Текст книги "Сочинения в двух томах"

Автор книги: Аполлон Майков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 42 страниц)

На попоны позументы

С бахромою нашивать;

В вечной холе, без печали

Мы бы зажили с тобой...

Только б сватов высылали

Поскорее вы за мной».

   1860

ПАСТУХ

(Испанская легенда)

Был суров король дон Педро;

Трепетал его народ,

А придворные дрожали,

Только усом поведет.

«Я люблю, – твердил он, – правду,

Вид открытый, смелый взор».

Только правды (вот ведь странность!)

Пуще лжи боялся двор.

Раз охотился дон Педро;

Утомясь, он дал сигнал,

Чтоб для завтрака у речки

Сделать маленький привал.

Тра-та-та – звучит в долине,

Меж покрытых лесом гор;

На призыв отвсюду скачут

Гранды, рыцари и двор.

Собрались. Дон Педро весел:

Сам двух вепрей застрелил

И своим весельем лица

Всех, как солнцем, озарил!

Он смеется – все хохочут...

Разговор пошел и смех...

Но о чем же смех и говор?

Речь о чем?.. Одна у всех:

Говорят, что чудо-мальчик

Тут же коз пасет в горах —

Купидон в широкой шляпе,

С козьим мехом на плечах!

Длиннокудрый! Черноглазый!

Но, хотя угрюм и дик,

А бедовый! Нет вопроса,

Перед чем бы стал в тупик.

Пожелал король увидеть

Пастуха – и вот бегут,

Понеслись пажи, что стрелы,

И чрез миг его ведут.

Посмотрел король. С минуту

Призадумался... Кругом

Словно туча набежала,

Словно ждут, что грянет гром.

«Вот, – сказал он, – три вопроса:

Разрешишь – возьму в пажи!

Много ль капель в синем море?

Посчитай-ка да скажи!»

«Я сочту, – ответил мальчик, —

Счет не долог, не тяжел,

Но, пока считать я буду,

Повели, чтоб дождь не шел».

«Ну а много ль звезд на небе?»

И философ, не смутясь:

«Повели сойти им с неба,

Я тогда сочту как раз».

Понахмурился дон Педро,

Двор дыханье затаил.

«Ну а много ль дней у бога?» —

Помолчав, король спросил.

«Дни у бога крадет время.

Повели, чтобы оно

Хоть на миг остановилось, —

И уж счесть не мудрено».

«Молодец! – вскричал дон Педро,

Хохоча. – Да этот клоп

Всех вельмож моих умнее!..»

Те смеялись, морща лоб.

«Я возьму тебя. Ты будешь

Спать при мне, и есть, и пить, —

И один, надеюсь, станешь

Смело правду говорить».

Гранды вовсе растерялись.

«Что он – плут или мудрец?

Грубиян!» – единодушно

Порешили наконец.

Но старались грубияну

Угодить хоть чем-нибудь...

Он же робко озирался,

Как бы в горы улизнуть.

Только дамы бескорыстно

Целовали мудреца,

В нем хваля глаза и розы

Загорелого лица.

   1866

МЕНЕСТРЕЛЬ

(Провансальский романс)

Жил-был менестрель в Провансальской земле,

В почете он жил при самом короле...

«Молчите, проклятые струны!»

Король был не ровня другим королям,

Свой род возводил он к бессмертным богам...

«Молчите, проклятые струны!»

И дочь он, красавицу Берту, имел...

Смотрел лишь на Берту певец, когда пел...

«Молчите, проклятые струны!»

Когда же он пел, то дрожала она —

То вспыхнет огнем, то как мрамор бледна...

«Молчите, проклятые струны!»

И сам император посватался к ней...

Глядит менестрель всё угрюмей и злей...

«Молчите, проклятые струны!»

Дан знак менестрелю: когда будет бал,

Чтоб в темной аллее у грота он ждал...

«Молчите, проклятые струны!»

Что было, чью руку лобзал он в слезах

И чей поцелуй у него на устах —

«Молчите, проклятые струны!»

Что кесаря значит внезапный отъезд,

Чей в склепе фамильном стоит новый крест —

«Молчите, проклятые струны!»

Из казней какую король изобрел,

О чем с палачом долго речи он вел —

«Молчите, проклятые струны!»

Погиб менестрель, бедный вешний цветок!

Король даже лютню разбил сам и сжег...

«Молчите, проклятые струны!»

И лютню он сжег, но не греза, не сон —

Везде его лютни преследует звон...

«Молчите, проклятые струны!»

Он слышит: незримые струны звучат

И страшные ясно слова говорят...

«Молчите, проклятые струны!»

Не ест он, не пьет он и ночи не спит,

Молчит, – лишь порой, как безумный, кричит:

«Молчите, проклятые струны!»

