрых людей.


[Закрыть]?
Вольно летит       в четырех он морях на просторе —
А с полпути       как сумеешь потом возвратиться?
 
 
¹⁷Одинокий, забытый,       сижу я в покое пустом.
Кто понять меня сможет,       с кем речь я могу повести?
Выхожу за ворота –       дороге не видно конца;
Ни коней, ни повозок –       все пусто, куда ни взгляну,
Поднимаюсь на башню,       взираю на девять земель [508]508
  Девять земель– Китай, который, по преданию, был разделен мифическим правителем Юем на девять областей.


[Закрыть]—
Без конца и без края       пустыня простерлась кругом.
Одинокая птица       на северо-запад летит,
Зверь, от стаи отбившись,       стремится на юго-восток…
На закате я вспомню       далеких друзей и родных:
Только с ними при встрече       я мог бы всю душу излить.
 
 
³²Светилу дня       два раза не взойти,—
Свершая путь,       темнеет белый лик.
Немного дней –       и осени конец,
И срок ее       не долее кивка.
Людская жизнь –       как пыль и как роса,
А Неба путь       туманен и далек.
Цзин-гун из Ци       всходил на гору Ню
И лил поток       неудержимых слез. [509]509
  Цзин-гун из Ци // всходил на гору Ню // И лил поток // неудержимых слез.– По преданию, правитель древнего царства Ци, Цзин-гун (VI в. до н. э.), поднявшись на гору, зарыдал и сказал: «Неужто и я уйду из жизни, как уносятся эти воды?!»


[Закрыть]
Мудрейший Кун       на берегу реки
Скорбел, что смерть       быстрей полета птиц. [510]510
  Мудрейший Кун // на берегу реки // Скорбел, что смерть // быстрей полета птиц.– Мудрейший Кун – Конфуций. В древнем трактате «Луньюй» («Беседы и суждения»), который содержит записи его бесед, говорится: «Стоя на берегу реки, учитель сказал: «Все течет так, как эти воды, не останавливаясь ни на мгновенье».


[Закрыть]
Мне не догнать       ушедших навсегда,
Те, что придут,       не встретятся со мной.
Хочу взойти       на гору Тайхуа [511]511
  Тайхуа– другое название горы Хуашань (см. прим. к с. 205).


[Закрыть]—
Отшельник Чи [512]512
  Отшельник Чи– легендарный бессмертный древности Чисун-цзы, почитавшийся как повелитель дождя.


[Закрыть]       да будет спутник мой!
Скорбь бытия       постиг отец-рыбак [513]513
  Отец-рыбак– герой одноименного произведения поэта Цюй Юаня (340–278 гг. до н. э.).


[Закрыть],
Когда в челне       вниз по теченью плыл.
 

Перевод В. Рогова

Дар Сюцаю [515]515
  Сюцай– в III в. – человек ученого круга.


[Закрыть], уходящему в поход

 
⁷Человеческая жизнь        коротка,
Протяженны небеса       и земля.
Сотню лет, что протекут       на земле,
Долголетьем кто из нас       назовет?
И к бессмертию стремлюсь       я в мечтах,
Быть к нетленному хочу       приобщен.
Я топчусь, поводья сжал       я в руке
И на друга все смотрю       снизу вверх,
 
 
¹⁵Ночью глубокой       пустынно и чисто,
Ярко луна       осветила террасу.
Ветер чуть-чуть       шевелит мне одежду,
Полог простой       высо́ко подобран.
Кубок наполнен       вином превосходным,
Только мне не с кем       делить мою радость.
Цинь мой певучий       со мной неразлучно,
Жалко, что ныне       играть на нем не с кем,
Взор подымаю,       тоскую о друге,
Благоуханном,       как цвет орхидеи…
Нет человека       прекрасного рядом —
Разве же можно       теперь не вздыхать мне?
 

Перевод В. Рогова

Стихи о чувствах

 
⁵Рассеянно взор мой       скользит по полям,
Бесцельно брожу я,       подолгу стою.
Ручью орхидеи       края оплели,
Цветы затеняют       зеленый поток.
Здесь в целой округе       красавицы нет —
Кому же цветы мне,       нарвав, подарить?
Знакомы морозы       всем жителям гнезд,
И ведомы ливни       насельникам нор.
Кто в долгой разлуке       не ведал тоски,
Тот радости встречи       узнает едва ль,
 

Повозка у ворот

 
Повозка у ворот       и кони – гости!
«Откуда, сударь, вы?» –       я вопрошаю,
И вмиг наперебой       пошли вопросы —
И оказалось, мы       соседи были!
Толкуем, что в былом       мы горе знали,
Вздыхаем, что сейчас       отрад не видим.
Мы утром речь ведем,       бодрим друг друга,
И на закате дня       все длятся речи…
Как трудно замолчать,       начав беседу!
Заводим песню мы       порой прощанья.
Еще былая скорбь       не прекратилась,
А новая тоска       уже настала.
 

Перевод Л. Бадылкина

Стихи о разном

 
Ветер осенний,       все холодней на ветру —
Белые росы       инеем станут к утру.
Слабые ветви       вечером стужа скует,
Падают листья       ночи и дни напролет…
Вот над горами       вышла луна в облаках,
Все побелело       в льющихся лунных лучах.
За занавеску       выгляну в маленький сад:
Дикие гуси       в утреннем небе кричат.
К дальним просторам       дух устремляется мой —
Дни коротаю       в комнатке этой пустой.
Стар я скитаться       вечно в чужой стороне.
Сумерки года…       боль и досада во мне.
 

