Текст книги "Сочинения в двух томах"

Автор книги: Аполлон Майков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 42 страниц)

Где, на бреге усыпленном,

Серых камней дикий свод

Лобызают всплеском пенным

Беглецы балтийских вод;

Где каштаны и сирени

Темной зелени шатром

Осеняют сельский дом —

Мирный храм мечты и лени:

Там есть скромный уголок,

Аонидам посвященный,

Где готов для вас венок,

Чистой дружбой соплетенный.

Не лимонные сады,

Не восточные фонтаны,

Не гесперские плоды,

Не гремучие тимпаны

С звуком цитры золотым

Наши сени оживляют;

Но, поверьте, чаще к ним

Сны веселые слетают,

Чем к палатам дорогим.

Вместо амбры, в них дыханье

Трав от скошенных лугов;

Вместо пышного блистанья

Златом убранных дворцов,

Для гостей не слишком строгих

Стол со скатертью в углу,

Пара стульев колченогих,

Книг вязанка на полу,

Но приволье, но прохлада,

Но весенний фимиам,

Томный говор водопада,

И гулянья по ночам.

Вот, из моря величаво

На златые облака

Выйдет витязь светлоглавый,

И багряная река

Вдоль по морю кровью хлынет;

Ночь от вод и от брегов,

Встрепенувшись, отодвинет

Свой таинственный покров...

Сладко первый луч Авроры

Свежей грудью принимать,

И бестрепетные взоры

В очи солнцу устремлять!

Но когда багряным шаром

В небеса оно взойдет

И лучей палящим жаром

Воздух утренний нальет —

Стихнут воды, отягченный

Чуть дрожит на ветке плод,

Раздается отдаленный

С зеленеющих лугов

Топот стад и звук рогов;

Здесь, в колосьях пышной нивы,

Серп сверкает и стучит,

И по роще говорливой

Сталь упругая звенит;

Там, у брега, опочило,

Нежась, зеркало зыбей,

Реют белые ветрила,

Будто стаи лебедей,

А за ними в ткани дымной

Ждет их брег гостеприимный...

О, отрадно той порой,

Сбросив тягостные платья,

К морю кинуться в объятья,

Свежей брызгаться струей!

А когда парчой звездистой

Ночь окинет горний свод,

В роще дремлющей вспорхнет

Песнопевец голосистый,

Гимн его – то арфы звон,

То души глубокий стон —

Упадет и вновь воспрянет,

Как свирель и как гроза,

И с цветка безмолвно канет

Серебристая слеза;

Здесь, над озером стеклянным,

В гладкой скатерти воды,

Опыленные туманом

Дубов смотрятся ряды;

Там, сквозь листья ивы дикой,

Серповидный, среброликий

Сыплет месяц из ветвей

Бледный дождь своих лучей.

О, как сладостно трепещет

Грудь в таинственный сей миг,

А в устах горит и блещет,

Замирая, вольный стих!

Наши лары и пенаты

Вам привет заздравный шлют

И под кров пустынной хаты,

Низко кланяясь, зовут.

Научите, как к союзу

Сельских фавнов и дриад

Вашу доблестную музу

Заманить в наш вертоград.

   1838, Ораниенбаум

ЛУННАЯ НОЧЬ

Тихий вечер мирно над полянами

Сумрак синий в небе расстилал,

Главы гор оделися туманами,

Огонек в прибрежьи засверкал,

И сошло молчанье благодатное,

Дремлет, нежась, зеркало зыбей:

Лишь в поморьи эхо перекатное

Вторит глухо песням рыбарей.

Чудный миг! Вечерние моления

С фимиамом скошенных лугов

День увлек к престолу Провидения,

Будто дань земных его сынов.

Ангел мира, крыльями звездистыми,

Навевает сон и тишину,

И зажег над долами росистыми

Стражу ночи – звезды и луну.

Вот пора святая, безмятежная!

Взор, блуждая, тонет в небесах...

Эта глубь лазурная, безбрежная,

Говорит о лучших берегах.

Что же там, за гранию конечного?

Что вдали сиянье звезд златых?

То не окна ль храма вековечного?

То не очи ль ангелов святых?

Не живая ль летопись вселенныя,

Где начертан тайный смысл чудес?..

Кто постигнет руны довременные

Этой звездной хартии небес?

Слышу, грудь восторг колеблет сладостный,

Веет на душу безвестный страх,

Будто зов знакомый ей и радостный

Ей звучит в таинственных словах...

То не глас ли от глубокой Вечности,

Голос божий? то не он ли нас,

Пред лицом туманной бесконечности,

Поражает в полунощный час?

Дух наш жаждет, в этот миг молчания,

В сонм святых архангелов взлететь

И в венце из звезд Отцу создания

С ними песнь хвалебную воспеть.

