Текст книги "Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии"

Автор книги: авторов Коллектив

Перевод В. Микушевича

Ответ святым, спросившим Тукарама, как удалось ему порвать узы мирской жизни

 
Шудрой [450]450
  Шудры – низший социальный слой, обслуживавший прочих.


[Закрыть]родился я, вел я торговлю;
Бог этот наш [451]451
  Бог этот наш …—То есть Витхоба.


[Закрыть], родовой, наш семейный.
Сам о себе говорить я не стал бы,
Мне говорить приказали святые [452]452
  Святые– варкари (см. выше). Можно предположить, что этот абханг был пропет во время одного из паломничеств.


[Закрыть].
Беды мирские меня сокрушили,
Мать и отца схоронил я в печали
И разорился в голодное время,
Собственных жен прокормить неспособный:
Отнял одну из них пагубный голод.
Жизнь моя горькая: стыд и убыток.
Рухнул мой храм [453]453
  Рухнул мой храм… – Согласно легенде, Тукарам на последние сбережения, вопреки воле своей жены и не обращая внимания на голодных детей, выстроил храм Витхобы.


[Закрыть], и тогда я подумал:
«Незачем скорбное сердце неволить».
И попытался я спеть восхваленье,
Но промолчало усталое сердце;
Только потом помогли мне святые,
Веру желанную мне даровали;
Вторить я стал песнопеньям священным,
И подпевало мне чистое сердце.
Ноги святым омывал я смиренно,
И не печалился, и не стыдился,
Делал добро, если мне удавалось,
Наперекор истомленному телу;
Больше не слушал друзей и соседей,
Возненавидев житейскую мудрость;
Больше не путал я правду и кривду,
Мненью мирскому внимать отказался,
Только святому наставнику верил,
Только на Бога в душе уповал я;
И посетило меня вдохновенье,
След в моем сердце оставил Витхоба.
Горе! Стихи мне писать запретили,
И сочиненья свои утопил я, [454]454
  …Стихи мне писать запретили. // И сочиненья свои утопил я… – Согласно легенде, брахман Рамешвар Бхатт убедил власти запретить Тукараму сочинять стихи, так как, будучи шудрой, Тукарам якобы осквернял тем самым индусские святыни. Повинуясь приказу, Тукарам утопил все свои рукописи в реке.


[Закрыть]
Сел перед храмом, как заимодавец, [455]455
  Сел перед храмом, как заимодавец… – В Индии существовала такая форма требования кредитором долга у должника, при которой кредитор садился у дома должника и не уходил, пока тот не отдавал долг. Подобным же образом Тукарам сел перед храмом, уповая на милосердие бога.


[Закрыть]
Так что Нараяна [456]456
  Нараяна– одно из имен Вишну.


[Закрыть]сжалился вскоре.
Долго рассказывать: кончу на этом.
Этого тоже довольно покуда.
Ведомо мне, что со мною случилось,
Ведомо Богу, что будет со мною.
Благочестивых Нараяна помнит;
Милостив Бог, – это все, что я знаю.
Тука сказал: «Все мое достоянье
В том, что сказал всеблагой Пандуранга [457]457
  Пандуранга– видимо, одно из имен Витхобы.


[Закрыть]».
 

* * *

 
Господи! Как хорошо разориться!
Благословенно голодное время:
Я разорился, и к Богу воззвал я,
Ибо мирское теперь мне отвратно.
Как хорошо мне с женою сварливой!
Как хорошо мне терпеть поношенье!
Как хорошо, когда люди глумятся!
Как хорошо потерять мне скотину!
Как хорошо не стыдиться соседей!
Господи! Как хорошо мне с тобою!
Храм хорошо было строить мне, Боже:
Мог я не слушать голодных детишек.
Тука сказал: «Хорошо мне поститься,
В срок постоянно молитвы читая!»
 

* * *

 
Всех приветствую и вся,
Этот стих произнося.
Ты, Нараяна, со мной;
Бог со мною, как родной,
Почитатель вечных вед,
Всем я брат и всем сосед.
Тука молвил: «С Богом я.
Что друзья мне, что семья!»
 

* * *

 
Как Тебе, Господи, служат, не знаю, [458]458
  «Как Тебе, Господи, служат, не знаю…» – В этом абханге перечисляются все аксессуары индусского богослужения.


[Закрыть]
В богослужении смысла не вижу;
Даже вода – это Ты, Вездесущий,
Кроме Тебя, мне пожертвовать нечем.
В каждом цветке узнаю Тебя, Боже,
И у меня опускаются руки.
Рис нам даруешь, даруешь нам бетель,
Не угощать же Тебя мне Тобою!
Всем драгоценностям Ты драгоценность,
И не бывает богатства другого.
Ты песнопенье, и слушатель Ты же.
Негде плясать нам – Нараяна всюду.
Тука вещает: «Я весь Твое имя,
Рама, Нараяна, свет и светильник».
 

Тукарам не гордится своим поэтическим дарованием

 
Что это вдруг на меня накатило?
Криво ли, прямо ли – Богу виднее.
Переплетенье стихов не отсюда,
Милостью Божьей наитие Божье.
Тука сказал: «Я в стихах не искусен.
Так что за них отвечает Гопала [459]459
  Гопала(«Пастух») – одно из имен Кришны и Вишну.


[Закрыть]».
 

Ответ Рамешвару Бхатту [460]460
  Рамешвар Бхатт —См. выше. Через некоторое время Рамешвар Бхатт раскаялся в содеянном и извинился перед Тукарамом.