   1869

МАРИЭТТА

Я. П. Полонскому

Критик твой достопочтенный

Мне напомнил эпизод

В жизни Гёте: современный.

Право, скажешь, анекдот!

Видишь, в Риме, в дни былые,

На закате тех времен,

Где Рафаэль во святые

Был едва не возведен, —

В Риме Гёте, Винкельмана

Появилась в мастерских

Мариэтта из Альбано,

Как модель... да из каких!

Имя этой Мариэтты

Огласилось при дворах;

За мадонн ее портреты

Почиталися в церквах;

А в стихах ее равняли

И к богиням, и к святым,

Даже папе представляли...

Вдруг граф N приехал в Рим.

«Покажите Мариэтту!» —

Первым делом. Граф – знаток,

Автор сам, известный свету

Меценат, археолог...

Он на Гёте попадает...

И что дальше было там,

Пусть уж Гёте продолжает

И досказывает сам:

«Подмигнул я ветурину,

И помчались, граф и я

(То есть Гёте), к Авентину.

Это пассия моя —

Авентин!.. Когда печален

Иль рассержен чем – туда!

Почерпнуть в тиши развалин

Сил для мысли и труда...

А уж виды – вековечный

Чуть сквозит в тумане Рим

Панорамой бесконечной

К Апеннинам голубым!..

«Стой!.. ворота!..» Муж встречает:

«Здесь, signori,^[51] здесь!..» Добряк!

Ласков ты – душа в нем тает,

Но – за нож, коль что не так!

Дом – в руине как-то слажен

Из заделанных аркад.

По стенам висит из скважин

Плющ; у входа – виноград.

Под навесом (день был жаркой) —

Вол у яслей и осел.

Входим в дверь: под смелой аркой,

Вполовину вросшей в пол,

И сама... Дитя качает...

Полусумрак... Тишина...

Всё заботы след являет...

Увидала нас она

И, привстав над колыбелью,

Пальчик к губкам – «не будить!» —

Знак нам делает... Моделью

Для Рафаэля б ей быть!..

Этот на пол луч упавший

Чрез открытое крыльцо,

Отраженьем осиявший

Оживленное лицо...

Переход от беспокойства

В ней к уверенности в нас —

Лиц уже такого свойства,

Что далеки от проказ...

Я – чуть слышно: «Quel' signore^[52] —

Только в Рим – и уж сюда!..»

Улыбнулась: «E pittore?^[53]

И мадонну пишет?.. да?»

Боже мой! как просто! мило!

Красота... Да суть не в том!

Вифлеемское тут было.

Что-то райское кругом!

Может быть, недоставало

Только ангелов одних...

А, быть может, вкруг стояло,

Нам незримых, много их!..

Человек двора и света,

Граф приветлив очень был,

Но серьезен, и лорнета

От нее не отводил...

Распростились. С нетерпеньем

Жду – что он? – почти в тоске...

Он же вдруг – да с озлобленьем:

«Три веснушки на виске!»

Я – ну просто как в тумане

Очутился, оскорблен,

Павши духом...

В Ватикане

После, вижу, ходит он.

Поглядит – и в каталоге

Отвечает, мысля вслух:

«Торс короток! – Жидки ноги!»

(Аполлон-то!..) – «Профиль сух!..»

И, дивясь его сужденьям,

Почитателей кружок

Повторяет с умиленьем:

«Вот так критик! Вот знаток!»

«Мариэтта, спи спокойно! —

Я подумал про себя. —

Боги Греции достойно

Отомстят уж за тебя!

Иногда ведь шутку злую

Аполлон сшутить любил:

Он Мидасу-то какую

Неприятность учинил!»»

   1886

СТАРЫЙ ДОЖ

«Ночь светла; в небесном поле

Ходит Веспер золотой;

Старый дож плывет в гондоле

С догарессой молодой...»^[54]

Занимает догарессу

Умной речью дож седой...

Слово каждое по весу —

Что червонец дорогой...

Тешит он ее картиной,

Как Венеция, тишком,

Весь, как тонкой паутиной,

Мир опутала кругом:

«Кто сказал бы в дни Аттилы,

Чтоб из хижин рыбарей

Всплыл на отмели унылой

Этот чудный перл морей!

Чтоб, укрывшийся в лагуне,

Лев святого Марка стал

Выше всех владык – и втуне

Рев его не пропадал!

Чтоб его тяжелой лапы

Мощь почувствовать могли

Императоры, и папы,

И султан, и короли!

Подал знак – гремят перуны,

Всюду смута настает,

А к нему – в его лагуны —

Только золото плывет!..»

Кончил он, полусмеяся,

Ждет улыбки – но, глядит,

На плечо его склоняся,

Догаресса – мирно спит!..

«Всё дитя еще!» – с укором,

Полным ласки, молвил он,

Только слышит – вскинул взором —

Чье-то пенье... цитры звон...

