Текст книги "Сочинения в двух томах"

Автор книги: Аполлон Майков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)

(К досаде нежного супруга)

С печальной ролью jeune premier,^[58]

Как он, обманывая друга,

Питает страсть к его жене.

И тайна их вас всю заманит,

И, их успехом дорожа,

Когда супруг их вдруг застанет,

Вы вскрикнете – за них дрожа...

Потом услышите случайно,

Что ваша милая Мими

Являлась в маскараде тайно

И с незнакомыми людьми,

Особенно с одним гусаром,

Ходила под руку и с жаром

С ним говорила; и потом

Он втерся кое-как в их дом;

И поутру, как мужа нету,

С визитом к ней являться стал, —

Вкруг вас, как будто по обету,

Восстанет целый трибунал:

В величьи грозной Немезиды,

Неотразимая, как гром,

Вы страшным грянете судом

За честь общественной обиды...

Но... о, блаженны вы стократ,

Когда свет истины суровой

Не потревожит сна тупого,

Которым чувства ваши спят;

Когда, с пелен не знавши жизни,

Весь век лишь призраки ловя,

Во гроб сойдете не живя,

Без слез, без горькой укоризны!

Но... если вы поймете вдруг,

Что были вы товаром торга,

Что сердце, жадное восторга,

Что потрясений жадный дух

И ваши девственные ласки

Служили красною ценой

За мужнин сан, балы, коляски

И ваш искусственный покой,

Всей вашей жизни машинальность,

Проделки ласки должностной,

Приличий вечных театральность

Вы вдруг постигнете душой...

Придут часы тяжелой муки,

Вы, сжав уста, ломая руки,

Воскликнете: «Я не жила!

Что богом мне дано на долю —

Всё – ум, подавленную волю —

Другим на жертву предала!

За то, чтоб светской черни лепет

Не очернил меня шутя,

Душила в сердце страсти лепет,

Как незаконное дитя...

Хотя б узнать любви томленье!

Хотя б изведать, хоть на миг,

Страданья страстного сомненья!..

Хотя бы слышать страсти крик

Хоть раз, в устах неподавленный...

Хоть миг один, чтобы узнать,

Зачем страдать, за что страдать!..»

И взор, мгновенно оживленный,

Вослед отчаянья сверкнет

Вдруг воли вспышкою – и вот

С престола долга и приличья,

Где вы сияли без пути

В своем бессмысленном величье,

Вы рады будете сойти...

Но это миг... И страшно станет...

И взор испуганный отпрянет,

Как бы от бездны под ногой...

И ночь в бесплодной агонии

Пройдет опять... И вот с зарей

Лучи рассвета голубые,

Сливаясь с вспышкой золотой

Ночной лампады, как статую,

Без жизни, скорбную, немую,

Сквозь окон озарят ваш лик...

Склоняся к креслам головою,

С упавшей на плечо косою

Заснули вы; но сон ваш дик

И смутен, в сердце кровь вскипает,

По членам холод пробегает...

Открылась дверь; явился вдруг

Ваш возвратившийся супруг

С официальной ассамблеи,

. . . . . . . . . . . . . . .

«Ах, душенька, ты не спала?»

И вы, открывши взор свой влажный,

Ему промолвите, протяжно

Зевая: «Всё тебя ждала...»

Потом?

Потом... какой развязки

Еще вам ждать от этой сказки?..

Потом, во славу небесам,

Войдет всё в путь обыкновенный:

Опять придется вечно вам

Смеяться шуточке почтенной,

Терпеть нарядного шута,

Карать порок судом гостиным,

Когда он деньгами иль чином

Не откупился от суда...

Потом?

Потом на ум, на чувство

Дремота ляжет, как дурман,

И даже нравиться искусство

Вам опостылит. На диван

Уляжетесь, поджавши ножки;

Вкруг вас усядутся рядком,

Как пред японским божеством,

Болонки, стриксы или кошки...

Душевных бурь пройдет и след,

И страсти уж навек уймутся, —

И цепи снова вам придутся,

Как ловко скроенный корсет.

   1846

ДУРОЧКА

Идиллия

Всем довольна я, старушка,

Бога нечего гневить!

Мир в семье; есть деревушка —

Хоть мала, да можно жить!

У меня семья большая;

Детки вкруг нас, стариков,

Словно роща молодая

Вкруг дряхлеющих дубков...

Но, как в ясном небе тучка,

К нам одна напасть пришла:

Наша младшая-то внучка

Просто дурочка была;

Вовсе здравого понятья

Не имела; что ни дай

Ей – хоть шелковое платье —

Вмиг всё в пятнах, хоть бросай!

Благородные девицы

К нам приедут. «Да поди! —

Говорю. – Там все сестрицы;

Только так хоть посиди!»