   1838, Ораниенбаум

ЧЕРНОГОРЕЦ

Нет у меня ни стад рогатых,

Ни златокованных коней,

Ни чепраков, ни узд богатых,

Ни городов, ни кораблей;

Ко мне не шлет алжирский бей

Послов с обильными дарами —

Мечей с насечкой золотой,

Ни бус, ни пленницы младой

С победоносными очами.

Иные блага у меня:

Подземных родников струя,

Леса в зеленых их уборах

Да пес на страже ночь и день,

Ружье двуствольное, да порох,

Да верно ввинченный кремень,

Да свод пещер, да хмель у свода.

Да горы, – а в горах свобода.

   1839

ЧУДНЫЙ ВЕК

Был чудный век, но век сей золотым

Не нарекли потомки в ослепленьи,

Хотя ему хвалы и славы дым

Они кадят в немом благоговеньи,

Хотя и их сиянием своим

Объемлет он, как ангел вдохновенья,

В тот век, в его горниле закален,

Был новый мир из пепла возрожден.

Тот чудный век не Греции блаженной

Ниспослан был Юпитером с небес:

Он воссиял в стране, загроможденной

Цепями гор; в стране, где вьется лес

Средь блат и тундр; в той храмине священной,

Где льды горят, как в храмине чудес,

При зареве и пламенном блистаньи

На севере кровавого сиянья.

Не пастырем скитался человек:

Он злато нив в степях разлил волнами;

Не бедный челн скользил по лону рек:

Котлом моря вскипали под судами,

И Беринга могучий руль рассек

Льдяную грань между двумя мирами,

И царство вдруг восстало, дрогнул враг,

И загулял в морях наш белый флаг.

В тени дубов коломенских, смиренно

Возрос небес помазанник младой.

Там изучал, в тиши уединенной,

Все язвы он страны своей родной,

И, прадедов ошибкой наученный,

Он скиптр приял, как бога жезл святой,

Небес мечом перепоясал чресла,

Воззвал... и Русь из бездны тьмы воскресла!

И сам венец он слил ей на главу;

Сардамский млат скрепил ее основы

И выковал ей меч и булаву;

Петра топор громовый сбил оковы

С широких врат в Европу; а в Неву

Приял гостей младенец – город новый...

Был чудный век, но золотым сей век

Потомков глас в смущеньи не нарек.

   1839

«ТУДА, ГДЕ МОРЕ СПИТ У СКАЛ ПИРАМИДАЛЬНЫХ..»

Туда, где море спит у скал пирамидальных,

В священной дикости лесов патриархальных,

В пустынной глубине таинственных дубров,

Сокрой святую скорбь, питомец злополучья!

На торжище сует, при оргиях пиров,

Ты не найдешь душе своей созвучья.

Но там, где нет людей, где вкруг запечатлен

Еще господень перст в гармонии созданья,

Пади на грудь скалы, ей вверь свои страданья,

И, голову склоня у царственных колен,

Поведай тайну ей. Ни пенистые волны,

Ни томный скрип дерев ее не разнесет:

Она ее навек в груди своей запрет...

Ее участие глубоко и безмолвно!

   1839, Ораниенбаум

«ЛЮБЛЮ НАД РЕЙНОМ Я ГРОМАДНЫЕ ТВЕРДЫНИ..»

Люблю над Рейном я громадные твердыни,

Как гнезды орлии на гребне диких скал.

Там буйствовал восторг; глас чести созывал

Воителей на брань к спасенью благостыни.

Такой ли в вас огонь пылал в годину сеч,

Наследники гербов их, славы и гордыни?..

Бессмысленны для вас обломков их святыни,

И дремлет в бурю войн ваш прадедовский меч!

Так, сада дикого среди пустынной чащи,

Где некогда фонтан взвивал кристалл шумящий,

Из урны треснувшей разросся злак густой;

Где с скал рвалась волна, шумя как бездны ада,

Чуть вьется слабый ток по руслу водопада,

И заросла плющом и длинной осокой

Листовенчанная из мрамора наяда.

   1839, Ораниенбаум

В. А. С.....У

Опять судьба переселила

Меня под тот счастливый кров,

Где море тихо опочило

В объятьях диких берегов;

Где наше северное небо

Порой как южное горит

И жар зиждительный дарит

Лугам и пышным всходам хлеба.

С какой отрадой встретил я

Зеленошумные деревья,

К себе на летнее кочевье

Опять призвавшие меня!

Как жадно я на воды моря

С крутого берега взирал,

И волн в шумливом разговоре

Знакомый голос узнавал!

Опять завидовал я быту

Питомцев моря, рыбарей,

Их жизни бурной и забытой

На лоне гибельных зыбей,

Их мирным хижинам по брегу,

Где труд живит ночную негу,

Их белопарусным ладьям

И их дымящимся кострам.