[Закрыть]на его просьбу о прощении

 
Враг превращается в лучшего друга,
Тигры ласкаются, змеи не жалят;
Яд – исцеленье, в несчастии счастье;
Даже само преступление – подвиг,
Даже в печали великая радость,
В пламени жгучем благая прохлада. [461]461
  В пламени жгучем благая прохлада. —После наговора на Тукарама тело Рамешвара Бхатта покрылось волдырями. Ему казалось, что огонь сжигает его тело. Ответ Тукарама, простившего его, принес облегчение, и язвы зажили.


[Закрыть]
Всеми владеет единое чувство,
И не любить невозможно друг друга.
Тука сказал: «Несказанное знанье —
Милость Нараяны в этом рожденье».
 

* * *

 
Кто не верит мудрым словесам,
Да еще порочит Бога сам,
Не желает сам себе добра.
Уши? Нет, крысиная нора!
Амриты не пить – великий грех,
И к тому же пагубный для всех.
«Полоумный, – Тука говорит,—
Зло по недомыслию творит».
 

* * *

 
Все понимаю, во всем разобрался: [462]462
  «Все понимаю, во всем разобрался…» – Этот и следующий абханг принадлежат к циклу стихотворений, написанных Тукарамом в период временного разочарования в избранном пути. Согласно индийским представлениям, бхакту должно явиться видение почитаемого им божества, но, несмотря на все старания и молитвы, Витхоба не являлся Тукараму. Поэт впал в отчаяние, гнев ослепил его, и он начал богохульствовать. Но это было лишь временное помрачение, подобно тому как ночная тьма предшествует восходу солнца. Вскоре Тукарам удостоился лицезрения Витхобы.


[Закрыть]
Только слывешь ты могучим.
Имя твое оказалось бессильным, [463]463
  Имя твое оказалось бессильным… – Бхакты считают, что имя бога обладает неограниченной силой и может подчинять своему влиянию даже само божество.


[Закрыть]
Так что тебя разлюбил я.
В собственной скверне погряз я,
Сам себя мучаю, грешный.
Тука сказал: «Погибаю,
Значит, бессилен Витхоба».
 

* * *

 
Мне надоело с тобою водиться;
Ты, наконец, надоел мне, Витхоба.
Нищий, ты слуг своих делаешь тоже
Нищими, чтобы весь мир насмехался.
Ты безобразный, и ты безымянный;
Всех нас ты хочешь себе уподобить.
Тука сказал: «Ты дотла разорился
И разоряешь меня напоследок».
 

* * *

 
Факелы, зонтики, кони, – [464]464
  «Факелы, зонтики, кони…» – Этот и следующий абханг принадлежат к большому циклу абхангов о том, как Тукарам ответил на приглашение Шиваджи приехать к его двору. Шиваджи (1627–1680) – основатель маратхской державы, вождь маратхов в борьбе против империи Великих Моголов. Согласно легенде, Шиваджи, наслышанный о добродетелях Тукарама, захотел его увидеть и послал ему письмо-приглашение в сопровождении слуг и богатых даров. Тукарам отказался все это принять. Он отказался и от визита к Шиваджи, заявив, что это лишь отвлечет его от служения богу. Восхищенный Шиваджи сам отправился к нему.


[Закрыть]
Это страшнее погони.
Всякий почет как ярмо,
Слава – свинячье дерьмо.
Уединенье дороже.
Смилуйся, Господи Боже!
Тука зовет: «Помоги!
Видишь, грозят мне враги!»
 

* * *

 
Ради чего мне пускаться в дорогу?
Чтобы покой потерять, уставая?
Проголодаюсь – прошу подаянья.
Нет одеяния лучше лохмотьев;
Лучшее ложе, по-моему, камень,
Лучший покров – беспредельное небо.
Что во дворце ты прикажешь мне делать?
Жизнь пропадает в желании тщетном,
А во дворце суета и тщеславье,
Там не найдешь ни покоя, ни мира.
Только богатого там почитают,
Смотрят с презреньем на простолюдина.
Стоит мне только увидеть вельможу,
Кажется, смерть я поблизости вижу.
Тот, кто печаль разделяет со мною,
Господу вместе со мной угождает.
Знанием дивным с тобой поделюсь я:
Нищий блаженнее всех властелинов.
Повиноваться желаниям – низость,
Лишь созерцатель вполне благороден.
Тука сказал: «Прославляют богатых,
А между тем только праведный счастлив».
 

Перевод А. Шараповой

* * *

 
В воплощенье искал я оплота; в него моя вера была.
Я забыл: воплощеньям не будет числа.
Полюбив нарисованный лотос, ошиблась пчела.
Мать давала мне нима, но сахаром ним нарекла.
Ма! Я сладости жаждал, но горечь мне горло сожгла.
Поиграем, сказала, – и в мир, обманув, привела.
Рампрошад говорит: «Игра была и прошла».
Вечер. Жду одного: чтобы сына ты в дом унесла.
 

* * *

 
Мать! Завершилась моя игра.
Слишком долго играл я; теперь завершилась игра.
Я пыль земную глотал, играя с утра.
Ныне же, дочь Гималайя, моя оболочка стара.
Страшно мне: знаю, настала моя пора.
В детстве далеком моя началась игра.
Потом на забавы с женой променял я познанье добра.
Не в молитвах – в забавах прошли вечера.
Рампрошад говорит: «Всесильна ты, Ма, и мудра.
В освобождения воды швырни мою душу с одра».
 

* * *

 
Не назову тебя матерью, нет.
Слишком много с тобою познал я бед.
Буйноволосая, песней твоей влеком,
Я стал саньяси [466]466
  Саньяси– бродячий аскет, подвижник.