«Нет уж, бабушка, мне с ними

Делать нечего!» – «Как так?»

– «Что мне с этакими злыми...»

И забьется на чердак.

Только встала – полетела!

Всю деревню обежит!..

Это – первое ей дело,

Всё друзья ведь, – просто стыд!

Свадьба ль в доме – всё равно ей;

Посетит ли смерть кого —

С мертвецом в одном покое

Ляжет спать – и ничего!

Мать учить начнет, бывало,

Говорит, подчас и бьет —

Как к стене горох! Нимало

То есть ухом не ведет.

Ну, ее за то ж и гнали;

Вечно с нею воркотня;

На хлеб, на воду сажали...

Баловала только я —

И она как будто чует

И ко мне одной идет:

Обойму ее – целует,

Руки крепко, крепко жмет,

Надорвет мое сердечко...

«Ох ты, бедная моя,

Нелюбимая овечка,

Сиротинка у меня!»

«Как у вас хватает духу

Гнать бедняжку?» – говорю;

Да не слушают старуху,

Сколько я их ни журю.

Ей одно лишь любо было —

Нянчить маленьких детей;

Всё им сказки говорила

Про русалок да князей.

Где слова тогда берутся!

И дрожит сама-то вся;

Дети так и разревутся,

И унять потом нельзя.

В снег – на улицу, и скачет!

А возьмут ее домой —

В угол спрячется и плачет...

Дом ей словно как чужой.

Всё бы в лес! Весною хлеба,

Круп с собою наберет,

Станет в поле, смотрит в небо,

Журавлей к себе зовет.

Мы видали, к ней станицей

Птица всякая летит,

И она ведь с каждой птицей

Особливо говорит...

Порча ль тут была от детства,

Или разум уж такой —

Все мы пробовали средства,

Да махнули и рукой.

И жила она немного.

Видим, нет уж в ней пути.

Что лечить тут? Против бога

Человеку не идти.

Докторов иных бы нужно —

Повести бы по мощам...

Ну, да летом недосужно —

Жатва, севы – знаешь сам!

Вот и вышло: летом стала

Пропадать она по дням.

Спросим: «Где ты пропадала?»

Вздор рассказывает нам —

Что была она далеко,

В неизвестных сторонах,

Где зимы нет, где высоко

Горы в самых небесах;

Что у моря там зеленый

Вечно лес растет; что там

Зреют желтые лимоны

По высоким деревам;

Что там город есть великий,

Где рабы со всяких стран;

Царь в том городе предикий

И гонитель христиан;

Что он травит их там львами,

Чтоб от веры отреклись;

Что их кровь течет ручьями —

А они всё не сдались;

Что там чудные чертоги,

Разноцветных храмов ряд,

Где всё мраморные боги

Лет две тысячи сидят;

Вавилонская царица

Там какая-то жила,

И языческая жрица

Сожжена огнем была;

Да безумная невеста...

Но всего не передать;

Есть ли где такое место,

Не могу тебе сказать...

Только видим – девка бредит!

Уверяет, что сама

В этот край совсем уедет,

Только вот придет зима.

Между тем прошла уж осень,

Дуня что-то всё молчит,

Целый день между двух сосен,

По дороге в лес, сидит.

Мать журила, запирали,

Да ничто неймется ей!

Раз ушла она; мы ждали —

Нет. Уж поздно. Мы за ней

Разослали по соседям —

Нет нигде! Дней пять прошло;

Как-то с сыном лесом едем:

Снег в лесу-то размело...

«Взглянь-ко, – говорю я, – Саша, —

А сама-то вся дрожу, —

Что там? Уж не Дуня ль наша?»

Так и есть, она!.. Гляжу —

К старой сосенке прижалась,

На ручонки прилегла,

И, голубушка, казалось,

Крепким сном она спала...

Я вот так тут и завыла!

Точно что оторвалось

От души-то... Горько было,

А могилку рыть пришлось...

После всё уж мы узнали:

К нам в соседство той весной

Граф с графиней приезжали

Из чужих краев домой.

У графини, видишь, деток

Был всего один сынок;

С нашей был он однолеток —

Так, пятнадцатый годок.

С ним-то наша и сошлася,

Да, как глупое дитя,

Всяких толков набралася

Про заморские края.

И когда графиня снова

Поднялася в свой вояж,

Никому не молвя слова,

Дуня вздумала туда ж!

Где же ей пройти лесами!

И большому мудрено,

Да зимой еще, снегами...

Так уж, видно, суждено.

Не жилось ей, знать, на свете...

Бог недолго жить дает

Юродивым: божьи дети —

Прямо в рай он их берет.

Без нее же запустенье

Стало вдруг в семье моей;

И хотя соображенья

Вовсе не было у ней,

Хоть пути в ней было мало

И вся жизнь ее был бред,

Без нее ж заметно стало,

Что души-то в доме нет...