Я посетил, восторга полный,

И тот пустынный, дальний мыс,

Где сосны густо разрослись,

Где с тростниками шепчут волны...

Люблю печальные места,

Приют свободных вдохновений!

Но звать ли вас под наши сени,

Питомца дела и труда,

В объятья сладостныя лени?

Не дикость наших берегов,

Не прелесть северной природы,

Обломки скал, шатры дубов

И шумно плещущие воды

Влекут ваш взор: приют иной

Мечта вам тайная рисует;

Страна иная вас чарует,

Маня под кров приветный свой, —

Туда, где древняя Гренада,

Дитя Аравии, цветет

Под сенью пальм, под говор вод,

Средь пышных гроздий винограда...

Там, средь обломков древних дней,

Величье гордое блистает,

И темный мирт, как черный змей

Над белой грудою костей,

Пустынный мрамор повивает...

Но тщетно пурпур и лазурь,

И стих Корана громозвучный

С него сгоняет сила бурь:

Среди Альгамбры злополучной,

Где в чудных мускуса волнах,

При звуках цитры, на коврах,

В восточной неге утопая,

Краса покоилась младая,

Поныне грозно на стенах

Гербы халифские блистают;

Поныне гордые главы

Кариатиды подымают,

И раззолоченные львы

Кристалл звенящий изрыгают.

Туда летите вы мечтой!..

Там солнце льет лучей разливы

На влаги жаждущие нивы

И померанец золотой;

Там пахарь, сын беспечной лени,

Бежит под пальмовые тени,

И андалузски табуны

Несутся в поле, вея гривой,

Или над бездной конь пугливый

Вдруг стал и внемлет плеск волны;

Там ночь из снежных гор подъемлет

Янтарный месяц над рекой,

И кипарис, и пальма дремлет,

Кивая сонной головой.

В волшебном сумраке Гренады,

При плеске усыпленных вод,

Лишь стих влюбленной серенады

Любовник пламенный поет:

«Явись ко мне, мой ангел нежный,

Мой милый друг, мой светлый рай!»

И ручка белая небрежно

Роняет, будто невзначай,

Букет с чугунного балкона...

Всё спит вокруг! Чудесный сон!

Как густо воздух напоен

Дыханьем бледного лимона,

И мирт росою окроплен,

И тихим звоном мандолины

Как очарованы долины!

   1839, Ораниенбаум

КОНЕЦ МИРА

Пируй в огне и фимиаме,

Порок, венчайся на земле!

Витийствуй в дерзостной хуле

Богопротивными устами!

Свой трон златой воздвигнул ты

В обломках падшия святыни:

В чаду убийства и гордыни,

До этой грозной высоты

Тебе ступени были – трупы!

И ты восшел, как некий бог,

На святотатственный чертог,

Попрал ливанских кедров купы;

К твоим стопам поверг Офир

Трудами купленное злато,

Янтарь и пурпур гордый Тир,

Питомец степи и булата

Стада кипучих кобылиц.

Как остов тлеющий гробниц,

Ты отвратительность нагую

Одел в виссон и ткань златую,

И жертва буйства твоего,

Обрызган кровью, стонет правый..

Но небо зрит твой пир лукавый

И язвы тяжкие его:

И прийдет миг – миры вселенной

Вдруг остановятся в пути;

Собор творения мгновенно

Отчет великий принести

Пред лик божественный предстанет...

О! неожиданно тогда,

Светло, торжественно настанет

Святой и грозный час суда!

Творец речет, громоподобно

Архангел брани возгремит,

Труба усопших пробудит,

И камень ринется нагробный,

И червь отпрянет от костей,

И кости вновь соединятся

И вновь из праха облачатся

Земною ризою своей...

Блажен, под знаменем любови

Чья ярко блещет правота,

Чья риза белая чиста

От жгучих пятен братней крови!

   1839, Ораниенбаум

РАДОСТЬ

Долго ль радости сиянье

Озаряет темный мир?..

Други! сядем ли за пир,

Сотворивши возлиянья

Вин на жертвенник богов

По начаткам от плодов;

Пышно чаши золотые

Темным миртом обовьем;

Осеним чело венком

Алых роз; струи живые

Кипра пеной осребрим;

Храм веселья ярым воском

Озарим, и огласим

Пирных песен отголоском:

Что ж?.. Еще горят огнем

Розы свежие Пестума,

А, как ворон черный, дума

Тенью вьется над челом!

   1839

ИЗМЕНА

Алой ризою играя,

Быстро Цинтия младая

Покидала небеса.

«Подожди, богиня тени,

Оставлять восточны сени,

Тмить долины и леса.

В час, как Геспер засребрится

И в густые тростники

Белый лебедь удалится

И вечерний луч, с реки,

Плеща крыльями, окликнет, —

Под скалою в этот грот

Нимфа резвая придет

И к груди моей приникнет...