Перевод Л. Эйдлина

Укоряю сыновей

 
Уже сединою       виски у меня покрылись
И мышцы и кожа       свою утратили свежесть.
Хотя в моем доме       и пять сыновей взрастает,
Но им не присуща       любовь к бумаге и кисти.
Шу – старшему сыну       исполнилось дважды восемь,
По лености вряд ли       соперник ему найдется.
В пятнадцать Сюаня       Конфуций «стремился к книге» [518]518
  В пятнадцать Сюаня // Конфуций «стремился к книге». —В книге «Беседы и суждения» о Конфуции сказано, что он «в пятнадцать стремился к ученью».


[Закрыть],
Сюань же, напротив,       не терпит искусства слова.
Дуаню и Юну –       они близнецы – тринадцать,
Недолго обоим       шестерку спутать с семеркой.
А младший мой, Тун-цзы,       которому скоро девять,
Тот только и знает,       что груши рвать да каштаны.
Коль Небо судьбою       меня одарило этой,
Осталось прибегнуть       к тому, что содержит чарка.
 

Вторю стихам Чжубу [519]519
  Чжубу– канцелярский чин, нечто вроде управляющего делопроизводством.


[Закрыть]Го

* * *

 
Густо-густо разросся       лес пред самою дверью дома.
Когда лето в разгаре,       сберегает он чистый сумрак.
Южный радостный ветер       в это время как раз приходит,
И бесчинствует всюду,       и распахивает мой ворот.
Я нигде не бываю, –       выйду так, полежать без дела,
Или сяду спокойно       и за цинь возьмусь, и за книгу.
Овощей в огороде       у меня изобилье всяких,
Да и старого хлеба       остаются еще запасы.
О себе все заботы       ограничены ведь пределом,
Мне же больше, чем надо,       никогда не хотелось в жизни.
Винный рис я очищу       и вино на славу готовлю,
А поспеет, и сразу       сам себе его наливаю.
Сын мой, маленький мальчик,       здесь же, рядом со мной, играет.
Он мне что-то лепечет,       а сказать еще не умеет.
И во всем этом вместе       есть, по правде, такая радость,
Что уже я невольно       о роскошной забыл булавке… [520]520
  Что уже я невольно // о роскошной забыл булавке… – То есть о булавке, которой закалывалась чиновничья шапка.


[Закрыть]
И в далекие дали       провожая белые тучи,
Я в раздумьях о древнем;       о, раздумья мои глубоки!
 

* * *

 
Теплотою и влагой       три весенние срока славны, [521]521
  Теплотою и влагой // три весенние срока славны. – То есть три весенних месяца – начало, середина и конец весны.


[Закрыть]
И чиста и прохладна       та, что белой зовется, осень.
Когда росы застынут       и кочующих туч не станет,
Когда небо высоко       и бодрящий воздух прозрачен,
Как причудливо-странны       воздымаются ввысь вершины,
Стоит только вглядеться, –       удивительно, неповторимо!
Хризантемой душистой       просветляется темень леса.
Хвоей сосен зеленой,       словно шапкой, накрыты горы.
Размышляю об этом       целомудренном и прекрасном,
Чья открытая доблесть       и под инеем нерушима,
И за винною чарой       об отшельнике древнем думы:
Будет тысячелетье,       как твоих мы держимся правил.
Но пока в моей жизни       неразвернутые стремленья…
Чувства, чувства такие       в «добрый месяц» меня тревожат. [522]522
  Чувства, чувства такие // в «добрый месяц» меня тревожат.– «Добрый месяц» – десятый по лунному календарю, первый месяц зимы.


[Закрыть]
 

В ответ на стихи Чайсанского Лю [523]523
  Чайсанский Лю– по-видимому, Лю Чэн-чжи, который был начальником уезда Чайсан, а потом, покинув службу, стал, вместе с Чжоу Сюй-чжи и Тао Юань-мином, одним из «трех сюньянских отшельников» на горе Лушань.


[Закрыть]

 
И бедно живу,       и мало с миром общаюсь.
Не помню порой,       сменилось ли время года.
Пустынный мой двор       покрыт опавшей листвою.
Я, с грустью взглянув,       узнал, что осень настала.
Подсолнечник вновь       расцвел у северных окон.
Колосья уже       созрели на южном поле.
Мне как же теперь       не радоваться на это:
Уверен ли я,       что будущий год наступит?
Жену я зову,       детей мы берем с собою
И в добрый к нам день       гулять далеко уходим.
 

Отвечаю цаньцзюню [524]524
  Цаньцзюнь– военный советник.


[Закрыть]Пану

Когда Пан служил цаньцзюнем у Вэйского цзюня [525]525
  Вэйский цзюнь.– Вэйский полководец Ван Хун, правитель Цзянчжоу.


[Закрыть]и был послан из Цзянлина в столицу, он, проезжая через Сюньян, подарил мне стихи.

 
¹За дверью из грубо       сколоченных досок
И цинь у меня,       и для чтения книги.
Стихи я пою,       я играю на цине,
Что главною стало       моею утехой.
А разве лишен       я других наслаждений?
Еще моя радость       и в уединенье:
Я утром с зарей       огород поливаю, [526]526
  Я утром с зарей // огород поливаю.– Здесь символ уединения; в древности Чэнь Чжун-цзы, человек из Ци, славе и почестям предпочел работу на чужом огороде.