   1853

РЫБНАЯ ЛОВЛЯ

Посвящается С. Т. Аксакову, Н. А. Майкову, А. Н. Островскому, И. А. Гончарову, С. С. Дудышкину, А. И. Халанскому и всем понимающим дело

Себя я помнить стал в деревне под Москвою.

Бывало, ввечеру поудить карасей

Отец пойдет на пруд, а двое нас, детей,

Сидим на берегу под елкою густою,

Добычу из ведра руками достаем

И шепотом о ней друг с другом речь ведем...

С летами за отцом по ручейкам пустынным

Мы стали странствовать... Теперь то время мне

Является всегда каким-то утром длинным,

Особым уголком в безвестной стороне,

Где вечная заря над головой струится,

Где в поле по росе мой след еще хранится...

В столицу приведен насильно точно я;

Как будто, всем чужой, сижу на чуждом пире,

И, кажется, опять я дома в божьем мире,

Когда лишь заберусь на бережок ручья,

Закину удочки, сижу в траве высокой...

Полдневный пышет жар – с зарей я поднялся, —

Откинешься на луг и смотришь в небеса,

И слушаешь стрекоз, покуда сон глубокой

Под теплый пар земли глаза мне не сомкнет...

О, чудный сон! душа бог знает где, далеко,

А ты во сне живешь, как всё вокруг живет...

Но близкие мои – увы! – всё горожане...

И странствовать в лесу, поднявшися с зарей,

Иль в лодке осенью сидеть в сыром тумане,

Иль мокнуть на дожде, иль печься в летний зной —

Им дико кажется, и всякий раз я знаю,

Что, если с вечера я лесы разверну

И новые крючки навязывать начну,

Я тем до глубины души их огорчаю;

И лица важные нередко страсть мою

Корят насмешками: «Грешно, мол, для поэта

Позабывать Парнас и огорчать семью».

Я с горя пробовал послушать их совета —

Напрасно!.. Вот вчера, чтоб только сон прогнать,

Пошел на озеро; смотрю – какая гладь!

Лесистых берегов обрывы и изгибы,

Как зеркалом, водой повторены. Везде

Полоски светлые от плещущейся рыбы

Иль ласточек, крылом коснувшихся к воде...

Смотрю – усач солдат сложил шинель на травку,

Сам до колен в воде и удит на булавку.

«Что, служба?» – крикнул я. «Пришли побаловать

Маленько», – говорит. «Нет, клев-то как, служивый?» —

«А клев-то? Да такой тут вышел стих счастливый,

Что в час-от на уху успели натаскать».

Ну, кто бы устоять тут мог от искушенья?

Закину, думаю, я разик – и назад!

Есть место ж у меня заветное: там скат

От самых камышей и мелкие каменья.

Тихонько удочки забравши, впопыхах

Бегу я к пристани. Вослед мне крикнул кто-то,

Но быстро оттолкнул челнок я свой от плота

И, гору обогнув, зарылся в камышах.

Злодеи рыбаки уж тут давно: вон с челном

Запрятался в тростник, тот шарит в глубине...

Есть что-то страстное в вниманьи их безмолвном,

Есть напряжение в сей людной тишине:

Лишь свистнет в воздухе леса волосяная

Да вздох послышится – упорно все молчат

И зорко издали друг за другом следят.

Меж тем живет вокруг равнина водяная,

Стрекозы синие колеблют поплавки,

И тощие кругом шныряют пауки,

И кружится, сребрясь, снетков веселых стая

Иль брызнет в стороны, от щуки исчезая.

Но вот один рыбак вскочил, и, трепеща,

Все смотрят на него в каком-то страхе чутком:

Он, в обе руки взяв, на удилище гнутком

Выводит на воду упорного леща.

И черно-золотой красавец повернулся

И вдруг взмахнул хвостом – испуганный, рванулся.

«Отдай, отдай!» – кричат, и снова в глубину

Идет чудовище, и ходит, вся в струну

Натянута, леса... Дрожь вчуже пробирает!..

А тут мой поплавок мгновенно исчезает.

Тащу – леса в воде описывает круг,

Уже зияет пасть зубастая – и вдруг

Взвилась моя леса, свистя над головою...

Обгрызла!.. Господи!.. Но, зная норов щук,

Другую удочку за тою же травою

Тихонько завожу и жду едва дыша...

Клюет... Напрягся я и, со всего размаха,

Исполненный надежд, волнуяся от страха,

Выкидываю вверх – чуть видного ерша...

О, тварь негодная!.. От злости чуть не плачу,

Кляну себя, людей и мир за неудачу

И как на угольях, закинув вновь, сижу,

И только комары, облипшие мне щеки,

Обуздывают гнев на промах мой жестокий.

