Текст книги "Сочинения в двух томах"

Автор книги: Аполлон Майков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)

Как ты, ревнуя меня не к газете, а к Нанне-соседке,

Сядешь напротив меня, сохраняя серьезную мину,

Губки надув, и нарочно не смотришь мне в очи... Мгновенно

Всё позабудешь: и грязь, и величье общественной драмы,

Бросишься мигом тебя целовать. Ты противишься, с сердцем,

Чуть не сквозь слез, уклоняя уста от моих поцелуев, и после

Легкой борьбы добровольно уступишь, и долгим лобзаньем

Я заглушаю в устах у тебя и укоры, и брань.

   1845

АНТИКИ

О мрамор, хранилище мысли былых поколений!

В могилах тебя отыскали средь пепла и камней;

Художник сложил воедино разбитые члены,

Трудяся с любовью, как будто бы складывал вместе

Куски драгоценные писем от милой, безумно

Разорванных в гневе... Израненный, ныне пред нами

Стоишь ты в чертогах, и люди к тебе издалёка

Стремятся, как к чудной святыне толпы пилигримов...

Творцы твои были, быть может, честимы и славны,

На площади града венчанны шумящим народом,

В палаты царей приходили, как лучшие гости!..

Иль, может быть, в жизни узнали лишь горе да голод,

Труда вдохновенные ночи да творчества гордость,

И ныне их имя погибло, и, может быть, поздно

Узнали их гений... и им неизвестно осталось,

Какой фимиам воскурен им далеким потомством,

Нелживый и чистый, подобный тому, что курили

В Афинах жрецы алтарям Неизвестного бога...

   <1843>

ИГРЫ

«Хлеба и зрелищ!»

Кипел народом цирк. Дрожащие рабы

В арене с ужасом плачевной ждут борьбы.

А тигр меж тем ревел, и прыгал барс игривой,

Голодный лев рычал, железо клетки грыз,

И кровью, как огнем, глаза его зажглись.

Отворено: взревел, взмахнув хвостом и гривой,

На жертву кинулся... Народ рукоплескал...

В толпе, окутанный льняною, грубой тогой,

С нахмуренным челом седой старик стоял,

И лик его сиял, торжественный и строгой.

С угрюмой радостью, казалось, он взирал,

Спокоен, холоден, на страшные забавы,

Как кровожадный тигр добычу раздирал

И злился в клетке барс, почуя дух кровавый.

Близ старца юноша, смущенный шумом игр,

Воскликнул: «Проклят будь, о Рим, о лютый тигр!

О, проклят будь народ без чувства, без любови,

Ты, рукоплещущий, как зверь, при виде крови!»

– «Кто ты?» – спросил старик. «Афинянин! Привык

Рукоплескать одним я стройным лиры звукам,

Одним жрецам искусств, не воплям и не мукам...»

– «Ребенок, ты не прав», – ответствовал старик.

– «Злодейство хладное душе невыносимо!»

– «А я благодарю богов-пенатов Рима».

– «Чему же ты так рад?» – «Я рад тому, что есть

Еще в сердцах толпы свободы голос – честь:

Бросаются рабы у нас на растерзанье —

Рабам смерть рабская! Собачья смерть рабам!

Что толку в жизни их – привыкнувших к цепям?

Достойны их они, достойны поруганья!»

   1846

«СИЖУ ЗАДУМЧИВО С ТОБОЙ НАЕДИНЕ...»

Сижу задумчиво с тобой наедине;

Как прежде, предо мной синеют даль и горы...

Но с тайной робостью покоишь ты на мне

Внимательной тоски исполненные взоры...

Ты чувствуешь, что есть соперница тебе —

Не дева юная... ты слышишь, призывает

Меня немая даль, влечет к иной судьбе...

Ты чувствуешь, мой дух в тоске изнемогает,

Как пленный вождь, восстал от сладких снов любви

И силы новые он чувствует в крови,

И, зодчий ревностный, упрямое мечтанье

Уже грядущего сооружает зданье...

   1843

ДРЕВНИЙ РИМ

Я видел древний Рим: в развалине печальной

И храмы, и дворцы, поросшие травой,

И плиты гладкие старинной мостовой,

И колесниц следы под аркой триумфальной,

И в лунном сумраке, с гирляндою аркад,

Полуразбитые громады Колизея...

Здесь, посреди сих стен, где плющ растет, чернея,

На прахе Форума, где у телег стоят

Привязанные вкруг коринфской капители

Рогатые волы, – в смущеньи я читал

Всю летопись твою, о Рим, от колыбели,

И дух мой в сладостном восторге трепетал.