[Закрыть]
А к ночи ложусь       под соломенной кровлей.
 
 
²Что мнится иному       сокровищем дивным,
Порою для нас       вовсе не драгоценность.
И если мы с кем-то       не равных стремлений,
Способны ли с ним       быть мы родственно-близки?
Я в жизни искал       задушевного друга
И правда же встретил       того, кто мне дорог.
И сердце приветно       сливается с сердцем,
Уже и домами       соседствуем тоже.
 
 
³Теперь я скажу       о тебе, кто мне дорог,
Кто любит добро       и усердия полон.
Вино у меня       превосходное было,
Но только с тобою       в нем радость вкушал я.
За ним говорились       приятные речи,
За ним сочинялись       и новые строки.
Бывало, лишь день       я тебя не увижу,—
Как мог в этот день       о тебе я не думать!
 
 
⁴Хоть истинный друг       никогда не наскучит,
А все ж наступило       нам время расстаться.
Тебя проводив       от ворот на дорогу,
Я чарку пригубил       без всякой охоты.
О, нас разлучившая       служба в Цзянлине!
О, скрытые далью       на западе тучи!
И вот человек       уезжает далёко…
Разумную речь       от кого я услышу?
 
 
⁵В тот раз, когда я       распростился с тобою,
Весенние иволги       только запели.
Сегодня, когда       мы встречаемся снова,
Снег мокрыми хлопьями       падает с неба.
Всесильный дафань [527]527
  Дафань– великий правитель, титул вана Иду, в 424 г. взошедшего на сунский престол под именем Вэнь-ди.


[Закрыть]       дал тебе повеленье
На должность сановную       ехать в столицу.
Ты разве забыл       тишины безмятежность?
Да нет, это служба       не знает покоя!
 
 
⁶Печально-печально       холодное утро.
Шумит и шумит       нескончаемый ветер…
Вперед понеслась       государева лодка,
И где-то качает       ее над пучиной.
Да будет удача       в делах твоих, странник!
В начале пути       о конце позаботься.
Воспользуйся всеми       удобными днями
И побереги       себя в дальней дороге.
 

Возвратился к садам и полям [528]528
  «Возвратился к садам и полям» – Стихи написаны, по-видимому, в 406 году, вскоре после окончательного разрыва поэта с чиновничьей карьерой.


[Закрыть]

* * *

 
С самой юности чужды       мне созвучия шумного мира,
От рожденья люблю я       этих гор и холмов простоту.
Я попал по ошибке       в пылью жизни покрытые сети,
В суету их мирскую, –       мне исполнилось тридцать тогда.
Даже птица в неволе       затоскует по старому лесу,
Даже рыба в запруде       не забудет родного ручья.
Целину распахал я       на далекой окраине южной,
Верный страсти немудрой,       воротился к садам и полям.
Вся усадьба составит       десять му или больше немногим,
Дом, соломою крытый,       восемь-девять покоев вместит.
Ива с вязом в соседстве       тень за домом на крышу бросают,
Слива с персиком рядом       вход в мой дом закрывают листвой.
Где-то в далях туманных       утопают людские селенья,
Темной мягкой завесой       расстилается дым деревень.
Громко лает собака       в глубине переулка глухого,
И петух распевает       среди веток, на тут взгромоздясь.
Во дворе, как и в доме,       ни пылинки от внешнего мира,
Пустота моих комнат       бережет тишину и покой.
Как я долго, однако,       прожил узником в запертой клетке
И теперь лишь обратно       к первозданной свободе пришел.
 

* * *

 
Здесь, в глуши деревенской,       дел мирских человеческих мало:
Переулок убогий       чуть тревожат повозка и конь.
Белый день наступает,       и терновую дверь затворяю,
Чтоб в жилище пустое       не проникла житейская мысль.
Постоянно и снова       по извилистым улочкам узким,
Стену трав раздвигая,       мы проходим из дома и в дом.
И, встречая соседа,       мы не попусту судим да рядим,
Речь о тутах заводим,       как растет конопля, говорим.
Конопля в моем поле       что ни день набирается силы;
Мной взрыхленные земли       с каждым днем разрастаются вширь.
Я все время в боязни:        вдруг да иней, да снег на посевы —
И конец моим всходам,       и закроет все дикий бурьян!
 

* * *

 
Вот бобы посадил я       на участке под Южной горою,
Буйно травы пробились,       робко тянутся всходы бобов.
Утром я поднимаюсь –       сорняки из земли вырываю,
К ночи выглянет месяц –       и с мотыгой спешу я домой.
Так узка здесь дорога,       так высоки здесь травы густые,
Что вечерние росы       заливают одежду мою.
Пусть промокнет одежда,       это тоже не стоит печали:
Я хочу одного лишь –       от желаний своих не уйти.
 

* * *

 
С давних пор так бывало –       ухожу я и в горы и к рекам,
Среди вольной природы       знаю радость лесов и равнин…
И беру я с собою       сыновей и племянников малых;
Сквозь кусты продираясь,       мы идем по пустынным местам.
И туда и обратно       мы проходим меж взгорьем и полем,
С сожаленьем взираем       на жилища старинных людей.
Очага и колодца       там следы во дворах сохранились,
Там бамбука и тута       полусгнившие видим стволы.
– Ты не знаешь, – спросил я       дровосека, рубившего хворост,—
Тех селений, в какие       эти люди отсюда ушли? —
Дровосек распрямился,       поглядел на меня и ответил:
– Эти умерли люди,       их в живых уже нет никого…
«Поколенье другое –       с ним дворцы изменились и площадь».
Значит, слов этих старых       до сих пор еще правда жива.
Значит, жизнь человека       состоит из игры превращений,
И в конце ее должен       возвратиться он в небытие.
 