Чтобы вздохнуть, кругом я взоры обвожу.

Как ярки горы там при солнце заходящем!

Как здесь, вблизи меня, с своим шатром сквозящим,

Краснеют темных сосн сторукие стволы

И отражаются внизу в заливе черном,

Где белый пар уже бежит к подножьям горным.

С той стороны село. Среди сребристой мглы

Окошки светятся, как огненные точки;

Купанье там идет: чуть слышен визг живой,

Чуть-чуть белеются по берегу сорочки,

Меж тем как слышится из глубины лесной

Кукушка поздняя да дятел молодой...

Картины бедные полунощного края!

Где б я ни умирал, вас вспомню, умирая:

От сердца пылкого всё злое прочь гоня,

Не вы ль, миря с людьми, учили жить меня!..

Но вот уж смерклося. Свежеет. Вкруг ни звука.

На небе и водах погас пурпурный блеск.

Чу... тянут якоря! Раздался вёсел плеск...

Нет, видно, не возьмет теперь ни лещ, ни щука!

Вот если бы чем свет забраться в тростники,

Когда лишь по заре заметишь поплавки,

И то почти к воде припавши... Тут охота!..

Что ж медлить? Завтра же... Меж тем все челноки,

Толкаясь, пристают у низенького плота,

И громкий переклик несется на водах

О всех событьях дня, о порванных лесах,

И брань и похвальба, исполненные страсти.

На плечи, разгрузясь, мы взваливаем снасти,

И плещет ходкий плот, качаясь под ногой.

Идем. Под мокрою одеждой уж прохладно;

Зато как дышится у лодок над водой,

Где пахнет рыбою и свежестью отрадной,

Меж тем как из лесу чуть слышным ветерком,

Смолой напитанным, потянет вдруг теплом!..

О милые мои! Ужель вам не понятно,

Вам странно, отчего в тот вечер благодатный

С любовию в душе в ваш круг вбегаю я

И, весело садясь за ужин деревенской,

С улыбкой слушаю нападки на меня —

Невинную грозу запальчивости женской?

Бывало, с милою свиданье улучив

И уж обдумавши к свиданью повод новый,

Такой же приходил я к вам... Но что вы? что вы?

Что значит этот клик и смеха дружный взрыв?

Нет, полно! вижу я, не сговорить мне с вами!

Истома сладкая ко сну меня зовет.

Прощайте! Добрый сон!.. Уже двенадцать бьет...

Иду я спать... И вот опять перед глазами

Всё катится вода огнистыми струями

И ходят поплавки. На миг лишь задремал —

И кажется, клюет!.. Тут полно, сон пропал;

Пылает голова, и сердце бьется с болью.

Чуть показался свет, на цыпочках, как вор,

Я крадусь из дому и лезу чрез забор,

Взяв хлеба про запас с кристальной крупной солью,

Но на небе серо, и мелкий дождь идет,

И к стуже в воздухе заметен поворот;

Чуть видны берегов ближайшие извивы;

Не шелохнется лес, ни птица не вспорхнет, —

Но чувствую уже, что будет лов счастливый.

И точно. Дождь потом зашлепал всё сильней,

Вскипело озеро от белых пузырей,

И я промок насквозь, окостенели руки;

Но окунь – видно, стал бодрее с холодком —

Со дна и по верху гнался за червяком,

И ловко выхватил я прямо в челн две щуки...

Тут ветер потянул – и золотым лучом

Деревню облило. Э, солнце как высоко!

Уж дома самовар, пожалуй, недалеко...

Домой! И в комнату, пронизанный дождем,

С пылающим лицом, с душой и мыслью ясной,

Две щуки на снурке, вхожу я с торжеством

И криком все меня встречают: «Ах, несчастный!..»

Непосвященные! Напрасен с ними спор!

Искусства нашего непризнанную музу

И грек не приобщил к парнасскому союзу!

Нет, муза чистая, витай между озер!

И пусть бегут твои балованные сестры

На шумных поприщах гражданственности пестрой

За лавром, и хвалой, и памятью веков:

Ты, ночью звездною, на мельничной плотине,

В сем царстве свай, колес, и плесени, и мхов,

Таинственностью дух питай в святой пустыне!

Заслыша, что к тебе в тот час взываю я,

Заманивай меня по берегу ручья,

В высокой осоке протоптанной тропинкой,

В дремучий, темный лес; играй, резвись со мной;

Облей в пути лицо росистою рябинкой;

Учи переходить по жердочке живой

Ручей, и, усадив за ольхой серебристой

Над ямой, где лопух разросся круглолистый,

Где рыбе в затиши прохлада есть и тень,

Показывай мне, как родится новый день;

И в миг, когда спадет с природы тьмы завеса

И солнце вспыхнет вдруг на пурпуре зари,

Со всеми криками и шорохами леса

Сама в моей душе ты с богом говори!