[Закрыть], бросил родимый дом.
Что ты еще скрываешь в сердце твоем?
От дома к дому буду один скитаться,
Ночлег вымаливать, подаяньем питаться —
И не приду в твои объятия, нет!
Ма, я зову тебя столько дней —
Что ж ты не внемлешь мольбе моей?
Видно, открыть не хочешь ни глаз, ни ушей.
Много ли пользы было, что мать живая,
Если сын при матери жил, страдая?
Какая же это мать? Все равно что нет.
О, объясни: разве истина в том,
Что родившая сына становится сыну врагом?
Рампрошад вопрошает: «Кали [467]467
  Кали(«Черная») – одна из ипостасей Умы, супруги Шивы.


[Закрыть],
Какие еще меня ждут печали?
Неужели же вечно являться мне в муках на свет?»
 

* * *

 
Восторгаюсь тобою, танцующей танец войны.
Вечен танец твой, мать, и волосы ветром полны…
На груди у Шивы танец нагой жены. [468]468
  На груди у Шивы танец нагой жены… – Богиня Кали часто изображается танцующей на распростертом теле Шивы.


[Закрыть]
Бусы из мертвых голов – это твои сыны.
Поясом мертвых рук бедра оплетены.
Серьги в ушах – младенцы умерщвлены.
Зубы светлее ку́нды, губы твои нежны.
Кали светла, как лотос: лицо белей белизны,
А ноги в крови. Ты – туча в лучах луны.
Рампрошад говорит: «Все чувства тобой пьяны.
Чудной такой красоты видеть глаза не должны».
 

* * *

 
Разум мой, почему ты волненьем объят?
Кали назвав однократно, уйди в размышленья стократ.
Пусть другие для всех, напоказ, ее чтят.
Ты же втайне молись, чтоб ничей не настиг тебя взгляд.
Пусть ее изваянья из глины, металла и камня стоят —
Ты же на лотосе сердца рисуй ее образ – да будет он свят.
Пусть другие готовят бананы и рис, исполняя обряд,—
Ты же нектар исторгни из сердца – напиток для высших услад.
Пусть другие подарят ей пламя свечей и лампад —
Ты же факелы духа зажги – негасимо они днем и ночью горят.
Пусть на закланье другие приводят волов и ягнят —
Ты же врагами шестью ей пожертвуй [469]469
  Ты же врагами шестью ей пожертвуй… – Имеются в виду шесть «пороков»: страсть, гнев, алчность, невежество, гордыня, зависть. С этим стихотворением Рампрошада ср. стихи Лал-дэд и Кабира.


[Закрыть], венчая обряд.
Рампрошад говорит: «Пусть при имени Кали кругом барабаны гремят —
Ты же хлопни в ладоши, и жертвой богине твой ум и душа предстоят».
 

Перевод В. Микушевича

* * *

 
Кто смеет нынче разрешать и налагать запрет?
Открой ты сердце хоть на миг и слушай мой завет!
Молитву набожный прервал, покинул коврик свой,
Завидев тесный твой наряд, который мной воспет.
Столица сердца моего дотла разорена. [471]471
  Столица сердца моего дотла разорена. —Имеется в виду Дели, столица империи Великих Моголов. Поэт был свидетелем страшных разорений Дели иноземными завоевателями в XVIII в. На языке урду слова «Дели» (Дилли) и «сердце» (диль) созвучны.


[Закрыть]
Дотла разрушен каждый дом и каждый минарет.
Игру безжалостной любви доколе созерцать?
Кровь заливает мне лицо, за горем горе вслед.
Но разорение мое сулит усладу мне:
Вслед за ночною темнотой идет седой рассвет. [472]472
  Вслед за ночною темнотой идет седой рассвет. – Жизнь сравнивается с ночью, смерть – с рассветом.


[Закрыть]
За годом год я тосковал, томился целый век,
Изведал сердцем столько мук и столько разных бед!
Сдирают кожу с одного, других ведут на казнь.
Кто разгласил свою любовь, тому спасенья нет.
И праведник не устоит при виде облаков.
Увидев облака, греши! Не жди других примет!
Зачем тебя в последний миг увидеть мне дано?
Увидев красоту твою, не спасся Мир-поэт.
 

* * *

 
Свой коврик, шейх, отдай в заклад, вину хмельному честь воздай!
Святыне сладостной своей ты по-иному честь воздай!
Как раз для пьяниц коврик твой, не годный больше никуда.
Пониже кубку поклонись и всеблагому честь воздай!
Вином одежду запятнай! Пускай тебя клянет народ!
Себя не бойся уронить! Ступай, Содому честь воздай!
Былую славу расточи, былых заслуг не береги!
Своекорыстному служи! Греху святому честь воздай!
Ты виночерпию молись, расправив слабые крыла!
Благословенному вину по-молодому честь воздай!
Когда вместить не можешь ты всех этих пламенных щедрот,
Вина другому поднеси, с ним дорогому честь воздай!
Когда кувшин перед тобой, ты перед ним смиренно встань,
Ты перед пьяным преклонись, юнцу шальному честь воздай!
Когда играет музыкант, ему одежду подари!
Где музыка, там вечный хмель: добру двойному честь воздай!
Не нужно холода теперь! Ты перед розою склонись!
Дневному пылкому теплу, певцу ночному честь воздай!
Как чаша, роза над ручьем. Хмельную чашу подними!
Ты добродетель долго чтил, теперь дурному честь воздай!
Довольно дервишей с тебя, не для тебя теперь мечеть.
Нет, лучше в солнечном саду цветку любому честь воздай!
Довольно слушать этот бред! Очнитесь: на исходе ночь.
Поэт почтенный, отдохни! Родному дому честь воздай!
 