И всё ближе это пенье

К ним несется над водой,

Рассыпаясь в отдаленье

В голубой простор морской...

Дожу вспомнилось былое...

Море зыбилось едва...

Тот же Веспер... «Что такое?

Что за глупые слова!» —

Вздрогнул он, как от укола

Прямо в сердце... Глядь, плывет,

Обгоняя их, гондола,

Кто-то в маске там поет:

«С старым дожем плыть в гондоле...

Быть его – и не любить...

И к другому, в злой неволе,

Тайный помысел стремить...

Тот «другой» – о догаресса! —

Самый ад не сладит с ним!

Он безумец, он повеса,

Но он – любит и любим!..»

Дож рванул усы седые...

Мысль за мыслью, целый ад,

Словно молний стрелы злые,

Душу мрачную браздят...

А она – так ровно дышит,

На плече его лежит...

«Что же?.. Слышит иль не слышит?

Спит она или не спит?!.»

   1887, 1888

ИЗ СЛАВЯНСКОГО МИРА

НИКОГДА!

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА СЛАВЯН С РИМЛЯНАМИ

Гонит волны быстр Дунай,

Разлился широко;

Над Дунаем светлый град

На горе высокой.

Становился римский царь

Станом перед градом;

Забелелися шатры,

Ряд стоит за рядом.

На престоле царь сидит

Под златой порфирой;

Вкруг престола, словно лес,

Копья и секиры.

И с престола римский царь

Говорит с послами,

Незнакомый люд стоит

Пред его очами.

Молодец все к молодцу:

Кудри золотые

Густо вьются по плечам,

Очи – голубые;

Словно все в одно лицо,

Та ж краса и сила,

Словно всех-то их одна

Матерь породила.

Породила ж их одна

Мать – земля родная,

Что от Татры подошла

Вплоть до волн Дуная,

И за Татрою идет

На другое море,

На полночь и на восток,

Где в святом просторе

Уготовала поля,

Долы и дубравы

Как святую колыбель

Для великой славы!

Их послал славянский род,

Положив советом

Встретить римского царя

Дружбой и приветом.

Не лежат они челом

Перед ним во прахе,

Не целуют ног его

В раболепном страхе,

Но подносят божий дар —

Хлеб и соль родную

И к великому царю

Держат речь такую:

«Весь народ наш, старшины

И князья послали

Нас, чтоб мы тебе, о царь,

Добрый день сказали.

Ты наш гость, лишь доступил

Нашего порога;

Мы – славяне; край сей дан

Нам в удел от бога.

Щедро им он наделен

Благодатью с неба:

Не поленишься, так всем

Свой кусок есть хлеба.

Много ль, мало ль – с нас того

Будет, что имеем:

Благо сеем на своем,

Жнем, что сами сеем.

И придет ли странник к нам,

Кто, зачем, не спросим —

С богом, дверь отворена!

Милости к нам просим!

Будь он свой или чужой,

Человек прохожий,

Про него всегда у нас

На столе дар божий.

Вольно всем здесь жить! Зарок

Богом дан славянам:

Грех великий – быть рабом,

Вящий грех – быть паном!

И грехов тех нет у нас,

Нет во всем народе!

Всем у нас открытый путь

К славе и свободе!

Правда, как весной снега

С гор крушатся на дол,

Лютый враг на край наш вдруг,

Словно с неба, падал;

Здесь засев, уж думал век

Нас держать в неволе,

Нами сеять и пахать

И на нашем поле

Кобылиц своих пасти, —

Только блажь пустая!

Поднималась вся земля

С края и до края!

И спроси ты: где же те,

Что нам цепь ковали?

Где, спроси их? Мы стоим,

А они – пропали!

Положен уж так зарок,

Веки неизменный:

Кто, откуда б ни пришел,

Враг иноплеменный,

Завладей хоть миром, здесь

Бег свой остановишь,

Здесь, в земле славянской, гроб

Сам себе сготовишь!

Ты теперь, о царь, стоишь

Здесь у нашей грани.

Что ж несешь с собою к нам:

Меч иль мир во длани?

Если меч, то ведь мечи

И у нас есть тоже;

А востры ль они, узнать

И не дай ти боже!

Если ж к нам идешь как гость,

С миром, с доброй вестью,

Уж на славу угостим

И проводим с честью!

Вот тебе от нас хлеб-соль!

И принять их просим

Так же честно, как тебе,

Царь, мы их подносим».

Хлеба-соли не взял царь,

Ликом омрачился;

Ярый гнев в его очах

Гордо засветился;

И к послам славянским он

С трона золотого

Обратил, подняв главу,

Таковое слово:

«Солнце шествует в пути —

И к нему все очи;

От него – вся жизнь и свет,

Без него – мрак ночи;

С ним у твари спора нет,

Ни переговоров;

Для народов солнце – я,

И со мной нет споров!