Да просветлен тобой, дыша, как часть природы,

Исполнюсь мощью я и счастьем той свободы,

В которой праотец народов, дни катя

К сребристой старости, был весел, как дитя!

   1855

ТРИ ПРАВДЫ

Сказка

Именитый жил купец на свете.

Вышел раз он в сад после обеда,

А в саду для птиц стояли сети;

Видит он, что в сеть попалась птичка,

Птичка-крошка, вся почти с наперсток.

Он из сети высвободил птичку,

В руки взял, и что же – птичка

Говорит ему по-человечьи:

«Отпусти-ка ты меня, хозяин,

Я тебе за то скажу три правды.

С этими ты правдами на свете

Наживешь и денег и почету,

И на зависть всем пойдешь всё в гору!»

«Чудеса господни, да и только! —

Думает купчина. – Эко диво!

Говорит по-человечьи птица!»

«Хорошо, – сказал он ей, – посмотрим,

Каковы твои три птичьи правды!

Скажешь дело – выпущу на волю».

«Ну, так слушай, – молвила пичуга. —

Плачь не плачь, что было – не воротишь;

Не тянись за тем, что не под силу;

И не верь чужим словам и толкам!

Вот тебе и все мои три правды».

«Ну, – сказал купец, – оно не много,

И в торговле – тертая монета!

Плачь не плачь, что было – не воротишь;

Где ты, значит, лишнее просадишь,

Хоть расплачься, не поможешь горю;

Лучше ты возьмись за ум, за разум,

Да гляди уж в оба: знаем это!

Не тянись за тем, что не под силу:

Мало ль тут у нас ошмыг-то ходит!

Торговал лет двадцать, сбил копейку,

Да и ухнул, за рублем погнавшись —

Не учить нас стать и этой правде!

А – не верь людским словам и толкам:

Уж на что ж еще и поддевают

Дураков из нашенского брата!

Нет уж, не сули орлицу в небе,

А подай ты мне синицу в руки —

Мы на этом, тетка, зубы съели!..

Ну, так как же! что с тобой мне делать?

Ты сама-то проку небольшого —

Аль пустить уж уговора ради?

Ну, ступай себе, господь с тобою!»

И пустил купец на волю птичку;

Заложил сам за спину он руки

И пошел тихонько по дорожке.

Только птичка всё над ним летает,

Под носом шмыгнет, на ветку сядет

И звенит-гремит, что колокольчик,

И, выходит, словно как смеется.

«Ты никак, – купец спросил, – смеешься?»

«Ничего! – пичуга отвечала. —

Я смеюсь на вашу братью глядя.

Вот хоть ты: будь на волос умнее,

Ты бы первый был богач на свете;

Если б ты моих не слушал басен,

А пошел да распорол мне брюхо,

Ты во мне нашел бы бриллиантик —

Не соврать-сказать – величиною

Что яйцо куриное! не меньше!

А о том ведь только, чай, и мысли,

Чтоб весь свет в мошну к себе упрятать!

За умом, знать, только дело стало!»

У купца аж ноги подкосились.

Весь сомлел и руки растопырил.

Как же так дал маху! ах, мой боже!

Как-нибудь поправить надо дело;

Вот и стал он к птичке подступаться:

Речь повел сторонкой, осторожно,

Будто сам с собою рассуждает:

«Я дивлюсь и вашей братье, птице, —

Что за радость жить вам по-цыгански!

Ну, куда ни шло еще, как лето;

А как осень завернет, да стужа!

На дожде промокнешь и продрогнешь!

На морозе и совсем замерзнешь!

То ли дело у меня в хоромах!

И питье и корм – всё даровое!

По зиме натопим жарко печи —

И живи, что в царствии небесном!

Право, ты ведь умница, пичужка,

Рассудить могла бы не по-птичьи!»

А пичуга пуще заливалась:

«Ах, купец, купец ты именитый!

Брюхо нажил, да ума не нажил!

На словах, поди ты, что на гуслях,

А на деле – хуже балалайки!

Сам твердил сейчас мои три правды:

Плачь не плачь, что было – не воротишь —

Упустил меня и уж горюешь!

С горя все дела, пожалуй, кинешь!

Не тянись за. тем, что не под силу:

А ко мне как начал подступаться!

И найдись теперь какой пройдоха,

Посули меня тебе представить —

Капитал ему по капле спустишь!

Сам людским смеялся толкам глупым —

Моему же, птичьему, поверил:

Ну, какой во мне быть может камень —

И какой еще величиною!

Что яйцо куриное! ишь, умник!

А ведь сам в руках держал и видел —

Вся-то я не более наперстка!»

Обругал купец пичугу, плюнул, —

Увидал, что в дураках остался!