Как пастырь посреди пустыни одинокой

Находит на скале гиганта след глубокой,

В благоговении глядит, и, полн тревог,

Он мыслит: здесь прошел не человек, а бог, —

Сыны печальные бесцветных поколений,

Мы, сердцем мертвые, мы, нищие душой,

Считаем баснею мы век громадный твой

И школьных риторов созданием твой гений!..

Иные люди здесь, нам кажется, прошли

И врезали свой след нетленный на земли —

Великие в бедах, и в битве, и в сенате,

Великие в добре, великие в разврате!

Ты пал, но пал, как жил... В падении своем

Ты тот же, как тогда, когда, храня свободу,

Под знаменем ее ты бросил кров и дом,

И кланялся сенат строптивому народу...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Таким же кончил ты... Пускай со всей вселенной

Пороков и злодейств неслыханных семья

За колесницею твоею позлащенной

Вползла в твой вечный град, как хитрая змея;

Пусть голос доблести уже толпы не движет;

Пускай Лициния она целует прах,

Пускай Лициний сам следы смиренно лижет

Сандалий Клавдия, бьет в грудь себя, в слезах

Пред статуей его пусть падает в молитве —

Да полный урожай полям он ниспошлет

И к пристани суда безвредно приведет:

Ты духу мощному, испытанному в битве,

Искал забвения... достойного тебя.

Нет, древней гордости в душе не истребя,

Старик своих сынов учил за чашей яду:

«Покуда молоды – плюща и винограду!

Дооблачных палат, танцовщиц и певиц!

И бешеных коней, и быстрых колесниц,

Позорищ ужаса, и крови, и мучений!

Взирая на скелет, поставленный на пир,

Вконец исчерпай всё, что может дать нам мир!

И, выпив весь фиал блаженств и наслаждений,

Чтоб жизненный свой путь достойно увенчать,

В борьбе со смертию испробуй духа силы,

И, вкруг созвав друзей, себе открывши жилы,

Учи вселенную, как должно умирать».

   <1843>

PALAZZO ^[26]

Войдемте: вот чертог с богатыми столбами,

Земным полубогам сооруженный храм.

Прохлада царствует меж этими стенами,

Лениво бьет фонтан по мраморным плитам;

Террасы убраны роскошными цветами,

И древние гербы блистают по стенам —

Эмблемы доблести фамилий, гордых властью:

Кабаньи головы да львы с открытой пастью.

Здесь всё еще хранит следы времен былых;

Везде минувшего остатки вековые,

Вот груды пышные доспехов боевых,

И исполинский меч, и латы пудовые,

И Палестины ветвь, и кость мощей святых;

Там пыток варварских орудья роковые,

Колеса и зубцы; вкруг дивный дар руин —

Антики желтые и длинный ряд картин:

То предки гордые фамилии высокой.

Там старцы: латы их изрублены в боях,

И страшен яркий взгляд с улыбкою жестокой...

Там красный кардинал, в маститых сединах,

Коленопреклонен, с молитвою глубокой,

Перед мадонною с младенцем на руках;

Там юноша, средь муз, любимый Аполлоном,

Венчанный миртами лукавым Купидоном.

Там жены: та бела, как мрамор гробовой,

В потускшем взгляде скорбь и ужас затаенный...

То жизнь, убитая боязнью и тоской,

То жалоба души, судьбою обреченной

Служить для деспота свирепого рабой

И сластолюбия забавою презренной;

Как будто говорит она: «Здесь дни губя,

Жила и умерла я в муках, не любя...»

Та – жизни полная и в блеске самовластья —

Сомкнутые уста, нахмуренная бровь...

Обыкновенных жен ей мало было счастья,

И гордая душа прорвалась из оков;

Служили ей кинжал, и яд, и сладострастье

На шумных оргиях, и мщенье, и любовь, —

И взор ее горит насмешкой исступленной,

Всей гордостью души, глубоко оскорбленной...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И ныне пусто всё в блестящей галерее...

На этих мраморах густая пыль лежит;

Оборванный лакей, в истасканной ливрее,

На креслах бархатных раскинувшись, храпит;

И в залах, как среди развалин Колизея,

Семейство англичан кочует и шумит...

А вы – вы кинули отцов чертог печальный,

Наследники их прав и чести феодальной?

Благословенье вам! Не злато, не гербы

Вам стали божеством, а разум и природа,

И громко отреклись вы от даров судьбы —

От прав, украденных отцами у народа,

И вняли вы призыв торжественной борьбы,

И движет вами клик: «Италии свобода!»

И гордо шелестит, за честь страны родной,

Болонская хоругвь над вашей головой!

Благословенье вам! Италии спасенной

В вас избавителей увидеть суждено!..

Но тише... Здесь живут: раскинут стол зеленый,

Вчера здесь пир был: всё исписано сукно;

Там дребезги стекла... бокал неосушенный...