* * *

 
Прошу прощения, друзья! Что делать! Виноват, я пьян.
Не наливайте мне вина, и так среди услад я пьян.
Не наполняйте чашу мне, но если мой придет черед,
Позвольте все-таки глотнуть! Пригубить буду рад – я пьян.
Такого пьяницу, как я, не возбраняется ругать.
Я сам не свой среди друзей, болтаю невпопад – я пьян.
Держите крепче вы меня, как чашу держат на пиру.
Идти вы можете со мной вперед или назад – я пьян.
Но презирать меня грешно, смотреть не нужно свысока.
Я сам покаюсь во хмелю, плетусь я наугад – я пьян!
По крайней мере, целый час продлится в пятницу намаз.
Так подождите вы меня! Ваш непутевый брат, я пьян.
Я тоньше всякого стекла. Я хрупкий кубок, я поэт,
И надо вам беречь меня. Не человек, я клад, я пьян!
 

* * *

 
Другого такого поэта, как я,
поверь, мудрено повстречать.
Внимая моим необычным стихам,
нельзя головой не качать.
Тому, кто в раздумьях весь век не провел,
подобных словес не дано.
Чужую премудрость умей изучать.
Попробуй, прилежный, начать!
Когда преисполнишься ты правоты,
насыщенный правдой людской,
В тебе запылает великая скорбь,
сам будешь ты свет излучать.
По улицам ты побредешь городским,
стихом обожженный моим,
И розы, как жаркие угли в ночи,
достойным ты будешь вручать.
 

* * *

 
Как отшельник, во мрак облачаюсь я,
И со смертью моею встречаюсь я;
Прахом воду живую засыпал я:
С бедной жизнью моей разлучаюсь я.
 

* * *

 
Говорю себе: «Друг, ты в отчаянье.
Хоть возрадуйся вдруг – ты в отчаянье!
Не найти драгоценной жемчужины.
Это страшный недуг – ты в отчаянье!»
 

* * *

 
Шейха здесь громогласного видел я,
И пропойцу несчастного видел я.
Там, вдали, где безмолвие вечное,
Край покоя бесстрастного видел я.
 

* * *

 
Жизнь мою задушил я печалями,
Кровь мою иссушил я печалями;
Кратковременный век человеческий
На земле завершил я печалями.
 

Перевод Веры Потаповой

* * *

 
По воле судьбы предо мною любовь не открыла чела.
Продлись моя жизнь хоть немного – она б ожиданьем была.
Я сразу бы умер от счастья, поверив тебе хоть на миг.
Но жил я твоим обещаньем, считая, что ты солгала.
По нежному облику можно о хрупкости клятвы судить:
Тобою разбитая клятва была не прочнее стекла.
«Скажи, где стрела, – меня спросят, – пронзившая сердце твое?»
Не знал бы я сладостной боли, когда бы навылет прошла.
Советчиков уйму отныне обрел я в друзьях – и не рад.
Найдись утешитель, целитель – была бы мне дружба мила.
Я умер, осмеянный всеми. Уж лучше бы мне утонуть:
Ни гроба тебе, ни могилы… Лишь камни речного русла.
От мук не избавиться сердцу. Отрину страданья любви —
Что толку? Житейские муки сожгут мое сердце дотла.
Ночные терзанья избрать мне иль смерти единый приход?
В сравненье с мучительной ночью кончина не столь тяжела.
О, если бы искра страданья прожгла вековую скалу!
Из каменных жил непрестанно сочилась бы кровь и текла.
Единство не знает подобья. Творца лицезреть не дано.
На двойственность нет и намека, не то было б их без числа!
Ты, верно, попал бы в святые, о Галиб, суфизма знаток!
Тебя лишь приверженность к пьянству от почести этой спасла.
 

* * *

 
Я – умерших от жажды сухие уста.
Я – паломников скорби святые места.
Я – обманутое, нелюдимое сердце,
Что разбила любовь, предала красота.
 

* * *

 
От обузы кокетства свободна теперь красота.
У тиранов моих – ни забот, ни тревог после смерти моей.
Красоваться моим чаровницам зачем? Перед кем?
И откуда возьмется достойный знаток после смерти моей?
Прозябает в безделье теперь обольщения дар.
Оттого и сурьмой этот взор пренебрег после смерти моей.
Распростится с безумством любовь. Будешь цел-невредим,
Называемый воротом ткани клочок, после смерти моей.
Виночерпий разносит любви роковое вино.
Кто захочет напитка, валящего с ног, после смерти моей?
Умираю с тоски, не найдя на земле никого,
Кто любви постоянство оплакать бы мог после смерти моей.
Друг мой, Галиб, меня удручает сиротство любви:
Где отыщет приют этот бедствий поток после смерти моей?
 