Двадцать лет молчал про этот случай,

Рассказал почти что перед смертью,

Под хмельком, у внучки на крестинах.

   1861

КАРТИНКА

(ПОСЛЕ МАНИФЕСТА 19 ФЕВРАЛЯ 1861 г.)

Посмотри: в избе, мерцая,

Светит огонек;

Возле девочки-малютки

Собрался кружок;

И, с трудом от слова к слову

Пальчиком водя,

По печатному читает

Мужичкам дитя.

Мужички в глубокой думе

Слушают, молчат;

Разве крикнет кто, чтоб бабы

Уняли ребят.

Бабы суют детям соску,

Чтобы рот заткнуть,

Чтоб самим хоть краем уха

Слышать что-нибудь.

Даже, с печи не слезавший

Много-много лет,

Свесил голову и смотрит,

Хоть не слышит, дед.

Что ж так слушают малютку, —

Аль уж так умна?..

Нет! одна в семье умеет

Грамоте она.

И пришлося ей, младенцу,

Старикам прочесть

Про желанную свободу

Дорогую весть.

Самой вести смысл покамест

Темен им и ей.

Но все чуют над собою

Зорю новых дней...

Вспыхнет, братья, эта зорька!

Тьма идет к концу!

Ваши детки уж увидят

Свет лицом к лицу!

Тьма пускай еще ярится!

День взойдет могуч!

Вещим оком я уж вижу

Первый светлый луч.

Он горит уж на головке,

Он горит в очах

Этой умницы малютки

С книжкою в руках!

Воля, братья, – это только

Первая ступень

В царство мысли, где сияет

Вековечный день.

   28 февраля 1861

ПОЛЯ

В телеге еду по холмам;

Порой для взора нет границ...

И всё поля по сторонам,

И над полями стаи птиц...

Я еду день, я еду два —

И всё поля кругом, поля!

Мелькнет жилье, мелькнет едва,

А там поля, опять поля...

Порой ручей, порой овраг,

А там поля, опять поля!

И в золотых опять волнах

С холма на холм взлетаю я...

Но где же люди? Ни души

Среди безмолвных деревень...

Не верится такой глуши!

Хотя бы встреча в целый день!

Лишь утром серый четверик

Передо мною пролетел...

В пыли лишь красный воротник

Да черный ус я разглядел...

Вот наконец бредет старик...

Остановился, шляпу снял,

Бормочет что-то... «Стой, ямщик!

Эй, дядя! С чем господь послал?»

«Осмелюсь, барин, попросить —

Не подвезете ль старика?»

– «Садись! Зачем не услужить!

Услуга ж так невелика!

Садись!» – «Я здесь, на облучок...»

– «Да место есть: садись рядком!»

Но тут уж взять никто б не мог:

Старик уперся на своем;

Твердил, что в людях он пожил

И к обращению привык,

И знает свет; иначе б был

«Необразованный мужик»!

У старика был хмурый вид,

Цветисто-вычурная речь;

Одет был бедно, но обрит,

И бакенбард висел до плеч.

«Я был дворовый человек, —

Он говорил, – у князя Б.!

Да вот, пришлось кончать свой век

На воле! Сам уж по себе!»

«И слава богу!» – «Как кому!

И как кто разумеет свет!

А по понятью моему,

От всей их воли – толку нет!

Еще я нонешних князей,

Выходит, дедушке служил...

Князь различать умел людей:

Я в доме, может, первый был!

Да вот, настали времена!

Теперь иди, хоть волком вой!

Стара собака, не годна,

Ест даром хлеб, – так с глаз долой!

Еще скажу: добры князья!

«С тебя оброку не хотим;

А хочешь землю, мол», – так я:

«Покорно вас благодарим!»

Жаль их самих!» И тут старик

Повел рассказ, как врозь идет

Весь княжий двор: шалит мужик,

Заброшен сахарный завод,

Следа уж нет оранжерей,

Охота, птичник и пруды,

И все забавы для гостей,

И карусели, и сады —

Всё в запущеньи, всё гниет...

Усадьба – прежде городок

Была! Везде присмотр, народ!

И пей и ешь! Всё было впрок!

«Да, вспомянешь про старину! —

Он заключил. – Был склад да лад!

Э, ну их с волей! Право, ну!

Да что она – один разврат!

Один разврат!» – он повторял...

Отживший мир в его лице,

Казалось, силы напрягал,

Как пламя, вспыхнуть при конце...

«Вот парень вам из молодых, —

Сказал он, кинув грозный взгляд

На ямщика. – Спросите их,

Куда глядят? Чего хотят?»

Тот поглядел ему в лицо,

Но за ответом стал в тупик.

Никак желанное словцо

Не попадало на язык...

«Чего?..» – он начал было вслух...