Как судьба, для всех моя

Власть неотразима:

Повелитель мира – Рим,

Я ж – владыка Рима!

Меж народов хоть один

Есть ли во вселенной

Кто, противиться ему

Возмечтав, мгновенно

До последнего раба

Не исчез со света!

Все склоняются пред ним

И живут чрез это.

Преклонитесь же и вы!

Я ваш край устрою:

Поселю здесь римлян, вас

Выведу с собою,

В Рим – старшин, а молодежь —

Прямо в легионы;

Покоритесь – будет вам

Мир, почет, законы;

Нет – вас с семьями к себе

Погоню гуртами,

В плуги запрягу, пахать

Землю буду вами!

На цепи, как псов, сидеть

У ворот заставлю,

Буду тысячами вас

Львам кидать на травлю —

Горе будет, говорю,

Детям вашим, женам;

Бойтесь, если кликну я:

«Горе побежденным!»

Бойтесь! Этот римский клик

Пуще божья грома!..

Я сказал. Вот мой ответ

Передайте дома!»

Речь окончил римский царь,

Всё кругом молчало.

Как нежданный гром, она

На славян упала.

На царя стремят они

Взгляд оторопелый...

Вдруг как будто с их очей

Заблистали стрелы,

И по лицам словно вдруг

Молнии мелькнули,

Разом взвизгнувши, мечи

Из ножон сверкнули,

И у всех единый клик

Вырвался из груди:

«Никогда!»

Вокруг царя

Всполошились люди

И поднять щиты едва

Вкруг него успели...

Сам он мигом с трона прочь...

Трубы загремели,

Разом лагерь поднялся:

Скачут нумидийцы,

Взвод бессмертных, взвод парфян,

Галлы, иберийцы,

И, копье наперевес,

Римская пехота, —

Окружили молодцов,

И пошла работа!

Что медведь лесной в кругу

Псов остервенелых,

Бьется горсть богатырей

Против полчищ целых;

С шумом рушатся вкруг них

Всадники и кони,

Копья ломятся, звенят

Шишаки и брони...

Бьется горсть богатырей —

Но сама редеет...

Вот лишь трое их: кругом

Смерть над ними реет

В блеске копий и мечей...

Вот всего лишь двое —

Вот один... И этот пал...

И вкруг павших в бое

Победители стоят

В изумленьи сами;

В легионах недочет:

Целыми рядами

Мертвых, раненых кладут...

Сам, с разноплеменной

Свитой, кесарь подскакал,

Мрачный и смущенный;

Разглядеть желает он

Варваров, которым

Показалась речь его

Вдруг таким позором...

А той речи внемлет мир,

Все цари земные!

«Что ж за люди это там? —

Мыслит. – Кто ж такие?»

И задумчиво к горам

Обратил он взоры:

Грозно смотрят из-под туч

Сумрачные горы;

Стая темная орлов

Из-за них несется;

Словно гул какой оттоль

Смутно раздается...

Смотрит царь – и вдруг велит

Стан снимать свой ратный

И полки переправлять

За Дунай обратно.

   <1870>

ЛЮБУША И ПРЕМЫСЛ

Лютый Хрудош и Стеглав, родные братья,

Завели жестокий спор из-за наследства;

Побежала их сестра к княжне Любуше

И молила рассудить их спор по правде.

И княжна послала повестить в народе,

Чтоб бояре собрались и старики на вече

И чтобы на суд явились оба брата.

И бояре собрались и старики на вече

В золотом кремле, во светлом Вышеграде.

На златой престол, в одеждах белоснежных,

Поднялась княжна и вече открывала.

У престола стали вещие две девы:

У одной в руках доска была с законом,

У другой был меч, каратель кривды;

Против них зажжен был огнь, светильник правды,

И поставлен был сосуд с водою очищенья.

И княжна сказала со злата престола:

«Верные бояре! мудрые вы старцы!

Разрешите спор двух братьев о наследстве:

По закону, как поставлено богами,

Должно им: или сообща владеть землею,

Иль обоим разделить по равной части».

Кланялись княжне и старцы, и бояре,

Стали тихо говорить между собою;

И когда поговорили уж довольно,

То княжна велела вещим девам

Голоса сбирать в златую урну.

И собрали голоса, и, сосчитав, сказали

Приговор такой народу: чтобы братьям

Сообща владеть отцовским достояньем.

Услыхав решенье, поднялся во гневе

Лютый Хрудош и затрясся весь от злости;

Вскинул он рукою и, что тур свирепый, рявкнул:

«Горе для птенцов, когда змея в гнездо вотрется!

Горе для мужей, когда жена владеет ими!

Подобает мужу володеть мужами!

Старший сын владеть добром отцовским должен,

Как у немцев заведен тому порядок!»