Но уж гаснет синий свод,

Спит тростник в поморьи диком,

Геспер светит, рощи спят,

Белый лебедь томным кликом

Уж приветствовал закат...

Подожди, богиня тени,

Покидать восточны сени,

Росы долу рассыпать.

Горы мраком устилать!»

Я молил; но в тверди чистой

Вея мантией звездистой,

С синим факелом в руках,

Ночи мирная царица

Мне явилась в небесах:

Быстры кони, колесница

Черной тканью обвиты;

Сонмы бледных привидений,

Грезы, призраки и тени

Вкруг вились средь темноты;

В кудри девы мак росистый,

Зыбкий колос вплетены,

И звездой сребролучистой,

Как венцом, озарены.

И небесная с любовью

Улыбалась мне в тиши

И бросала к изголовью

Маки пестрые свои...

«О, помедли в быстром беге,

Дщерь небес, не улетай!

И лобзаньем тихой неги

Ты лобзай меня, лобзай!»

Я молился, но сияла

Уж Аврора в небесах,

Солнце пышно восплывало

Утра в розовых лучах.

   1839

ВЕНЕРА МЕДИЦЕЙСКАЯ

Между археологами и художниками существует поверье, что статуя, известная под названием «Венеры Медицейской», есть изображение одной римской императрицы.

«Невольницы мои младые!

Курите чистый фимиам,

Развесьте ткани шелковые,

Рассыпьте по цветным коврам

Гирлянды розанов душистых

И померанцевых цветов,

И, выжав брызги вод струистых

Из золотых моих власов,

Их благовоньем умастите,

И, диадимой осенив,

На грудь высокую пустите

Змеистых локонов разлив.

Пусть изумруд и жемчуг млечный

По шее цепью упадет,

Порфира алая беспечно

Тунику белую повьет.

На триумфальной колеснице

Златовенчанною царицей

Я вниду в семихолмный Рим.

Пусть, преклонен к стопам моим,

Тогда народ его упрямый

Меня богиней наречет

И рабски мне из рода в род

Жжет фимиам и зиждет храмы!

Чья грудь так гордо, высоко

Вздымает волны снеговые?

Чьи гуще косы золотые?

И чьи ланиты так легко

Сияют заревом денницы?..

Где мне соперницы, о Рим?

Не вы ли, с блеском подкупным,

Продажные порока жрицы?..

Пред строгой гордостью моей,

Пред блеском царственной осанки,

Замрет невольно яд речей

И взор неистовой вакханки.

Сразит ли он, сей взор немой,

Молньеметательные очи?..

Прочь, прочь! Вы бледны предо мной,

Как бледны звезды синей ночи

Перед денницей молодой!

Я в Рим явлюсь, как к рощам Книда

Являлась пышная Киприда

На колеснице золотой,

Влекомой плавно лебедями,

И жертв веселыми огнями

Горел алтарь ее святой».

Так говорила молодая

Царица Рима, покидая

Купальни мраморной струи,

Волнами легкой кисеи

Роскошно члены обвивая,

И, сладким трепетом полна,

В ковры кидалася она.

И вот красавицы надменной

Мечта сбылась: перенесло

Волшебство мысли вдохновенной

На мрамора обломок бренный

И это гордое чело,

Венчанное красой Изиды,

И стройный стан, и снег грудей:

И Рим нарек ее Кипридой!

И Рим молился перед ней!

Прошли века. Их молот твердый

Величья храмы раздробил;

Взнесенный к небу мрамор гордый

Перун завистливый сразил;

Мифологические боги

Забыли пышный Пантеон,

И бродит нищий, тать убогий,

В пыли дорических колонн.

Как труп, как остов молчаливый,

Лежат в песках златые Фивы:

Там блещет змей, иль, беглый раб,

Степной скрывается араб...

Но вы, обломки величавы,

Которым гений чистоты

Лучами вечной красоты

Одеял мраморные главы!

Как завещание веков,

Вы сохранились средь гробов.

Не жертвы кровь, не бледный пламень,

Не фимиама легкий дым

Объемлет жертвенный ваш камень:

Нет, блещет даром он иным!

На нем сияет вдохновенье,

Восторг, как фимиам, горит,

И, чуя бога, в умиленьи

Душа трепещет и кипит.

   1839

СЛАВА

Какой таинственною силой

Влечешь нас, дивная, к себе?

Старик над бездною могилы

Еще мечтает о тебе;

Тебя безумно юность ловит,

Подъяв Алкидовы труды,

Тебе на жертвенник готовит

Их многоценные плоды.

Ирисы лентой лучезарной

Пред ней ты стелешь жизни путь...

Сирена пышная! Коварной

Твоя любовью дышит грудь!