* * *

 
Никого. И в печали       я иду, опираясь на палку,
Возвращаюсь неровной,       затерявшейся в чаще тропой.
А в ущелье, у речки       с неглубокой прозрачной водою,
Хорошо опуститься       и усталые ноги помыть…
Процедил осторожно       молодое вино, что поспело,
Есть и курица в доме –       и соседа я в гости зову.
Вечер. Спряталось солнце,       и сгущается в комнате сумрак.
В очаге моем хворост       запылал, – нам свеча не нужна.
Так и радость приходит.       Я горюю, что ночь не продлить мне:
Вот опять с новым утром       появилась на небе заря.
 

Стихи о разном

* * *

 
В мире жизнь человека       не имеет корней глубоких.
Упорхнет она, словно       над дорогой легкая пыль.
И развеется всюду,       вслед за ветром, кружась, умчится.
Так и я, здесь живущий,       не навеки в тело одет…
Опустились на землю –       и уже меж собой мы братья: [529]529
  Опустились на землю, // и уже меж собой мы братья.– То есть опустились впервые на землю из материнского лона.


[Закрыть]
Так ли важно, чтоб были       кость от кости, от плоти плоть?
Обретенная радость       пусть заставит нас веселиться,—
Тем вином, что найдется,       угостим соседей своих!
В жизни время расцвета       никогда не приходит снова,
Да и в день тот же самый       трудно дважды взойти заре.
Не теряя мгновенья,       вдохновим же себя усердьем,
Ибо годы и луны       человека не станут ждать!
 

* * *

 
К ночи бледное солнце       в вершинах западных тонет.
Белый месяц на смену       встает над восточной горой.
Далеко-далеко       на все тысячи ли сиянье.
Широко-широко       озаренье небесных пустот…
Появляется ветер,       влетает в комнаты дома,
И подушку с циновкой       он студит в полуночный час.
В том, что воздух другой,       чую смену времени года.
Оттого что не сплю,       нескончаемость ночи узнал.
Я хочу говорить –       никого, кто бы мне ответил.
Поднял чарку с вином       и зову сиротливую тень…
Дни, – и луны за ними, –       покинув людей, уходят.
Так свои устремленья       я в жизнь претворить и не смог.
Лишь об этом подумал,       и боль меня охватила,
И уже до рассвета       ко мне не вернется покой!
 

* * *

 
Краски цветенья       нам трудно надолго сберечь.
Дни увяданья       отсрочить не может никто.
То, что когда-то,       как лотос весенний, цвело,
Стало сегодня       осенней коробкой семян…
Иней жестокий       покроет траву на полях.
Сникнет, иссохнет,       но вся не погибнет она!
Солнце с луною       опять совершают свой круг,
Мы же уходим,       и нет нам возврата к живым.
Сердце любовно       к прошедшим зовет временам.
Вспомню об этом –       и все оборвется внутри!
 

* * *

 
Солнце с луною       никак не хотят помедлить,
Торопят друг друга       четыре времени года.
Ветер холодный       обвеял голые ветви.
Опавшей листвою       покрыты длинные тропы…
Юное тело       от времени стало дряхлым,
И темные пряди       давно уже поседели.
Знак этот белый       отметил голову вашу,
И путь перед вами       с тех пор все уже и уже.
Дом мой родимый –       всего лишь двор постоялый,
И я здесь как будто       тот гость, что должен уехать.
Уехать, уехать…       Куда же ведет дорога?
На Южную гору:       в ней старое есть жилище. [530]530
  На Южную гору: // в ней старое есть жилище.– Имеются в виду могилы предков в горе, то жилище, которое ждет и самого поэта.


[Закрыть]
 

* * *

 
Послушная ветру       сосна на высоком обрыве —
Прелестный и нежный,       еще не окрепший ребенок.
И лет ей от силы       три раза по пять миновало;
Ствол тянется в выси.       Но можно ль к нему прислониться?
А облик прекрасный       таит в себе влажную свежесть.
Мы в ясности этой       и душу провидим и разум.
 

За вином

* * *

 
Я поставил свой дом       в самой гуще людских жилищ,
Но минует его       стук повозок и топот коней.
Вы хотите узнать,       отчего это может быть?
Вдаль умчишься душой,       и земля отойдет сама.
Хризантему сорвал       под восточной оградой в саду,
И мой взор в вышине       встретил склоны Южной горы.
Очертанья горы       так прекрасны в закатный час,
Когда птицы над ней       чередою летят домой!
В этом всем для меня       заключен настоящий смысл.
Я хочу рассказать,       и уже я забыл слова…
 

* * *

 
Хризантемы осенней       нет нежнее и нет прекрасней!
Я с покрытых росою       хризантем лепестки собрал
И пустил их в ту влагу,       что способна унять печали
И меня еще дальше       увести от мирских забот.
Хоть один я сегодня,       но я первую чару выпью.
А она опустеет –       наклониться кувшин готов.
Время солнцу садиться –       отдыхают живые твари.
Возвращаются птицы       и щебечут в своем лесу.
Я стихи распеваю       под восточным навесом дома,
Я доволен, что снова       жизнь явилась ко мне такой!
 