Ратибор, старик, уже согбенный и весь белый,

Поднялся и, головою покачав, промолвил:

«Непохвально в немцах нам искати правды!

Наша правда по закону святу,

Как ее с собою принесли и утвердили

Наши деды, через три реки прешедши, в эту землю».

«Непохвально в немцах нам искати правды!» —

Повторили старцы и бояре,

И во всем народе раздалося:

«Непохвально в немцах нам искати правды!»

«Так и быть суду, как положило вече!» —

Порешила мудрая княжна Любуша,

И потом еще сказала: «Старцы и бояре!

Слышали мое вы ныне поруганье!

Непристойно больше разбирать мне ваши споры.

Изберите сильного вы мужа —

Пусть он вами по-железному владеет:

Девичьей руке – уж не под силу!»

И, сказав, сошла с престола золотого.

И молить ее усердно стали старцы и бояре,

Чтоб она в зазор не принимала

Грубияном сказанное слово;

Но княжны уже не умолили.

«Так сама нам укажи, по крайней мере, —

Заключили старцы и бояре, —

Кто ж достоин будет нами править?»

И на то Любуша отвечала:

«Уж богами решено, кому быть вашим князем!

Вот мой конь: куда пойдет, за ним ступайте!

Перед кем он остановится, тот князь ваш!»

И с коня узду сняла сама Любуша,

И его пустила без узды на волю.

Едут с веча посланцы по князя,

Едут с ними вещие две девы;

Конь бежит где полем, где дорогой;

Добежал до речки, побежал вдоль быстрой,

Прибежал он к нови, к выжженному полю;

Подымал ее железным плугом

Человек в лаптях, большого роста,

Погонял волов жезлом остроконечным.

Конь пред ним как раз остановился.

Посланцы, взглянув на пахаря, на лапти,

Перед ним смутясь остановились,

Но, оправясь, поклонились низко:

«Здравствуй, добрый человек, – сказали, —

Облачайся княжеской одеждой,

Надевай венец: тебе княжна Любуша

И народ весь чешский повелели

Власть принять и княженье над нами!»

И на то ответствовал им пахарь:

«Вам добро пожаловать, драгие гости!

Прежде ж чем о деле заводить нам речи,

Угостить вас, чем могу, я должен,

Здесь есть хлеб и сыр со мною —

Отпущу волов, и кушайте во здравье!»

И, сказав, вонзил он острый жезл свой в землю,

И с волов ярмо сложил, и крикнул:

«Гой! идите, милые, до дому!»

Только вдруг волы – лишь крикнул он – исчезли,.

Словно их и не было тут вовсе,

А который жезл воткнул он в землю,

Из него, глядят, растут три ветви —

Выше всё и выше – выступают

Из ветвей еще сучки – и много;

На сучках выходят почки,

Почки – смотрят – развернулись в листья,

А меж листьев выступают гнездами орехи.

Посланцы и пахарь изумились.

Только девы вещие в единый голос

«Радуйтесь, – воскликнули, – се явно

Боги нам свою сказали волю:

Облачайся, пахарь, княжеской одеждой,

На коня садись Любушина и с миром

К нам въезжай во светлый Вышград – чешским князем!»

Облачился пахарь в княжии одежды,

На плеча накинул плащ Любушин,

Сапоги надел... однако лапти

Взял с собой на память – и хранятся

В Вышеграде эти лапти и доныне.

Так Премысл стал славным чешским князем,

А княжне Любуше – добрым мужем.

   1871

САБЛЯ ЦАРЯ ВУКАШИНА

(Из сербских народных песен)

Рано утром, на заре румяной,

Полоскала девица-туркиня

На реке на Марице полотна,

Их вальком проворным колотила,

На траве зеленой расстилала.

И река пустынная шумела,

И до солнца воды были светлы;

Но, как стало солнце подыматься,

Светлы воды словно помутились:

Всё желтее проносилась пена,

Всё темнее глубина казалась;

А к полудню вся река уж явно

Алою окрасилася кровью.

И пошли мелькать то фес, то долман,

А потом помчало, друг за другом,

То коня с седлом, то человека;

И вертит на быстрине их трупы,

И что дальше, то плывет их больше,

И конца телам вверху не видно.

Опустив валек, стоит туркиня:

Страшно стало ей от тел плывущих;

Только слышит, кличут к ней оттуда...

Кличет витязь, бьется с быстриною,

Всё его от берега относит.

«Умоляю именем господним,

Будь сестрой мне милою, девица! —

Кличет витязь и рукою машет. —

Брось конец холста ко мне скорее,

За другой тащи меня на берег!»

И туркиня белый холст кидала,

На один конец ногой ступила,

А другой взвился и шлепнул в воду,

И поймал его поспешно витязь,

И счастливо до берега доплыл;

А взобрался на берег – и молвил:

«Ох, совсем я изнемог, сестрица!