Сияя в ризах триумфальных,

В короне звезд и пальм венчальных

Ты перед жадною толпой

Поешь, прельстительница, пляшешь,

Зеленым лавром гордо машешь

И ослепленных манишь рой

К тобой воздвигнутому храму:

Но горе тем, кто за тобой

Идет к венцу и фимиаму

Злаченых терниев тропой!

Так змей, на солнце греясь, блещет

Сребром и златом чешуи;

Свиваясь кольцами, трепещет,

Как влаги светлые струи.

Но не ходи, о, путник дальный,

К его броне сизокристальной,

К его блистательным красам:

Тебя приманит он, а там

Столпом подымется, с размаху

Клубами обовьет тебя,

И, жало в сердце утопя,

С тобой покатится по праху.

   1839

ПЕВЦУ

Когда поносит чернь хулою

Тебя, божественный певец,

И святотатственной рукою

С главы срывает твой венец,

Еще ты можешь сладким мукам

Ожесточенных грудь открыть,

Священной арфы ярким звуком

Подъяту длань окаменить,

И, разволнованы и сжаты,

Сердца почуют твой напев,

И, укрощен, приляжет лев

К твоим стопам главой косматой.

Но если, буйные, они

Глагола мира и любви,

Как гробы хладные, не слышат;

Когда, под гимн молебный твой,

Как пред архангельской трубой,

Они коварной злобой дышат:

В последний раз ты обойми

Златую арфу со слезами,

И струны вещие перстами

Со звонким грохотом порви!

   1839

ДОРИДЕ

Дорида милая, к чему убор блестящий,

Гирлянды свежие, алмаз, огнем горящий,

И ткани пышные, и пояс золотой,

Упругий твой корсет, сжимающий собой

Так жадно, пламенно твои красы младые,

Твой стройный, гибкий стан и перси наливные?..

Нет, милая! Оставь, оставь уловку ты

Нас разом поражать и блеском красоты,

И блеском пышных риз. Явись мне не богиней:

Благоговение так хладно пред святыней!

Я не его ищу. Явися девой мне,

Земною девою. Со мной наедине

Ты косу отреши из-под кольца златого,

Сорви с своей груди рукой своей перловой

Ту розу бледную, желанный дай простор

Горящим персям. Пусть непринужденный взор

Забудет все любви приманки!.. Друг мой нежный!

Пусть сердце юное волнуется мятежно,

Пускай спадет во прах и злато, и жемчуг

С твоих роскошных плеч, с полупрозрачных рук...

Ах, боже мой! Как ты мила, как мил и сладок

Одежды и речей волшебный беспорядок!

   7 октября 1840

МАГДАЛИНА

(Эскиз)

Посмотри: прикрыв власами

И косматой кожей льва

Стан свой, в гроте, меж скалами,

Дева. Бледная глава

Оперлась в изнеможеньи

Грустно на руку; в другой —

Сей символ уничтоженья,

Белый череп гробовой.

Злато, пышные одежды

Топчет с гордостью нога,

Очи подняты с надеждой

Ко кресту из тростника.

   <1841>

ПЕРИ И АЗРАИЛ

Пери Останови свой меч горящий

В долине бранной, Азраил!

Повсюду смерть и огнь кипящий

Он по земле распространил;

Везде, где человек ни ступит,

На серебро ль полярных льдов

Иль огнь тропических песков, —

Он их костьми своими купит,

Он их обрызгает в крови!

Азраил Мой меч недаром обагряет

Дождем кровавым грудь земли:

Где только кровь ни напояет

Творящей силой бедный прах, —

Как ночью звезды в небесах,

Как клас от темного посева,

Как из зерна младое древо,

Растут и блещут города;

В священный храм ложатся кедры,

Кидает мрамор горны недры,

Ширококрылые суда

Текут в реках окровавленных,

И на костях не погребенных

Народ престолы создает

И скиптр с венцом себе кует.

«ДОЛИН ЕВФРАТОВЫХ ЦАРИЦЫ..»

Долин Евфратовых царицы,

Прекрасны розы на заре,

Блестя в росистом серебре

И ярком пурпуре денницы,

Еще милей, когда венком,

Роскошно, с зернами алмаза,

Они блистают над челом

Младой красавицы Кавказа.

Прекрасен перл, цветок морей,

Затворник раковин беспечный;

Но он прекрасней, нитью млечной

На шее мраморной у ней,

По груди пышно рассыпаясь

И в черных локонах теряясь.

   <1841>

«ОТВЕРГЛА ГОРДАЯ МОЙ ЧИСТЫЙ ЖАР ЛЮБВИ...»

О femina, semper mutabile...^[92]

Отвергла гордая мой чистый жар любви:

На все моления, на клятвы все мои,

Она улыбкою презренья отвечала!..