* * *

 
Забрезжило утро, –       я слышу, стучатся в дверь.
Кой-как я оделся       и сам отворять бегу.
«Кто там?» – говорю я.       Кто мог в эту рань прийти?
Старик хлебопашец,       исполненный добрых чувств.
Принес издалёка       вино – угостить меня.
Его беспокоит       мой с нынешним веком разлад:
«Ты в рубище жалком,       под кровлей худою живешь,
Но только ли в этом       судьбы высокий удел!
Повсюду на свете       поддакивающие в чести.
Хочу, государь мой,       чтоб с грязью мирской ты плыл!» [531]531
  Хочу, государь мой, // чтоб с грязью мирской ты плыл! – Строка из произведения Цюй Юаня «Отец-рыбак».


[Закрыть]
«Я очень растроган       участьем твоим, отец,
Но я по природе       согласья и не ищу.
Сторонкой объехать       пусть даже не мудрено,
Предав свою правду,       я, что ж, не собьюсь с пути?
Так сядем покамест       и долг отдадим вину.
Мою колесницу       нельзя повернуть назад!»
 

* * *

 
Вот бывают же люди, –       даже в доме одном живут,—
Что принять, что отбросить –       нет единства у них ни в чем.
Скажем, некий ученый       в одиночестве вечно пьян.
Или деятель некий       круглый год непрестанно трезв.
Эти трезвый и пьяный       вызывают друг в друге смех.
Друг у друга ни слова       не умеют они понять.
В рамках узости трезвой       человек безнадежно глуп.
Он в наитье свободном       приближается к мудрецам.
И стихи обращаю       я к тому, кто уже хмельной:
Лишь закатится солнце,       пусть немедля свечу берет! [532]532
  Лишь закатится солнце, // пусть немедля свечу берет– для того, чтобы продолжать пить, как продолжал, взяв свечу, свою прогулку древний поэт с наступлением темноты.


[Закрыть]
 

* * *

 
В убогом жилище       прилежных рук не хватает,
И дикий кустарник       мои захватил владенья.
Отчетливо в небе       видны парящие птицы.
Безлюдно и тихо –       не слышно шагов прохожих…
Мир так беспределен       во времени и в пространстве,
А жизнь человека       и ста достигает редко.
А годы и луны       торопятся, как в погоне.
Виски обрамляя,       давно седина белеет…
Когда не отбросишь       забот о преуспеянье,
То все, чем живешь ты,       окажется слишком жалким!
 

Подражание древнему [533]533
  «Подражание древнему» – Тао Юань-мин, как и другие поэты, современники его и предшественники, подражал древним стихам, авторы которых неизвестны. У Тао Юань-мина его «подражание» выразилось в переосмыслении темы недолговечности человеческого существования и в высказывании собственного взгляда на жизненные ценности. «Подражания» Тао были написаны, по-видимому, в трагическое для поэта время гибели династии Цзинь, в начале двадцатых годов V столетия, и в стихах мы можем найти отзвук современных поэту событий.


[Закрыть]

* * *

 
Далеко на востоке       живет благородный ученый,
И одет он всегда       в неприглядное, рваное платье,
И из дней тридцати       только девять встречается с пищей,
И лет десять, не меньше,       он носит бессменную шапку.
Горше этой нужды       не бывает, наверно, на свете,
А ему хоть бы что –       так приветлив на вид он и весел.
Я, конечно, стремлюсь       повидать человека такого.
И пошел я с утра       через реки и через заставы.
Вижу – темные сосны,       сжимая дорогу, теснятся.
Вижу – белые тучи       над самою кровлей ночуют.
А ученому ясно,       зачем я его навещаю.
Сразу цинь он берет,       для меня ударяет по струнам.
Первой песней своей –       «Журавлем расстающимся» – тронул
И уже ко второй,       где «луань [534]534
  Луань– вещая птица.


[Закрыть]одинок», переходит…
Я хотел бы остаться       пожить у тебя, государь мой,
Прямо с этого дня       до холодного времени года!
 

* * *

 
С хвоей темно-зеленой       это дерево в тесном доле…
И зимою и летом       остается оно таким.
Год проходит, и снова       видит дерево снег иль иней.
Разве кто-нибудь скажет,       что не знает оно времен?
Мне наскучило слушать       каждый день здесь мирские речи.
Отыскать себе друга       я приду в столицу Линьцзы. [535]535
  Отыскать себе друга // я приду в столицу Линьцзы.– Линьцзы – столица страны Ци (в нынешнем Шаньдуне). Там, в Цзися, то есть под воротами Цзи, в древности, задолго до Тао Юань-мина, собирались ученые для беседы.


[Закрыть]
Там, в Цзися, как я слышал,       много тех, кто книги толкует.
Эти люди помогут       разрешить сомненья мои.
Я собрал свои вещи,       даже день отъезда назначил,
Даже перед разлукой       попрощался уже с семьей.
Но я все же колеблюсь,       не успев уйти за ворота.
В дом вернусь и присяду       и еще подумаю раз.
Нет, мне вовсе не страшно       то, что путь окажется долгим.
А одно только страшно, –       что обманут люди меня.
Вдруг да в нашей беседе       не сойдется их мысль с моею,
И навек я останусь       лишь посмешищем для других…
Все что сердце тревожит,       трудно выразить мне словами.
Чтоб с тобой поделиться,       написал я эти стихи.
 