Исхожу кругом я алой кровью...

Помоги мне: ран на мне числа нет!»

И упал бесчувственный на землю.

Побежала во свой двор туркиня,

Впопыхах зовет родного брата:

«Мустафа, иди, голубчик братец,

Помоги, снесем с тобою вместе,

Там лежит – водой его прибило —

Весь в крови и в тяжких ранах витязь.

Он господним именем молился.

Чтоб ему мы раны залечили.

Помоги, снесем его в постелю!»

Мустафа-ага пришел и смотрит:

Тотчас видит – не простой то витязь!

Он в богатом воинском доспехе,

У него с златым эфесом сабля,

На эфесе – три больших алмаза.

Мустафа-ага не думал долго,

Отстегнул у витязя он саблю,

Из ножон ее червленых вынул

Да как хватит витязя по горлу —

Голова аж в воду покатилась!

Девица руками лишь всплеснула!

«Зверь ты, зверь, – воскликнула, – косматый!

Ведь молил он нас во имя божье

И меня сестрою милой назвал!

Ты ж как раз позарился на саблю —

Через эту ж саблю, знать, и сгинешь!»

Мустафа травою вытер саблю,

И столкнул ногою тело в воду,

И пошел домой, ворча сквозь зубы:

«Вот тебя-то не спросил я, жалко!»

И немного времени минуло,

Как султан созвал к походу войско.

Собрались его аги и беи,

У реки, у Ситницы, стояли.

Мустафу все кругом обступают,

Все его дивятся чудной сабле;

Только, кто ни пробует, не может

Из ножон ее червленых вынуть.

Подошел попробовать и Марко,

Знаменитый Марко королевич!

Ухватил – да сразу так и вынул.

А как вынул, смотрит – а на сабле

Врезаны три надписи по-сербски:

Ковача Новака первый вензель,

А другое имя – Вукашина,

Третье ж имя – Марко королевич.

Приступил к турчину храбрый Марко:

«Где, турчин, ты добыл эту саблю?

За женой ли взял ее с приданым?

От отца ль в благословенье принял?

Аль на чисто выменял на злато?

Аль в бою кровавом добыл честно?»

И пошел турчина похваляться,

Рассказал, как сделалося дело,

Как сестра полотна полоскала,

Как рекой тела гяуров плыли,

Как один живой был между ними,

Как она поймать его успела,

И пришел он, и увидел саблю...

«Не дурак же я на свет родился, —

Говорит, – почуял, что за сабля.

Из ножон ее червленых вынул

Да хватил как витязя по горлу —

Голова аж в реку покатилась».

Марко даже речи не дал кончить,

Как в глазах у всех сверкнула сабля —

И у турка голова слетела —

Три прыжка – и шлепнулася в воду.

Побежали доложить султану,

Что беды творит кралевич Марко,

И султан по Марка посылает.

Тот один сидит в своей палатке,

Молча пьет вино, за чарой чару.

На султанских посланных не смотрит.

И в другой раз шлет султан, и в третий,

Наконец взяла докука Марка.

Он вскочил и, выворотив шубу

Мехом кверху, на плечи накинул,

Булаву с собою взял и саблю

И пошел в султанскую палатку.

На ковре султан сидит в палатке;

И приходит Марко, да и прямо,

В сапогах, как был, перед султаном

На ковре узорчатом садится.

Сам глядит темнее черной тучи,

Очи в очи устремив султану.

Увидал султан, каков есть Марко,

Потихоньку стал отодвигаться, —

А за ним и Марко, и всё смотрит.

Смотрит так, что дрожь берет султана.

Он еще отдвинется, а Марко —

Всё за ним, да так и припер к стенке;

И сидит султан, мигнуть боится.

«Ну, как вскочит, – думает, – да хватит

Булавой», – и пробует, что тут ли

Ятаган его на всякий случай.

Уж насилу собрался он, молвит:

«Видно, Марко, кто тебя обидел?

Обижать тебя я не позволю!

Учиню, коль хочешь, суд немедля».

Всё от Марка нет как нет ответа.

Наконец обеими руками

За концы он взял и поднял саблю

И поднес ее к глазам султану.

«Об одном молись ты вечно богу, —

Он сказал, дрожа и задыхаясь, —

Что нашел не на тебе, владыко

Всех подлунных царств, я эту саблю:

Погляди, какая это надпись?

Прочитай – тут имя Вукашина!

Вукашин – царь сербский, мой родитель».

И, сказав, заплакал храбрый Марко.

   <1869>

СОН КОРОЛЕВИЧА МАРКА

Вижу – поле, залитое кровью;

Грустно месяц на поле глядит...

Славный витязь Марко королевич

Между трупов раненый лежит.

Духи гор витают над телами,

Всё кого-то ищут – вот нашли —

И с собою осторожно Марка

С поля битвы в горы унесли.