* * *

 
Ее движенья всякий раз таят намек для нас другой,
Сомненья страстного порыв рождают каждый час – другой.
Коль скоро не дал ей Господь уразуметь мои слова,
Другое сердце пусть ей даст иль мне – речей запас другой.
Игривый взор и бровь дугой: есть лук тугой и стрелы есть!
Но лук, что выпустил стрелу, попав не в бровь, а в глаз, – другой.
Ты в городе? Мне полбеды! Лишь надо сбегать на базар:
Другого сердца не купил, души я не припас другой!
Учась кумиры сокрушать, я в этом деле преуспел.
Но может встретиться, – взамен разбитого в тот раз, – другой.
О, если б выплакать я мог вскипающую в сердце кровь!
Но мне тогда обзавестись пришлось бы парой глаз другой.
За этот голос – жизнь отдам! Башке моей скатиться с плеч,
Но пусть он молвит палачу: «Еще ударь-ка раз-другой!»
Огонь моих сердечных ран за солнце вздумали считать.
Я ими освещаю мир: порой – одной, подчас – другой.
Тебе я сердце отдал зря! Когда б не умер я в тот раз,
Еще стонал бы да вздыхал, пока бы не угас – в другой.
Препоны пуще горячат мой пылкий нрав. Не мудрено!
Поставь запруду – и река, вскипая, станет враз другой.
Отличные поэты есть! Однако люди говорят:
«Пошиб у Галиба другой! Чекан упругих фраз – другой!»
 

* * *

 
От молнии мне зажигать светильник в обители скорби!
Тоске предаваться на миг – свободного духом удел.
Вот память – азартный игрок тасует былое, как будто
В кумирне гляжу на богов, бродя из придела в придел.
Не бойся невзгод бытия. Оно – мотылька мимолетней,
Что вспыхнул, кружась над свечой, твой мир озарил и сгорел.
Отвага и мужество где? Они от меня отвернулись.
Довольствуюсь малым? О нет! Я слаб, оттого – не у дел.
В израненном сердце моем желанья томятся в оковах.
О Галиб, я стал их тюрьмой! Навек им положен предел.
 

* * *

 
Свиданья те, которыми я жил, – где?
Дни, ночи, месяц, год, что сердцу мил, – где?
Не время нынче для утех любовных.
Прелестный взор, что мне теперь постыл, – где?
Пушок приметный над губой румяной
И родинка, что мой будила пыл, – где?
Навеянное памятью раздумье,
Чей ход изыскан был, а стал уныл, – где?
Для слез не напасешься крови сердца!
Пора, когда я не был слаб и хил, – где?
Любви азартным играм дань, как прежде,
Платить я перестал: избыток сил – где?
Я поглощен загадкой мирозданья:
Мой дух среди бесчисленных светил – где?
Телесной мощью оскудел ты, Галиб!
Где равновесье членов, гибкость жил – где?
 

* * *

 
Сделай милость, позови меня – и вернусь я тотчас, право!
Я – не прошлое, которому не дано такое право.
Головы поднять не в силах я, но привык сносить обиды.
В оскорбленьях изощряется зря соперников орава.
Где предел твоей жестокости? Попадись мне чаша с ядом —
И, клянусь тебе свиданием, будет выпита отрава!
 

* * *

 
Откройся мне за чашею вина когда-нибудь,
Не то покину я тебя спьяна когда-нибудь.
Не зазнавайся, если ты судьбою вознесен:
С хребта стряхнет счастливца вышина когда-нибудь.
Меня вином поили в долг. Я повторял себе,
Что праздника дождусь, – хоть жизнь бедна, – когда-нибудь.
Печали песни – для души услады высшей нет!
Саз [474]474
  Саз– струнный музыкальный инструмент, распространенный на Востоке.


[Закрыть]жизни отзвучит, замрет струна когда-нибудь.
Не лезть красотке в толчею! Ломись навстречу к ней!
Везде напористость, Асад, нужна когда-нибудь.
 

* * *

 
Неужто в раю виночерпий тебе пожалеет вина
За то, что ты чашу хмельную испил в этой жизни до дна?
Кто лучшим из рода людского терпеть униженья велит? [475]475
  Кто лучшим из рода людского терпеть униженья велит? – Имеется в виду легенда о сотворении человека. Согласно Корану, бог, создав человека из глины, призвал всех небожителей и приказал им поклониться человеку. Один из них – Сатана – отказался склониться перед «горсткой праха», за что и был изгнан из рая. Поэт говорит: кто же может унижать человека, если даже небожитель был наказан, когда отказался признать величие человека?


[Закрыть]
За то, что презрел человека, был изгнан Творцом сатана.
И чей это голос небесный [476]476
  И чей это голос небесный… – В этом бейте говорится о так называемом радении дервишей, когда под звуки струнных инструментов они поют религиозные гимны и пляшут. Цель подобных радений – довести себя до экстаза пением и пляской, достичь состояния отрешенности и хотя бы на некоторое время «слиться с богом».


[Закрыть]вливается в чанг [477]477
  Чанг– музыкальный инструмент, напоминающий лютню.


[Закрыть]и рубаб [478]478
  Рубаб– трехструнный щипковый музыкальный инструмент.


[Закрыть]?
Душа разлучается с телом, когда запевает струна.
Где времени конь остановит свой бег – угадать не дано.
Поводья в горсти не зажаты, не вдеты стопы в стремена.
Творенье с Творцом нераздельны, а если начну различать —
От сути его удаляюсь, и правда своя мне темна.
Как должно понять созерцанье? [479]479
  Как должно понять созерцанье?.. – Смысл бейта таков: зримое – вездесущий бог, зрящий – человек, который является частью самого бога (частица «мировой души»), и зрение – здесь само восприятие, ощущение бога – составляют единую суть. Созерцание же требует разделения неразделимого, так как при созерцании должен быть и «зрящий», то есть зритель, и предмет созерцания.