Но прежде для чего искусно раздувала

В горячем сердце огнь? Зачем всегда со мной

Была так искренна? Зачем, на мне порой

Свой взор рассеянный остановив случайно,

Смущением моим так любовалась тайно?

Зачем порою речь из милых уст ея

Текла то медленно, то бурно... и меня

Меж юношей ее искали взоры?

Что значат скрытый вздох и робки разговоры?

Уловки женские!.. Но, гордая, прийдет

Твоя пора! Твой час мучительный пробьет!

Узнаешь ты любовь!.. Над ложем, в тайном мраке

Напрасно будет сон свои цветисты маки

Бросать тебе: сама ты их отвергнешь! Ты

Единый светлый лик узришь средь темноты;

Ты станешь, страстная, склонясь на пух суровый,

И плакать, и молить, шептать одно лишь слово;

В немом томлении и с жаждою любви

Прижмешь подушку ты к пылающей груди,

И будут жаркие уста твои, бушуя,

Искать горячего невольно поцелуя!

   <1841>

МСТИТЕЛЬ

(Скандинавская баллада)

Не пускайся в море сине

За невестой, конунг мой!

Верь предчувствию – а ныне

Море нам грозит бедой.

– «Мне ли верить, о мой латник,

Бабьим сказкам! Храбрый ратник

Вечно тверд. Гремит гроза —

Против бурь нам боги дали

Весла, руль да паруса;

На коварство ль, на врага ли —

Меч, да конь, да лук тугой;

На охоте – роги звонки,

Псы, да стрелы, для догонки

Легких ланей в мгле лесной».

Готовятся ладьи. Лобзая пяты скал,

Вкруг ропщут сумрачные воды.

Закат пурпуровый их главы обливал

Златыми искрами; темнели неба своды;

Леса широкие синелися вдали;

Утесы, и на них Гаральда замок черный,

Между зеленых сосн обнявших скаты горны,

Дремали у моря, и тихо прилегли

К водам серебряные ивы.

В воскресшем царстве зим всё грозно, молчаливо,

И птицы хищные одне

Между утесами у гнезд своих витают

И бури, спящие в пещерной глубине,

Зловещим криком вызывают:

«Пробудись, о, ветер мощный!

Тучи в небо вызывай!

Край широкий полунощный

К брани злой вооружай!

Где потока вал кипучий

В море синее упал,

Там Гаральд, орел могучий.

Свил гнездо на гребне скал.

Презирает вас он, бури!

Вас на брань зовет с собой.

Взвейте тучи по лазури,

Волны вспеньте вы горой!

Волны бранью заиграют,

Строй за строем полетит

И размоют, раскидают

Замка страшного гранит».

Но дремлет шумный вихрь и бури роковые

В ущельях и скалах, склонясь на мхи седые.

Гранита ль надобно перунам громовым?

Он, моря колыбель, под ними недвижим.

«Принесли иные вести,

Духи спящие, мы вам.

С пира брани, с пира мести,

По Ботническим волнам

Корабли Гаральда мчатся:

Горы злата и сребра,

Горы перлов в них хранятся,

Мех медведя и бобра,

И сигтунская кольчуга,

Поморян янтарь и мед,

Вина фряжские, и с юга

Золотой здесь чуждый плод —

Мигом верви оборвите

У летучих кораблей,

Их богатства размечите

В глубь Одиновых зыбей!»

Всё дремлет грозный дух; во мраке вихри зреют;

Пред ним спят молнии и громы цепенеют.

У моря ль шумного сокровищ нет на дне,

Таящихся в тиши в безвестной глубине?

«Знаем, ты любил, бывало,

С бедной девою играть,

Рвать от персей покрывало,

Щеки бледные лобзать

Поцелуем леденящим.

Посмотри! По безднам спящим

Мчится юная чета:

Гордый враг твой мчит орлицу

В недоступную светлицу

Над-утесного гнезда.

Там уж древний дуб пылает,

Скальд поет и мед сверкает...

Посмотри, как прилегла

Дева к другу головою

И дрожащею рукою

Стан героя обвила.

Иль не видишь их лобзаний?

Иль не слышишь слов любви?

Встань, у челна взмахом длани

Белый парус оборви

И невесту молодую

Ты прими на грудь льдяную,

Заласкай и зацелуй!..

К мести!.. Взвейся и бушуй!»

Проснулся бури царь, расправил крылья сизы,

Седые волосы по ветру распустил,

Завыл и засвистал, облекся белой ризой,

И к мести молнии, как факел, запалил.

   <1841>

ИТАЛИЯ

Повита миртами густыми,

Страна искусств, страна руин,

Под звучным говором пучин,

Ты, убаюканная ими,

Как в колыбели, мирно спишь...

Твой кончен век!.. Как старец хилый,

Ты погреблась в свои могилы...