Да вдруг как кудрями встряхнет,

Да вдруг как свистнет во весь дух, —

И тройка ринулась вперед!

Вперед – в пространство без конца!

Вперед – не внемля ничему!

То был ответ ли молодца,

И кони ль вторили ему, —

Но мы неслись, как от волков,

Как из-под тучи грозовой,

Как бы мучителей-бесов

Погоню слыша за собой...

Неслись... А вкруг по сторонам

Поля мелькали, и не раз

Овечье стадо здесь и там

Кидалось в сторону от нас...

Неслись... «Куда ж те дьявол мчит!» —

Вдруг сорвалось у старика.

А тот летит, лишь вдаль глядит,

А даль-то, даль – как широка!..

   1861

БАБУШКА И ВНУЧЕК

В святцах у бабушки раз

Внучек цветок увидал;

«Тут сувенирчик у вас, —

Он, улыбаясь, сказал, —

Что, если б он говорил?

Может быть, целый роман

Мне бы теперь он открыл...

Был бы и муж там тиран,

Ночь, соловей и луна,

Быстрый свидания час...

Было – и в те времена —

Много, чай, всяких проказ?..»

«Грех над старухой шутить... —

Бабушка внучку в ответ, —

Кто ж бы еще подарить

Мог мне его, как не дед?»

«Дедушкин это цветок? —

Внучек опять. – Признаюсь,

Вот угадать бы не мог!

Дедушка! Этакой туз!»

«Молод покойничек был!..

Ну, да и я-то тогда...

В мыслях-то ветер бродил!

Тоже была молода...

Ездили раз мы весной,

В ранний улов стерлядей,

К мельнице нашей лесной...

Батюшка... Много гостей...

Я и стою на мосту;

Вкруг молодежь мне поет

Всё про мою красоту.

Что тут на ум не взбредет.

Мельница так и дрожит;

Омут-то в пенных буграх

Ходенем ходит, кипит,

Так что и вспомнить-то страх!

В воду и кинь я цветок!

«Кто, – говорю я, – спрыгнёт

С мосту отсюда в поток

И мой цветок принесет,

Тот мне и есть кавалер!»

Все засмеялись вокруг,

Только один офицер

С мосту-то прямо и – бух!

Я обомлела. Народ

Бросился к лодкам, к реке...

Только глядим – он плывет,

Держит цветок мой в руке...

Мне подает: я готов

Жизнь, мол, за вас положить!..

Вот молодец был каков!

Да, не любил он шутить!

Дедушку я твоего

Тут и узнала тогда...

Так и пошла за него...

Был человек это!.. Да!..

Старого века кремень!

Барин он был матерой!

Сёл что имел, деревень!

Видный, красавец собой,

Соколом ясным ходил!

Первым везде был лицом!

Что он народу кормил,

Ну да и сам жил царем...

В гости ль меня вывозил —

В золото, жемчуг, атлас,

Словно царицу, рядил,

Словно как вез на показ!

Серый лихой шестерик

Держат едва под уздцы...

Кучер был сила мужик!

И гайдуки молодцы!

И, как жила я за ним,

Тронуть меня уж не смей

Кто хоть бы словом худым:

Со свету сгонит – ей-ей!

Да, это был человек!..

Нынче и род уж не тот!

Нынче – не тот уж и век!

Мелкий пошел всё народ!..»

«Бабушка! – внучек прервал. —

Я от самих стариков

Часто про деда слыхал:

Он не совсем был таков!

Был он – надменный богач!

Жил – азиатским пашой;

Сам и судья, и палач,

Ночью езжал на разбой;

И в душегубстве не раз

Был по суду обвинен...

Правда, в то время у нас

Знатному что был закон!

Пьянство и ночью и днем!

В доме жил целый гарем!

Вы же – всю жизнь под замком

В страхе дрожали меж тем.

Вас-то он будто любил!

Боже мой! Он, как злодей,

Вашу всю жизнь загубил,

Вас загубил и детей!

Месяц иль два присмирев,

Первой-то страстной порой,

Ласков был с вами, как лев

С львицей своей молодой!

Ну, а как душу отвел...

Бабушка! сердце во мне

Рвется при мысли – что зол

Вынесли вы-то одне!

Верьте, люблю я, как мать,

Вас за страдальный ваш век...

Что ж от меня вам скрывать!

Дед был – дурной человек!..»

Бабка трясет головой,

Шепчет на речи его:

«Что говорить мне с тобой!

Ты не поймешь ничего!»

Вяжет старушка чулок,

Вяжет чулок и молчит,

И на засохший цветок

Нежно порою глядит —

Смотрит на бабушку внук...

Он изумлен, что у ней

Слезы закапали вдруг

Тихо из тусклых очей...

В жизни дитя – не умел

Сердце еще он понять!