В высотах заоблачных, в пещере,

Он узнал про плен страны родной;

И вскочил, и выхватил он саблю,

И, подняв ее над головой,

Острием, в упор, ударил в камень...

Он ударил, чтоб ее сломать,

Но о камень не сломалась сабля,

А вошла в него по рукоять;

Сам же Марко, силою чудесной

В этот миг внезапно поражен,

Повалился на землю в пещере

И в глубокий погрузился сон.

Высоко пещера та в Балканах;

Духи гор все входы стерегут,

Вкруг играют с молнией и громом,

С ветром песни буйные поют.

Ту пещеру пастухи лишь знают.

И сказали духи пастухам:

«В срок свой сабля выпадет из камня,

Встанет Марко и отмстит врагам!»

И с тех пор к пещере по утесам

Пастухи взбираются тайком:

Триста лет не трогалася сабля,

Триста лет спал Марко крепким сном.

В крае сербском вознеслись мечети;

Янычар, в толпе, средь бела дня,

По базарам жен давил копытом

Своего арабского коня.

Царь и царство, пышный двор и баны,

И пиры, и битвы – отошли

В область снов, как светлое виденье,

В область царств, исчезнувших с земли...

Вдруг раздался словно гул подземный,

Вся гора под Марком сотряслась,

Спящий Марко вдруг зашевелился,

Сабля ж вдруг из камня подалась...

Этот гул – был гром полтавских пушек.

Марков сон с тех пор тревожен стал.

Вот летят орлы Екатерины,

По Балкану трепет пробежал —

Мир, лишь в песне живший, словно вышел

Из земли, как был по старине:

Те ж гайдуки, те же воеводы,

Те ж попы с мечом и на коне!

С древней славой новую свивая,

Гусляры по всей стране идут:

Бьет врага Георгий или Милош —

Тотчас песнь везде о них поют...

Вот уж снова колокольным звоном

Загудела сербская земля...

Вот – Белград позорившее знамя

Спущено навек с его кремля...

С каждым часом Марков сон всё тоньше,

И из камня сабля всё идет, —

Говорят, чуть держится, уж гнется...

Что же медлит? Что не упадет?..

   <1870>

РАДОЙЦА

(Из сербских песен)

Что за чудо, господи мой боже!

Гром гремит или земля трясется?

Или море под скалой грохочет?

Или вилы на горах воюют?

Нет, не гром и не земля трясется,

И не вилы горные, не море, —

То паша на радости стреляет,

Сам Бекир-ага палит из пушек,

Ажно в Заре все дома трясутся!

Да еще б не радость, не веселье!

Удалось ему словить Радойцу,

Гайдука Радойцу удалого!

И Радойцу привели в темницу,

А уж там давно сидит их двадцать,

Целых двадцать гайдуков удалых.

Как Радойцу только увидали,

На него накинулись все двадцать:

«Эх, Радойца, чтоб те пусто было!

Что хвалился, мол, своих не выдам,

Отыщу, на дне морском достану!

Вот теперь сиди и хныкай с нами!»

Отвечал им удалой Радойца:

«Вы покуда знай молчите, братцы;

Уж сказал – вас выпущу на волю,

Не живой освобожу, так мертвый».

Как светало и взошло уж солнце,

Только слышат гвалт в тюрьме и крики:

«Чертов кус! Бекир-ага проклятый!

Что привел ты к нам еще Радойцу!

Околел он тут сегодня за ночь!

Убирай от нас его скорее».

Унесли Радойцу из темницы,

Приказал ага, чтоб схоронили.

На дворе народ толпится, смотрит,

И жена Бекира тоже вышла,

Поглядела да и молвит мужу:

«Господин мой, как уж там ты знаешь,

Только мне сдается – жив Радойца!

Ну как что недоброе затеял?

Испытать его бы не мешало.

Ты вели-ко накалить железо,

Припеки ему бока крутые,

Коли жив – поморщится, разбойник!»

Накалили докрасна железо,

Припекать бока Радойце стали —

Он лежит, не шевельнет и бровью.

На своем таки стоит Бекирша:

«Хоть убей меня, а жив бездельник!

Ты возьми-ко вот гвоздей железных,

Вбей ему по гвоздику за ногти, —

Тут посмотрим: шевельнется, нет ли!»

Принесли гвоздей, за каждый ноготь

На руках и на ногах вбивают:

Он лежит – ни-ни, не шевельнется,

Ни одним суставчиком не дрогнет.

Мало всё еще ехидной бабе.

«Разрази господь меня на месте, —

Говорит, – а жив-таки, собака!

Вот что сделай, – научает мужа, —

Ты скажи-ко кликнуть клич девицам,

Чтобы шли во двор к паше на праздник;

Пусть вокруг Радойцы пляшут коло,

А заводит коло пусть Гайкуна:

Знаю я мужскую вашу совесть, —

Коли жив – не стерпит, шевельнется!»