Но их торжественную тишь

Зачем, младые поколенья,

Тревожить вам? Зачем с гробов

Срывать последний их покров —

Кудрявый плющ, символ забвенья?

Хотите ль на обломках тленья

Вы имя, скрытое в веках,

Прочесть в рунических чертах?

Триумф гробниц ли их убавить,

Хозяев прежних их изгнать,

Чтоб после нагло осмеять

Или бессмысленно прославить?

Страна величья! Мрамор твой

Давно попрал пришлец чужой

И пыль седая спеленала...

О, где сыны твои? Зачем,

Как прежде, вняв угрозам галла,

Не взденут гордо бранный шлем,

Не вскинут ржавое забрало?

Где Цезарь? Кто их кликнет в бой

На за-альпийские языцы?

Зачем старик, как лунь седой,

Не двигнет манием десницы?

Зачем не выше всех корон

Его духовная корона?

Зачем, когда выходит он

И с ватиканского балкона

Благословляет мир и град,

Народы в страхе не дрожат

Его анафемы громовой?..

Умолкли бранные мечи,

Но льются звонкие ключи

От Альп в ломбардские дубровы

Поить руин твоих плющи;

Как прежде, вскормленные кровью,

Твои холмы осенены

Оливой, с вечной к ним любовью,

И в виноград оплетены.

Но не срывать твой персик сочный,

Не ждать верховного суда,

Текут к брегам твоим суда

И с Альп народы полуночны:

Недвижный мраморный народ

На поклоненье их зовет —

Немые памятники славы.

Их много там залито лавой,

Зарыто в смрадных погребах,

Иль в галерее величавой,

Иль в вековых монастырях...

Так море, бури в час мятежный,

Набегом берег затопив,

Уходит, жемчуг обронив

Волной утихшей и небрежной...

Себе толпу поработил

Там облик мальчика лукавый;

Там Леды лебедь среброглавый,

Там лиры бог, там полный сил

Алкид, и лев его немейский,

Там лик Сибиллы чародейский,

Там образ горней чистоты

В небесной деве Рафаэля,

И роскошь женской красоты

В нагой Киприде Праксителя.

   <1841>

ДВА ГРОБА

Богат наш край дарами горных недр,

Закамским серебром и золотом Алтая:

Вдоль ребр его порос сибирский темный кедр,

И брызжет влага голубая;

Покинув страны тундр, родные озера,

Гранит Финляндии блестит, во град сложенный,

И, творческим резцом преображенный,

Стал грозным сторожем под образом Петра.

Леса, пробуждены державною секирой,

В пловучих городах летают по морям;

Внимают воды рек ликующим пловцам;

Оделись пажити цветущею порфирой;

Вкруг скал таврических богатый виноград

Блистает в гроздиях златопрозрачным соком;

Долины Грузии цветут под топот стад;

В даль синюю морей глядят строптивым оком

Средь флагов пристани и ждут к себе судов;

Есть много ратников и огнеметной меди...

Но слава нам дана не блеском городов,

Не громкой пышностью прадедовских наследий,

А славой двух прославленных гробов.

Один среди степей. Вкруг вихри завывают;

Волнуяся, ковыль выводит песнь над ним,

И грозные орлы, шумя, над ним витают

И кости стерегут под небом степовым.

Померкла там звезда младого Скандинава,

И пепл ее сокрыт под грудою костей.

Тот гроб – нагая степь; в гробу почила слава;

Носилки бранные – надгробный мавзолей.

Другой... над ним трофей воздвигся знаменитый:

Под сенью дряхлых стен московского Кремля

Другая слава спит, другое солнце скрыто...

Гиганта погребла московская земля!

Взманив к себе на грудь увенчанного змия,

В объятиях его замучила Россия,

И гробом стала. Там, над гробом сим святым,

Не волны ковыля, не клики вольной птицы, —

Твердыни и сады ликующей столицы

И пение молитв, кадила сладкий дым.

Вот два сокровища народной Немезиды,

Трофеи славные мужающей земли!

Познавши крепость мышц и доблести свои

И кровью искупив границ своих обиды,

На памятники те мы твердо оперлись;

В обломках сих гробов мы славой упились;

Сорвав с двух падших звезд лучи их золотые,

Их свили над главой блистательным венцом

И гордо высились... Почти ж гроба святые,

Не оскорби ни речью, ни стихом

Залогов гордости полунощного трона —

Носилки Карловы, венец Наполеона!

   Март 1841

НА СМЕРТЬ ЛЕРМОНТОВА

И он угас! и он в земле сырой!

Давно ль его приветствовали плески?

Давно ль в его заре, в ее восходном блеске

Провидели мы полдень золотой?

Ему внимали мы в тиши, благоговея,

Благословение в нем свыше разумея, —

И он угас, и он утих,

Как недосказанный великий, дивный стих!