И солнце облило лучами, сквозь окно,

Перчатки женские и бюст Сократа важный,

Накрытый шляпкою красавицы продажной.

   1847

ЖИТЕЙСКИЕ ДУМЫ

ПОСЛЕ БАЛА

Мне душно здесь! Ваш мир мне тесен!

Цветов мне надобно, цветов,

Веселых лиц, веселых песен,

Горячих споров, острых слов,

Где б был огонь и вдохновенье,

И беспорядок, и движенье,

Где б походило всё на бред,

Где б каждый был хоть миг – поэт!

А то – сберетеся вы чинно;

Гирлянды дам сидят в гостиной;

Забава их – хула и ложь;

Танцует в зале молодежь —

Девицы с уст улыбку гонят,

По лицам их не разберешь,

Тут веселятся иль хоронят...

Вы сами бьетесь в ералаш,

Чинопоклонствуете, лжете,

Торгуете и продаете —

И это праздник званый ваш!

Недаром, с бала исчезая

И в санки быстрые садясь,

Как будто силы оправляя,

Корнет кричит: «Пошел в танцкласс!»

А ваши дамы и девицы

Из-за кулис бросают взор

На пир разгульный модной львицы,

На золотой ее позор!

   1850

УТОПИСТ

Свои поместья умным немцам

На попечение отдав,

Ты сам меж ними чужеземцем

Проводишь век – и что ж? ты прав...

Твои мечты витают выше...

Что перед ними – нищих полк,

Да избы с сломанною крышей,

Да о житейских дрязгах толк?

Подобно мудрому Зевесу,

Ты в олимпийской тишине,

На мир накинув туч завесу,

Сидишь с собой наедине.

Сидишь, для мира вымышляя

И лучший строй, и новый чин, —

И весь Олимп молчит, гадая,

Чем озабочен властелин...

И лишь для резвого Эрота

У жизнедавца и отца

Миродержавная забота

Спадает с грозного лица.

   1857

«ПЕРЕД ТВОЕЙ ДУШОЙ ПУГЛИВОЙ...»

Перед твоей душой пугливой

Титаном гордым он предстал,

В котором мир непрозорливый

Родства с богами не признал.

И ты, воспитанная в горе,

Внезапным светом залита,

В замаскированном актере

Не разгадала ты – шута!

И, как обманутая Геба,

Ты от Зевесова стола,

Скорбя, ему, как сыну неба,

Зевесов нектар подала...

Чтоб заглушить его угрозы

Всему, что дорого тебе,

Ты падаешь, глотая слезы,

К его стопам в немой мольбе.

Но тщетно трепетные руки

Зажать уста его хотят!

Твои младенческие муки

Его смешат и веселят...

Ему так новы дум свобода

И свежесть чувств в твоих речах,

Как горожанину природа

В весенних красках и лучах.

   1853

«УЙДИ ОТ НАС! ЯЗЫК ТВОЙ НАС ПУГАЕТ!..»

Уйди от нас! Язык твой нас пугает!

У нас сердец восторженный порыв

Перед твоим бездушьем замирает —

Ты желчен, зол, самолюбив...

Меж тем как мы из жизненного мрака,

Стряхнувши прах вседневной суеты,

Вступаем в царство света – сзади ты

За икры нас кусаешь, как собака.

   1852

«НАД ПРАХОМ ГЕНИЯ СВЕРШАТЬ СВЯТУЮ ТРИЗНУ...»

(Отрывок)

Над прахом гения свершать святую тризну

Народ притек. Кто холм цветами осыпал,

Кто звучные стихи усопшего читал,

Где радовался он и плакал за отчизну;

И каждый повторял с слезами на глазах:

«Да, чувства добрые он пробуждал в сердцах!»

Но вдруг среди толпы ужасный крик я внемлю...

То наземь кинулся как жердь сухой старик.

Он корчился, кусал и рыл ногтями землю,

И пену ярости точил его язык.

Его никто не знал. Но старшие в народе

Припомнили, что то был старый клеветник,

Из тех, чья ненависть и немощная злоба

Шли следом за певцом, не смолкли и у гроба,

Дерзая самый суд потомства презирать.

И вот, поднявшися и бормоча без связи,

На холм могильный стал кидать он комья грязи;

Народ, схватив его, готов был растерзать,

Но Вождь мой удержал. «Ваш гнев певца обидит, —

Сказал. – Стекайтеся, как прежде, совершать

Поминки над певцом и гроб его венчать,

А сей несчастный – пусть живет и видит!»

   1855

НА СМЕРТЬ М. И. ГЛИНКИ

Еще печаль! Опять утрата!