[Закрыть]– задам я мудреный вопрос,
Ведь зримое, зрящий и зренье – три грани, а сущность – одна.
Слагается жизнь океана из многообразия форм.
Что значат в отдельности капля, и пена, и даже волна?
Нескромная! Под покрывалом от взоров таишься зачем?
Стыдливость жеманна. Кокетство – другая ее сторона.
Ты в зеркало смотришься, даже накинув густую чадру.
Неужто краса мирозданья не полностью завершена?
Отмечено тайны печатью все то, что мы явным зовем,
А те, кто во сне пробудился, по-прежнему пленники сна.
В одном убежден я: коль скоро Творцу сопричастен Али [480]480
  Али– четвертый халиф (преемник Мухаммеда), двоюродный брат и зять пророка. Али – наиболее почитаемый халиф у шиитов (приверженцев шиизма – одного из течений в исламе).


[Закрыть],
О Галиб, ему поклоняясь, душа моя Богу верна.
 

* * *

 
Создатель двух миров считал один из них блаженным.
Неловко было спорить с ним другого мира жителю.
Познанья каждая ступень – пристанище усталых.
Но как нам жить, не отыскав дороги к вседержителю?
Хоть жаль хиреющей свечи участникам пирушки,
Но если впрямь горенье – жизнь, что делать исцелителю?
 

* * *

 
Бег времени! Рядом с тобою зарницы мгновенье под стать
Медлительной поступи девы, чьи ноги окрашены хной [481]481
  …чьи ноги окрашены хной. —В Индии перед свадьбой и на праздники девушки и молодые женщины разрисовывают хной ладони и ступни ног.


[Закрыть].
 

* * *

 
Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет.
Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет. [482]482
  Ни шелковинки, чтоб сплести себе зуннар священный, нет. // Изодран ворот, а примет любви самозабвенной нет. —Зуннар – священный шнур индусов, надеваемый через плечо, необходимая принадлежность верующего. Одно из толкований двустишия таково. В порыве отчаяния влюбленный порвал на себе одежды, не оставив даже зуннара или нескольких нитей, которые смогли бы заменить его, то есть в своей любви он отступился от предписаний религии, но возлюбленную не тронуло даже это.


[Закрыть]
Не жаль и сердца своего за то, чтоб на тебя взглянуть,
Да сил моих – перенести тот миг благословенный – нет.
Будь свидеться с тобой трудней – мне легче было б не в пример.
Блаженной трудности такой, признаюсь откровенно, нет.
Я жизни без любви не рад. В ее страданьях сладость есть,
Но сил душевных у меня для муки вожделенной нет.
Шальная голова моя обузой сделалась для плеч.
Разбил бы о́б стену ее… А есть в пустыне стены? Нет!
Ослабло сердце! Не ищи подавно ненависти там,
Где даже места для любви, соперник дерзновенный, нет.
Смотри, красавица, мой стон Господь услышит наконец!
Поверь, смиренный голос мой – не щебет птички пленной, – нет!
«Я выстою! Вонзай смелей в меня шипы своих ресниц!» —
Клянется сердце боль стерпеть, а сил у плоти бренной нет.
Таких воительниц, Аллах, непобедима простота!
Идут в сраженье – ни мечей, ни выучки военной нет!
Я видел Галиба в толпе и в одиночестве встречал.
Не спятил, но и не сберег он разум полноценный, – нет!
 

* * *

 
Будь сердце каменным – ему не сладить с болью непомерной.
Казнишь и плакать не велишь – таков обычай изуверный!
Кому я надобен? Зачем? Один сижу на раздорожье…
Ни алтаря, ни храма нет, ни врат, ни стражи нет придверной.
Зачем накинула чадру? Лицо твое как солнце полдня.
Взглянувший будет ослеплен его красой неимоверной.
Очей разящие мечи не вздумай в зеркало уставить:
Тебе самой опасен взор, губительной повадке верный.
До самой смерти человек от мук не видит избавленья,
Как будто плену бытия – страданья цепи соразмерны.
Своим зазнайством ты спасла соперника от униженья:
Его испытывать зачем красавице высокомерной?
Зачем зовешь меня в свой круг? Моя несовместима робость
С великолепьем, с красотой, с твоей гордыней беспримерной.
Мне горя мало, что тебя корят неверностью, безбожьем.
А правоверному – зачем ходить к безбожной и неверной?
С утратой Галиба ничто не пресеклось на белом свете.
Тогда зачем о нем рыдать, зачем печалиться чрезмерно?
 

* * *

 
Никого в том краю, где теперь суждено тебе жить, не будет.
Никого, чтоб словцо на родном языке проронить, не будет.
И не будет соседа в дому без окон и дверей,
И привратника там, чтоб хозяина оборонить, не будет.
Заболеешь – не будет никто за тобою ходить,
А умрешь – даже плакальщика, чтоб тебя хоронить, не будет!
 

* * *

 
Идолов, падких на лесть, величанье мне надоело.
Слово – с устами в размолвке. Молчанье – милое дело!
Зыблется в чаре, плывущей по кругу, влага хмельная.
Ищет с моими устами слиянья дань винодела.
В сваре с гулякой у двери кабацкой – горе монаху,
Чье опрометчивое замечанье пьяных задело.
Верность обманчива! Сам испытал я непостоянство:
Долго дружило с устами дыханье – и отлетело.
 

* * *

 
С мечтой мятущейся простясь, льет сердце слезы непрестанно:
Не в силах рассчитаться с ней должник, лишенный чистогана.
Я тоже из таких… Я сам – незаживающая рана,
Недогоревшая свеча, что загасили слишком рано.
 