И нет его!.. Но если умирать

Так рано, на заре, помазаннику бога, —

Так там, у горнего порога,

В соседстве звезд, где дух, забывши прах,

Свободно реет ввысь, и цепенеют взоры

На этих девственных снегах,

На этих облаках, обнявших сини горы,

Где волен близ небес, над бездною зыбей,

Лишь царственный орел да вихорь беспокойный, —

Для жертвы избранной там жертвенник достойный,

Для гения – достойный мавзолей!

   Сентябрь 1841

SCHOLIA^[93]

Не мирты с лаврами, а грустный кипарис

Срываем на пути сей жизни скоротечной;

Любимых сверстников не портики беспечны,

А гробы их вкруг нас печально вознеслись...

Что ж, други, унывать! И наши дни не вечны!

Возьми Горация, у древних научись

Идти – не замечать потери бесконечной.

Под сводом древних лип, где дружно соплелись

Темно-зеленый плющ и тополь бледнолистый,

Где катится, журча, источник серебристый,

Вели связать венков, принесть столетних вин,

И пей классически, на зло судьбам упрямым

И Вакха чествуя: ему там будет храмом

Навес дерев, а гимн – отзвучие долин!

   1841, Санкт-Петербург

«СВЕРШАЙ СЛУЖЕНЬЕ МУЗ В СВЯЩЕННОЙ ТИШИНЕ...»

Свершай служенье муз в священной тишине.

Пускай рождения гармонии высокой,

Рождения стиха не узрит смертных око.

Ты сам, творец, прими дитя свое, свой стих;

Ты воспитай его, и, в латах золотых,

Уж мужем, не дитей, введи в арену мира.

Так зреет молния на пажитях эфира,

Во чреве грозных туч: их огнь мутит и мчит,

Но грянули, и вот, стрельчатая летит,

Огне-змеистая, струится и сверкает,

И режет небеса, и море обагряет.

   1841, Санкт-Петербург

ЭЛЕГИЯ

В груди моей кипит святое чувство:

Им улелеяны и бурны сны мои,

Вдохновлены и думы и искусство...

Зачем же мне таить волнение любви?

Пойду и обнажу пред девою избранной

Своей души мучительные раны!..

Но чувство, взросшее в молчании, в тиши,

Пугается, как голубь дикий, слова:

И речь моя мертва! Угрюмый и суровый,

Хочу ли перелить волнение души

Порой в рифмованные звуки,

Пишу, и бойкий стих и блещет и поет.

Но он восторгу чужд и чужд душевной муки...

И что же он?.. Он проскользнет

По сердцу милому, как сон пустой, летучий,

Как ветерок по лону спящих вод,

Как разразившиеся тучи,

Как томный звук пастушеских рогов

Между далеких гор, когда, ища прохлады,

Плывет пестреющее стадо

Чрез озеро меж диких берегов.

   1842

ПРЕВРАЩЕНИЕ

Я знал тебя, когда любви

Твоя душа еще не знала,

И буря сердца не смущала

Сны безмятежные твои;

И грудь твоя, во дни и ночи,

Вздымалась мерной чередой,

И не увлаживались очи

Любви загадочной слезой.

А ныне?.. Быстрыми очами

Ты искры льешь, полна тревог,

И вдохновенными устами

Незримо движет некий бог.

Так, древле, жрица Аполлона,

Доколе им не призвана,

У мрачных капищ Геликона

Нема, спокойна, холодна.

Но он воззвал: она трепещет,

По жилам огнь бежит струей,

И вдохновенной красотой

Лицо божественное блещет;

В движеньях косы по плечам;

Речет – дрожат пещеры своды,

И внемлют с ужасом народы

Ее пророческим речам.

   1842

ПРЕДСКАЗАНИЕ

Тебе пятнадцать лет. Я верю, ты – ребенок.

Румянец на щеках; твой смех, твой голос – звонок.

Но, знай, мой друг, близка, близка пора любви!

Всё говорит о ней, – и тайное желанье,

И очи влажные, и в дыме кисеи

Полуразвитых форм живое очертанье.

   1842

МИНУТНАЯ МЫСЛЬ

Когда всеобщая настанет тишина

И в куполе небес затеплится луна,

Кидая бледный свет на портики немые,

На дремлющий гранит и воды голубые,

И мачты черные недвижных кораблей, —

Как я завидую, зачем в душе моей

Не та же тишина, не тот же мир священный,

Как в лунном сумраке спокойствие вселенной!

   1842

«ДЛЯ ПРОЗЫ ПРАВИЛЬНОЙ ГОДОВ Я ЗРЕЛЫХ ЖДУ..»

Для прозы правильной годов я зрелых жду;

Теперь ее размер со мною не в ладу;

И слог мой колется, как терн сухой и колкий;