* * *

 
Посадил я однажды       у Янцзы на прибрежье туты.
Думал – минет три года,       и дождусь урожая листьев.
Но когда на деревьях       начала разрастаться зелень,
Вдруг беда их постигла –       перемены в горах и реках.
Ветром сбило с них листья,       изломало голые ветви,
А стволы их и корни       все уплыли в седое море…
Шелкопрядов весенних       накормить уже больше нечем,
И у зимнего платья       не осталось теперь надежды… [536]536
  И у зимнего платья // не осталось теперь надежды… – Поэт наделяет будущее платье способностью надеяться на свое появление из нитей шелкопряда.


[Закрыть]
Я, сажая деревья,       сам не выбрал повыше место.
Что же пользы сегодня       от моих сожалений горьких?
 

Переселяюсь

* * *

 
И прежде хотел я       жить в этой Южной деревне,
И не потому, что       гаданьем ей выпал знак:
Здесь, слышал я, много       людей с простыми сердцами.
В их обществе радость       считать вечера и дни.
В мечтах о деревне       прождал я все-таки годы,
Покамест сегодня       я не поселился в ней…
А хижине бедной       к чему большие пространства?
Достаточно, если       прикроет она постель.
Важней, чтоб соседи       почаще ко мне ходили
И мы в разговорах       судили б о старине,
И чудным твореньем       мы вместе бы восторгались,
Неясные мысли       друг другу толкуя в нем.
 

* * *

 
Весною и осенью       много погожих дней.
На гору мы всходим       и там слагаем стихи.
Минуем ворота –       хозяин к себе зовет.
Вино поспевает –       и тут же его мы пьем.
В полях поработав,       расходимся по домам.
Домой воротившись,       мы думаем о друзьях.
А вспомнив о друге,       спешим накинуть халат:
В беседах и в смехе       мы не замечаем часов.
Жизнь в этих занятьях       не лучше ль всякой иной?
Не вспыхнет желанье,       покинув ее, уйти.
Одежда и пища       к тому же требуют средств.
На пахоте труд мой       меня не введет в обман!
 

Гуляя с друзьями под кипарисами могил семьи Чжоу

 
До чего же сегодня       ясно небо и светел день.
Чистый голос свирелей       и напевные звуки струн.
Опечален теми,       кто под сенью могильной спит,
Разве можем при этом       уходить от веселья мы?
И свободная песня       здесь творится из новых слов.
И вино зелено́е       здесь рождает на лицах смех.
Ничего я не знаю       о заботах, что завтра ждут,
И уже моим чувствам       до конца отдаюсь теперь.
 

Читая «Шаньхайцзин» [537]537
  «Шаньхайцзин»– древнейшая книга волшебных историй, связанных с географическими описаниями.


[Закрыть]– книгу гор и морей

 
Лето в начале,        растут деревья и травы.
Дом окружая,        сплелись тенистые ветви.
Птицы слетелись       и радуются уюту.
С ними я тоже       свою полюбил лачугу.
Поле вспахал я       и все, что нужно, посеял.
Время настало       уже читать мои книги…
Нищ переулок       вдали от колей глубоких,
Только заедет       коляска близкого друга.
Чарку приятно       весенним вином наполнить,
Овощи с грядок       собрать в моем огороде…
Дождь моросящий       с востока сюда приходит,
Ласковый ветер       в пути его провожает.
Я пробегаю       «Историю Чжоу-вана». [538]538
  Я пробегаю «Историю Чжоу-вана»– древнюю книгу о чжоуском Му-ване, правившем в XI–X вв. до н. э. Книга эта о путешествии чжоуского государя к мифической Сиванму – Хозяйке Запада – была обнаружена в записях на бамбуковых дощечках в конце III в. в древнем кургане.


[Закрыть]
Снова любуюсь       картинами «Шаньхайцзина».
Так я мгновенно       вселенную постигаю…
Это не радость,        то в чем же она иначе?
 

Воспеваю бедных ученых

* * *

 
Во вселенной все сущее       обретает свою опору.
Сиротливому облаку       одному приютиться негде.
В дали, дали безвестные       в пустоте небес исчезает,
Не дождавшись до времени,       чтоб увидеть последний отблеск…
Чуть рассветное зарево       распахнет ночные туманы,
Как пернатые стаями       друг за дружкой уже летают.
Позже всех, очень медленно,       вылетает из леса птица
И задолго до вечера       возвращается в лес обратно…
В меру сил и старания       не сходя с колеи старинной,
Разве тем не обрек себя       на лишения и на голод?
А вдобавок и дружества       если более не узнаешь,
Что случится от этого       и какая нужда в печали?..
 

* * *

 
Как пронзителен холод,       когда близится вечер года.
В ветхой летней одежде       я погреться на солнце сел…
Огород мой на юге       потерял последнюю зелень.
Оголенные ветви       заполняют северный сад.
Я кувшин наклоняю,       не осталось уже ни капли,
И в очаг заглянул я,       но не видно в нем и дымка.
Лишь старинные книги       громоздятся вокруг циновки.
Опускается солнце,       а читать их всё недосуг.
Жизнь на воле без службы       не равняю с бедою чэньской [539]539
  Жизнь на воле без службы // не равняю с бедою чэньской…– То есть с достигшими Конфуция и его учеников лишениями в Чэнь. Разгневанный Цзы-лу спросил учителя, может ли оказаться в унизительной для него бедности человек совершенный, и Конфуций разъяснил, что может, но человек совершенный тверд в бедности, а человек маленький распускает себя.