* * *

 
Я живу мечтой диковинной вместо жизни обыденной,
И подобен крику сказочной птицы стон мой затаенный.
Что мне до весны и осени, если в клетке бесполезные
Крылья вечно мне мерещатся и скорблю душой смятенной.
Друг мой, ветрены любимые! Верность – это дело случая.
Сердца жалобы прелестница слушает неблагосклонно.
К счастью, нрав мой жизнерадостный верх берет над безнадежностью:
Руки, сжатые в отчаянье, – клятва веры возрожденной.
 

* * *

 
Моим желаньям исполненья нет.
Мечте моей осуществленья нет.
В урочный день приходит смерть, но тщетно
Жду ночью сна: отдохновенья нет!
Над сердцем я смеялся! Зубоскалить —
Увы! – теперь обыкновенья нет.
За воздержанье нам сулят награду,
Но к ней, признаться, тяготенья нет.
Молчу я, – значит, есть на то причина!
Неужто говорить – уменья нет?
Молчать мне надо, чтоб меня хватились.
Заговорю – и попеченья нет.
Чутьем не распознал сердечной раны
Целитель мой! Мне облегченья нет.
Я – там, откуда самому ни слуху
Нет о себе, ни извещенья нет.
Смертельно жажду смерти: и приходит
И не приходит, а терпенья нет!
С каким лицом идешь в Каабу, Галиб?
Ужель в душе твоей смущенья нет?
 

* * *

 
Наивное сердце! С тобою нет сладу.
Где снадобье – вылечить эту надсаду?
И в чем тут загвоздка – открой мне, Творец!
Я – к ней, а она воздвигает преграду!
Ты знаешь сама – у меня есть язык!
Спросила бы, в чем нахожу я отраду?
Коль скоро вселенная – дело Творца,
Откуда сумятице быть и разладу?
Отколь своенравницы эти взялись?
Кто очарованье придал их наряду?
Зачем благовонье – волнистым кудрям
И нега – сурьмой окаймленному взгляду?
Откуда деревья, цветы, облака?
Кто выдумал ветер, несущий прохладу?
Что верности даже не нюхала ты —
Мне горько, доверчивому неогляду!
Заладил докучную песню дервиш:
«Добро сотворивший получит награду!»
Я в жертву тебе свою жизнь отдаю,
Но ханжества чужд, не привержен к обряду.
Хоть Галиб не стоит и впрямь ничего,
Бери: даровщина ведь лучше накладу!
 

* * *

 
Ночь скорби! Убежище мрачно мое, как подземелье.
Светильник, зари не дождавшись, погас. Ну и веселье!
Ни вести – для слуха, ни взору – красы. Уши и очи
Отринули ревность, забыли вражду и присмирели. [483]483
  Ни вести – для слуха, ни взору – красы. Уши и очи // Отринули ревность, забыли вражду и присмирели. —Раньше глаза завидовали ушам, если уши наслаждались, услышав о встрече; если глаза смотрели на красавицу, уши страдали от ревности. Теперь они друзья, так как теперь о ней нет вестей и красота не ласкает взор.


[Закрыть]
С надменной красавицы жаждет вино снять покрывало.
Угроза рассудку – любовь! Голова – будто с похмелья.
В зените – звезда продавца жемчугов: стройную шею
Красавицы нынче украсил вдвойне блеск ожерелья.
Свиданье за чашей, но нет в кабачке шума и гама:
Я в обществе дум и фантазий своих, в тихом безделье.
 

* * *

 
Приди наконец! Я зову тебя снова и снова,
В томленье, в смятенье, в тоске ожиданья сплошного.
За многострадальную жизнь посулили мне рай.
Но разве похмелье нам слаще напитка хмельного?
Когда над слезами утратил я начисто власть,
Твое окруженье прогнало меня, как блажного.
Весна загляделась, как в зеркало, в чашу цветка.
Мне в душу, как в зеркало, смотрит краса без покрова.
Какое блаженство! Меня поклялась ты убить,
Но жаль, если шаткой окажется клятвы основа.
Мы слышали, будто отрекся Асад от вина,
Да только никто не поверил, что сдержит он слово.
 

* * *

 
По пятам идет за мной палач. Как я благодарен провиденью!
Рада голова, что удалось ноги обогнать проворной тенью.
«Пьян до умопомраченья будь от вина любви», – судьба писала,
Но, к несчастью, вывело перо только «пьян до умопомраченья»…
Опьяненье радостью любви уступило треволненью место.
Неурядицы мешают мне в пылких муках черпать наслажденье. [484]484
  Опьянение радостью любви уступило треволненью место. // Неурядицы мешают мне в пылких муках черпать наслажденье. —Треволнение – здесь: заботы, горести времени. Поэт говорит, что горести его времени вытеснили страдания любви, в которых раньше он находил упоенье.


[Закрыть]
У ее ворот опередить суждено мне своего посланца.
Помоги ей, Господи, воздать должное такому нетерпенью!
Протекает в горестях мой век. Оттого и жажду я, чтоб этих
Безмятежных завитков ряды приобщились к моему смятенью!
В сердце у меня вскипает кровь. Как я мог принять кипенье крови
За свое дыханье? До чего нас доводит самообольщенье!
Те, что прежде без нужды клялись жизнью Галиба на каждом слове,
Беззастенчиво дают зарок не прийти к нему на погребенье.
 

* * *

 
Как разлука, встреча долгожданная в сдержанности робкой нам скучна.
Милой – обольстительность, влюбленному одержимость рьяная нужна.
Если жаждешь ты сорвать единственный поцелуй с ее прелестных уст —
Надобно желанье неотступное и решимость пьяная нужна!
 