Опять вопрос в душе заныл

Над прахом бедного собрата:

Куда ж он шел? Зачем он жил?

Ужель затем, чтоб сердца муки

На песни нам перевести,

Нам дать в забаву эти звуки

И неразгаданным уйти?..

Я эти звуки повторяю —

Но песням, милым с давних дней,

Уже иначе я внимаю...

Они звучат уже полней...

Как будто в них теперь всецело

Вошла, для жизни без конца,

Душа, оставившая тело

Их бездыханного творца.

   1857

ЭОЛОВЫ АРФЫ

Засуха!.. Воздух спит... И небеса молчат...

И арф эоловых безмолвен грустный ряд...

Те арфы – это вы, певцы моей отчизны!

То образ ваших душ, исполненных тоской,

Мечтой заоблачной и грустной укоризной!..

Молчат они, молчат, как арфы в этот зной!..

Но если б мимо их промчался вихрем гений

И жизни дух пахнул в родимой стороне —

Навстречу новых сил и новых откровений

Какими б звуками откликнулись оне!..

   1856

«КАК ЧУДНЫХ СТРАННИКОВ СКАЗАНЬЯ...»

Как чудных странников сказанья

Про дальние края,

О прошлых днях воспоминанья

В душе читаю я...

Как сон блестящий, вижу горы,

Статуи, ряд дворцов,

Резные, темные соборы

Старинных городов...

Гремят веселые напевы

За дружеским столом;

В златом тумане идут девы

Под розовым венком...

Но клики пира, дев улыбки

Меня не веселят,

И прежде милые ошибки

Соблазном не манят...

Иного счастья сердце просит...

Уж из знакомых вод

В иные воды ветер вносит

Мой челн; волна ревет;

Кругом угрюмей вид природы,

И звезд иных огнем

Небес таинственные своды

Осыпаны кругом...

К ним так и тянет взор мой жадный,

Но их спокойный вид,

Их блеск холодный, безотрадный

Мне душу леденит!

За всё, чем прежде сердце жило,

Чем билось, я дрожу,

И в даль туманную уныло,

Оставив руль, гляжу, —

И не садится ангел белый

К рулю в мой утлый челн,

Как в оны дни, когда так смело

Он вел его средь волн...

   1857

«КОГДА, ГОНИМ ТОСКОЙ НЕУТОЛИМОЙ...»

Когда, гоним тоской неутолимой,

Войдешь во храм и станешь там в тиши,

Потерянный в толпе необозримой,

Как часть одной страдающей души, —

Невольно в ней твое потонет горе,

И чувствуешь, что дух твой вдруг влился

Таинственно в свое родное море

И заодно с ним рвется в небеса...

   1857

ФИЛАНТРОПЫ

Они обедали отлично:

Тепло вращается их кровь,

И к человеку безгранично

Их разгорелася любовь.

Они – и мухи не погубят!

И – дай господь им долги дни! —

Мне даже кажется, что любят

Друг друга искренно они!

   Октябрь 1853

МАТЬ И ДОЧЬ

Опрятный домик... Сад с плодами...

Беседки, грядки, цветнички...

И всё возделывают сами

Мои соседи старички.

Они умеют достохвально

Соединить в своем быту

И романтизм сентиментальный,

И старых нравов простоту.

Полна высоких чувств святыней

И не растратив их в глуши,

Старушка верует и ныне

В любовь за гробом, в жизнь души.

Чужда событий чрезвычайных,

Вся жизнь ее полна была

Самопожертвований тайных

И угождений без числа.

Пучки цветов, венки сухие

Хранятся в комнате у ней,

Она святит в них дорогие

Воспоминанья прошлых дней.

Порою в спальню к дочке входит,

Рукою свечку заслоня,

Глядит и плачет... и приводит

Себе на память, день от дня,

Всё прожитое... Там всё ясно!

О чем же сетует она?

Иль в сердце дочери прекрасной

Она читает и сквозь сна?

Старушка мучится сомненьем,

Что чужд для дочки отчий кров;

Что дочь с упрямым озлобленьем

Глядит на ласки стариков;

Что в ней есть странная забота...

Отсталый лебедь – точно ждет

Свободной стаи перелета,

И клик заслышит – и вспорхнет?..

Но не вспорхнет она на небо!

Уж демон века ей шептал,

Что жизнь – не мука ради хлеба,

Что красота есть капитал!..

Ей снится огненная зала...

Ей снятся тысячи очей,

За ней следящих в шуме бала,

Как за царицей бальных фей...

Полночный пир... шальные речи...

Бокалы вдребезги летят...

Покровы прочь! открыты плечи,

Язвит и жжет прекрасной взгляд, —

И перед нею на коленях

Толпа вельмож и богачей

В мольбах неистовых и пенях —

И сыплют золото пред ней!