[Закрыть],
Но в смиренности тоже       возроптать на судьбу могу.
Что же мне помогает       утешенье найти в печали?
Только память о древних,       живших в бедности мудрецах!
 

* * *

 
Ученый Чжун-вэй       любил свой нищенский дом.
Вокруг его стен       разросся густой бурьян.
Укрывшись от глаз,       знакомство с людьми прервал.
Стихи сочинять       с искусством редким умел.
И в мире затем       никто не общался с ним,
А только один       Лю Гун навещал его… [540]540
  Ученый Чжун-вэй // любил свой нищенский дом… И в мире затем // никто не общался с ним, // А только один // Лю Гун навещал его… – В книге Хуанфу Ми «Гао ши чжуань» об отшельниках высокой добродетели даны следующие сведения: «Чжун-вэй, уроженец Пинлина, был широкообразован, искусен в словесности, особенно любил в поэзии ши и фу. Жил бедно, уединенно. Бурьян в его дворе был так высок, что скрывал человека. Современникам он не был известен. И только Лю Гун (Лю Мэн-гун) знался с ним».


[Закрыть]
Такой человек,       и вдруг – совсем одинок?
Да лишь потому,       что мало таких, как он:
Жил сам по себе,       спокойно, без перемен —
И радость искал       не в благах, не в нищете!
В житейских делах       беспомощный был простак…
Не прочь бы и я       всегда подражать ему!
 

Поминальная песня

* * *

 
Если в мире есть жизнь,       неизбежна за нею смерть.
Даже ранний конец       не безвременен никогда.
Я под вечер вчера       был еще со всеми людьми,
А сегодня к утру       в списке душ уже неживых.
И рассеялся дух       и куда же, куда ушел?
Оболочке сухой       дали место в древе пустом…
И мои сыновья,       по отцу тоскуя, кричат,
Дорогие друзья       гроб мой держат и слезы льют.
Ни удач, ни потерь       я не стану отныне знать,
И где правда, где ложь,       как теперь смогу ощутить?
Через тысячу лет,       через десять тысяч годов
Память чья сохранит       нашу славу и наш позор?
Но досадно мне то,       что, пока я на свете жил,
Вволю выпить вина       так ни разу и не пришлось!
 

* * *

 
Прежде было ли так,       чтоб напиться я вдоволь мог,
А сегодня вино       здесь нетронутое стоит.
На весеннем вине       ходят пенные муравьи.
Я когда же теперь       вновь испробую вкус его?
И подносов с едой       предо мною полным-полно.
И родных и друзей       надо мной раздается плач.
Я хочу говорить,       но во рту моем звуков нет.
Я хочу посмотреть,       но в глазах моих света нет.
Если в прежние дни       я в просторном покое спал,
То сегодня усну       я в травой заросшем углу…
Так я в утро одно       дом покинул, в котором жил,
Дом, вернуться куда       никогда не наступит срок!
 

* * *

 
Все кругом, все кругом       заросло сплошною травой.
И шумят, и шумят       серебристые тополя…
Когда иней суров       и девятый месяц настал,
Провожают меня       на далекий глухой пустырь…
Ни в одной стороне       человеческих нет жилищ,
И могильный курган       возвышается, как утес.
Кони, в грусти по мне,       прямо к небу взывая, ржут.
Ветер, в грусти по мне,       скорбно листьями шелестит…
Тихий темный приют       лишь однажды стоит закрыть,
И на тысячи лет       распрощаешься ты с зарей.
И на тысячи лет       распрощаешься ты с зарей,
Величайший мудрец       не сумеет тебе помочь…
Было много людей,       проводивших меня сюда,
Поспешивших затем       воротиться – каждый в свой дом.
Но родные мои,       может быть, и хранят печаль,
Остальные же все       разошлись и уже поют…
Как я смерть объясню?       Тут особых не надо слов:
Просто тело отдам,       чтоб оно смешалось с горой!
 

Горные пики. Альбомный лист. Неизвестный художник, эпоха Сун.

Персиковый источник

 
В годы Тайюань правленья дома Цзинь [541]541
  В годы Тайюань правленья дома Цзинь…– Имеются в виду годы под названием Великого Начала (376–396), во время правления цзиньского Сяо У-ди.


[Закрыть]
человек из Улина [542]542
  Улин– местность в нынешней Хунани.