* * *

 
Излей ты жалобу, душа, – в ней черт искусства нет.
У флейты есть и тон и лад, живого чувства нет.
Как нищий, разве станет сад выпрашивать вино?
Зачем же тыкву посадил садовник, а не цвет? [485]485
  Как нищий, разве станет сад выпрашивать вино? // Зачем же тыкву посадил садовник, а не цвет? – Обычно нищие просят подаяние с сосудом, сделанным из сушеной тыквы. То есть садовник сеет тыкву якобы для того, чтобы сад смог просить вино.


[Закрыть]
Во всей вселенной не найти подобья божеству,
Хотя хранит любой предмет его печать и след.
Где скажут – «есть», помысли – «нет»! Обманом бытия
Не обольщайся нипочем, – даю тебе совет.
Запомни: если нет весны – и осени не жди!
Чуждайся радости, зато избегнешь многих бед.
Отрыжкою пчелиной ты не брезгуешь, монах,
А кубок оттолкнул! Ужель вино тебе во вред?
Асад! Небытие – ничто, и бытие – ничто.
Ау, Ничто! Эй, что ты есть? Откликнись, дай ответ!
 

* * *

 
Извечный стон: «Внемли, Господь!» – не мыслю заглушить весельем.
Моя улыбка – четок ряд. В ней сходства мало с ожерельем.
Но добрым словом отомкнешь ты неподатливое сердце:
У потайных замков учусь, волшебным восхищен издельем.
Мне втайне свойственно желать, чтоб не сбылось мое желанье.
Мне сладостней – таков мой нрав! – сама печаль с ее похмельем.
Познав превратности любви, сроднились вы со мною, Галиб.
Давайте, господин Мирза, друг с другом эту грусть разделим!
 

* * *

 
Чернильные капли, с пера упав, расплылись на бумаге.
В книге судьбы моей так отмечены ночи разлуки.
 

* * *

 
Что делать? Усталое сердце свое опять испытую!
И розового не нацедят вина мне в чашу пустую.
Бранить виночерпия совестно мне, да много отстоя,
И в кубке нередко случается муть увидеть густую.
Нет в луке стрелы, и охотника нет в засаде.
Здесь очень спокойно. Я клетку ценю свою обжитую.
Не верю аскету. Пускай – не ханжа, но ждет воздаянья
За доброе дело и в сердце таит корысть зачастую.
Особой дорогой кичится мудрец. Что толку в зазнайстве?
В обход повседневных запретов найдешь дорогу простую.
Меня у святого колодца оставь! Не место в Каабе
Тому, кто в пути запятнает вином одежду святую.
Вот горе! Отказа ее не слыхал, в согласье – не верю.
Стою на своем и в открытую дверь ломлюсь я впустую.
Покуда я сердца не выплакал кровь, помедли, кончина!
Зачем подступаешь вплотную ко мне? Я жизни взыскую!
Возможно ли Галиба нынче не знать! Поэт знаменитый
И пишет отменно, да только снискал он славу худую.
 

* * *

 
Немало времени прошло с тех пор, как был я гостю рад.
Огнистым кубком на пирах не зажигал давно лампад.
Ресницы-стрелы! Я для вас осколки сердца соберу.
Вы эту самую мишень разбили много лет назад.
Давно я ворот разорвал. Воды немало утекло,
И чувства сдерживать привык я так, что дух во мне зажат!
Немало времени прошло, но искры вздохов без конца
Разбрызгивает сердце вновь, и жаром каждый вздох богат.
Опять любовь готовит соль для тысячи сердечных ран.
Опять она про боль мою расспрашивает невпопад.
К возлюбленной прикован взор. О ней мечтает сердце вновь.
Глазам и сердцу вновь грозит соперничество и разлад.
Опять, рассудку вопреки, я в переулок твой спешу —
У дома, где меня бранят, круженья совершать обряд [486]486
  …круженья совершать обряд. —Во время паломничества мусульманина в Мекку один из обязательных ритуалов – обойти семь раз вокруг Каабы. У поэта дом возлюбленной ассоциируется с местом паломничества.


[Закрыть].
Опять любовь, как продавец, выкладывает свой товар.
Мой разум, сердце, жизнь мою получишь без больших затрат.
Опять мне стоит увидать один затейливый цветок —
И ста пленительных садов я ощущаю аромат.
Я распечатать жажду вновь письмо возлюбленной моей
И обращенье вслух прочесть… За это жизнь отдать я рад.
Опять кого-то в тишине, под черною чадрой кудрей,
Рассыпавшихся по лицу, на плоской кровле ищет взгляд.
Мечтаю снова увидать глаза с кинжалами ресниц.
Кинжалы эти от сурьмы становятся острей стократ.
Опять прелестный лик весны расцвел от светлого вина.
Я взором внутренним прозрел ушедшей юности возврат.
У чьей-то двери я опять перед привратником стою,
Потупя голову, точь-в-точь как перед стражем райских врат.
Хотелось бы душе моей ту пору дивную вернуть,
Когда о милой день и ночь я был мечтаньями объят.
О Галиб, не терзай меня! Сердечной бури близок час:
Стеснили вздохи грудь мою, и слезы брызнуть норовят.
 

* * *

 
Строки сердца моего! Вы трудны. За это строго
Нас привыкли осуждать знатоки стиха и слога.
Чтобы стал понятней стих, просят изъясняться проще.
Буду трудно говорить: простота сложней намного!
 

* * *

 
Что сказать могу я, Галиб, о стихах Мир Таки Мира,
Чей диван благоуханней пышных цветников Кашмира?
 

* * *

 
Изображенья прелестниц да связка посланий любовных —
Все, что осталось в дому после кончины моей.