Уйди, старушка!.. Бог во гневе

Шлет бич нам в детище твоем

За попеченье лишь о чреве,

И зло карает тем же злом!

Великолепные чертоги

Твою возлюбленную ждут;

К ней века денежные боги

На поклонение придут

И, осмеявшие стремленья

Любви мечтательной твоей,

Узнают жгучие мученья

В крови родившихся страстей!

И будут, млея в жажде страстной,

Искать божественной любви

Под этой маской вечно ясной,

Под этой грацией змеи!

Напрасно! нет!.. Один уж лопнет,

Другой пойдет открыто красть,

Острог за третьим дверь захлопнет,

Кто пулю в лоб... благая часть!

Одна владычица их мира —

Она лишь блеском залита...

Спокойный профиль... взгляд вампира...

И неподвижные уста...

   1857

СТАРЫЙ ХЛАМ

В мебельной лавчонке, в старомодном хламе,

Старые портреты в полинялой раме.

Всё-то косы, пудра, мушки и румяны,

Через плечи ленты, с золотом кафтаны:

Дней давно минувших знатные вельможи —

Полны и дородны, жир сквозит под кожей.

Между ними жены с лебединой шеей:

Грудь вперед, как панцирь, мрамора белее,

Волосы горою над челом их взбиты,

Перьями, цветами пышно перевиты...

И во всех-то лицах выразил искусно

Гордость ловкий мастер... И смешно, и грустно!

Кто они такие? Этих лиц не видно

В пышных галереях, где почет завидный

Век наш предкам добрым воздает исправно,

Где живут в портретах старины недавной

Главные актеры, главные актрисы...

Эти ж, видно, были веку лишь кулисы!

Высших потешали пошлым обезьянством,

Низших угнетали мелочным тиранством;

А сошли со сцены – всем вдруг стали чужды,

И до их портретов никому нет нужды,

И стоят у лавки, точно как привратник,

Старая кокетка, ветреный развратник!..

Но – вот лик знакомый, и свежее краски...

Скоро ж до печальной дожил он развязки!

Грубо намалеван – а ведь образ чудный!

И его никто-то, в час развязки трудной,

Не сберег от срама, – и свезен жидами

Он с аукциона вместе с зеркалами!..

Крышку ль над прекрасной гроб уже захлопнул?

Биржа ль изменила? откуп, что ли, лопнул?..

В Риме и Афинах Фрины были, Лиды,

Ветреные жрицы пламенной Киприды;

Но с Кипридой музы в двери к ним влетали,

И у них Сократа розами венчали...

Злая Мессалина, в диком сладострастье,

В Вандале косматом обнимала счастье...

Ныне чужды музам корифейки оргий;

Чужды Мессалинам страстные восторги;

Через них карьеру созидают франты,

И связей и денег ищут спекулянты...

Узнаю в портрете этом я торговку!

Вряд ли разрешала страсть у ней снуровку;

Но она немало жертв с сумой пустила,

И еще робевших воровать учила!

Помню я, бывало, как сидит в театре —

Ей партер дивится, точно Клеопатре.

Плечи восковые, голова Медеи,

Смоляные косы сплетены, как змеи;

Руку на коленях на руку сложивши,

Смотрит исподлобья, губу закусивши,

И из полумрака, в углубленьи ложи,

Точно выбирает жертву в молодежи, —

Так вот и казалось – кинется тигрица!..

Не любви, а денег жаждала блудница!

   1856

ОН И ОНА

(Четыре картины)

1 Давно ль была она малютка,

Давно ль вся жизнь ее была

Лишь смех, да беганье, да шутка,

Как сон легка, как май светла?

И вот – ласкаясь и безгласно,

Она глядит ему в глаза

С такой доверчивостью ясной,

Как смотрят дети в небеса.

А он, ребенок милый века,

Лепечет вдохновенно ей

Про назначенье человека,

Про блеск и славу наших дней,

Про пальмы светлого Востока,

Про Рафаэлевых мадонн;

Но о любви своей намека

Не смеет выговорить он.

Их милый лепет, их мечтанья

Порой подслушиваю я —

И точно роз благоуханье

Пахнет внезапно на меня.

2 Гремит оркестр, вино сверкает

Пред новобрачною четой.

Счастливец муж в толпе сияет

И сединами, и звездой.

На молодой – горят алмазы;

Блестящий свет у ног ее;

Картины, мраморы и вазы —

Всё ей твердит: здесь всё твое!

И зажигается румянец

В ее лице, и вдруг она

Летит безумно в шумный танец,

Как бы очнувшись ото сна, —

Все рукоплещут!.. Им не слышно,

Из них никто не угадал,

Что в этот миг от девы пышной

На небо ангел отлетал!