Он испытать не успел,

Как оно может прощать!

Как из-за прошлых скорбей,

Их разгоняя, что тьму,

Сладкий лишь миг всё ясней

Издали светит ему;

И, как святой идеал,

Образ рисует того,

Кто это сердце терзал,

Кто так измучил его!..

   1857

УПРАЗДНЕННЫЙ МОНАСТЫРЬ

Давно в тумане предо мной,

Блестящей точкою горя,

То над леском, то над горой

Светился крест монастыря.

И вдруг – обрыв! И вот – река

В тени высоких берегов

Бежит, подернута слегка

Отливом красных облаков.

И на откосе меловом

Открылась старая стена

С безглавой башней, как огнем,

Закатом дня озарена.

Прохлада веет над рекой,

Струясь за резвым ветерком,

И тихо движется со мной

Неповоротливый паром.

Вот монастырь... Следы ль осад,

Пищалей, приступов к стенам,

В кирпичных грудах что лежат,

Поросши лесом, здесь и там?..

Лампада у ворот горит

Пред полинялым образком;

Монах, седой старик, сидит

У кружки под двойным замком,

Сидит и смотрит, как ползут

Мои лошадки по горе...

«Что, отче честный, есть ли тут

Что посмотреть в монастыре?»

«А посмотри! Запрету нет!

Что есть – увидишь, – молвил он

Да что смотреть-то! Сколько лет,

Как монастырь уж упразднен.

Святыню вывезли... Живем

Мы вот одни давненько тут

С отцом Паисием и ждем,

Аль нас куда переведут,

Аль здесь помрем... Я вот с ногой

Изныл. Ломота извела.

Лечился летось у одной

Старушки: нет, не помогла!

Войди в калитку-то, смотри!» —

Мне указал на дверь старик,

А сам спешил в лучах зари

Еще погреться хоть бы миг.

Бедняк! Едва ль не прав был он!

Смотреть не много было, нет!

Кой-где следы витых колонн,

Письма и позолоты след.

Все церкви в землю повросли,

Кругом забиты двери их...

Зато, что кудри, до земли

Висели ветви ив густых...

А дом, где кельи, – как скелет,

За бледной зеленью стоит,

И в острых окнах стекол нет,

И грустно мрак из них глядит...

Лишь бродит вкруг голодный кот,

Над ним, несясь стрелы быстрей,

Кружатся ласточки, вразброд

Гуляет стая голубей, —

Всё тихо валится кругом...

Еще пройдет немного лет,

И стены продадут на слом,

И старины пройдет и след...

Смотреть не много... Что ж из них,

Из этих камней говорит

Моей душе? И шаг мой тих,

И сердце так в груди стучит?

Святыню вывезли... Но нет,

Не всю!.. Нет, чувствую, живут

Мольбы и слезы, столько лет

От сердца лившиеся тут!

Я живо вижу, как сюда

Пришел спасаться муж святой

В те времена еще, когда

Кругом шумел здесь бор густой

И, вековым объята сном,

Вся эта дикая страна

Казалась людям – волшебством

И чародействами полна.

И келью сам в горе иссек,

И жил пустынным житием

В той келье божий человек,

На козни беса глух и нем.

И, что свеча в ночи горит,

Он в этом мраке просиял,

Учил народ, устроил скит,

И утешал, и просвещал...

И вот – вкруг валятся леса!

И монастырь здесь восстает...

Над гробом старца чудеса

Пошли твориться... И растет

За храмом храм, встает стена,

Встает гостиниц длинный ряд,

И в погреба течет казна,

И всюду труд, и всюду лад!

Идут обозы вдоль горы;

Хлопочет келарь, казначей...

Варят меды, творят пиры,

Всечасно братья ждет гостей...

А эти гости – то князья,

В Орду идущие с казной...

То их княгини, их семья,

В разлуке плачущие злой...

И черный люд, безвестный люд

Со всей Руси идет, бредет...

В грехах все каяться идут —

Да страшный гнев свой бог уймет.

Идут – с пожарищ, с поля битв,

Ища исходу хоть слезам

Под чтенье сладостных молитв,

Под пенье ангельское там...

И в темных маленьких церквах

Душистый воск горит, как жар,

Пред образами в жемчугах —

Сердец скорбящих чистый дар...

Вот едет новый караван...

Полумонашеская рать...

И раззолоченный рыдван...

С крестами клир идет встречать.

С потухшим оком, бледен, худ,

Выходит, думой обуян,

Здесь панихидой кончить суд,

Кровавый суд свой, царь Иван...

Ударил колокол большой —

И двери царские в алтарь

Пред ним раскрылись, и, больной,

Повергшись ниц, рыдает царь...

И, глядя, плачут все вокруг...

Но многолетье кончил клир,

И ждет царя и царских слуг