Собрались девицы, пляшут коло,

Вкруг Радойцы прыгают и ходят,

Впереди – красавица Гайкуна...

А Гайкуна уж была такая —

Бог с ней, право! – красота, что чудо!

Всем взяла – и станом, что твой тополь,

И лицом – заря с него не сходит,

А идет – так словно ветер в листьях

Шелестят шелковые шальвары!

Стало виться, развиваться коло;

Голоса девичьи загудели;

Мерно-звонко звякают червонцы;

Что весна вокруг Радойцы веет,

На лицо что жар полдневный пышет...

Будь-ко жив он – как бы застучало,

Как бы сердце у него забилось, —

Хоть одним глазком, а уж бы глянул!

Тихо, ровно вкруг идет Гайкуна

И с лица Радойцы глаз не сводит,

Только вдруг – вздрогнула, улыбнулась

И платочек – будто ненароком —

На лицо ему с плеча сронила

И плясать не стала: «Как ты хочешь, —

Говорит, – родитель мой любезный,

А постыдно тешиться над мертвым!»

И Бекир уважил дочку, тотчас

Приказал похоронить Радойцу;

Но старуха всё не унялася:

«Брось его по крайности ты в море!

Пусть съедят его морские гады!»

– «Всё одно!» – Бекир сказал, не спорил,

И велел Радойцу бросить в море.

Весел в этот день он сел за ужин:

«В первый раз, мол, в девять лет сегодня

С легким сердцем ужинать сажуся.

Девять лет мне не давал покоя

Этот вот анафемский Радойца!

Да – аллаху слава! – с ним покончил!

Завтра тех двадцатерых повешу!»

Только это он успел промолвить,

Глядь – а перед ним стоит Радойца,

Жив и здрав и с поднятою саблей!

Не успел он ни вскочить, ни крикнуть,

Не успел – без головы свалился.

А Бекирша только увидала —

Как на месте ж померла со страху.

«Ты же, свет очей моих, Гайкуна, —

Молвил он ей, руку подавая, —

Отыщи ключи ты от темницы

Да сама в дорогу собирайся!

Выпустим товарищей удалых

И скорей в Шумадию уедем».

Не корили уж его гайдуки,

Разнесли об нем далеко славу,

Что уж слово скажет, так уж сдержит.

В ту же ночь ушли они с Гайкуной;

Покрестил ее он в первой церкви,

Во крещеньи назвал Ангеликой,

Да потом и повенчался с нею.

   <1879>

НОВОГРЕЧЕСКИЕ ПЕСНИ

КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Спи, дитя мое, усни!

Сладкий сон к себе мани:

В няньки я тебе взяла

Ветер, солнце и орла.

Улетел орел домой;

Солнце скрылось под водой;

Ветер, после трех ночей,

Мчится к матери своей.

Ветра спрашивает мать:

«Где изволил пропадать?

Али звезды воевал?

Али волны всё гонял?»

«Не гонял я волн морских,

Звезд не трогал золотых;

Я дитя оберегал,

Колыбелочку качал!»

   <1860>

МАТЬ И ДЕТИ

«Что ты, мама, беспрестанно

О сестрице всё твердишь?

В лучшем мире наша Зоя, —

Ты сама нам говоришь».

«Ах, я знаю, в лучшем мире!

Но в том мире нет лугов,

Ни цветов, ни трав душистых,

Ни веселых мотыльков».

«Мама, мама! В божьем небе

Божьи ангелы поют,

Ходят розовые зори,

Ночи звездные плывут».

«Ах, у бедной нет там мамы,

Кто смотрел бы из окна,

Как с цветами, с мотыльками

В поле резвится она!..»

   <1860>

«ЛАСТОЧКА ПРИМЧАЛАСЬ...»

Ласточка примчалась

Из-за бела моря,

Села и запела:

Как февраль ни злися,

Как ты, март, ни хмурься,

Будь хоть снег, хоть дождик —

Всё весною пахнет!

   1858

ДВУСТИШИЯ

1 И терны и розы, улыбки и слезы,

И сеются разом, и вместе растут!

2 Тащит свой невод рыбак – рвется из невода рыбка.

Дева! на волю я рвусь – и за тобою иду!

3 Белая лебедь, проснись! крыльями шумно взмахни!

Черного врана, что спит подле тебя, – прогони!

4 Горлинка лесная! Кто тебя изловит?

В клеточку посадит и голубить станет?

   <1860>

«Я Б ТЕБЯ ПОЦЕЛОВАЛА...»

Я б тебя поцеловала,

Да боюсь, увидит месяц,

Ясны звездочки увидят;

С неба звездочка скатится

И расскажет синю морю,

Сине море скажет веслам,