И, улетая, безотрадно

Взирал на домик, где дрожит

Сожженных писем пепел хладный,

Где о слезах всё говорит!

3 Он снес удар судьбы суровой,

Тоску любви он пережил;

В сухом труде для жизни новой

Он зачерпнул отважно сил...

И вот – идет он в блеске власти,

Весь в холод правды облечен;

В груди молчат людские страсти,

В груди живет один закон.

Его ничто не возмущает:

Как жрец, без внутренних тревог,

Во имя буквы он карает

Там, где помиловал бы бог...

И если вдруг, как стон в пустыне,

Как клик неведомой борьбы,

Ответит что-то в нем и ныне

На вопль проклятья и мольбы —

Он вспомнит всё, что прежде было,

Любви и веры благодать,

И ту, что сердце в нем убила, —

И проклянет ее опять!

4 Как перелетных птичек стая

Встречать весну у теплых вод,

Готова в путь толпа густая.

Ворча, дымится пароход.

Средь беготни, под смех и горе,

Смягчают миг разлуки злой

И солнца блеск, и воздух с моря,

И близость воли дорогой.

Но вот среди блестящей свиты

Жена прекрасная идет;

Лакей, весь золотом залитый,

Пред ней расталкивал народ...

И все сторонятся с молчаньем,

С благоговейною душой,

Пред осиянною страданьем

И миру чуждой красотой.

Как будто смерти тихий гений

Над нею крылья распростер,

И нам неведомых видений

Ее духовный полон взор...

Свистя, на палубу змеею

Канат откинутый взвился,

И над качнувшейся волною

Взлетела пыль от колеса:

Она на берег уходящий

Едва глядит; в тумане слез

Уже ей виден Юг блестящий,

Отчизна миртов, царство роз, —

Но этот темный мирт уныло,

Под гнетом каменного сна,

Стоит над свежею могилой,

И в той могиле спит она —

Одна, чужда всему живому,

Как бы на казнь обречена —

За то, что раз тельцу златому

На миг поверила она.

   1857

ПРИДАНОЕ

По городу плач и стенанье...

Стучит гробовщик день и ночь...

Еще бы ему не работать!

Просватал красавицу дочь!

Сидит гробовщица за крепом

И шьет – а в глазах, как узор,

По черному так и мелькает

В цветах подвенечный убор.

И думает: «Справлю ж невесту,

Одену ее, что княжну, —

Княжон повидали мы вдоволь, —

На днях хоронили одну:

Всё розаны были на платье,

Почти под венцом померла,

Так, в брачном наряде, и клали

Во гроб-то... красотка была!

Оденем и Глашу не хуже,

А в церкви все свечи зажжем;

Подумают: графская свадьба!

Уж в грязь не ударим лицом!..»

Мечтает старушка – у двери ж

Звонок за звонком... «Ну, житье!

Заказов-то – господи боже!

Знать, Глашенька, счастье твое!»

   1859

ФАНТАЗИИ

РОЗЫ

Вся в розах – на груди, на легком платье белом,

На черных волосах, обвитых жемчугами, —

Она покоилась, назад движеньем смелым

Откинув голову с открытыми устами.

Сияло чудное лицо живым румянцем...

Остановился бал, и музыка молчала,

И – соблазнительным ошеломленный танцем,

Я, на другом конце блистательного зала,

С красавицею вдруг очами повстречался...

И – как и отчего, не знаю! – мне в мгновенье

Сорренто голубой залив нарисовался,

Пестумский красный храм в туманном отдаленье,

И вилла, сад и пир времен горацианских...

И по заливу вдруг, на золотой галере,

Плывет среди толпы невольниц африканских,

Вся в розах – Лидия, подобная Венере...

И что ж? Обманутый блистательной мечтою,

Почти с признанием очнулся я от грезы

У ног красавицы... Ах, вы всему виною,

О розы Пестума, классические розы!..

   1857

РАЗМЕН

«Нет! прежней Нины нет! Когда я застаю,

Опомнясь вдруг, себя пред образом лежащей,

Молиться жаждущей, но слов не находящей,

И чувствую, как жжет слеза щеку мою,

И наболела грудь, тоскуя в жажде знойной, —

Я прежней девочки, беспечной и спокойной,

В себе не узнаю!

Я всё ему – всё отдала ему!

Он, бедный, чах душою безнадежной!

Не верил он, покорный лишь уму,

В возможность счастия, в возможность страсти нежной...

Он всё – мои мечты, мой чистый идеал

И сердце, склонное к блаженству и надежде, —

Как бы свое, потерянное прежде,

Сокровище нашел во мне – и взял!..