[Закрыть]рыбной ловлей добывал себе пропитание.
Он плыл по речушке в лодке
и не думал о том, как далеко он оказался от дома.
И вдруг возник перед ним лес цветущих персиковых деревьев,
что обступили берега на несколько сот шагов;
и других деревьев не было там,—
только душистые травы, свежие и прекрасные,
да опавшие лепестки, рассыпанные по ним.
Рыбак был очень поражен тем, что увидел,
и пустил свою лодку дальше,
решив добраться до опушки этого леса.
Лес кончился у источника, питавшего речку,
а сразу за ним возвышалась гора.
В горе же был маленький вход в пещеру,
из которого как будто выбивались лучи света.
И рыбак оставил лодку и проник в эту пещеру,
вначале такую узкую,
что едва пройти человеку.
Но вот он сделал несколько десятков шагов,
и взору его открылись яркие просторы —
земля равнины, широко раскинувшейся,
и дома высокие, поставленные в порядке.
Там были превосходные поля, и красивейшие озера, и туты, и бамбук, и многое еще.
Межи и тропинки пересекали одна другую,
петухи и собаки перекликались между собою.
Мужчины и женщины, – проходившие мимо и работавшие в поле, – были так одеты,
что они показались рыбаку чужестранцами;
и старики с их пожелтевшей от времени сединой,
и дети с завязанными пучками волос
были спокойны, полны какой-то безыскусственной веселости.
Увидев рыбака, эти люди очень ему удивились
и спросили, откуда и как он явился.
Он на все это им ответил.
И тогда они пригласили его в дом,
принесли вина, зарезали курицу, приготовили угощение.
Когда же по деревне пошел слух об этом человеке,
народ стал приходить, чтоб побеседовать с ним.
Они говорили: «Деды наши в старину бежали от жестокостей циньской поры, [543]543
  …от жестокостей циньской поры… – Цинь – династия к государство (246–207 гг. до н. э.).


[Закрыть]
с женами и детьми, с земляками своими пришли в этот отрезанный от мира край
и больше уже отсюда не выходили,
так и расстались со всеми теми, кто живет вне этих мест».
Они спросили, что за время на свете теперь,
не знали они совсем ничего ни о Хань [544]544
  Хань– династия и государство 206 г. до н. э. – 220 г. н. э.).


[Закрыть],
и, уж конечно, ни о Вэй [545]545
  Вэй– династия и государство (220–264).


[Закрыть]и ни о Цзинь [546]546
  Цзинь– династия и государство (265–420).


[Закрыть].
И этот человек подробно, одно за другим, рассказал им все то, что знал он сам,
и они вздыхали и печалились.
И все они без исключения радушно приглашали его в гости к себе в дома
и подносили ему вино и еду.
Пробыв там несколько дней,
он стал прощаться.
Обитатели этой деревни сказали ему:
«Только не стоит говорить о нас тем, кто живет вне нашей страны».
Он ушел от них
и снова поплыл в лодке,
держась дороги, которою прибыл,
и всюду-всюду делая отметки.
А вернувшись обратно в Улин,
он пришел к правителю области и рассказал обо всем, как было.
Правитель области тут же отрядил людей, чтобы поехали вместе с рыбаком
и поискали бы сделанные им отметки,
но рыбак заблудился и дорогу ту больше найти не смог.
Известный Лю Цзы-цзи, живший тогда в Наньяне
и прославившийся как ученый высоких правил,
узнав обо всем,
обрадовался, стал даже готовиться в путь,
но так и не успел:
он вскорости заболел и умер.
А после и вовсе не было таких, кто «спрашивал бы о броде»! [547]547
  А после и вовсе не было таких, кто «спрашивал бы о броде».– Ученик Конфуция Цзы-лу по поручению учителя спросил о броде двух отшельников, трудившихся в поле.


[Закрыть]
 
 
Вот что было при Ине [548]548
  Вот что было при Ине… – То есть при жестоком Цинь Ши-хуане, объединившем разрозненные уделы в одно Циньское государство (III в. до н. э.).


[Закрыть]:       он нарушил порядок неба,
И хорошие люди       покидали мир неспокойный.
Ци с друзьями седыми       на Шаншане в горе укрылись [549]549
  Ци с друзьями седыми // на Шаншане в горе укрылись… – Цили Цзи и трое его друзей, «четверо седых», во время правления Цинь Ши-хуана ушли от мира на гору Шаншань (недалеко от Лояна, одна из древних столиц Китая, в нынешней Хэнани).


[Закрыть],
Люди повести этой       тоже с мест насиженных встали.
И следы их былые       не нашлись, как канули в воду,
И тропинки их странствий       навсегда заросли травою…
Каждый кличет другого,       чтобы в поле с утра трудиться,
А склоняется солнце,       и они отдыхать уходят…
Там бамбуки и туты       их обильною тенью дарят.
Там гороху и просу       созревать назначены сроки.
Шелкопряды весною       им приносят длинные нити,
С урожаем осенним       государевых нет налогов.
На заглохших дорогах       не увидеть путников дальних.
Лай собак раздается,       петухи отвечают пеньем.
Форму жертвенной чаши       сохраняют они старинной,
И на людях одежды       далеки от новых покроев.
Их веселые дети       распевают свободно песни,
Да и старцы седые       безмятежно гуляют всюду.
Зацветают растенья, –       люди помнят, – с теплом весенним,
Осыпаются листья, –       им известно, – с осенним ветром.
Хоть они и не знают       тех наук, что считают время,
Все же строятся сами       в ряд четыре времени года.
Если мир и согласье,       если в жизни радостей много,
То к чему еще нужно       применять ученую мудрость?..
Это редкое чудо       пять веков как спрятано было,
Но в прекрасное утро       мир нездешний для глаз открылся.
Чистоту или скверну       не один питает источник.
Мир открылся, но снова       возвращается в недоступность…
Я спросить попытаюсь       у скитающихся на свете,
Что они понимают       за пределом сует и праха.
Я хотел бы тотчас же       устремиться за легким ветром,—
С ним подняться бы в выси,       с ним искать бы тех, кто мне близок!