Взамен он дал мне, что его томило:

Сомнение, и слезы, и печаль...

Но я не плачу, нет! Мне ничего не жаль,

Лишь только б то, что было мне так мило,

Что взял он у меня, – ему б во благо было...»

   1852

ПЕРИ

Грехи омывшая слезами,

Еще тех слез не осуша,

В селенья горние взлетает

Творцом прощенная душа.

Ее обняв, в пространстве звездном

С ней пери чистые летят:

Толпы малюток херувимов

При встрече песнями гремят...

О, ей восторженным бы кликом

Пустыни неба огласить,

Благодарить, и веселиться,

И всё земное позабыть, —

Но пери смотрят с любопытством,

И, с лаской вкруг нее виясь,

Умильно просят им поведать

Ее падения рассказ...

Отрадно ль им утешить душу,

В земных возросшую скорбях,

Иль ходят чудные преданья

Про грешный мир на небесах?

   1857

ДОПОТОПНАЯ КОСТЬ

Я с содроганием смотрел

На эту кость иного века...

И нас такой же ждет удел:

Пройдет и племя человека...

Умолкнет славы нашей шум;

Умрут о людях и преданья;

Всё, чем могуч и горд наш ум,

В иные не войдет созданья.

Оледенелою звездой

Или потухнувшим волканом

Помчится, как корабль пустой,

Земля небесным океаном.

И, странствуя между миров,

Воссядет дух мимолетящий

На остов наших городов,

Как на гранит неговорящий...

Так разум в тайнах бытия

Читает нам... Но сердце бьется,

Надежду робкую тая —

Авось он, гордый, ошибется!

   1857

ИМПРОВИЗАЦИЯ

Мерцает по стене заката отблеск рдяный,

Как уголь искряся на раме, золотой...

Мне дорог этот час. Соседка за стеной

Садится в сумерки порой за фортепьяно,

И я слежу за ней внимательной мечтой.

В фантазии ее любимая есть дума:

Долина, сельского исполненная шума,

Пастушеский рожок... домой стада идут...

Утихли... разошлись... земные звуки мрут

То в беглом говоре, то в песне одинокой, —

И в плавном шествии гармонии широкой

Я ночи, сыплющей звездами, слышу ход...

Всё днем незримое таинственно встает

В сияньи месяца, при запахе фиалок,

В волшебных образах каких-то чудных грез —

То фей порхающих, то плещущих русалок

Вкруг остановленных на мельнице колес...

Но вот торжественной гармонии разливы

Сливаются в одну мелодию, и в ней

Мне сердца слышатся горячие порывы,

И звуки говорят страстям души моей.

Crescendo...^[27] Вот мольбы, борьба и шепот страстный,

Вот крик пронзительный и – ряд аккордов ясный,

И всё сливается, как сладкий говор струй,

В один томительный и долгий поцелуй.

Но замиравшие опять яснеют звуки...

И в песни страстные вторгается струей

Один тоскливый звук, молящий, полный муки...

Растет он, всё растет и льется уж рекой...

Уж сладкий гимн любви в одном воспоминанье

Далёко трелится... но каменной стопой

Неумолимое идет, идет страданье,

И каждый шаг его грохочет надо мной...

Один какой-то вопль в пустыне беспредельной

Звучит, зовет к себе... Увы! надежды нет!..

Он ноет... И среди громов ему в ответ

Лишь жалобный напев пробился колыбельной...

Пустая комната... убогая постель...

Рыдающая мать лежит, полуживая,

И бледною рукой качает колыбель,

И «баюшки-баю» поет, изнемогая...

А вкруг гроза и ночь... Вдали под этот вой

То колокол во тьме гудит и призывает,

То, бурей вырванный, из мрака залетает

Вакхический напев и танец удалой...

Несется оргия, кружася в вальсе диком,

И вот страдалица ему отозвалась

Внезапно бешеным и судорожным криком

И в пляску кинулась, безумно веселясь...

Порой сквозь буйный вальс звучит чуть слышным эхом,

Как вопль утопшего, потерянный в волнах,

И «баюшки-баю», и песнь о лучших днях,

Но тонет эта песнь под кликами и смехом

В раскате ярких гамм, где каждая струна

Как веселящийся хохочет сатана, —

И только колокол в пустыне бесконечной

Гудит над падшею глаголом кары вечной...

   1856

СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ

Апол. Алекс. Григорьеву

Долго ночью вчера я заснуть не могла,

Я вставала, окно отворяла...

Ночь немая меня и томила, и жгла,

Ароматом цветов опьяняла.

Только вдруг шелестнули кусты под окном,

Распахнулась, шумя, занавеска —

И влетел ко мне юноша, светел лицом.

Точно весь был из лунного блеска.

Разодвинулись стены светлицы моей,

Колоннады за ними открылись;

В пирамидах из роз вереницы огней

В алебастровых вазах светились...

Чудный гость подходил всё к постели моей;

Говорил он мне с кроткой улыбкой:

«Отчего предо мною в подушки скорей

Ты нырнула испуганной рыбкой!

Оглянися – я бог, бог видений и грез,

Тайный друг я застенчивой девы...

И блаженство небес я впервые принес

Для тебя, для моей королевы...»

Говорил – и лицо он мое отрывал

От подушки тихонько руками,

И щеки моей край горячо целовал,

И искал моих уст он устами...

Под дыханьем его обессилела я...

На груди разомкнулися руки...

И звучало в ушах: «Ты моя! Ты моя!» —

Точно арфы далекие звуки...

Протекали часы... Я открыла глаза...

Мой покой уж был облит зарею...

Я одна... вся дрожу... распустилась коса...

Я не знаю, что было со мною...

   1857

КАМЕИ

У ХРАМА

Что это? прямо на нас и летят вперегонки,

Прямо с горы и несутся, шалуньи!

Знаю их: эта, что с тирсом, – Аглая,

Сзади – Коринна и Хлоя;

Это идут они с жертвами Вакху!

Роз, молока и вина молодого,

Меду несут и козленка молочного тащат!

Так ли приходит молиться степенная дева!

Спрячемся здесь, за колонной у храма...

Знаю их: резвы они уже слишком и бойки —

Скромному юноше с ними опасно встречаться.

Ну, так и есть! быстроглазые! нас увидали!

Смотрят сюда исподлобья,

Шепчут, друг друга толкая;

Щеки их сдержанным смехом так и трепещут!

Если бы только не храм здесь, не жрец величавый,

Это вино, молоко, и цветы, и козленок —

Всё б полетело на нас и пошли б мы, как жертвы

Вечным богам на закланье,

Медом обмазаны, политы винами Вакха!

Право, уйдем-ка, уж так они нас не отпустят!

Видишь – с жрецом в разговоры вступили,

Старый смеется и щурит глаза на открытые плечи.

Правду сказать, у них плечи как будто из воску,

Чудные, полные руки, и – что всего лучше —

Блеск и движенье, здоровье и нега,

Грация с силой во всех сочеталися формах.

   1851

АНАКРЕОН

(И. А. Гончарову)

В день сбиранья винограда

В дверь отворенного сада

Мы на праздник Вакха шли

И – любимца Купидона —

Старика Анакреона

На руках с собой несли.

Много юношей нас было.

Бодрых, смелых, каждый с милой,

Каждый бойкий на язык;

Но – вино сверкнуло в чашах —

Мы глядим – красавиц наших

Всех привлек к себе старик!..

Дряхлый, пьяный, весь разбитый,

Череп розами покрытый, —

Чем им головы вскружил?

А они нам хором пели,

Что любить мы не умели,

Как когда-то он любил!

   1852

ЮНОШАМ

Будьте, юноши, скромнее!

Что за пыл! Чуть стал живее

Разговор – душа пиров —

Вы и вспыхнули, как порох!

Что за крайность в приговорах,

Что за резкость голосов!

И напиться не сумели!

Чуть за стол – и охмелели,

Чем и как – вам всё равно!

Мудрый пьет с самосознаньем,

И на свет, и обоняньем

Оценяет он вино.

Он, теряя тихо трезвость.

Мысли блеск дает и резвость,

Умиляется душой,

И, владея страстью, гневом,

Старцам мил, приятен девам

И – доволен сам собой.

   1852

АНАКРЕОН СКУЛЬПТОРУ

(Графу Ф. П. Толстому)

Что чиниться нам, ваятель!

Оба мы с тобой, приятель,

Удостоены венца;

Свежий лавр – твоя награда,

Я в венке из винограда

Век слыву за мудреца.

Так под старость, хоть для смеху,

Хоть для юношей в потеху,

Мне один вопрос реши!

Видел я твои творенья;

Формы, мысли выраженье —

Всё обдумал я в тиши.

Но одним смущен я крепко...

В них совсем не видно слепка

С наших модных героинь,

Жриц афинского разврата, —

А с любимых мной когда-то

Юных дней моих богинь!

Горлиц, манною вскормленных!

Купидоном припасенных

Мне, как баловню его!

А с красот их покрывало,

Милый друг, не упадало,

Знаю я, ни для кого!

Вот хоть Геба молодая.

Что, кувшин с главы спуская,

Из-за рук, смеясь, глядит —

Это Дафна! та ж незрелость

Юных форм, девчонки смелость

И уж взрослой девы стыд!

Дафну я таил от света!

Этой розы ждал расцвета —